Текст книги "В водовороте века. Записки политика и дипломата"

Аркадий Иванович же, вспоминаю, бывало, зайдет ко мне, поплачется в жилетку, пожалуется «на первых лиц» Армении и Азербайджана, не скрывая своего мнения поменять их на новых руководителей, посетует на имеющего в этом регионе родственные корни Г. Шахназарова, односторонне ориентирующего по карабахским делам Горбачева, а после этого – к А. Яковлеву, который какое-то время отвечал за Закавказье «по линии Политбюро». Несмотря на практически нулевой эффект своей деятельности, тем не менее в цековских кабинетах вел себя величественно, наступательно. Даже на Политбюро однажды, докладывая об очередных «мерах стабилизации», напросился на резкую реплику генсека, бросившего фразу: «Критикуя „всех и вся“, не забывай, Аркадий Иванович, что ты сам-то намерен там делать». Так выглядел третий угол треугольника Лобов – Поляничко – Вольский, вмонтирование которого в общую конструкцию урегулирования карабахского конфликта по замыслу Старой площади призвано было сыграть отнюдь не второстепенную роль. Но, увы! Этого не произошло. И не в последнюю очередь потому, что в условиях сплошной неразберихи и безответственности трудно было рассчитывать на продуманные, сбалансированные, а главное, разумно скоординированные действия.

Но о какой координации можно было говорить, если к рассказанному выше добавить: функционирование абсолютно автономных, нигде не соприкасающихся «Комиссий по Нагорному Карабаху», с одной стороны, ЦК КПСС, а с другой – Верховного Совета; создание инициативных групп из числа проживающих в Москве армян и азербайджанцев, деятельность общественно-политических групп правозащитников… И все порознь, и все по отдельности. А еще – в прямом смысле слова безбрежный и совершенно неуправляемый, но выдаваемый за плюрализм мнений поток публикаций в печати и материалов в электронных средствах информации. Пожалуй, единственным «завоеванием» можно считать то, что на карабахской теме росли популисты. Например, родившаяся в Челябинске, выросшая в Ленинграде и не имеющая никакого отношения к Армении Г. Старовойтова именно на «карабахской волне» стала народным депутатом СССР от… Армении. И хотя ее вклад в разрешение конфликта определяется лишь множеством внешне эффективных речей, все же со временем она стала советником российского президента по межэтническим отношениям. Правда, этот «демократический брак» распался довольно скоро, и «идейное родство» переросло в непримиримый антагонизм: Ельцин отлучил свою радикал-реформаторшу от президентского окружения, а она открестилась от высокочтимого ею кумира, заявив в разгар боевых действий в Чечне, что это, мол, не наш «демократический Ельцин».

Словом, в «карабахском узле», кроме чисто этнического аспекта, проявился весь бедлам, который, вопреки жизненным реалиям, продолжал называться «революцией сверху». Но, как мне кажется, даже в этих условиях все еще сохранились хотя бы какие-то надежды на то, что в вопросах общественно-политической стабилизации «ключи от счастья» в руках Политбюро. Во всяком случае, так считал не только я, но и многие другие, хотя уже к тому времени и сформировались силы, не ограничивающиеся только словопрениями, а в практическом плане раскручивавшие свой «альтернативный маховик». И вот на фоне этого бурного потока в деятельности ПБ определяющей доминантой просматривались те «внутренние пружины», которые вопреки лживым ответам кремлевских руководителей на вопросы въедливых журналистов о единстве в ПБ свидетельствовали о разноцеленаправленности в деятельности партийно-государственной верхушки, о том, что довольно часто после одобрения на ПБ каких-то решений, разойдясь по своим кабинетам, члены ПБ в реализации намеченных мер раскручивали «свои сюжеты», реализовывали свою линию поведения, опираясь на «своих» людей в партийном и государственном аппарате и особенно в средствах массовой информации. Ведь просто невозможно понять причины стремительно развивавшихся деструктивных процессов, не зная, а что же скрывалось за столь благополучной рубрикой «В Политбюро ЦК КПСС».

