Текст книги "В водовороте века. Записки политика и дипломата"

Это лишь отдельные штрихи сотканной «иллюзионистом» Врублевским «ткани» воспоминаний. А между тем В. Щербицкий не нуждается ни в адвокатах, ни в создании о нем каких-то мифов. Медвежья услуга наносит непоправимый вред имиджу этого действительно крупного политика, для которого совесть, честь и достоинство были не пышной фразой, а его истинной сущностью.

«Интернационалист» Леонид Кравчук

Когда президент Украины Кравчук во время своей американской поездки в 1993 году решил посетить Гарвардский университет, ни для кого не было секрета: его приоритет определялся наличием там украинского центра, который на протяжении многих лет оценивался официальным Киевом как один из наиболее крупных заокеанских националистических очагов. Посещая этот центр в 1971 году, я тем не менее обратил внимание не на то, насколько он соответствовал нашему идеологическому клише. Мое внимание привлекли имеющиеся в этом институте ценнейшие архивные документы по истории Украины, классные специалисты украинского языка и литературы. Словом, здесь есть что посмотреть и есть с кем пообщаться: опытному журналисту, начинающему исследователю или маститому политику.

Конечно, президента Украины встречали с подчеркнутым почтением. И все же не обошлось без прямого вопроса: как, мол, можно увязать декларируемые президентом национал-патриотические тезисы с многолетней коммунистической деятельностью на разных ступеньках партийной иерархии, включая и главный идеологический пост в Компартии Украины. Леонид Макарович не растерялся – к таким вопросам он привык у себя дома. И чтобы убедить своих собеседников в том, что идея самостоятельной Украины жила в нем еще с детских лет, привел конкретный пример, который вызвал гомерический смех даже среди доброжелателей «самостийника». А поведал он о том, что якобы у него хранится вырезка из какой-то газеты военного времени, в которой рассказывается, что мальчик Леня Кравчук колядовал немецким и румынским солдатам, оккупировавшим Украину. Поясню читателю: слово «колядовать» происходит от «колядки» – народной песни, исполнявшейся на Украине в канун Рождества, сопровождавшегося праздничным обрядом так называемой «коляды» (от латинского слова «календы» – первый день месяца, в данном случае января). В этот день, по народному обычаю, односельчане ходят друг к другу и колядуют: исполняют припевки, поздравляют с праздником, высказывают взаимные пожелания богатства, крепкого здоровья, благополучия семейному очагу.

Вот якобы и решил восьмилетний Леня выразить свои чистые детские чувства тем, кто пришел на Украину, чтобы изгнать «коммунистическую гадину»: приветствовал, поздравлял, колядовал. Президент без тени стеснения убеждал своих собеседников из Гарварда, что это и есть один из тех ключевых моментов, оказавших решающее воздействие на укрепление в его душе и сердце «самостийницких» начал. А для большей убедительности сообщил, что вырезку хранил как зеницу ока. Правда, не сказал, где именно хранил – между томами классиков марксизма-ленинизма, в папках с вырезками публиковавшихся партийных постановлений, которые были для него четким идеологическим указателем при подготовке различных опусов (для себя и для партийного начальства), или вообще где-то в укромном, недоступном постороннему человеку месте. Собственно, не это главное. Важно, что сохранил вырезку и любому сомневающемуся или возмущающемуся его политической мимикрией может авторитетно заявить: слов к делу не пришьешь, а вырезку, хотя ее никто и не видел, – да!

Меня судьба свела с Кравчуком на партийном поприще. Вначале это общение было, как говорится, на расстоянии, а позже на протяжении нескольких лет «лицом к лицу», когда в мою бытность секретаря ЦК партии Украины он был моим «подопечным» как руководитель отдела пропаганды и агитации ЦК.

Когда же в конце декабря 1985 года я был назначен Чрезвычайным и Полномочным Послом на Кубу, меня пригласил Щербицкий и спросил: «Кого будешь рекомендовать вместо себя?» И, посмотрев в упор, сказал: «Только не из аппарата ЦК». Мне долго думать не пришлось, да и разыгрывать ситуацию – ни к чему: было время подумать и первому секретарю ЦК, да и я немало рассуждал на эту тему. Тем не менее фраза «не из аппарата ЦК», о содержании которой я расскажу ниже, поставила меня в определенные рамки, и я, недолго думая, назвал несколько кандидатур, поставив на первое место секретаря Харьковского обкома партии Ивашко.

