Текст книги "В водовороте века. Записки политика и дипломата"

…Все рассказанное выше – это не систематизация ни моей молодой жизни, ни, тем более, общественных процессов, отмеченных различными формациями, «оттепелями», «заморозками». Это всего лишь отдельные фрагменты из драматически противоречивого бурлящего житейского потока, не поддающегося однозначным оценкам. Из этого потока – и мои «номенклатурные» истоки. И я считаю, что механическая расфасовка истории на плюсы и минусы – лишь для легковесных шутов и политических шизофреников. О тех же, кто заболел историческим беспамятством, вообще говорить не хочется.

Каждый раз вслушиваясь, например, в заклинания красно-коричневых радикал-антикоммунистом Е. Гайдаром, я почему-то вспоминаю конец 60-х годов, когда в мою бытность секретарем ЦК комсомола Украины молодежь республики развернула (не по-казенному пусть будет воспринято) настоящее массовое движение по созданию Библиотеки-музея Аркадия Гайдара. Было решено построить новое здание в Каневе, неподалеку от которого, в селе Леплява, сражаясь в партизанском отряде с фашистскими захватчиками, в октябре 1941 года погиб красный командир Гражданской войны, выдающийся детский писатель, автор произведений, на которых воспитывались целые поколения молодежи: «Тимур и его команда», «Школа», «РВС», «Военная тайна», «Голубая чашка».

Причем мы обязались – ни одной копейки из государственной казны. Деньги собрали за металлолом, макулатуру, за молодежные концерты. А в приобретении личных вещей, его книг, дневников, писем большую роль сыграли не только настырные следователи, но и сын Аркадия Гайдара Тимур, сыну которого, Егору, в то время было немногим более десяти лет. Я, как и многие мои сверстники, принимавшие тогда участие в этой благородной акции, гордился тем, что на Тарасовой горе, рядом с величественным манизеровским монументом великому кобзарю Т.Г. Шевченко и памятником обучавшемуся в свое время в каневской школе комиссару «Молодой гвардии» Олегу Кошевому, выросла гайдаровская Библиотека-музей. Перед моими глазами нескончаемый поток как соотечественников, так и зарубежных гостей, которые стремились посетить эти места, считая их святыми. И сегодняшний вопрос, кто за какую команду – Аркадия или Егора, – конечно же, имеет не конкретный персонализированный, а расширительный характер.

Не сомневаюсь в искренности признаний И. Драча, сделанных в интервью итальянской «Республике»: «Послушайте, я в некотором роде зеркало своего народа, я сын того советского поколения, которое не забыло своих национальных корней и, в конце концов, к ним вернулось. Я не стыжусь признаться, что был хорошим пионером, отличным комсомольцем, убежденным коммунистом. Когда меня приняли в партию, я был самым счастливым в мире человеком». Сам же скажу: из своей жизни ни одной строчки, даже самой больной, никогда не вычеркну. Драма страны – это и моя драма. Высоты человеческого духа моих соотечественников – это мой нравственный маяк. Родина моя – не сообщество обанкротившихся политиканов, а многонациональная семья живших в дружбе разноплеменных народов.

Щербицкий и Кремль

Жизнь на Украине памятна мне не только широким общением с людьми, но и причастностью к руководящему Олимпу, к большой политике.

Длительная работа в партийных органах помогла увидеть изнутри жизнь людей из высших эшелонов власти, почувствовать и пропустить через себя их проблемы и мироощущение, просто понять, что это за люди, которым судьба определила высокое предназначение. Кроме всего прочего, опыт партийной и советской работы – это без всякого преувеличения школа жизни и управления. И для меня, несмотря на все жизненные перипетии, взлеты и падения, он весьма ценен не руководящими кабинетами и количеством проведенных в нем заседаний, а познанием тех глубинных социально-политических пластов, которые, как правило, задним числом получали уничтожающие названия: волюнтаризм, неосталинизм, застой и т. д. и т. п. При огромном множестве самых замысловатых сюжетов того времени выделю все же такие: Шелест и Щербицкий, Щербицкий и Кремль. Об этом и пойдет разговор.

