Текст книги "В водовороте века. Записки политика и дипломата"

Справедливости ради скажу, что и сам Цыбулько давал поводы для нелестных оценок своих действий. Но вещи надо было называть своими именами. Тем не менее Щербицкий часто пускал в оборот закулисную информацию, демонстрируя негативное отношение к нему, граничащее с крайней нетерпимостью и желанием «стереть в порошок». Я долгое время не мог разобраться, откуда он получал все «до мельчайших подробностей»: даже о том, когда Цыбулько бывал в больнице, с кем он общался, когда «не вовремя» приезжал на работу… И был просто сражен, когда однажды узнал об этом источнике – Г. Ревенко, секретарь нашего же обкома, направленный к нам из аппарата ЦК. Ему занятое кресло казалось недостаточным. Да и общая ситуация вокруг Цыбулько, включая и его болезнь, предвещала скорую смену первого секретаря обкома. Эту должность и занял Ревенко. А дорогу к ней он расчищал при помощи «доверительной» информации «наверх», а точнее, компромата. Он четко уяснил, что тогда такой товар на политическом рынке высоко ценился.

Ревенко нашел путь и к сердцу Горбачева. Поэтому киевский пост для него оказался транзитом для перемещения в Горбачевский Президентский совет, а после августа 1991 году – в кресло одного из основных руководителей Горбачев-фонда. Кстати, переехав в Москву, Ревенко не скупился на различные ядовитые колкости в адрес теперь уже Щербицкого.

Расчищая кадровый плацдарм, Щербицкий «позаботился» прежде всего о политическом разоблачении Шелеста. Большие надежды в этом возлагались на опубликованную в республиканском партийном журнале статью «О серьезных недостатках и ошибках одной книги». О чем же и о ком в ней шел разговор? О Шелесте и о его книге «Украина наша советская», в которой допущены «методологические и идейные ошибки», «серьезные недостатки», «односторонние оценки важных исторических явлений», «немало нечетких формулировок». Но даже этих пассажей, круто замешанных на самых «весомых» политических обвинениях, для рецензентов оказалось мало, и, чтобы «дорисовать» портрет бывшего украинского лидера, они обнаружили в книге «фактические ошибки», он обвинялся также и в «редакционных недоработках».

Шелесту предъявлялся счет прежде всего за нарушение «принципов классово-партийного подхода» в освещении исторических сюжетов как дореволюционных, так и послеоктябрьских. Особенно это проявлялось якобы в характеристике Запорожской Сечи и украинского казачества, которых автор «идеализирует», «расценивает их как однородную, так сказать, внеклассовую общность»; предъявлена претензия за то, что в книге ничего не сказано «о классовом расслоении казачества, превращении казацких старшин в настоящих феодалов, о классовой борьбе в казацкой среде».

И особенно досталось автору за то, что он настолько увлекся запорожским казачеством, что увидел «образцовое демократическое устройство Сечи». Идеализацию украинского казачества усмотрели и в следующих словах Шелеста: «К сожалению, в нашей современной исторической и художественной литературе, кино, изобразительном искусстве еще недостаточно отображена прогрессивная роль и значение Запорожской Сечи, этой славной страницы в героической летописи освободительной борьбы украинского народа».

Что же касается послеоктябрьского периода, то большой гнев у рецензентов вызвало то, что в книге лишь скороговоркой сказано о борьбе партии против различных «уклонов» и, прежде всего, «против уклонов в национальном вопросе». Эта общая посылка конкретизировалась на примере деятельности художественной интеллигенции, ведь, как утверждалось, «в национальном вопросе группа деятелей культуры в 20-х – первой половине 30-х годов проявляла уклоны, а отдельные из них вставали на путь борьбы против политики партии». Вывод авторов статьи – книга Шелеста «не только не помогает разоблачать нездоровые проявления», но и, наоборот, «ограничивает возможность критики антиисторических тенденций» в освещении прошлого украинского народа. А дальше просто приговор: «Вообще в книге внимание читателя чрезмерно акцентируется на особенностях и своеобразии истории и культуры украинского народа»; книга «усиливает настроения самодовольства, самолюбования», что, в свою очередь, не может способствовать воспитанию трудящихся в борьбе «против украинского буржуазного национализма».

