Текст книги "Льды возвращаются"

Глава вторая. ШПАНГОУТЫ

И снова всю ночь мистер Джордж Никсон не мог уснуть. Мешал надсадный стон шпангоутов. Он метался на мягком губчатом матрасе, вставал, подходил к иллюминатору, плотнее задергивал штору, чтобы проклятый лунный свет не проникал в каюту… Даже курил, чего давно себе не позволял. Пугающая боль то нарастала, то отпускала. Дышать было трудно.

Он оделся потеплее, поднял меховой воротник пальто и вышел на палубу.

Лунный свет, словно удесятеренный платиновыми льдами, сиял над скованным океаном. Конечно, в этом и было все дело, в проклятом лунном свете! У него колдовская сила, он лишает покоя. Полная луна, бледная, как угасшее Солнце, висела над обледеневшими снастями.

На мостике топтался капитан, закутанный шарфами. Не годится этот прогулочный щеголь для полярных рейсов, черт бы его побрал! И чего он торчит ночью на своем дурацком мостике?

И как бы в ответ издалека донесся грозный рокот. Льды наползали на поля, выпучивали их зубчатыми хребтами. Ледяной вал мог докатиться и до жалкой, вмерзшей в лед яхты. Вот тогда и хрустнут окончательно шпангоуты… и не помогут смешные паруса или бесполезные атомные двигатели. Одна надежда на геликоптеры. А этот болван Ральф все цепляется за ненужную скорлупу.

Мистер Джордж Никсон вернулся в каюту, разделся, лег, но не мог согреться под одеялом. Боль терзала невыносимо…

Проклиная все на свете, он встал, накинул на себя халат и пошел будить Амелию в соседней каюте-спальне.

– Что с вами, дорогой? – спросила Амелия, едва он приоткрыл дверь.

– Все то же, словно вам это неизвестно, – огрызнулся мистер Джордж Никсон.

Амелия зажгла ночник в форме черепахи с вытянутой шеей и светящимися глазами, спустила ноги на мягкий коврик и потянулась за пушистым халатиком.

Мистер Джордж Никсон брезгливо посмотрел на ее ноги.

– Не понимаю, почему пижама должна быть в обтяжку? – буркнул он.

– Малышу не хочется выпить? – спросила Амелия, забираясь с ногами на постель, укутывая их полами халата и обнимая руками. – Джин, коктейль, виски?

Джордж Никсон тяжело опустился рядом:

– Если бы я мог напиться, чтобы никогда не протрезветь! Если бы это могло унять боль!

– Полно, Джо, ведь вас уверяли, что это самовнушение. Боль рождена вашей мнительностью. Запомните медицинскую заповедь: «От мнительности заболевают, от надежды выздоравливают».

Амелия лгала. Вырвав у нее клятву молчания, врачи сказали ей все… И муж стал для Амелии ближе, бедный, обреченный, жалкий. У нее появилось к нему материнское, никогда не изведанное ею чувство.

– Я знаю, – тяжело дыша, сказал он, – ничто уже не спасет меня. Рак разъедает меня изнутри. Я слишком хорошо знал, чем это кончится.

– Если бы вы стали молиться, Джо…

– Молиться? К черту это все, мэм!.. Папа приравняет меня к кардиналам, даже возвысит над ними. Мне ничего не стоит, чтобы меня еще при жизни объявили святым. На какой черт мне нужно молиться, хотел бы я знать? Не молиться я хочу, а жить. Понимаете, жить! Дышать, дрыхнуть, петь, пить, как вы предлагаете, жрать до пресыщения, уничтожать кого-то, над кем-то возвышаться, заставлять страшиться себя! Словом, наслаждаться жизнью. Я не хочу ее терять, и я ее не потеряю.

– Слава богу, Джо. Наконец-то вы заговорили разумно.

– Я? Разумно? Что вы понимаете в разуме? Разум – это я! Я не хочу умирать, когда кто-нибудь останется в мире после меня. И у меня есть одно утешение: после меня не будет уже ничего. Эта уверенность подобна шпангоутам, которые сдержат любые силы, грозящие мне. Их просто нет, этих сил…

– Что вы, Джо! Вы шутите? – чуть отодвинулась от него Амелия.