Вначале же несколько общих наблюдений, имеющих прямое отношение к затронутой теме. Причем наблюдений принципиального плана. Сейчас у нашего общества сформировалось устойчивое мнение, что вся доперестроечная кадровая политика осуществлялась только по соответствующим разнарядкам. Против этого не могу возразить и я. Но тем не менее это только половина правды. Действительно, «разнарядка» была определяющей доминантой всех уровней – от низовых до ЦК, сессий Советов народных депутатов – от сельского до Верховного Совета, всех избираемых структур общественных организаций. И у «конструкторов» кадровых разнарядок было более чем достаточно оснований гордиться тем, что их кабинетные творения становились предметом обстоятельных исследований, которые открывали многим дотошным соискателям широкую дорогу в научный мир. И что забавно, этот «исторический опыт» изучался под различными ракурсами – философским, историческим, социально-психологическим, социологическим. Ну а первая скрипка, разумеется, за той отраслью науки, которой было официально предписано «аккумулировать» такую работу – партийное строительство.

«Разнарядочный механизм», заранее предопределявший с точностью до одной сотой процента представительство в том или ином органе мужчин и женщин, коммунистов и беспартийных, молодых и представителей старших поколений, украинцев и представителей других национальностей, нередко рождал такие перлы, что описание их могло становиться достоянием не только легковесных юмористов, но и самых бескомпромиссных сатириков.

Помню, например, как к нам в Киевский обком попросился на прием муж молодой, но уже знаменитой доярки, которая трудилась в одном из пригородных районов. Взволнованный посетитель с ходу предъявил претензии, что с ним никто не посоветовался, когда его жену избирали депутатом Верховного Совета республики. В свою очередь и мы, его собеседники, тоже удивились его поступку – по такому случаю предъявлять претензии властям, да еще с этой целью и напроситься в обком партии?! Правда, странно. Но он продолжал стоять на своем, приведя, наконец, свой аргумент. Его молодая жена очень красивая, он же – человек ревнивый до невозможности, ревновал ее, как говорится, к «каждому столбу».

К тому же ему было известно, что довольно часто после различных мероприятий его участники собираются не только в ресторанах, но и в гостиничных номерах, чтобы отметить такое событие в «узком кругу», в «теплой обстановке». При этом он дал понять, что ему известны факты, когда такие застолья не ограничивались только тостами да красивыми рассуждениями (правда, он имел в виду не свою жену, а другие факты). Разговор с озабоченным посетителем шел вокруг до около, а когда он почувствовал нашу неопределенность, резко поднялся и заявил, что ни на одну сессию Верховного Совета он свою жену не пустит. Сами, мол, решили вопрос о ее избрании, сами и выпутывайтесь! И – до свидания.

Не менее курьезный случай, хотя из другой сферы, произошел и еще с одной дояркой. По разнарядке, как известно, не только решались кадровые вопросы, но и распределялись награды. По итогам пятилетки или в связи с крупными трудовыми достижениями составлялись списки, в которых партийные орготделы определяли, кого какой наградой осчастливить. Кстати, в эти «трудовые» списки всегда включались представители всех уровней партийной и государственной номенклатуры, которым определялись награды от медали «За трудовую доблесть» – до Героя Труда.

Словом, когда за успехи в животноводстве доярка «прошла» в списке на орден Ленина, возник вопрос о награждении тружеников не только за животноводство, но в целом за успехи во всех областях народного хозяйства. И в эти списки по недосмотру чиновников попала также и фамилия уже представленной ранее к награде доярки. Одобренные областным начальством списки ушли сначала в Киев, а потом в Москву. А когда появились указы Президиума Верховного Совета СССР, разразился скандал: один и тот же человек награжден двумя орденами Ленина, причем, разумеется, с разными формулировками. Обратились в Москву: мол, признаем вину, готовы понести наказание, но надо найти какую-то приемлемую форму, чтобы, «не теряя лицо», выйти из пикантного положения. Но на признание «допущена ошибка» из «верхов» последовало разъяснение: Президиум Верховного Совета не ошибается, вручайте человеку оба ордена. И вручили! Да и ошибку «исправили».

Вот как действовал изобретенный в лабиринтах командно-административной системы «разнорядный» механизм, по которому, если говорить о вещах весьма серьезных, замшелый номенклатурный аппаратчик мог стать членом ЦК КПСС, а выдающийся мастер слова, чьи строки нашли путь к сердцу людей различных национальностей на разных континентах – Олесь Гончар, – «вытянул» только на кандидата в члены ЦК КПСС.