Столь обстоятельное изложение выдвинутых против Шелеста обвинений свидетельствовало о серьезном стратегическом замысле. Об этом говорила и закулисная «нюансировка», которой обрастала вся суета по подготовке рецензии. В самом деле – книга издана в 1970 году, она была хорошо встречена читателями, положительно отрецензирована. И вдруг – через три года новая рецензия, причем публикуется тогда, когда Шелест уже давно стал москвичом.

Далее, книга написана в виде путевых заметок об истории и современности, культуре и природе, экономике и духовной жизни, песнях и фольклоре областей Украины, а рецензенты анализируют личные впечатления автора через призму требований, которые предъявляются к фундаментальным научным монографиям или социально-политическим изданиям, исполненным в строго академических параметрах.

И еще. Рецензия никем не подписана – значит, это редакционная статья, официальная точка зрения. А для нас – документ. Что же касается авторов, то ими, как скоро стало известно, были три доктора наук, которые в условиях особой секретности, по «доверительному» поручению верхов готовили этот политический донос, за что потом были особо обласканы партийным вниманием. Сотрудники журнала узнали о статье, когда она после правок секретаря ЦК партии Украины по идеологии Маланчука вместе с указанием «опубликовать срочно» попала в редакцию.

Антураж общей ситуации дополнило также пропагандистское раскручивание оценок статьи на различных активах, пленумах, собраниях. А вместе взятое выставлялось в качестве веских аргументов в формировании широкого общественного мнения о том, «каким же в действительности» был Шелест. Помню, как просьбами «достать экземплярчик журнала» киевлян забросали не только знакомые москвичи из идеологических структур, но и министры экономической сферы, которые впервые узнали, что такой журнал существует на белом свете. Слово «националюга» в адрес Шелеста я сам услышал от тех, кто совсем недавно, обращаясь «уважаемый Петр Ефимович», максимально использовал весь набор зрительных и голосовых выразительных средств, чтобы подчеркнуть свое особое к нему отношение. А в партийном обиходе появился даже ярлык «шелестист», который клеился и тем, кто действительно был таким, и тем, кто просто не проявлял рвения в разоблачении Шелеста.

Но этим идеологическое развенчание Шелеста не закончилось. Находясь в Москве, он продолжал пребывать под идеологическим прицелом Киева. Хотя все это выглядело в лучшем случае смешно, но не только потому, что лежачего не бьют. На XXV съезде КПУ вслед за двумя днепропетровчанами – Щербицким и Добриком – критический залп по ушедшему Шелесту нанес и Ботвин. Поражало в этом в общем-то обычном факте то, что первый секретарь Киевского горкома стремился не отстать от «нового поезда». Нанося сокрушительный удар по Шелесту, он решил от него отмежеваться, несмотря на то что был его выдвиженцем и продолжительное время работал под его непосредственным началом в качестве второго секретаря Киевского обкома партии (Шелест тогда – первый секретарь), а затем им же – но уже в ранге первого секретаря ЦК КПУ – был выдвинут на престижный пост лидера столичной организации.

Разумеется, в этом контексте возникает вполне резонный вопрос: была ли альтернатива Щербицкому в тот момент, когда Кремль практически предрешил судьбу Шелеста?

Одна из старых «кадровых песен» – о «незаменимости» наиболее крупных номенклатурщиков. В связи с этим возникает вопрос: была ли альтернатива Щербицкому, когда Кремль «сплел лапти» Шелесту? По моему мнению, реальной кандидатурой на замену Шелеста был, например, Ляшко. Все его служебные и личностные параметры говорили об этом. Жизненной школой для него стал Ново-Краматорский машиностроительный завод, где, пройдя различные производственные ступеньки, он стал одним из руководителей этого промышленного гиганта. Общественно-политический имидж – лучше не пожелаешь. Путь от парторга завода до второго секретаря ЦК КПУ отмечен фактически всеми крупными постами, которые находились между двумя этими должностями: первый секретарь Краматорского горкома, а затем – секретарь, второй секретарь, первый секретарь Донецкого обкома партии. Наконец, правая рука Шелеста – второй секретарь ЦК КПУ. Но и главная – за таким послужным списком просматривалась личность обаятельного, интеллигентного человека.