По моему мнению, для такого предложения были достаточные основания. Знал я его лично на протяжении многих лет. Его творческое и основательное отношение к вузовской работе (ему пришлось пройти ступеньки ассистента, заместителя декана, старшего преподавателя, доцента кафедр ряда харьковских вузов) логически продолжалось в выполнении функций вначале заведующего отделом науки и учебных заведений, а потом и секретаря Харьковского обкома. В человеческом плане подкупала его порядочность, незабюрокраченность. Как истинный украинец-полтавчанин, он всегда находил место шутке, точной поговорке. Не помню ни одного случая, чтобы под воздействием руководящего зуда он мог допустить окрик или злопамятство по отношению к тем, кто проявлял «идеологическую прыть» или даже имел явные просчеты в работе. И, наконец, импонировало и то, что, в отличие от многих коллег из других областей, он не «обхаживал» приезжавшее в командировку начальство, вел себя достойно и просто, как и положено культурному и воспитанному человеку. Ко всему этому надо добавить: он пользовался авторитетом не только в республике, но и за ее пределами.

Словом, в данном случае дискуссия об альтернативах не состоялась. Ивашко срочно пригласили в Киев на «смотрины», первый секретарь ЦК с моим участием провел беседу, а дальше – все формальности, которые в таких случаях надлежало пройти кандидату в секретари ЦК. Но хотя все это произошло в декабре 1985 года, избрали Ивашко только в феврале будущего года на очередном партийном съезде. Этим актом Щербицкий сделал благородный шаг в мой адрес, не выводя из состава Политбюро вплоть до республиканского партийного съезда, хотя в середине января я уже улетел в Гавану.

А теперь о фразе Щербицкого «не из аппарата ЦК». Ведь на должность секретаря ЦК мог рассматриваться и подопечный мне руководитель отдела пропаганды и агитации Кравчук. Хотя к этому времени за его плечами не было больших самостоятельных постов, он все же успел зарекомендовать себя как самоотверженный партийный аппаратчик. Получив после окончания в 1958 году Киевского госуниверситета назначение в Черновцы, он не стал тратить время на свое профессиональное преподавательское закрепление, его увлекли партийно-аппаратные горизонты. Усердная работа консультанта Дома политического просвещения и лектора позволила ему скоро возглавить отдел пропаганды и агитации обкома партии.

Верное служение партийному делу вовремя было замечено в Киеве, где он в ЦК партии Украины прошагал дорогу, отмеченную вехами заведующего сектором переподготовки кадров и инспектора ЦК. Умение войти в доверие позволило стать помощником секретаря ЦК; а такая должность – это не только написание бумаг для руководителя, но и возможность вовремя подчеркнуть личную преданность, вложить в его уши нужную информацию, обострить его внимание к «тонким» вопросам. Словом, не только рутинная работа, но и сфера доверительного личностного общения, где предоставляются благоприятные условия высветить все достоинства личного «я». Именно это сыграло решающую роль в овладении следующими двумя аппаратными ступеньками – первого заместителя заведующего, а потом и заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК партии Украины.

Правда, в промежутках между этими должностями произошло еще одно событие, которое, разумеется, повлияло на его аппаратное продвижение. За особое прилежание в служении марксистско-ленинским идеям и делу «родной партии» ему была оказана высокая честь окончить самое престижное партийное учебное заведение – Академию общественных наук при ЦК КПСС – и к имеющемуся высшему университетскому образованию добавить второе партийно-академическое, да еще с дипломом кандидата экономических наук.

Напомню при этом, что возможность учиться в этой академии предоставлялась особо отличившимся аппаратчикам, пребывание которых в этом заведении полностью оплачивалось за партийный кошт: жилье, выезд на практику, стипендия и т. д. А окончание академии сулило еще более высокую должность. Правда, в постперестроечное время Кравчук заклеймил свое «проклятое прошлое», забыв не только об этих благах, но и о других, не менее значимых: в то время, когда киевские фронтовики умирали, так и не дождавшись жилья, молодой партократ из Черновиц, «выдвинувшись» в Киев, незамедлительно получил квартиру не только для себя, но отдельно и для своих детей, причем, разумеется, в самых престижных цековских домах. О других благах, столь обстоятельно расписанных в печати, говорить не приходится.