И все же «разнарядка» – не единственное чудовищное изобретение в кадровой политике тех лет. Одновременно, и как бы параллельно, проходила еще одна линия этих деяний: здесь не было ни «разнарядки», ни предварительных, тем более альтернативных обсуждений. Касалось же это выдвижения на самые крупные должности. На верность и преданность такие кандидаты проверялись начальством загодя, через множество каналов, в том числе и партийный аппарат. Личный же контакт играл исключительно большую, а часто и решающую роль. Поэтому для этой категории кадров не было необходимости составлять списки: они были у начальства «в голове», а часто и «в сердце».

Читатель вправе бросить реплику: но все это «вчерашний день», а может быть, даже уже и не день, а просто сон – дурной и кошмарный. И все же о снах тоже вспоминают, особенно когда они повторяются как житейская реальность в новых условиях. А сегодняшняя реальность такова, что принцип подбора в президентские и другие властные структуры кадров «по сердцу» получил такое усовершенствование, что, если говорить о снах, то такое не снилось ни Горбачеву, ни Брежневу, ни Хрущеву.

О Щербицком и Шелесте уже сказано немало. За рубежом и дома. Друзьями и оппонентами. О каждом в отдельности и в привязке друг к другу. Да и оценки раздавались самые разные – прежде всего от тех, кто хотя бы в какой-то степени был приближен или отдален в период их политического апогея.

Мое мнение – а я длительное время общался с ними в процессе совместной работы – сводится к тому, что это были две крупные политические фигуры со своими плюсами и минусами. Полагаю, что каждый из них на посту первого секретаря ЦК партии Украины значительно выигрывал на фоне их общих предшественников, «людей без полета» – Кириченко и Подгорного, которые ничем особым не отличались ни в государственных деяниях, ни в личных дерзаниях. Они воплощали в себе типичных номенклатурщиков, которых постепенное течение времени переносило от одной должностной ступеньки к следующей, и так – на «самый верх».

Разумеется, Щербицкий и Шелест выигрывали во многом не только благодаря фону своих предшественников, а прежде всего потому, что каждый из них обладал выразительными личностными качествами, что и делало их более колоритными фигурами. Но у них добро и зло уживалось по-разному. Да и преемственность между ними оказалась далекой от желаемой гармонии.

Каждый со своим характером: внешне жесткий, но внутренне более податливый Шелест и внешне эластичный, но навсегда «запоминающий» проколы своих оппонентов Щербицкий. Хитринка в глазах, внешние очертания лица Шелеста в большей степени подчеркивали его украинское начало, в то время как у Владимира Щербицкого – внешний вид человека в большей степени «европеизированного». Шелест общался не только с научно-технической интеллигенцией, но и пытался делать это с писателями, художниками, композиторами. Однажды даже организовал братание руководства республики с художественной интеллигенцией: собрал на большом корабле представителей всех творческих союзов и организовал плавание по Днепру. И хотя корабельное застолье выдалось пышным, к подобной затее он больше не прибегал, так как такое заигрывание, кроме ехидных колкостей, ничего не приносило.

Щербицкий, наоборот, отдав предпочтение академикам, заниматься творческой интеллигенцией поручал секретарю ЦК по идеологии – вначале Маланчуку, а потом мне. Поэтому не случайно, что даже в период перестройки (забегу немного вперед) находящемуся в Киеве Горбачеву во время встречи в ЦК с группой ведущих украинских писателей пришлось выслушать горькие упреки с их стороны в адрес республиканского руководства. Помню, как, возвратившись в Москву, генсек делился со мной впечатлениями от встреч на украинской земле и с нескрываемым огорчением сетовал: ведь впервые в таком составе писатели собрались в ЦК КПУ только тогда, когда в Киев приехал генсек. Тем не менее он закончил в благожелательном тоне, что, мол, Владимира Васильевича при всех его недостатках все же поддерживать надо.

О взглядах и позиции Шелеста. В данном случае приходится говорить о «двух Шелестах». Один – незыблемый доктринер, сторонник «твердой руки», непримиримый борец с «буржуазным влиянием», активный участник основных переговоров советского руководства с политическими деятелями Чехословакии, в 1968 году занявший однозначную жесткую позицию в пользу введения войск в эту страну. Другой Шелест, как заметили в том числе и зарубежные наблюдатели, – сентиментальный патриот, каким он выглядит в его книге «Украина наша советская», человек с ярко выраженным украинским самосознанием. Он мечтал, чтобы был создан художественный фильм о Тарасе Бульбе, в котором был бы раскрыт настоящий украинский характер и показана глубина украинской души. Причем не только мечтал, но и, общаясь с писателями и кинематографистами, призывал их осуществить такой замысел.