Работая первым секретарем ЦК комсомола, я довольно часто с ним встречался, и почему-то после каждого общения у меня возникала мысль: ему бы педагогом работать. Не могу припомнить ни одного случая, чтобы он в общении с людьми проявил бестактность, чиновничье высокомерие или, скажем, фамильярность. Рабочий и инженер, партийный функционер или деятель культуры, повстречавшись с ним, переживали чувство удовлетворения от человеческого контакта. И все же он был представителем донецкой кадровой ветви. Поэтому когда разрабатывался план поэтапного демонтажа шелестовского пьедестала и восхождения на партийный престол Щербицкого, был прочерчен путь и для тогда второго секретаря ЦК КПУ Ляшко: не в первые секретари, а на декоративную тогда должность председателя Президиума Верховного Совета. И не придерешься! Попробуй сказать, что «затерли» или, тем более, проявили недоверие. Между тем сам Ляшко не скрывал своего неудовлетворения от выполнения почетнопредставительских функций.

Расчет простой, сугубо прагматический: возможному претенденту на первую партийную должность дать новое назначение, избавившись «красивым образом» от реального конкурента, на его место посадить Лутака, ведавшего в ЦК КПУ сельскими вопросами, который в силу ряда причин никогда не рассматривался в качестве кандидатуры на первую партийную роль. Но как только Щербицкий стал первым секретарем, произошло новое перемещение Ляшко – на место главы правительства, высвобожденное Щербицким. Опять ничего не скажешь – все выглядит красиво, очередной факт доверия, теперь уже со стороны нового первого секретаря ЦК КПУ. Замечу при этом: на Пленуме ЦК, различных республиканских совещаниях Щербицкий время от времени указывал на «серьезные недостатки» в работе Совмина, его представителя. Подтекст однозначный: новый назначенец «недотягивает» до уровня своего предшественника, то есть Щербицкого.

Непроходным в первые секретари ЦК КПУ оказался и Титаренко, проработавший под непосредственным руководством Шелеста целую пятилетку секретарем ЦК КПУ по промышленности (как правило, этот пост всегда был своеобразным транзитом, «прокладкой» для еще более серьезных служебных продвижений). Как и Ляшко – он донецкий выдвиженец. Производственная визитная карточка – не менее колоритная: на крупнейших металлургических предприятиях Жданова, Днепропетровска и Нижнего Тагила его путь обозначен не только крупными руководящими должностями, но и работой в качестве слесаря, мастера цеха, технолога. Партийной альма-матер стал для него Донбасс, где он избирался первым секретарем Ильичевского райкома, первым секретарем Донецкого горкома и вторым секретарем Донецкого обкома партии, а затем около пяти лет – первым секретарем Запорожского обкома партии.

У меня нет никаких оснований возразить одному автору, который, рассказывая на страницах республиканской печати о «последнем из могикан застоя», обратил внимание на то, что Щербицкий, будучи премьером, тем не менее активно влиял на формирование секретариата ЦК. Действительно, это так. Еще раз повторю – так он поступал за спиной Шелеста, выходя напрямую на генсека. И все утверждения о том, что ему с целью ослабления харьковской прослойки в секретариате ЦК (Соболь, Скаба) и укрепления своего влияния удалось провести туда «своего близкого знакомого», «одного из наиболее преданных и надежных своих соратников» – А. Титаренко, – плод чистейшей фантазии. Именно потому, что все было наоборот (Титаренко – выдвиженец в ЦК Шелеста) и ввиду «шероховатостей» между ним и премьером Щербицким, Титаренко и пришлось двадцать два с половиной года отсидеть на тех секретарских должностях, которые, как правило, были взлетной площадкой для выхода на более руководящие орбиты. Не буду даже говорить о важности ступеньки второго секретаря. Еще раз скажу о должности секретаря по промышленности, повторив ранее употребленное мной понятие «пересадочная», особая.

Именно она стала своеобразным транзитом для того, чтобы с нее Шелест, минуя ступеньку второго секретаря, переместился в кресло первого секретаря ЦК КПУ, именно от нее пролегла для Щербицкого дорога в премьеры, и именно она оказалась застойной для Титаренко, подчеркну при этом – бессменного на протяжении нескольких десятилетий члена ЦК КПСС. И выдвижение его Щербицким в 1982 году своим партийным заместителем – это всего лишь политический «утешительный заплыв» для шестидесятисемилетнего «друга» первого секретаря.