Все это он осудил потом, «задним числом». А тогда, в доперестроечное время, верой и правдой служил партийно-аппаратному делу, каждый раз доказывая, что номенклатурный харч ест не даром. И без малейшей тени иронии хочу сказать, это у него получалось на «высшем уровне». Вместе с заворгом Крючковым они составили непревзойденный тандем по написанию для Щербицкого докладов и выступлений на пленумах и активах, текстов статей для журналов и газет, интервью по радио и телевидению.

«Они в подполье» – это означало, что на улице Десятинной в цековском особняке готовится очередной опус. А такое «подполье» – постоянный процесс с некоторыми перерывами, когда «сочинители» появлялись на основной работе. И каждый раз, когда для выполнения подобной работы привлекались другие работники, Кравчук вкладывал в уши начальства, что «они подготовили не то!». А через какое-то время на стол первого секретаря ЦК ложился текст, который сопровождался оценкой: «А вот это – то!» Что же касается самого текста, то в нем – все: четкость марксистско-ленинской методологической основы, принципиальность партийных оценок буржуазной пропаганды, националистических проявлений; необходимость и дальше укреплять социалистический интернационализм и патриотизм и т. д. И еще одна немаловажная деталь – текст полностью отвечал стилистическим и эмоционально-выразительным запросам «заказчика». Сочинители обладали просто настоящим даром, а точнее, «нюхом» прочувствовать желание начальства, где и какую привести пословицу, сослаться на крупного писателя, употребить резкое словцо. Даже конец некоторых фраз выстраивали так, чтобы непременно последовали аплодисменты.

Для Кравчука это стало основной сферой укрепления его аппаратных позиций. Он это делал с особым рвением и старанием. А когда «папа» (так называло Щербицкого среди своих его близкое окружение) осчастливливал Кравчука очередной порцией не щедрой, а дозированной (надо держать на расстоянии) похвалы, он каждый раз еще больше возвышался в своих собственных глазах, не замечая даже, как его выдавало гипертрофированное честолюбие. Поэтому его слова, не раз сказанные уже в постперестроечное время, о том, что все это он делал просто как бы выполняя служебный долг, – святая неправда. Кстати, умение «откреститься» от взглядов и поступков, которые со временем получали или могли получить негативную реакцию в общественном мнении, – одна из характерных черт Кравчука-идеолога как в предперестроечный период, так и в ходе самой перестройки. Наиболее же ярко это проявилось на закате перестройки, в момент смены его идеологических знамен.

Феноменальное стремление выслужиться перед Щербицким не раз способствовало появлению просто головокружительных инициатив. Помню, когда началась кампания по пропаганде брежневских «Малой Земли» и «Возрождения», «светлые головы» думали-думали и внесли предложение, которое получило высочайшую оценку. Нет, не о читательской конференции по книгам ставшего «писателем» генсека, не о хвалебных рецензиях. Было предложено провести республиканскую научно-теоретическую конференцию на тему «Книги Брежнева и актуальные проблемы кадровой политики на Украине». А доклад, который рождался в «поте лица», произвел такое сильное впечатление, что первый секретарь ЦК КПУ сам изъявил желание с ним выступить на конференции, на которую собрали весь руководящий состав республики. Да и в Кремле сказано было: «Учитесь, как поступают украинцы – солидно, фундаментально, общепартийно!» Словом, достойно генсека.

На общем аппаратном фоне Кравчук выделялся не только как человек, верно служивший Щербицкому, но и якобы пользовавшийся у него поддержкой и благосклонностью. И тем не менее, в момент, когда у руководителя идеологического отдела появилась реальная возможность стать секретарем и войти в состав Политбюро ЦК КПУ, первый секретарь в упомянутом разговоре со мной произнес категоричное «только не из аппарата ЦК». Что же это могло означать? Ведь в тот момент Щербицкий сделал для себя настолько однозначные выводы, что не стал даже развивать эту тему. Я же мог только догадываться о ходе его мыслей. Но мне не понадобилось много времени, чтобы вскоре прояснить мотивы такой позиции. Только, честно говоря, я не думал, что для Щербицкого они будут более весомыми, чем те плюсы, которые были у партаппаратчика Кравчука. Если суммировать, все сводилось к нескольким крайне невыгодным для него моментам.

Первый связан с шокировавшей многих, в том числе и политическое руководство Украины, акцией по своеобразной демонстрации Кравчуком «преданности идеям интернационализма» и осуждения «националистических вывихов». Мне как оказавшемуся втянутым в этот идеологический сюжет хотелось бы рассказать о происшедшем поподробнее. Но чтобы для читателя был понятен политический подтекст всего случившегося, здесь не обойтись без маленького отступления.