Джордж Никсон нагнулся к ней и задышал ей в лицо гнилым запахом:

– После меня не останется ничего, потому что и сейчас уже нет ничего! Ни вас, ни этого халатика, ни этой проклятой постели, ни этой проклятой яхты, ни ее дурацкого хозяина, ни папы римского, ни коммунистов… Все это плод моего воображения, все это только мои и только мои ощущения. Вне моих ощущений нет ничего. Я все выдумал: и Землю, и Солнце, и жалкое человечество. Я погасил в своем воображении проклятое Солнце…

Амелии стало жутко, она передернула плечами.

– Я погасил Солнце и выдумал ледники на Земле, – продолжал ее муж. – И я выдумал рак, который пожирает меня, и я выдумаю собственную смерть, после которой не останется ничего: ни Земли, ни Солнца, ни людей, ни страха, ни боли…

Амелия знала, что рак он не выдумал. Если можно собственным воображением привить самому себе рак, то он сделал это, несчастный…

Джордж Никсон уткнулся носом в колени жены, а она гладила его жесткие, коротко подстриженные, как у боксера, волосы. Плечи у него вздрагивали, а сердце у Амелии разрывалось от жалости.

– Я не хочу уступать жизни никому, в особенности этому бесполому красавчику Ральфу. Я ненавижу его только за одно то, что он останется жить, – бормотал Никсон.

– Полно, Джо, – продолжала гладить его по голове Амелия. – Даже против рака есть сила.

Мистер Джордж Никсон резко отстранился:

– Не хотите ли вы призвать на помощь мое воображение?

– Нет, Джо… Я хочу, чтобы вы призвали на помощь профессора Леонардо Терми.

– Этого мерзавца, который выплеснул мне в лицо вино? Дрянного еврея, которого я еще не успел раздавить?

– Он не еврей, а итальянец.

– Это все равно.

– Но он великий ученый, Джо. Если бы он закончил свои работы… Мне все рассказала миссис Терми… Вы были бы снова здоровым, сильным…

Джордж Никсон колючим взглядом посмотрел на жену:

– Черт возьми! А почему бы не заставить эту дряхлую скотину поработать? Разве я не могу вообразить, что кто-то доставляет его на яхту?

– Я знаю, Джо, кто мог бы это сделать.

– Удивительная осведомленность. Она знает все, что я могу вообразить.

– Я имею в виду вашего репортера Роя Бредли. Вряд ли найдется кто-нибудь более ловкий.

– Этот дьявольский щенок, помесь лисицы с гориллой, который умудрился породниться с банкирским домом Морганов?

– Неплохая деловая характеристика. Если бы он продолжал служить нам…

– Он сам может теперь нанять меня.

– У каждого есть своя ахиллесова пяточка, Джо. Что вы думаете об этой девушке, которая его занимала?

– У вас змеиная мудрость, Амелия. Я должен был бы чаще вас слушать, черт возьми! У этого парня пята, в отличие от мистера Ахиллеса, помещается в области сердца. Едва ли мисс Морган щекочет ему эту пятку.

Мистер Джордж Никсон тотчас связался с ночным редактором газетного треста «Ньюс энд ньюс».

Уже на следующее утро во всех газетах треста было помещено объявление о том, что бывшего репортера треста «Ньюс энд ньюс» в Африке просят прочесть воскресное приложение.

В воскресном приложении был помещен бездарный рассказ, в котором до неузнаваемости был перевран эллинский миф о Прекрасной Елене и Троянской войне. Троянская война, оказывается, была атомной, а Прекрасную Елену похищал из стана коммунистов бесстрашный репортер треста «Ньюс энд ньюс». Но Елена действительно была прекрасной. Газета даже поместила ее современную фотографию.

Это была фотография Эллен Сехевс, которую ловкий фотограф облачил в древнегреческую тунику…

И Рой клюнул.

В воскресенье вечером мистера Джорджа Никсона пригласили в переговорную к видеоэкрану.