Как отметил профессор политических наук Делаверского университета (США) Ярослав Билинский, «тот другой Шелест верил в неотъемлемую автономию и равноправие украинской нации и ее отстаивал. Русским тот другой Шелест никакой исключительности не приписывал. Между строчками отношения между советскими республиками он сравнивал с отношениями между другими государствами социалистического блока». Тот другой Шелест также утверждал, что «украинские социал-демократические организации сыграли решающую роль при создании партии большевиков», намекая тем самым, что Украина была одним из членов-основателей большевистской организации. Этот другой Шелест не скрывал своего «неантагонистического» отношения к полуреабилитированному Николаю Скрипнику – одному из основателей КПУ в 1918 году и подвергавшемуся сталинским репрессиям за «перекосы» в национальном вопросе.

Шелест летом 1965 года попытался осуществить заманчивую акцию по внедрению во всех вузах республики преподавания на украинском языке. Но это благородное дело было успешно провалено секретарем ЦК Скабой и министром высшего образования Даденковым, точнее, даже не провалено, а просто скомпрометировано. Поскольку не была проделана необходимая подготовительная работа, в вузах началась настоящая анархия: учебников на украинском языке не оказалось, многие преподаватели, в разное время прибывшие на Украину из разных республик, и особенно из России, просто не готовы были преподавать на украинском языке, я уже не говорю о студентах не только с разных уголков нашей страны, но из многих государств Азии, Африки, Латинской Америки. Волевой, нажимной подход в решении столь сложной задачи вызвал контрэффект, причем политический.

Мимо этого не прошла и Москва. Она взяла на заметку такую инициативу первого секретаря, чтобы со временем жирной строкой вписать ее в общий перечень обвинений в его адрес. И все же это не помешало ему через год с трибуны писателей Украины обратиться к творческой интеллигенции с призывом беречь украинский язык, заботиться о его развитии. В свою очередь, и он пообещал писателям самую действенную поддержку в развитии национальной культуры.

Однажды, когда перед зданием ЦК КПУ появилась большая группа «национально озабоченных» манифестантов, протестующих против притеснения властями «диссидентов», Шелест дал указание встретиться с ними министру внутренних дел Головченко, потребовав от него снять генеральский мундир и одеть украинскую вышитую сорочку. Такая «находка» произвела впечатление не только на митингующих перед партийным заданием, но и на всех киевлян: впервые милицейского генерала увидели в украинской национальной одежде.

В отличие от Шелеста Щербицкий, как правило, на республиканских пленумах, активах, собраниях выступал на русском языке. Так же он поступил в 1976 и в 1981 годах на партийных съездах республики. Да и его книги, изданные в Киеве, в том числе и вышедшая стотысячным тиражом монография «Овладевать ленинским стилем работы», – тоже на русском языке.

Человеком же он был мнительным, с обостренной чувствительностью. Работая с ним многие годы, я сам видел, как он буквально все пропускает «через сердце». Да и инфаркт он получил в свое время из-за сверхэмоциональной реакции на жесткую акцию Хрущева по снятию строптивого украинского премьера с работы. Тогда при обсуждении «первых итогов» хрущевской перестройки и партийной и советской власти (ее тогда поделили на городскую и сельскую) участвующий в дискуссии глава украинского правительства, обращаясь к лидеру страны, сказал о том, что, мол, в этом деле мы до конца не все продумали: организационно разделенное существование «сельских» и «промышленных» структур на всех уровнях партийной и советской власти вызывало сплошную неразбериху, рождало массу просто анекдотических историй.

Я сам помню, как, приехав в командировку в Одессу, подошел к центральному входу обкома партии и обнаружил, что он наглухо заколочен. Когда же попытался выяснить у прохожих, как могу зайти в обком партии, у меня спросили: «А вам в какой – сельский или промышленный?» И показали – слева в торце здания пробит вход в один обком, а справа, тоже с торца, – в другой обком. И такая же карусель с обл-, гор-, райсоветами, профсоюзными и комсомольскими органами, даже газеты начали делить, но не смогли из-за нехватки бумаги.