В доперестроечный период две даты в жизни Тараса Шевченко (9 марта – день рождения поэта и 22 мая – день его захоронения в Каневе на Чернечей горе после перевоза праха из Петербурга) стали объектом пристального внимания не только ретивых партийных чиновников, но и спецслужб. Причина – «националисты» используют эти даты для демонстрации «националистических чувств», дестабилизируют политическую обстановку и т. д. и т. п. Причем в качестве аргументов для таких обвинений выдвигались, как правило, высказывания выступающих в защиту украинской культуры, украинского языка, исторических ценностей. Особенно раздражало ультраинтернационалистов исполнение нескольких песен на шевченковские слова, в которых особо выразительно звучала «национальная нота».

Например, датой 7 июля 1963 года отмечена такая запись в дневнике уже упоминавшегося В. Симоненко: «На прошлой неделе мы были в Одессе, где местные твердолобые утешили нас своим идиотским ужасом: кабы чего не вышло, нам запретили выступать на Шевченковском вечере. Получается, Тараса некоторые боятся до сих пор. Обыватели от революции».

Словом, в духе царских времен вечера, посвященные Тарасу Шевченко, или запрещались, или, если это не удавалось, сопровождались всяческими «мерами» по «локализации нежелательных проявлений». Все это вызывало возмущение не только у творческой интеллигенции. Такие факты получали негативную оценку и за рубежом – особенно в Канаде, США, Австралии, где проживает много украинцев.

Наконец было найдено цивилизованное решение, и Шевченковские вечера стали отмечать официально с обязательным присутствием членов руководства республики и соответственно с широким освещением в средствах массовой информации. Давно бы так!

Так вот, после проведения одного из таких вечеров я на следующий день утром, как и требовалось, доложил Щербицкому о том, что мероприятие прошло организованно, содержательно, короче, дал однозначно положительную оценку.

Но в середине дня грянул гром средь ясного неба. Во время обеда, на который по установившейся традиции собирался весь состав Политбюро не только для того, чтобы коллективно отведать вкусности, но и для обмена мнениями по текущим острым вопросам, не терпящим отлагательства до очередного официального заседания, первым секретарем ЦК был задан в несколько раздражительной форме вопрос: «Так что же все-таки произошло на вечере?» Я ответил, что к утренней моей информации ничего добавить не могу, моя оценка по-прежнему положительная. «А почему же, – продолжал Щербицкий, посматривая в лежащий перед ним лист бумаги, – допустили на вечере националистические всплески?» Мол, не успели закрыть вечер, как группа «националистически возбужденных интеллигентов» в зале повторила то, что ранее делалось на различных «сборищах»: запели шевченковский «Заловит», в тональности исполнения которого четко просматривался вызов официальным властям.

Вот так: не предотвращено «националистическое проявление»! Услышав эту фразу и увидев лежащий перед Щербицким лист бумаги, где содержалась такая информация, я посмотрел в сторону недалеко сидящего Федорчука. Подобного рода жареной информацией председатель КГБ снабжал ЦК каждодневно, направляя ее лично первому секретарю, резолюция которого предопределяла дальнейший ход донесения. Весь же состав Политбюро становился лишь их читателем. Особенно много их было в связи с «поведением» некоторых представителей интеллигенции, в основном художественной.

Поэтому первое, что промелькнуло в моей голове, – источники председателя КГБ дали свою оценочную версию шевченковского вечера. Но выяснилось, что в данном случае «они ни при чем». Обмен мнениями закончился фразой, адресованной мне первым секретарем ЦК: «Сделайте для себя соответствующие выводы». После такого «обеда» я не мог прийти в себя, а чуть позже решил позвонить тем членам Политбюро, которые, кроме меня, присутствовали на вечере, но почему-то промолчали во время обеда. Ведь если не Федорчук, то, значит, кто-то из них мог высказать свою «особую» точку зрения. Но, увы, каждый из них всему происшедшему во время обеда был удивлен не в меньшей степени, чем и я.

После всех выяснений я посчитал, что произошло какое-то страшное недоразумение, и, чтобы снять дурной привкус из всей этой истории, решил еще раз объясниться с Щербицким. На этот раз (а мне стало известно, что после «обеденного» разговора он лично все проверил) уже совершенно другим тоном он сказал: «Да! У тебя же и помощники…» Я был ошеломлен: «информатором» был Кравчук – подопечный мне в служебном плане заведующий отделом пропаганды и агитации, который сидел во втором ряду президиума этого вечера у меня за спиной. Для того чтобы продемонстрировать свою «интернационалистскую принципиальность», он пошел на политический донос, причем выставил в неприглядном свете не только меня, но и своих коллег из отдела культуры, которые функционально отвечали за проведение вечера, не сказав им ничего ни после вечера, ни на следующий день.