На голубом экране размером с витрину магазина был нанесен растр, сетка двухгранных ребер, расположенных так, что каждый глаз видел только левые или правые грани, на которых возникали изображения соответственно для левого и для правого глаза. Изображение на экране казалось объемным. И Рой Бредли словно на самом деле сидел за окном, расположившись в мягком кресле и куря сигару, пепел с которой сбрасывал на пол. Он снова отпустил тоненькие усики, виски у него заметно поседели, глаза беспокойно бегали.

Мистер Джордж Никсон некоторое время наблюдал его, не включая свою видеокамеру. Он для того и выбрал такое средство связи, а не телефон, чтобы иметь возможность изучать выражение лица противника.

– Хэлло, Рой, мой мальчик! – сказал наконец мистер Джордж Никсон.

Рой вздрогнул. Он увидел на экране босса, сразу заметив нездоровую его худобу.

– Как поживаете, сэр?

– Не хотите ли отправиться в современную Трою и стать героем воскресного рассказа?

– Вы шутите, шеф?

– Я так и думал, что вам это понравится.

– О'кэй, шеф. Я способен забыть все на свете… Лишь бы привезти ее…

– И не только ее, мой мальчик. Нужна определенная последовательность. Сначала вы доставляете на яхту «Атомные паруса» профессора Леонардо Терми. Его не нужно будет утруждать знанием маршрута.

– Я все понял, сэр. Вы попросту предлагаете мне похитить ученого.

Мистер Джордж Никсон поморщился:

– Фи… Не выношу вульгарной речи.

– Но я, как вы знаете, – продолжал, не обращая на него внимания, Рой Бредли, – уже участвовал в похищении одной молодой леди.

– У вас это недурно получилось. Неплохой бизнес.

Рой Бредли поднялся:

– Я сожалею, что передо мной только экран, иначе я разбил бы вам физиономию.

Мистер Джордж Никсон поспешно повернул рукоятку звука. Он видел перед собой гневное лицо журналиста, его шевелящиеся губы, но он уже не слышал всего, что говорил ему возмущенный, еще недавно столь послушный репортер.

Впрочем, можно было не слушать. Неужели Амелия ошиблась и он уже не интересуется своей девчонкой? Или вместе с капиталом он обзавелся и принципами?

Мистер Джордж Никсон в бешенстве выключил экран.

Он тотчас связался с директором Ассоциации безопасности. На экране появилась гориллообразная фигура Билла. Он наслаждался опробованием только что полученного усовершенствованного протеза взамен его крючка на левой руке. Он поднял кисть протеза в знак приветствия, а выслушав щекотливое задание биг-босса, выразительно щелкнул искусственными пальцами, которые сработали на биотоки его мозга. Босс мог быть спокоен.

Ночью мистер Джордж Никсон снова не спал и ходил смотреть трюмные помещения, где хотел создать лабораторию для дрянного итальянца. Лишь бы выдержали шпангоуты!..

Он раздраженно мотал головой всякий раз, как вспоминал смотревшие с экрана гневные глаза Роя Бредли.

Каков репортеришка, женившийся на миллионах!..

Он поднялся на палубу утром, когда слабеющее Солнце пыталось поднять на красных пиках темную тяжесть ночи.

Прежде в это время на яхте становилось празднично. При общем восхищении Ральф Рипплайн пробегал два обязательных круга. Теперь он не выходил из каюты, злой и небритый, валялся на диване.

– Не воображаете ли вы, что все должны страдать вашей бессонницей? – раздраженно встретил он Малыша, когда тот зашел к нему. Он даже не поднялся с дивана, а только взгромоздил свои длинные ноги на его спинку.

Мистер Никсон устроился в кресле напротив. Каюта была отделана бесценным черным деревом, цвет ее стен, беспорядок и запущенность делали ее мрачной.

– Что еще придумали ваши иссохшие мозги? – осведомился Ральф.