Словом, за репликой украинского руководителя «не до конца все продумали» стояли конкретные факты. Как же отреагировал Хрущев? Сказав о том, что действительно «не до конца все продумали», он добавил: «Когда вас назначили председателем Совмина Украины». И «ошибка» была срочно «исправлена». Через несколько дней Щербицкий переместился на партийный секретарский пост в Днепропетровске, а вскоре он оказался в реанимационном отделении. Инфаркт! Откровенно говоря, кресло первого секретаря обкома, да еще и такого престижного, как Днепропетровский, не давало повода для столь острых переживаний. Но честолюбие взяло верх над благоразумием.

И еще об одном важнейшем моменте. Если Щербицкий однозначно подчеркивал полную солидарность с Кремлем (здесь и преданность Брежневу, и выводы после столкновения с Хрущевым), то Шелест нередко демонстрировал свою независимость от Москвы. Особенно это ярко проявилось в его оценке тогдашних советско-американских контактов и отношении к предложению Брежнева пригласить президента Никсона в Москву. Шелест выступил против заигрывания Кремля перед Вашингтоном. И это ему дорого обошлось. Последовавшее скоро снятие с него самых высоких союзных и республиканских партийных погонов многие аналитики связали именно с шелестовской внешнеполитической дерзостью, которую не мог простить Брежнев. И это действительно так. Но все же это была последняя капля. Шелест «созрел» для такого наказания уже давно. Внимательный глаз Москвы держал в поле зрения каждый шаг шелестовского украинолюбства. И не только наблюдал. В связи с этим уместно вспомнить о принятом в 1971 году постановлении ЦК КПСС «О политической работе среди населения Львовской области». Слишком уж много было любопытных нюансов вокруг этого документа. Прежде всего – Львов был избран не случайно. Идейно-политическая ситуация здесь никогда не помещалась в прокрустово ложе однозначных партийных оценок. Не в последнюю очередь это объяснялось историческими и религиозными традициями, а также тем, что этот край шесть столетий находился под иностранным гнетом.

Основной пафос постановления – покончить с фактами «примиренческого отношения» к проявлениям буржуазно-националистических взглядов. Адресовалось же оно не только Львовской области, но прежде всего самому Шелесту: смотри, мол, что происходит у тебя в республике. Да и меры были приняты самые крайние – Куцевол лишился не только поста первого секретаря обкома партии, но и вообще был «вышиблен» из «партийной обоймы» и оказался в республиканском комитете народного контроля. А его место занял земляк Брежнева и Щербицкого – первый секретарь Днепродзержинского горкома партии Добрик. Для Львовщины, с ее огромным и очень талантливым отрядом местной интеллигенции, это была настоящая пощечина. В «варягах» здесь не было никакой необходимости.

И еще одна «деталь», о которой сам Шелест, как я предполагаю, узнал позже: комиссия ЦК КПСС по изучению обстановки во Львовской области приехала туда уже с готовыми проектами документов. Члены комиссии разъезжали по районам и городам Львовщины, беседовали с представителями различных категорий населения, словом, делали вид серьезного «изучения». А это была всего лишь «привязка» уже подготовленных «в закрытом порядке» в Москве группой работников под непосредственным присмотром Суслова формулировок, положений, оценок, выводов, предложений. Принятое постановление содержало настолько жесткие негативные идеологические оценки, что стало навсегда «закрытым». Оно одно-единственное из всех постановлений ЦК по идеологическим вопросам того времени не публиковалось даже в выпускаемых «Политиздатом» сборниках документов «Вопросы идеологической работы КПСС». Принятие указанного постановления стало своеобразной артподготовкой по снятию Шелеста с работы уже в следующем году.

При решении судьбы Шелеста не были забыты и другие его вызывавшие у Москвы раздражение шаги, в том числе и история с В. Семичастным. По иронии судьбы Семичастный, как известно, доставлял отдыхающего Хрущева в октябре 1964 году из аэропорта в Кремль на последнее для него заседание Политбюро. «По иронии судьбы» говорю потому, что есть все основания полагать, что он был человеком Хрущева: продвижение на комсомольской работе (первый секретарь ЦК комсомола Украины, а позже первый секретарь ЦК ВЛКСМ) даже хронологически совпадает со временем, когда Хрущев был партийным лидером республики и страны. Но после изгнания из Кремля Хрущева такая судьба постигла и того, кто доставлял его из аэропорта в Кремль. В Москве работу Семичастному не предложили.