Да и форма доноса отличалась «оригинальностью». Свою «информацию» он сам не рискнул сообщать Щербицкому, хотя его кабинет был всего лишь этажом выше, а осуществил это через помощника первого секретаря ЦК Врублевского. Щербицкий на это клюнул, так как он уже привык к тому, что его помощник немалую часть своего рабочего времени, используя личные доверительные контакты, тратил на сбор информации о «националистических настроениях», «идеологической нечеткости», «моральной неустойчивости» среди писателей, художников, композиторов, артистов, ученых. Соберет – и на стол начальнику. Словом, Виталий Константинович любил копаться в этом навозе, делал все с исключительным прилежанием и усердием, щедро снабжая своего шефа подобной «информацией». Его кислое лицо с оттенком застывшего пренебрежения как бы говорило: ну и нанюхался бедолага этого «добра». Так, может быть, и хватит? Но не тут-то было! Каждый раз его прищуренный взгляд через очки как бы задавал настоятельный вопрос: а что еще есть «свежего» из этой вони. Но вонь есть вонь, особенно если она совсем «свежая». Вот и в данном случае за полчаса до обеда он снабдил шефа «свежей информацией».

В этих условиях я обратился с просьбой к первому секретарю ЦК рассмотреть подобный случай официально на Политбюро и снять с меня ярлык, приклеенный, кстати, не наедине, а прилюдно. Когда же прошло еще несколько дней, Щербицкий мне сказал, что вопрос в разговоре с членами Политбюро прояснен, инцидент надо считать исчерпанным, что же касается Кравчука, то надо подумать о его перемещении на другую работу.

Разумеется, эта история и учитывалась украинским лидером, когда он произносил фразу «только не из аппарата ЦК».

Второй момент имел личностный, даже интимный характер. Однажды, возвратясь из отпуска, я узнал о том, что руководству ЦК поступили письма, в которых говорилось о «недостойном поведении» идеологического руководителя. И дело не в том, что отношения с техсекретаршей его приемной Ларисой вышли далеко за служебные рамки. Да и в письмах разговор шел, собственно, вовсе не об амурных делах. Авторы возмущались тем, что после того, как произошла утечка информации о такой форме «сотрудничества», Кравчук в «благодарность» за все лично занимался определением судьбы Ларисы в других партийных аппаратах: устроил вначале в Шевченковский райком партии, где она не справилась с работой, потом дальше… Словом, основной мотив в письмах – использование служебного положения в особо специфических условиях.

Как говорится, слава богу, Щербицкий поручил заниматься разбирательством не мне, находящемуся в отпуске, а другим. Но, как стало ясно позже, эта история, тогда получившая широкую огласку, тоже была приплюсована Щербицким к числу аргументов для правомерности формулы «только не из аппарата ЦК».

Третий момент относится к тому времени, когда был смещен с поста второго секретаря ЦК Лутак. Кравчук, который в тот момент был его помощником и постоянно демонстрировал личную преданность руководителю, вдруг решил от него отмежеваться… Для того чтобы нейтрализовать эффект своей идентификации со смещенным патроном, верноподданный помощник начал «порционно» впрыскивать в общественное мнение различные негативные колкости в его адрес. А поскольку ничего серьезного нельзя было придумать, все сводилось к бытовым деталям, «интеллектуальным» нюансам, чертам характера, словом, к нечистоплотной возне. О такой «нравственной мимикрии» Щербицкий тоже знал.

Далее. «Умение» Кравчука вовремя и «нужному человеку» внести в ухо «нужную информацию» распространялось не только на киевлян, но и на «нужных» москвичей. И вот здесь, как говорится, в самый раз сказать несколько слов о заведующем сектором Украины в отделе пропаганды ЦК КПСС Морозове. Как уже отмечалось выше, доверительные контакты в свое время он установил с Маланчуком, который каждый раз, когда приезжал в Киев московский гость, организовывал для него в загородной цековской даче в Конча-Заспе шикарные застолья, во время которых все, что интересовало Москву, «перемывалось по косточкам». По такой же формуле чуть позже установил связи с Морозовым и Кравчук. И степень «доверительности» – самая высокая.