– О'кэй, сэр! – бодро отозвался Малыш. – Будущее должно быть прекрасным. Мир и счастье человечества. Мне уже подсчитали, что на приэкваториальной части суши, которая не будет покрыта ледниками, установится приятный умеренный климат. Там можно будет выращивать пшеницу, даже кукурузу. Эти земли смогут прокормить около двух-трех миллионов человек на Земле.

– Кажется, их сейчас восемь миллиардов?

– Мы поправим безбожного Дарвина, сэр, толковавшего о естественном отборе. Отбор будет искусственный. Почти все земли приэкваториальной полосы уже стали собственностью «SOS».

– Эту собственность еще придется защищать.

– Миром повелевают те, у кого Солнце в руках. На эти земли мы пустим только лучшую часть человечества, сэр! Это будет малое человечество! И конечно, без коммунистов.

Ральф встал. В неопрятном халате он выглядел тощим и нескладным, взмахнул рукой:

– Малое человечество! Без коммунистов! Почему я должен заниматься глупейшей философией и судьбой трех миллионов совершенно мне безразличных людей?

– Вы не правы, сэр… Нужны люди, которых можно нанимать на работу и увольнять… Нужны дети, чтобы они подрастали для смены. Только не нужно их учить излишней грамотности и… физике.

Ральф налил себе виски, не предлагая Джорджу Никсону. С некоторого времени тот перестал пить и курить. Ральф потянулся, преодолевая сутулость. Загадочно посмотрел на Джорджа Никсона.

– Так чего вы хотите, сэр? – спросил его Малыш.

Ральф обернулся, снова согнулся. В лице его мелькнуло что-то птичье, ястребиное:

– Не трех миллиардов смертей, а одной! И даже не одной смерти! Это слишком мало, Малыш. Изысканное удовольствие не в наслаждении смертью, а в волнующем, опьяняющем зрелище быстрого превращения этой ненавистной женщины в дряхлую старуху. Как бы я упивался ее безобразием и ее отчаянием! Вот в чем подлинная изысканность, дружественный враг мой!

– У вас есть вкус, сэр! Смотреть, как у нее седеют и вылезают волосы, как сморщивается кожа, сгибается в три погибели спина, отвисает беззубая челюсть… Ха-ха! Это недурно! Зрелище для джентльменов. И дать ей еще зеркало, чтобы любовалась! Однако, простите, сэр, вы еще не умеете как следует мечтать о мести. Дряхлая старуха вместо очаровательной Лиз Морган? Этого мало! Черт возьми, я хотел бы, чтобы одновременно вы стали вновь не только великолепным, но и распутным! Как до «марсианской ночи».

– Паршивая падаль! Я хотел бы проделать над тобой некую операцию коновала, чтобы ты побывал в моей шкуре.

– Зачем так грубо, сэр? У нас есть профессор Леонардо Терми, тот, кто научился читать код наследственности в нуклеиновых кислотах, по которым, как по чертежам, строится наш организм. В комбинациях молекул нуклеиновых кислот записано все, что только есть у нас. Он знает этот язык природы, этот старый золотозубый колдун разгадал ее письмена. Стоит ему только поковырять эти нуклеиновые скрижали, подправить стершиеся буквы и… Ральф Рипплайн снова станет не только великолепным, но и настоящим мужчиной! Тем же способом, ковыряя лазерным лучом в «диспетчерской», задающей программу жизни некой юной и привлекательной особы, он у вас на глазах превратит ее в дряхлую развалину. Недурно?

Ральф сел, тяжело дыша и подозрительно глядя на Малыша:

– Вы говорите сладостные вещи. За них можно платить хоть долларами, хоть распиской кровью. Я буду ваш, как говорили в средневековье.

– Давно устаревшие церемонии, – усмехнулся Малыш. («Ты уже давно мой», – подумал он.) – Но я щедр. Фауст получил еще и Маргариту. Месть только тогда будет полной, если дряхлая Лиз увидит в объятиях великолепного Ральфа не кого-нибудь, а Прекрасную Елену…

Послышался щелчок включенного репродуктора, и голос Амелии почтительно произнес:

– На яхту на геликоптере прибыл лауреат Нобелевской премии профессор Леонардо Терми.