Итак, о том, «кто есть кто» в ПБ, о расстановке в нем сил, об очагах противостояния на кремлевском политическом Олимпе.

Первый из них – Горбачев и Рыжков. Первоначально личностные отношения между ними отличались высоким уровнем взаимопонимания, более того, на первых порах перестройки в принципиальных вопросах они заявили о верности друг другу. Но жизнь довольно быстро высветила непрочность и неустойчивость этого альянса. И, как кажется, дело не только в том, что Горбачев на первых порах не защищал от различных «нападок» «своего» премьера (да, «своего» – ведь именно он его рекомендовал на эту должность), и даже не в том, что под конец совместной деятельности президент предал своего друга-премьера. Когда так рассуждает Николай Иванович в своей книге «Перестройка: история предательства», думаю, у него достаточно веских аргументов. Но это не все. Есть еще одна не менее важная сторона. О чем идет речь?

Измена и предательство, как известно, это те шаги со стороны одного человека по отношению к другому, которые круто изменяют линию поведения одного из них. Так вот, есть одна линия, которую Горбачев по отношению к Рыжкову не только не изменял, а, наоборот, постоянно проводил ее, все более и более наращивая ее «потенциал». Дело в том, что по воле генсека Рыжков никогда, ни один день не был настоящим премьером, как это водится в цивилизованных странах. Он был премьером части кабинета министров, пусть и большей, но все же только ее части. Зададимся вопросом: смогла бы, например, Тэтчер стать «железной леди» (это определение окончательно за ней закрепилось после нашумевшей Фолклендской военной операции), если бы ей не были непосредственно подчинены министр иностранных дел, министр обороны и руководитель спецслужб? Или смог бы Рейган, а за ним и Буш добиться столь внушительных успехов в борьбе с «империей зла», в изменении в пользу США всей геополитической ситуации в мире, если бы они как руководители американской администрации (я подчеркиваю – администрации, так как в США нет премьера и эта исполнительная функция возложена на администрацию) не имели возможности лично подбирать, лично назначать, лично поощрять и освобождать такие ключевые фигуры, от которых в решающей мере зависит обеспечение национальной безопасности страны: госсекретарь, министр обороны и опять же руководители спецслужб.

Генсек же умело использовал политическое изобретение, которое лично принадлежит Сталину и которое было на вооружении как Хрущева, так и Брежнева. Введение в состав Политбюро трех ключевых членов правительства – министра иностранных дел, министра обороны и руководителя КГБ – в практическом плане «замыкало» их не на премьере, а непосредственно на генсеке. Все принципиальные вопросы они обсуждали прежде всего с Горбачевым, совместно отрабатывались позиции, а Рыжков, как и остальные члены ПБ, довольно часто задним числом узнавал об этом. Руководители этих ведомств вносили проекты документов в Политбюро напрямую, минуя «своего» премьера, который узнавал о них тогда, когда они были разосланы всем участникам заседания. Да и всей особо секретной информацией от этих ведомств он «питался» во вторую очередь – после генсека. То есть в практическом плане премьер часто был отсечен от процесса формирования всей внешней политики и ключевых аспектов национальной безопасности.

Несколько штрихов, как все это выглядело на практике. К примеру, готовился проект документов о военно-политическом сотрудничестве с какой-то страной (это могла быть и Польша, и Восточная Германия, и Северная Корея и т. д. – в данном случае суть не в этом). Эксперты КГБ, МИДа, Минобороны и соответствующего отдела ЦК подготовленные материалы представляли на подпись руководителям названных ведомств плюс одному из секретарей ЦК, после чего пакет документов поступал на регистрацию к Болдину как руководителю общего отдела, который лично докладывал генсеку о наличии таких документов. Генсек определял, когда и в какой последовательности рассмотреть вопросы на ПБ. И часто бывало, что перед официальным заседанием ПБ премьер сном и духом ничего не знал о важнейших общегосударственных вопросах, по которым прежде всего у него как руководителя правительства должны были спросить мнение.