Морозов, имевший выходы на Суслова, проявлял повышенный интерес к информации о настроениях среди украинской, особенно художественной интеллигенции, о «национальном вопросе» в республике, о нюансах в межличностных отношениях украинского партийного руководства. Причем делал это тонко, эластично, в ряде случаев просто изящно. Были случаи, когда я, работая секретарем ЦК, задним числом узнавал, что Морозов находился в командировке в Киеве, что вместе с «моим» зав. отделом они были удостоены высокого застолья в пригородных совхозах и о том, что подарки еле-еле помещались в машину, в которой гостя отправляли на вокзал. Гость же уезжал всегда в хорошем настроении от свежей «информационно-идеологической вооруженности» и щедро одаренным украинской горилкой и домашней колбасой, национальными «рушниками», резьбой по дереву и металлу.

Словом, имидж Кравчука во время его работы в ЦК партии Украины формировался под воздействием как бы двух противоречивых потоков. С одной стороны, солидная марксистско-ленинская теоретическая подготовка, верность номенклатурному долгу, демонстрация острого партийного чутья и подчеркнутое стремление быть сверхпринципиальным, способность улавливать запросы начальства, угодить ему и умение подготовить нужные документы. С другой – личностные качества, которые лежали на поверхности, фиксировались общественным мнением, и прежде всего ближайшим окружением.

Короче, в силу вот таких обстоятельств Щербицкий и был однозначен в своей отрицательной позиции к Кравчуку как возможному претенденту на секретарский пост. Что же касается меня, то я стремился оградить себя от втягивания в склоки. И честно говоря, это мне удавалось каждый раз, в том числе и тогда, когда решался вопрос о моем преемнике: я тогда занял позицию позитивного нейтралитета – ведь неискренним было бы, если бы я предлагал эту кандидатуру, и тем более неэтичным, если бы к негативной позиции первого секретаря я добавлял бы «свои» мазки.

Кстати, Щербицкий свою негативную позицию по отношению к Кравчуку проявил и позже, когда после избрания Ивашко первым секретарем Днепропетровского обкома партии вновь образовалась идеологическая вакансия секретаря ЦК и вновь заведующему отделом пропаганды и агитации была перекрыта дорога. Но об этом я узнал уже в Гаване, занимаясь дипломатической работой.

Заветная мечта осуществилась только после того, как лидером Украины стал Ивашко, в лице которого общественность желала увидеть более «прогрессивного» партийца. И одним из первых его шагов стала кадровая перетасовка на «идеологическом фронте», который к этому времени существенно изменился. «В тот осенний день, когда провожали на заслуженный отдых В.В. Щербицкого и Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев возводил „на престол“ Владимира Ивашко, мы гуртом собрались в редакции возле телевизора – ведь впервые Пленум ЦК транслировался в прямой эфир… Размышляли вслух, с чего должен начать новый первый, чтобы утвердиться в такое возбужденное время… Сошлись на том, что единственная сфера, где Ивашко мог бы осуществить какие-то перемены, – это идеология. Если он хочет удержаться на бурных волнах пробуждения самосознания народа, ему нужно немедленно сместить с идеологического участка закостеневшего в своих взглядах… Ю. Ельченко и поставить кого-нибудь другого. Кого? Не поверите, но, немного попререкавшись, мы тут сошлись: только Леонида Кравчука» (подчеркнуто нами. – А. К.). Эти слова принадлежат одному из активистов «Руха» Василию Плющу, который поделился своими признаниями на страницах «Литературной Украины».

Дело еще больше осложнилось, когда избранному в условиях стремительно нарастающего драматизма политической жизни председателем Верховного Совета Украины Ивашко уже через месяц совершенно неожиданно пришлось покинуть этот пост и переместиться в кресло заместителя генсека. В этих условиях по «партийному мандату» Верховный Совет возглавил Кравчук. От негативной реакции не могло удержаться даже бюро ЦК комсомола республики. «Заявление председателя Верховного Совета УССР В.А. Ивашко об отставке, – говорилось в заявлении бюро ЦК ЛКСМ Украины „О политической ситуации в республике“, – мы не можем расценивать иначе, как не до конца продуманный и безответственный шаг, ведущий к усугублению политического кризиса и ослабляющий конструктивный потенциал парламента республики». Эти слова относились не только к ушедшему с политической сцены Украины Ивашко, они звучали как недоумение в связи с перемещением на новый пост Кравчука.