Ральф вскочил:

– Я должен побриться. Что нужно для начала операции?

– О, сущие пустяки, сэр. Уговорить старикашку.

– Можете пообещать ему все что угодно.

– О'кэй, сэр, – сказал Малыш и выбежал на палубу.

Первым человеком, на которого он наткнулся, был гангстер Билл, щелкнувший металлическими пальцами левой руки.

– Где он? – быстро спросил Никсон, не здороваясь.

– В салоне, босс, – прохрипел Билл.

Малыш распахнул двустворчатую зеркальную дверь.

Перед стойкой на высоких табуретах сидели миссис Амелия и Леонардо Терми. Радушная хозяйка угощала гостя коктейлем.

– Я была так очарована вашей женой, мистер Терми. Я не встречала в жизни более приятной и проницательной женщины.

– Я несколько не понимаю, мэм… – сердито бормотал старый ученый. – Меня отвлекли…

– Ах, не делайте того, профессор, что смогут сделать и другие. В ваших руках жизнь и смерть миллионов. Вы, говорят, умеете читать книгу, по которой строит людей природа. Вам известна каждая строчка.

– Хэлло, старина! – окликнул Леонардо Терми вошедший Джордж Никсон.

Профессор оглянулся и нахмурился.

– Оставь нас одних, дорогая, – сказал мистер Никсон. – Нам нужно обсудить с Леонардом устройство здесь его лаборатории.

– Здесь? Вы с ума сошли? – Эти последние слова старого профессора услышала Амелия, плотно закрывая за собой дверь.

Она стояла на ветру, задерживая дыхание. Ей было очень интересно, чем кончится разговор в салоне. На корме, прислонясь к реллингам, стоял гориллообразный Билл. Амелия не узнала в нем одного из тех гангстеров, которые когда-то похищали ее. Слишком много времени прошло!..

Расхаживая по палубе, она пожалела, что не взяла темные очки. Эти ужасные льды, покрытые сверкающим снегом, могут ослепить… И глаза щурятся. От этого появляется много лишних морщинок у глаз.

Джордж Никсон вышел из салона, зло захлопнув за собой дверь.

Амелия бросилась к нему.

– Он объявил голодовку!.. – сказал мистер Джордж Никсон и, повернувшись спиной, побрел по палубе.

Где-то близко раздался гневный рокот. На глазах у испуганной Амелии поднялся зубчатый горб льда. Что-то захрустело под палубой.

Это ломались шпангоуты. Ледяной вал дошел до яхты.

Амелия, вся в слезах, бессильно опустилась в шезлонг.

Глава третья. ВЕЛИКОЕ КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ

Пещера Росова, гигантская полость в глубине Кавказского хребта, открытая в апреле, к концу июля преобразилась. После совместного доклада Овесяна и Бурова, сделанного правительству, здесь за считанные недели был создан гигантский подземный научно-исследовательский институт.

Люда, стоя на возвышении, пыталась представить пещеру, какой она ее открыла, и не могла. Только свод с остатками свисавших сталактитов да каменные натеки на стенах напоминали ей, что она под землей. У ее ног раскинулось сооружение, похожее на огромный стадион с трибунами, где вместо зрителей виднелись ряды изоляторов. Бетонная беговая дорожка была приподнята над скалистым основанием. По ней могли скакать лошади, мчаться гоночные автомобили. Она обнимала некое подобие цирковой арены с фантастическими аппаратами иллюзиониста.

В центре сооружения в свод пещеры упиралась решетчатая вышка. Еще в июне здесь закончилось бурение пятнадцатикилометровой скважины. Буровая головка во время работы порциями выделяла струю жидкой взрывчатки. Микровзрывы дробили породу и вместе с взрывными газами выбрасывали наверх, углубляя скважину в сотни раз скорее всех известных до сих пор способов.