А можно ли считать нормальным, что премьер не приглашался на те «закрытые» заседания, которые проходили на Старой площади в связи с событиями в Тбилиси, Прибалтике, Азербайджане? Да и можно ли поверить в то, что о форсировании установления дипотношений с Южной Кореей он узнал из сообщения зарубежных информационных агентств. Я не случайно подчеркнул слово «форсировании»: хотя вопрос о назревающей необходимости осуществления такого акта политическим руководством обсуждался не один раз, но все же, казалось – в Кремле едины в том, что время для этого пока не подошло. И вдруг во время пребывания в США произошла неожиданная встреча в Сан-Франциско Горбачева с прилетевшим специально для этого Ро Дэ У, во время которой советский лидер удовлетворил настоятельную просьбу южнокорейского президента и в обмен на обещанную «помощь» принял решение срочно установить дипотношения. Даже Шеварднадзе был удивлен таким шагом. Как он мне лично рассказал, о таком «ускорении» Горбачев не поставил в известность и его, хотя министр иностранных дел сопровождал его в США и в это время, как и было обусловлено, действовал по другой программе со второй частью делегации.

Словом, эпизод, когда однажды в 9.30 утра президент позвонил из машины Рыжкову и сказал, что через полчаса он внесет на рассмотрение сессии Верховного Совета предложение о преобразовании Совета министров в Кабинет министров с вытекающими организационными выводами и новой кадровой перестановкой, для Николая Ивановича стал громом среди ясного неба. С ним не было совета даже в предварительном плане.

И здесь несколько слов о том, как «варилась» эта кухня. Как известно, днем раньше Горбачев сделал, на мой взгляд, один из самых худших в своей жизни докладов на сессии Верховного Совета. А вопросу он посвящался очень серьезному: кризис в стране и как из него выходить. Разгоряченные народные депутаты высказали президенту прямо в глаза настолько нелицеприятные оценки, что он решил предпринять сверхординарные меры, в результате которых за ночь и родился новый доклад. Когда же председательствующий на следующий день после открытия заседания сессии объявил, что Горбачев попросил слово для доклада, по залу прошел шумок. Еще один доклад? Горбачев решил себя реабилитировать за вчерашний провал – так большинство сидящих в зале оценили ситуацию. А когда после выступления президента, обращаясь к рядом со мной сидящему Ивашко, я сказал, что «сегодня президент совершенно в другой форме», мой собеседник не без гордости отметил: «Не даром же хлеб едим». И хотя эта фраза означала, что к подготовке нового доклада имел отношение и заместитель генсека, я все же воспринял это без особого удивления. Но я был повержен в недоумение, узнав о том, что «всю ночь не спали» секретарь ЦК Дзасохов, помощники генсека, другие официальные лица – словом, все те, кто действительно, трудясь в поте лица на Старой площади, к утру подготовил доклад, достойный президента.

В новом докладе (его сердцевину составили вопросы деятельности Совмина и экономические проблемы) все было разложено «по полочкам» и даже разбито, хорошо помню, по пунктам: первое, второе, третье и т. п. Под одним из таких пунктов стояла формулировка и о преобразовании Совмина в Кабинет министров, о чем Рыжков впервые узнал из телефонного разговора от едущего на сессию президента. Это стало одной из самых коварных акций Горбачева по отношению к премьеру. Ведь на этот раз осуществилось даже не частичное «отсечение» главы правительства от его прямых функций, а фактически отстранение его от власти и формирование нового Кабинета министров во главе с Павловым.

Возникал вопрос: чувствовал ли Рыжков свое униженное премьерское положение? Да, не только чувствовал, а, как я сам не один раз убеждался, в приемлемой форме, как и положено воспитанному человеку, ставил соответствующие вопросы, возмущался фактами его дискриминации как главы правительства. Более того, однажды он не выдержал и заявил с трибуны Пленума ЦК (цитирую по официальной стенограмме): «Съезд (народных депутатов. – А. К.) и сессия показали, что те структурные изменения, которые произошли в ЦК, явно недостаточны. Нужны кардинальные перемены, новые принципы во взаимоотношениях треугольника, который сложился сегодня в системе управления народным хозяйством, – это Центральный комитет партии, Верховный Совет и Совет министров».