Вспоминаю эпизод, через призму которого я сам лично имел возможность прочувствовать степень близости этих двух людей. Относится это к 1985 году, когда после смерти председателя Президиума Верховного Совета Украины Ватченко надо было на его место подбирать замену. Хочу быть предельно объективным: из числа всех возможных кандидатур Титаренко – самый подходящий претендент. Мне даже однажды показалось, что он и сам настолько уверовал в возможность такого исхода, что внешне не мог скрыть это от окружающих. Но… Щербицкий не только не предложил ему этот декоративно-представительный пост, он даже не посоветовался с ним как с секретарем ЦК, который «отвечал» за кадровую политику в республике.

Когда же весь состав Политбюро ЦК КПУ собрался в кабинете первого секретаря, чтобы обсудить кандидатуры на вакантный пост, мы, коллеги Титаренко, устремили взгляд на него и кивком как бы спросили: «Ну, как?» Его жест пальцем: «Нет!» От нас последовал следующий сигнал: «А кто же?» Он пожал плечами и посмотрел в сторону Щербицкого, который после окончания телефонного разговора приступил к процедуре обсуждения предполагаемых кандидатур. Задав вопрос: «Так кого же будем избирать президентом» (видимость «совета», обсуждения), он поспешил сам на него и ответить: «Я, мол, тоже не только думал, но и успел посоветоваться (разумеется, с Москвой) и вношу на рассмотрение кандидатуру Валентины Шевченко». А дальше – игра в демократию: если у вас есть другие кандидатуры, вносите, мы обсудим, и т. д. и т. п.

Собственно, на этом «совет» и закончился, а отработанная машина механического голосования в Верховном Совете единогласно закрепила договоренность по этому кадровому вопросу, состоявшуюся между Щербицким и Брежневым. Так образовался еще один днепропетровский тандем (кандидатура Шевченко в свое время была выдвинута на руководящую работу в Киев с Днепропетровщины), на прочность которого нередко влияли не только служебные факторы.

Выдвинув же еще раньше Ляшко в Совмин, Щербицкий позаботился, чтобы новый председатель Президиума Верховного Совета в перспективе не составлял ему конкуренцию. В этот ранг был произведен престарелый Грущецкий, возглавлявший до этого всего лишь республиканскую парткомиссию. При такой расстановке ключевых фигур Щербицкий при безграничной поддержке генсека обезопасил себя от малейших оппозиционных проявлений не только в своем непосредственном окружении, но и от областных руководителей. Все смотрели в рот. Партийный «гетьман» фактически оказался совершенно бесконтрольным властелином.

В качестве кандидатур на ведущие должности в республиканском руководстве могли быть представители более молодой генерации. В период правления Петра Шелеста стремительно быстро рос Яков Погребняк. Он моложе Владимира Щербицкого на десять лет. Трудовой путь – опять тот же Ново-Краматорский завод: работа мастером, старшим мастером, солидные инженерные должности. Получив партийную донецкую закваску (секретарь, второй секретарь, первый секретарь Краматорского горкома партии; второй секретарь Донецкого обкома партии), он за одну пятилетку довольно успешно одолел высоты первого секретаря Полтавского, Ивано-Франковского и Николаевского обкомов партии. А избрание его в марте 1971 года секретарем ЦК КПУ означало, что Петр Шелест подтягивал на ключевые позиции свои кадры. Для самого же Якова Погребняка такое выдвижение повернулось тем, что пришедший через год к партийной власти Владимир Щербицкий перекрыл ему должностной кислород и держал его в «ежовых рукавицах», поручив на протяжении более трех пятилеток «вести» в ЦК КПУ вопросы торговли, общественного питания и транспорта, а какое-то время и шефство над футболистами киевского «Динамо».

Яков Погребняк принадлежал к числу наиболее часто критикуемых на заседаниях Политбюро ЦК КПУ за «крупные недостатки» в работе. Помню, как, бывало, получив очередную дозу «вливания» – он за торгово-общепитовские дела, а я – за «националистические перекосы» в духовной сфере, повозмущаемся вдвоем и каждый раз фиксируем: бесполезно стремиться преодолеть крайний субъективизм начальства, пользующегося непоколебимой поддержкой генсека.

Конец партийной карьеры Якова Погребняка был обозначен очередным «актом доверия» со стороны Владимира Щербицкого: он его вновь возвел в ранг руководителя областной партийной организации – на этот раз Львовской.