По замыслу Бурова, на безопасной глубине под землей должно было возникнуть ядрышко протовещества, во всем, кроме размера, подобное исполинскому ядру нашей Галактики. И теперь в земные недра нацелено было фантастическое электроорудие, представляющее собой развернутый на пятнадцать километров статор двигателя трехфазного тока, в котором вращающееся магнитное поле превратилось в непрерывно бегущие вниз магнитные волны. В течение последних недель они неустанно нагнетали в глубинную камеру «Б-субстанцию», которая способствовала образованию там протовещества. Его было много меньше булавочной головки, но из-за непостижимого своего веса оно способно было прошить всю земную толщу до самого центра Земли. И лишь могучее магнитное поле удерживало его во взвешенном состоянии. Теперь предстояло добиться обратного превращения, при котором ядрышко протовещества выбросит струю вещества, как это происходит в ядре Галактики. Буров готовил для этого грандиозный энергетический удар.

Вверху, на пути к «бездне Бурова», на вершинах гор, подобно вышкам старинного сигнального телеграфа, поднялись над облаками исполинские мачты беспроволочной энергосети. Вместо проводов они соединялись острыми нерасходящимися лучами света колоссальной яркости, в миллионы раз превосходившей солнечную. Мечта фантастов о тепловом луче, разрезавшем пополам броненосцы, воплотилась теперь в лазер не для целей уничтожения, а для передачи энергии на расстояние без проводов. Роль «гиперболоида инженера Гарина» или загадочных марсианских треножников ныне играли синтетические кристаллы, обладавшие многократно умноженной способностью узким пучком направлять квантовое излучение атомов, прокладывая в воздухе нити лучистых каналов. Эти каналы должны были донести до пещеры Росова величайший всплеск энергии, какой только способны были дать все энергосети Европы, Азии, Африки во время «великого короткого замыкания».

Решительная минута близилась.

Сотни научных сотрудников, рабочих и инженеров, затаив дыхание, думали о ней. Кто знает, что произойдет во время подготовленного опыта.

Ладнов заблаговременно уехал, заявив, что теоретику надлежит ждать результатов опыта в кабинете. Безошибочные выводы требуют тишины. Люде было досадно, что Буров не мог без него обойтись. Она гневно называла Ладнова крысой, покинувшей корабль.

Но, кроме Ладнова, пещеру Росова должны были покинуть и все остальные специалисты, не занятые проведением опыта.

Люда все еще надеялась, что останется с Буровым.

Накануне для опыта в пещеру Росова прилетел Овесян. Он совещался теперь с Буровым в бункере.

Люди в комбинезонах собирались группами, смотрели на напоминавшую Великую ярангу «беговую дорожку», словно прощаясь с ней.

Люда делала вид, что следит за светящимися циферблатами приборов, но на самом деле не спускала глаз с серого черепашьего панциря наблюдательного дота.

И вдруг завыла сирена. Люда вздрогнула. Из-под свода пещеры раздался усиленный репродукторами, гулкий под землей, энергичный, не терпящий возражений голос Бурова:

– В течение десяти минут всем без исключения предлагается покинуть пещеру Росова и подняться на поверхность земли. – И он еще раз повторил: – Всем без исключения. Однозначно!

Люда встревожилась, но старалась улыбаться, словно к ней это строгое предупреждение не могло относиться.

Из бункера вышли трое. Они стали подниматься по окружающим «беговую дорожку» ступеням, так похожим на скамьи трибун стадиона.

Люда нерешительно направилась к бункеру. Ей встречались спешащие к выходу подземники. Они с удивлением оглядывались на медлившую почему-то девушку.

С бьющимся сердцем и напускной беззаботностью предстала Люда перед Буровым.

– Люд? – удивился он, потом строго добавил: – Почему ты здесь? Разве ты не слышала предупреждения?

Люда привычно закусила губы, потом, глядя в упор на Елену Кирилловну, непринужденно сказала:

– Я хотела идти вместе с Еленой Кирилловной.

– Иди, мой Лю, иди, – обняла ее Шаховская. – Я остаюсь с Сергеем Андреевичем.

Буров положил руку на остренькое плечо Люды и сжал его. Женским чутьем Люда поняла, что не должна прощаться. Нужно было уйти, словно выходишь в соседнюю лабораторию.