Отец перестройки сделал Рыжкова премьером «без крыльев», эрзац-премьером, и здесь возникает второй вопрос: Горбачев механически продолжал использовать сталинское изобретение по личному подчинению руководителей особо важных для политической стабилизации ведомств (вспомним, в сталинское время – Молотов, Берия и др.) и «не заметил», что происходило на перестроечном политическом небосклоне (даже после отмены шестой статьи Конституции) или здесь были какие-то другие причины? На мой взгляд, выводы напрашиваются сами собой. Один из них – не только в относительно спокойное время, но и особенно в период политической нестабильности Горбачев, лишившись личной подчиненности руководителей КГБ, Минобороны и МИДа, лишился бы и реальной власти. Вместе с тем, подчинение напрямую, как и положено по Конституции, руководителей этих ведомств премьеру превращало бы Горбачева в декоративного политического деятеля, а премьера делало бы реальной политической и государственной фигурой номер один.

И вот здесь еще одна загадка – ее почему-то не замечают дотошные политологи и не менее придирчивые журналисты: мог ли Рыжков на каком-то этапе перестройки составить альтернативу Горбачеву. Сейчас я передаю не только тогдашнее свое ощущение, но и настроение кадров из различных эшелонов власти: мог, особенно в первые два года, когда силы, действующие и справа и слева, еще не успели до неузнаваемости изуродовать общественно-политическое лицо премьера. Да и сам Горбачев ревниво воспринимал факты популярности Рыжкова. Помню, как однажды, а это было в период продолжительного нахождения премьера в Армении в связи со стихийным бедствием, раздался звонок из генсековского окружения и мне посоветовали как-то деликатно подправить телевизионщиков, а то создается впечатление, что самый деятельный руководитель – это Рыжков, так, мол, и о генсеке можно забыть.

Так кто же все-таки Рыжков в начале перестройки? От остальных членов политического руководства его выгодно отличало то, что «чистым» партаппаратчиком он стал лишь на пятьдесят третьем году жизни, протопав длинную и нелегкую дорогу. Перед тем, как в 1970 году он стал директором «Уралмаша», ему пришлось преодолеть трудовой двадцатилетний путь: сменный мастер, начальник пролета, начальник цеха, главный сварщик, заместитель директора, главный инженер этого же завода. Конечно, здесь Рыжков, в отличие от многих руководителей, получил настоящую трудовую закваску. Словом, когда, проработав еще пять лет директором «Уралмаша», он был назначен первым заместителем министра тяжелого и транспортного машиностроения, это означало, что из самой гущи народа вырос крупный руководитель. А назначение в 1979 году первым заместителем председателя Госплана, а через три года избрание секретарем ЦК по экономическим вопросам – все это было лишь логическим продолжением всего прожитого.

Думаю, что огромную роль в формировании его характера и нравственных предпочтений сыграла рабочая среда. Его прямота, честность, откровенность четко противостояли словесным хитросплетениям, аппаратному лавированию и замысловатым этическим пируэтам Горбачева.

Что же касается Горбачева, то на его профессиональный и моральный облик решающий отпечаток наложила атмосфера аппаратной жизни. Ведь он, закончив два высших учебных заведения, так и не проработал по специальности ни одного, в прямом смысле этого слова, дня – ни юристом, ни агрономом. И когда я несколько раз слышал о том, что студентом МГУ Горбачев начал готовить себя для борьбы с тоталитаризмом, подумал, что для этого надо было сразу же со студенческой скамьи пересесть в кресло первого секретаря Ставропольского горкома комсомола, а потом, перед тем как стать первым секретарем и крайкома комсомола, возглавить отдел пропаганды и агитации этого же комитета. А потом все ступеньки партийной карьеры – начиная от парторга колхозно-совхозного управления до первого секретаря крайкома партии! У тех, кто после смерти Сталина повел борьбу с культом личности, жизненная дорога была совершенно другой, а для многих – не то что дорога, но даже и не тропа. Поэтому здесь я не вижу предмета для спора и хочу сказать несколько слов о другом.