В контексте разговора о кадрах нельзя обойти молчанием и еще одну фигуру – Василия Дрозденко. У многих к нему отношение было разное. Я же в данном случае попытаюсь как очевидец воспроизвести шелестовское видение этого работника, так как он тоже был в его кадровой обойме. Популярный первый секретарь ЦК комсомола республики был удостоен чести руководить вначале киевской городской, а затем и областной партийной организацией. Да еще в обоих случаях в качестве первого секретаря. Сменив Петра Шелеста на посту первого секретаря Киевского обкома партии, который был выдвинут Николаем Подгорным опять-таки на ту же «пересадочную» должность секретаря ЦК КПУ по промышленности, Василий Дрозденко верно проводил шелестовскую линию, пользовался у него полнейшей поддержкой. Поэтому не случайно он вскоре в свои сорок два года стал и «отраслевым» секретарем ЦК КПУ с явной «наметкой» на дальнейшее выдвижение.

Когда же Александр Ляшко высвободил, о чем я рассказал выше, место второго секретаря ЦК КПУ, Петр Шелест предпринял попытку выдвинуть на эту должность своего протеже, имевшего уже пятилетний стаж цековской работы. Действия были решительными. Предложив кандидатуру Василия Дрозденко на должность второго секретаря ЦК, Петр Шелест заручился поддержкой в Москве на всех «рабочих уровнях». Такая новость получила всеобщую огласку. Друзья и доброжелатели выдвиженца готовились к поздравлениям. И вдруг ошеломляющая новость – «на самом верху» кандидатуру Василия Дрозденко «зарубили». Причина – нет опыта низовой партийной работы в качестве секретаря первичной организации – выглядела не просто неубедительно, но и смешно (вместе с тем не принималось во внимание одно обстоятельство, которое после войны длительное время служило большим плюсом при выдвижении: рядовой, командир отделения, командир взвода в частях на Западном, Калининском и втором Прибалтийском фронтах).

Но не по-смешному просматривались стратегические цели авторов такой акции: зачем молодому, набирающему должностной «разгон» шелестисту давать пост второго секретаря, который при определенном развитии событий мог бы оказаться для него не последним. Сигнал предупреждения поступил от Владимира Щербицкого к Леониду Брежневу напрямую, минуя все промежуточные аппаратные звенья – даже секретарей и руководителей отделов ЦК КПСС, отвечающих за кадровую политику. Так был поставлен «крест» еще над одним шелестовским выдвиженцем, которого после таких перипетий срочно «перебросили» на дипломатический фронт – послом в Румынию.

И не на последнем месте – выдвижение на ключевые позиции «своих людей». Укреплением днепропетровских позиций стало не только то, что Ватченко избрали членом Политбюро (первый секретарь Днепропетровского обкома всегда удостаивался этой части), но и то, что он вскоре занял пост председателя Президиума Верховного Совета республики, который Ватченко вопреки мнению окружающих и позиции самого Щербицкого считал не последней для себя ступенькой в руководящей обойме Украины. За демонстрацией его особой позиции по многим обсуждаемым на Политбюро вопросам, нескрываемым подчеркиванием его личных «выходов» на Брежнева четко просматривалось стремление заменить Щербицкого в случае, если ему «откроют» дверь в Кремль.

В состав политического руководства – кандидатом в члены Политбюро ЦК КПУ – Щербицкий продвинул и Добрика. Впервые за всю историю руководитель Львовского обкома удостоился такой чести. И конечно же, как говорится, не за красивые глаза. Добрик нередко неприкрыто демонстрировал свои земляческие днепродзержинские корни с Щербицким и Брежневым, чем давал поводы для нелестных комментариев окружающих.

В апреле 1980 года Щербицкий перевел первого секретаря Днепропетровского обкома партии Качаловского в первые заместители премьер-министра республики, пообещав дать со временем должность самого главы правительства. Вскоре же патрону пришлось разочароваться в своем протеже, который не только допустил много элементарных глупостей на новой работе, но и однажды просто проболтался в своем окружении: что-то, мол, Щербицкий тянет с моим новым назначением; говорил же он, что направлен «на подсадку» Ляшко. И тем не менее, как первый зампред правительства и кандидат в члены Политбюро, он укреплял в составе руководства днепропетровскую ветвь, несмотря на то что делал это довольно неуклюже и прямолинейно.