Перемещение же опального экс-шефа КГБ на должность первого зампремьера Украины сопровождалось не просто формальным согласием Шелеста, он сделал это, подчеркивая свое доброе отношение к пострадавшему. Он возвел его в ранг первого заместителя премьер-министра Украины, установив для этого новую дополнительную ставку, так как несколько первых заместителей премьера были не только при деле, но и при здоровье – освобождать кого-то из них не было никаких оснований. Правда, сочетание участков работы, за которые ему пришлось отвечать, не могло не вызывать юмор: спорт и железнодорожный транспорт. Но и это обстоятельство не помешало Федорчуку установить, разумеется, не по его инициативе (такое поручение он имел от Андропова), постоянное наблюдение за Семичастным и прослушивание его рабочих и домашних телефонов. И хотя Федорчук с особым усердием снабжал верховное руководство обстоятельной информацией, включая некоторые пикантные моменты сугубо личного характера, Шелест смотрел на все это с определенной долей нескрываемого критицизма. Конечно же, такие нюансы, чему я лично был свидетель, не оставались незамеченными окружающими, в числе которых были и те, кто снабжал этой информацией и Москву.

Так пополнялся «компромат» на ретивого Шелеста. А когда он на XXIV съезде КПУ решил включить фамилию Семичастного в список для тайного голосования по избранию членов ЦК, разразился настоящий скандал. От Брежнева после «доверительного» сигнала Щербицкого последовала команда: прекратите вольности. Я был свидетелем, как ночью пришлось перепечатывать списки будущих членов ЦК. Фамилия Семичастного из них вылетела, в то время как в состав ЦК были избраны не только все остальные первые заместители председателя правительства, но и «рядовые» заместители, а также все министры и председатели госкомитетов – то есть весь руководящий чиновничий люд, который пониже в должности. Этот факт еще отчетливее подчеркнул негативное отношение генсека как к опальному экс-председателю союзного КГБ, так и будущей брежневской жертве – украинскому лидеру.

Альянс Брежнев – Щербицкий восходит еще к послевоенным годам. Они – земляки. В бытность Брежнева первым секретарем Днепропетровского обкома партии партийная звезда Щербицкого восходила на родине будущего генсека – в Днепродзержинске. Став в 1952 году первым секретарем горкома партии, он в этой должности особо не задерживался и уже через два года занял кабинет второго, а потом, год спустя, и первого секретаря Днепропетровского обкома, сменив на этом посту опять-таки друга и протеже Брежнева (в это время он возглавлял уже ЦК КП Молдавии) Кириленко, который для «расширения» своего должностного горизонта направился руководить Свердловским обкомом партии.

Глубина «партийного товарищества» между тремя «богатырями» – Брежнев – Кириленко – Щербицкий – стала не последним фактором в том, что со временем все трое заняли, причем надолго, места членов Политбюро ЦК КПСС, правда, в разных должностных амплуа.

Щербицкий же после шестилетней работы в Днепропетровске был избран в 1961 году секретарем ЦК КПУ по промышленности, а потом назначен председателем Совмина Украины. А через два года, как уже отмечалось, ему пришлось пережить политическое крушение, когда волей Хрущева он лишился партийного ранга кандидата в члены Президиума ЦК КПСС и должности украинского премьера. Но вскоре после падения Хрущева, благодаря Брежневу, Щербицкий возвратился в киевское премьерское кресло, а в апреле 1966 года стал членом Политбюро ЦК КПСС.

Здесь важно упомянуть о такой детали: и раньше были случаи, когда от Украины в состав Политбюро ЦК КПСС входили два человека – членом Политбюро избирался первый секретарь ЦК КПУ, а кандидатом в члены ПБ (члены президиума) – или председатель Совмина (до 1963 года Щербицкий), или председатель Верховного Совета (еще раньше Коротченко). Но чтобы членами Политбюро ЦК КПСС одновременно были и первый секретарь ЦК ПК Украины, и председатель правительства – это уже нонсенс.