В биографии Горбачева есть два момента, которые, как мне кажется, имеют какой-то непонятный подтекст. Первый связан с его «трудовой биографией». Как известно, с подачи самого Горбачева получила широкое распространение версия о том, что самостоятельный, подчеркиваю, самостоятельный трудовой путь у него начался с 15 лет и что тогда он так освоил мастерство комбайнера, что и сейчас, как он сам однажды заявил по телевидению, мог бы показывать образцы комбайнерского мастерства на хлебных полях.

Так вот, чтобы попытаться найти «начало» этого пути, я хочу привести две выдержки из биографических «объективок», помещенных в разное время в справочнике о составе ЦК КПСС: четкую и конкретную в 1982 году — «трудовую деятельность начал с пятнадцати лет. В 1946–1950 годах работал помощником комбайнера МТС» (эта формулировка повторена и через два года, когда справочник был переиздан); и размытую, затуманенную в 1986 году (когда Горбачев стал генсеком) – «вскоре после Великой Отечественной войны в возрасте пятнадцати лет он начал свою трудовую деятельность. Работал механизатором машинно-тракторной станции» (это же было повторено в вышедшем в 1987 году энциклопедическом словаре).

О чем же говорит простое сопоставление приведенных выдержек? Временная цепочка выстраивается так: год рождения 1931-й – в возрасте пятнадцати лет (это, следовательно, 1946 г., когда он мог закончить лишь 7 классов) – начало самостоятельного пути, в 1950 г. этот пятилетний рабочий стаж завершается и, наконец, в этом же 1950 году – поступление в МГУ, который заканчивает в 1955 году. А где же десятилетка? Не мог же он с 1946 по 1950 год одновременно постоянно работать и учиться.

Далее, зачем после того, как Горбачев стал генсеком, профессия «помощник комбайнера МТС» заменяется на «механизатора машинно-тракторной станции». Ведь это не одно и то же: работа механизатора – круглогодичная, а работа помощника комбайнера – сезонная: надо работать, когда на полях созрела пшеница.

А может быть, я ломлюсь в открытую дверь и допускаю просчет, сделанный мной еще тогда, когда, будучи молодым журналистом, вместе с такими же молодыми коллегами в период хрущевского правления мы ринулись искать в Донбассе шахту, где «работал» Никита Сергеевич. Так и не нашли! Нашли ли другие позже – мне неведомо. Так, может, и в данном случае все выглядит просто: сельский паренек Миша Горбачев, как и многие школьники, работал на колхозном поле в период летних каникул. И это в высшей степени похвально. Как говорится, слава богу. Но начало самостоятельного трудового пути люди, как правило, отмечают датой постоянной работы: после окончания школы, техникума, института – как у кого сложилось. А здесь что? Попытка создать имидж нового генсека не как простого партократа, а с «самостоятельным трудовым стажем» с пятнадцати лет? Если же это не так, то зачем в 1986 году возникло желание заменять данные и затуманивать суть дела? К этому надо добавить и «двухгодичную несостыковку» между поступлением в школу согласно законам о семилетием возрасте и окончанием десятилетки в девятнадцать лет. Дотошные журналисты В. Соловьев и Е. Клепикова, опубликовавшие книгу «Заговорщики в Кремле», установили: будущий советский лидер два года находился на оккупированной фашистами Ставрополыцине, но в молодые годы скрыл этот факт, так как он по существовавшим в сталинское время порядкам мог существенно повлиять на поступление на юридический факультет. Ведь тогда те, кто находился на оккупированной территории, считались не совсем благонадежными.

И второй момент – получение еще одного высшего образования в то время, когда Горбачев уже был заведующим организационным отделом Ставропольского крайкома партии, а потом – первым секретарем Ставропольского горкома партии.

Не думаю, что в данном случае надо заниматься предположениями о том, как сдавал тридцатишестилетний первый руководитель города выпускные экзамены в Ставропольском сельскохозяйственном институте, посещал ли он лекции и семинарские занятия во время экзаменационных сессий, был ли на летней преддипломной практике в колхозах или совхозах. Хотя здесь и можно о многом рассуждать, ведь именно таким путем штурмовали институтские высоты, например, на Украине не только великовозрастные номенклатурные боссы, но и знаменитые футболисты, хоккеисты. Разговор все же не об этом.