Конечно же, в это русло укладывалось и выдвижение на место Федорчука в качестве председателя КГБ республики Степана Мухи с последующим избранием его в состав Политбюро. Я его хорошо знал еще по Днепропетровску. Он обладал несомненно многими хорошими качествами. И все же решающим фактором столь стремительного взлета на кагэбистском поприще непрофессионала в этой сфере была личная давнишняя его дружба с Проданом – помощником Щербицкого как по временам днепропетровским, так и киевским: в Совмине республики и ЦК КПУ. Взметнувшейся на политическом небосклоне звезде Мухи суждено было не только скоро померкнуть, но и вообще закатиться. Генеральские погоны, полученные «нетрадиционным» путем, не могли компенсировать отсутствие профессиональных навыков кагэбистской работы, да еще и конфликт с коллективом: в ЦК приходили даже его ближайшие заместители и в открытую требовали убрать его с этого поста. Бесславный конец его карьеры нанес серьезный моральный урон не только окружению Щербицкого, подсунувшему ему такую кандидатуру, но и самому первому секретарю ЦК.

В приверженности днепропетровскому приоритету в кадровой политике Щербицкий был неоригинален; собственно, он один к одному повторял методику своего «выдающегося» земляка, который укреплял «днепропетровскую мафию» в Москве.

Поэтому, если даже сочувственно отнестись к тем, кого называют причастными к «днепропетровской мафии», в конце концов, если даже вообще изъять из оценок слово «мафия», не уйти от главного, от сути – массовой кадровой миграции с родины генсека «наверх». А как это называется: «мафия», «корпорация», «земляческий альянс» – это уже слова.

Конечно, часто повторяющиеся случаи решения Щербицким кадровых вопросов на самом «верху» вызывали не только ревностную реакцию «обойденных» в ЦК КПСС, но и давали повод им хотя бы как-то «огрызнуться», если, разумеется, подворачивался удобный случай. Несколько примеров, получивших тогда широкую огласку.

Харьковский «варяг» Гончаренко, родившийся и всю жизнь проживший в первой столице советской Украины, транзитом через киевскую должность был направлен первым секретарем Ворошиловградского обкома партии. Скоро он не «сошелся характером» со всей областью. Как он сам убедился, и здесь не в почете грубость в обращении с людьми, высокомерие и деление людей на «своих» и «не своих». А к приехавшим «на укрепление» – всегда взгляд позорче. Но прошло немного времени, и на него начали жаловаться не только приезжающие в Киев его работники, но и письменно рядовые люди. Дошло до того, что вслед выехавшему на шахту или на завод первому секретарю обкома следовал неофициальный сигнал: «К вам поехал Борман». Выход из создавшегося положения Щербицкий нашел в том, что уговорил Брежнева перевести Гончаренко на другую работу. Порешили рекомендовать на очередном Пленуме ЦК избрать его секретарем ЦК КПСС по промышленности. Мы в Киеве даже начали подбирать кандидатуру его преемника на ворошиловградскую должность. Но вдруг произошла «пробуксовка» на более низких цековских ступеньках – нашлись люди, которые довели до «оглохшего» начальства истинную информацию об этом работнике.

Второй случай произошел с первым секретарем Полтавского обкома Моргуном, которому однажды судьба, казалось бы, бесповоротно предначертала стать, думаю, несправедливо, секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству. Случись так – вряд ли взошла бы «звезда» Горбачева. Наиболее нетерпеливые киевские «болельщики» досрочно запаслись даже цветами, чтобы не опоздать с поздравлениями нового избранника. Но опять – пробуксовка: помешал Кунаев, который «вспомнил» о работе Моргуна еще в Казахстане.

Такая же судьба постигла и земляка генсека Добрика. Занимая пост первого секретаря обкома, он все же не прижился во Львове. Когда же обострилась проблема трудоустройства, его судьба предрешалась на «самом верху». Брежнев и Щербицкий определили ему место – заведующего отделом ЦК КПСС. Соответствующие лица получили указание оформлять документы. Мы в Киеве занялись подготовкой замены. Более того, с Москвой согласовали новую кандидатуру. И вдруг перед отъездом Добрика на новую московскую должность – стоп. Решающий вклад внесли работники центральных изданий, которые в те дни так расписали его деятельность, что даже выдвигавшие его кандидатуру срочно начали трубить «отходную».