Правда, такой случай в послевоенной украинской истории произошел один раз в 1947 г. и имел совершенно неординарный характер. Тогда для «подкрепления» Хрущеву, занимавшему с 1938 года пост первого секретаря ЦК КП(б)У, а в 1944–1947 годах и Председателя СНК (СМ) УССР, Сталин направил в Клев Кагановича. Ему предписывалось выполнять функции первого секретаря ЦК партии, а задача – наведение «идеологического порядка». Если же учесть, что и Хрущев приехал на Украину с поста первого секретаря Московского областного и Московского городского комитета партии, становится понятным, кто был самым высоким «украинским представителем» в составе Политбюро ЦК КПСС.

Эксперимент же Брежнева означал многое: для Шелеста прозвучал «сигнал тревоги», для Щербицкого – реальные очертания дальнейшего номенклатурного продвижения, а для Украины – фактическое закрепление личностного политического двоевластия. Украинские кадры оказались не просто пассивными созерцателями подобной ситуации, они отчетливо почувствовали это на себе, в зависимости, главным образом, от того, к какой ветви власти приписывало общественное мнение симпатии того или иного работника. Завершилось же «перетягивание» каната тем, что 18 мая 1972 г. место снятого Москвой Шелеста занял Щербицкий.

Кстати, вокруг такой «смены почетного караула» в то время было много кривотолков.

Как в действительности все это происходило, мне рассказал А. Ботвин, в то время первый секретарь Киевского горкома партии и член ЦК КПСС. Так вот, все произошло на Пленуме ЦК, когда под конец заседания Брежнев поднялся со своего места и подошел к сидящему за этим же столом Шелесту. После того как генсек что-то ему сказал, они оба удалились в комнату, где перед заседанием собирается президиум. Когда же через какое-то время собеседники возвратились и заняли свои места, сидящие в зале, в том числе и рассказавший мне эту историю Ботвин, по побагровевшему лицу украинского лидера, его суровому взгляду увидели, что его настроение резко ухудшилось. Как потом стало известно, Брежнев пригласил Шелеста на беседу только для того, чтобы сообщить принятое ранее решение Политбюро ЦК о его перемещении «на другую работу». Так что в заседании Политбюро, полноправным членом которого был Шелест, он был лишен возможности даже участвовать, хотя и обсуждался его вопрос.

А дальше этот забавный сюжет обрастал не менее любопытными коллизиями. Шелесту было сказано, что на следующий день утром его «представят» коллективу Совмина, покажут рабочий кабинет, уточнят его новые обязанности. Но пока решались эти организационные формальности, за спиной Шелеста срочно созывается Пленум ЦК КП Украины и по разработанному Брежневым и Сусловым сценарию осуществлялось рассмотрение «организационного вопроса» – заочное для главного «виновника». А для того, чтобы подчеркнуть «особое уважение» к Киеву, для участия в таком действе даже не направлялся официальный представитель Кремля. Давали понять: украинцы, мол, люди зрелые, сами «без давления Москвы» проведут «нужную линию».

И тем не менее я как член ЦК КПУ могу подтвердить, что Пленум оказался просто в дурацком положении. Он был удостоен «чести» всего лишь продублировать ранее принятое решение в Кремле и механически проголосовать за него. И проголосовали единодушно?! Таковы парадоксы того времени. К тому же, так как нам ничего не было сказано о мотивах перемещений, это породило нездоровую обстановку, различные слухи, закулисные перешептывания и, разумеется, деление кадров на «шелестистов» и сторонников нового лидера.

И еще одна любопытная деталь. Голосованию предшествовали «добровольные» выступления в поддержку Щербицкого. В числе самых первых ораторов – второй секретарь ЦК Лутак и первый секретарь Киевского обкома Цыбулько. Выдвиженцы Шелеста обосновывали правильность принимаемого решения. И все же Щербицкий довольно скоро забыл верноподданнические слова и лично занялся решением вопроса о переходе их «на другую работу». Лутака направил в Черкассы руководить областной парторганизацией. Цыбулько он вначале вывел из состава Политбюро ЦК КПУ, а затем за ним началась настоящая слежка. Работая в те годы вместе с ним, я просто поражался той полноте и оперативности различной кляузной информации, которая систематически поступала Щербицкому. Подчеркиваю, систематически. А на Пленумах ЦК и совещаниях, как правило, всегда «отвешивалась» солидная доза уничтожающей критики.