– Я схожу наверх за сигаретами для Сергея Андреевича, – чуть лукаво сказала она.

Буров улыбнулся ей. Он провожал ее глазами, пока она, не оглядываясь, шла к выходу. Кажется, он догадывался, чего это ей стоило.

Овесян уходил последним. Он крепко пожал Бурову руку:

– Ну как договорились, богатырь! Но смотри, при малейшей опасности…

– Будьте уверены, Амас Иосифович, это единственный вопрос, в котором Сергею Андреевичу придется подчиниться мне, – вмешалась Шаховская.

– Ну ладно, ладно!.. Я царь еще!.. – полушутливо прервал ее Буров.

Овесян ушел, тяжело ступая, свесив на грудь голову и опустив плечи. Елена Кирилловна подумала, что ему ведь много лет. Буров проводил его до входа в туннель. Рядом с Овесяном он казался огромным, тяжелым, уверенным в себе и во всем, что произойдет.

На обратном пути он задержался у одного из пультов.

Шаховская ждала его, опираясь рукой о бетонную полусферу бункера. Она смотрела на игольчатый свод с остатками сталактитов, ярко освещенных сейчас прожекторами.

И вдруг прожекторы стали гаснуть. Шаховская зябко повела плечами. Из глубины пещеры на нее двинулась тьма.

Это Буров выключал ненужный уже свет.

Шаховская торопливо открыла тяжелую дверь в бункер и вошла в тесное и светлое помещение, где стрелки приборов, тревожно дрожа, предупреждали о надвигающейся космической буре в недрах Земли.

Толстая бетонная броня с прослойками свинца и антирадиационного пластика должна была во время дерзкого эксперимента предохранить скрытых в бункере ученых от неизвестных излучений.

Нагнувшись в дверях, в бункер вошел Буров. Ему пришлось сразу сесть в вертящееся кресло, чтобы не упереться головой в свод. Шаховская уже сидела в соседнем кресле, глядя на клавиатуру кнопок перед собой, как пианистка, готовящаяся взять аккорд.

Буров подумал, что ему не хватает дирижерской палочки, взмахом которой он начнет «галактическую симфонию». Но надо было ждать, когда «публика наверху займет места».

– О чем думаете? – спросил он.

– О Рое, – ответила Шаховская чуть сдавленным голосом.

– Сколько ему теперь?

– Двадцать девять… – сказала она и поспешно добавила: – Конечно, недель… то есть что я это! Больше! Одиннадцать месяцев.

– Он как… уже сидит? – рассеянно продолжал спрашивать Буров.

Шаховская улыбнулась:

– Он уже ходит, Буров. А я сейчас думала… будет ли Рой, – она подчеркнула это имя, – когда-нибудь стоять на собственных ногах.

– Ну если уже ходит, так и стоять будет, – безучастно отозвался Буров.

Через час Овесян сообщил, что всем энергостанциям Евразии и Африки дан сигнал готовности.

Буров подумал, что сейчас все энергетическое вооружение человечества, созданное разными народами в разное время и на разных принципах, должно будет послужить единой цели. Гигантские гидростанции, построенные на великих реках или в морских заливах, где использовалась энергия приливов и отливов, знаменитое кольцо ветростанций с их огромными вращающимися башнями или дорабатывающие свой век, дымящие, как в старину, тепловые станции, термоядерные установки типа «Подводного солнца», превращающие в электричество энергию синтеза водорода в гелий, и, наконец, гигантские, вымощенные фотоэлементами поля Средней Азии (и Сахары!), снимающие самую богатую солнечную жатву в виде того же электрического тока… – все это всей мощностью установок и энергией магнитного поля сетей, своей колоссальной мощностью обрушится в момент общего короткого замыкания на скрытую в глубинной скважине пружинку искусственного протовещества. Для этого Бурову надлежало лишь нажать неприметную кнопку, напоминающую дверной звонок. Ведь совсем такая же с виду безобидная кнопка могла еще недавно вызвать термоядерную войну и конец цивилизации. Теперь она включала в единый канал всю силу человека.

И Буров уверенно нажал ее.