И все же это были эпизоды. В решении кадровых вопросов украинский лидер был всесилен. И те, кто делал выводы о соотношении сил между днепропетровской, донецкой и харьковской ветвями в составе Политбюро ЦК КПУ на основе их количественного представительства, напоминали мне тех земляков Льва Толстого, которые гордились не столько его гением, сколько количеством членов Союза советских писателей в составе их областной организации. В самом деле, во времена Щербицкого были периоды, когда в Политбюро донецкие выдвиженцы (Ляшко, Титаренко, Погребняк, Качура, Миронов) даже перевешивали днепропетровчан (Щербицкий, Ватченко, Качаловский). Ну и что? Главным было все же «качество» – прямой выход Щербицкого на генсека, личная их спайка, а нередко и «спойка», разумеется, не в крайнем, а в «цивилизованном» ее проявлении.

Помню, как однажды в числе других членов украинского руководства я был приглашен на охоту с участием Брежнева, который прилетел в Киев только для этого неофициального мероприятия. Приветствуя высокого гостя, Щербицкий выразил особое удовлетворение тем, что среди сопровождающих – прежде всего, люди с фамилиями, которые по-украински заканчиваются на «о», и назвал: Черненко, Рябенко (руководитель личной охраны генсека. – А. X). Особо запомнилось другое: когда ко мне подошел здоровающийся со всеми поочередно генсек, я зафиксировал его какие-то необыкновенные глаза – помутневшие, казалось бы, с расплывшимися зрачками. Когда же на его протянутую руку я попытался ответить взаимностью и протянул свою, произошел конфуз – наши руки так и не соприкоснулись, параллельно проскользнули в разные стороны. И меня, как электричеством, пронзила мысль: как же он будет охотиться? Тем не менее когда подводились итоги этого мероприятия, мы поднимали тосты не только за здоровье высокого гостя, но и поздравляли его с охотничьими успехами, правда, я лично не был свидетелем, чья пуля (генсековская или охраны) пронзила уже лежавшие в тот миг тела «трофеев».

Или такой факт. На многих Пленумах ЦК КПУ можно было наблюдать такую картину. Вдруг прямо во время заседания Щербицкого приглашают к телефону: на проводе – Брежнев (кстати, знающий о том, что идет Пленум). А потом возвратившийся после телефонного общения с генсеком Щербицкий в хорошем расположении духа сообщал залу, что Брежнев не только интересовался ходом работы Пленума, но и выразил уверенность в боевитости украинских коммунистов, более того, даже передал участникам заседания горячий привет. Ну как здесь удержаться залу и не зааплодировать, а очередному оратору поблагодарить генсека и заверить его лично, что он всегда может рассчитывать на поддержку Украины в его работе по совершенствованию развитого социализма. Этот психологический прием был использован даже при закрытии XXV съезда КПУ 1 февраля 1976 года, когда вышедший на трибуну для произнесения заключительного слова Щербицкий сообщил делегатам, что он только что имел телефонный разговор с Брежневым, который на информацию украинского лидера о ходе съезда сказал, что ни у кого не могло быть сомнения в том, что съезд коммунистов Украины пройдет именно так. Делегаты получали «моральный заряд», а население республики из сообщений средств массовой информации узнавало о жестах личного внимания генсека к республике.

Щербицкий обязан Брежневу и тем, что он его «увековечил», нацепив на грудь за высокие урожаи в урожайные годы две геройские звезды, что, согласно высочайшему указу, означало прижизненное установление бюста на родине героя. Дважды «героическим» он стал уже через три года партийного секретарства, в то время как Шелесту не удалось стать прижизненно увековеченным даже за почти десятилетний период с тех пор, как в июле 1963 года его избрали первым секретарем ЦК КПУ. Вообще же надо сказать, что в отношении наград Щербицкий был просто счастливчиком. Не побывав ни одного дня на передовой, а отслужив военные годы в Тбилиси, он тем не менее получил орден Отечественной войны I степени. Благодаря тому же Брежневу он получил второй раз орден Октябрьской Революции, что даже у неискушенных людей вызвало сразу два вопроса: первый – в силу каких причин сделано отступление от Положения об этом ордене, предусматривающего, что, в отличие от остальных наград, им отмечают только один раз; второй – чем объяснить, что эта награда последовала за сельскохозяйственные дела в том году, когда выдался очень низкий урожай. Из поздравительного слова Брежнева следовало «убедительное» объяснение: в тяжелом году работать пришлось очень сложно.