Меня интересует совершенно другое – мотивы поступления Горбачева в сельхозинститут. Каковы они? Может быть, его не удовлетворяло полученное в самом престижном вузе на Ленинских горах юридическое образование? Или вдруг почувствовал, что надоела партийная карьера и предпочтительнее иметь специальность, которая связана со сферой материального производства? Но окончание сельхозинститута означало если не возвращение в село Привольное, где он с пятнадцати лет начал проходить «самостоятельный трудовой путь», то направление в другой сельский район. Ведь в краевом центре с дипломом ученого агронома можно было или цветы на клумбах выращивать, или идти в какую-нибудь управленческую контору.

В чем же все-таки дело? А ларчик и здесь открывается, на мой взгляд, просто. Дело в том, что на протяжении всей истории партийная кадровая политика отмечалась своеобразными кампаниями: увеличение «женской прослойки» среди руководящих кадров, укрепление партийными функционерами комсомольских органов, направление городских партийных работников в сельскую местность – это только отдельные этапы этой кадровой эпопеи. На определенном же этапе был сделан решительный шаг по укреплению руководящих звеньев партии учителями, историками, философами. Цель: педагогические навыки и гуманитарное образование должны способствовать улучшению работы с массами. Но после этого наступила новая кампания – выдвигать инженеров, техников, агрономов, зоотехников. Логика новая – эти лучше «знают жизнь», а гуманитарии показали себя людьми преимущественно только рассуждающими.

Так начался длительный по времени и широкий по масштабам процесс «технократизации» партийных кадров. Человеку с гуманитарным образованием было заказано пробиться на первые или даже вторые роли на областном, краевом или республиканском уровне. Горбачев вовремя это «почувствовал» и понял: с юридическим образованием в сельскохозяйственном Ставропольском крае так и останешься в городских руководителях. И расчет оказался точным: уже через год после окончания института он избирается вторым, а еще через неполные два – первым секретарем Ставропольского крайкома. Так, «комбайнерская деятельность с пятнадцати лет» да плюс диплом агронома (после его получения выпускник института ни один день не работал по специальности) сыграли решающую роль в завоевании должности не только первого секретаря одной из крупных партийных организаций страны, но и секретаря ЦК КПСС по вопросам аграрной политики. Не случись так, одна из двух сверхдержав в недалеком будущем лишилась бы автора ее зубодробильной «перестройки», а все человечество – глашатая «нового политического мышления» и блаженного пропагандиста общечеловеческих ценностей. Не правда ли – какая исключительная прозорливость Горбачева, орлиный не только взгляд, но и полет в будущее!

Столь обстоятельный экскурс в «корни» Горбачева и Рыжкова я сделал не случайно. Ведь эти два человека стали ключевыми фигурами перестройки. Жили же они и действовали в разных нравственно-политических измерениях, по-разному понимали суть происходящих изменений, совершенно в разных параметрах представляли пути преобразования страны. И это не просто одна из причин, объясняющих трудности и непоследовательность реформаторских акций того времени, а одна из трагических страниц в истории отечества, когда две ведущие политические фигуры воплотили в себе и отразили разные политические силы, когда личная измена переплелась с государственным предательством. А ведь в начале перестройки и одному лидеру и другому люди поверили, открыли свою душу, поддержали перестройку, совершенно не ведая, в какую трагическую ловушку попадут не только они, но и их дети. А обман народа – это трагедия вдвойне…

Разумеется, горбачево-рыжковский сюжет накладывал самые серьезные отпечатки не только на Политбюро, но и на функционирование всего правительства, в котором Рыжкову пришлось быть «мальчиком для битья» за свои недостатки и чужие, за допущенные ошибки и мнимые, да еще за то, что не боялся призывать к благоразумию не только разъяренных ораторов на разных трибунах, но и самого генсека.