На мгновение, условно говоря, как бы накоротко замкнулись все энергосети мира, защита которых была своевременно отключена. Многие машины задымились, перегорели, вышли из строя… Никогда не виданный электрический удар прошелся по сетям. Бессильно упали на землю провода с оплавленными концами… Но прежде чем это произошло, переданная лучистыми световыми каналами мгновенная мощность успела в ничтожную долю секунды воздействовать на висящую в магнитном поле глубинной камеры крупинку дозвездного вещества..

Энергетический удар непостижимой силы отразился в бункере лишь скачком стрелок приборов… Буров переглянулся с Шаховской. Она пожала ему руку и глазами показала на один из циферблатов.

Стрелка на нем дрожала.

Что произойдет? Ринется ли по пятнадцатикилометровой скважине «галактическая струя» впервые полученного на Земле искусственного вещества?

Стрелка прыгнула… Да и без прибора было видно, как могучая струя раскаленных газов гейзером вырвалась из-под земли, сорвав, смяв, расплавив ажурную буровую вышку.

Струя газов ударилась о свод пещеры и расплылась облаком.

Буров прильнул к спектрографу.

– Водород! – прошептал он. – Водород, как в ядре Галактики!..

Шаховская взволнованно наблюдала то за ним, то за гейзером рожденного вещества, бушевавшего в пещере. Вдруг взгляд ее упал на сейсмограф. Она схватила Бурова за руку. Впрочем, и без сейсмографа было ясно, что происходит. Пол бункера уходил из-под ног, кресла наклонились.

– Скорей! – крикнул Сергей Андреевич. – Скорей! Асбестовые скафандры!..

Они помогли друг другу застегнуть магнитные швы скафандров.

Бункер треснул. Струи раскаленного газа ворвались в наблюдательный пункт, но герметические шлемы уже защитили исследователей.

Дверь бункера открылась сама собой. Сработали аварийные механизмы. Машины сочли, что людям надо спасаться. Буров и Шаховская в своих неуклюжих костюмах выскочили из бункера. Пол пещеры вздрагивал, со свода сыпались камни, гул доносился из-под земли.

Нужно было бежать, хотя… вряд ли можно было спастись.

А Буров еще возился с переносным электромагнитом, стоявшим у стенки бункера, ведь ради него Сергей Андреевич и находился здесь, а не наблюдал за всем происходящим из безопасного места по телеприборам. Шаховская вспомнила, что именно с этаким электромагнитом отправлялся Сергей Андреевич когда-то и к кратеру подводного вулкана. Она восхищалась Буровым…

Они побежали вместе. Водородный вихрь несколько раз бросал их наземь. Лишь бы скафандры не порвались, иначе конец…

Буров, сгибаясь под тяжестью ноши, упрямо шел вперед…

Вот и туннель, пробитый на месте щели, когда-то приведший сюда первого человека…

Сейчас по этой расширенной щели бежали последние смельчаки.

Шаховская помогала Бурову.

Они остановились перед шлюзом.

Буров в своем проекте подземной лаборатории предусмотрел даже этот исход. Крепкая стена задержала вихрь рожденного в глубинной камере вещества, он не мог пока вырваться наружу.

Сзади грохотало. Кто знает, что там творилось? Может быть, рухнул свод пещеры или разверзлась каменная твердь…

Шлюзом не надо было командовать. Механизмы его сами реагировали на приближение людей в скафандрах. Перед ними открылись спасительные двери… Еще одно усилие…

Шаховская упала на колено, встала, хромая, снова упала. Вихрь ударил ее в спину, закрутил над ней мелкими камнями…

Буров вернулся. Поднял ее одной рукой, не выпуская тяжести из другой, и вошел в шлюз. Там он рухнул на пол рядом с Шаховской.

Словно ожившие, камни в бешенстве бились о стенки шлюза. Автоматические двери закрылись.

Сразу будто наступила тишина, хотя и стены и пол шлюза содрогались от грозного гула.

Буров нашел рукой асбестовую перчатку Лены и пожал ее.

Медленно открывалась противоположная дверца шлюза, который наполнен был сейчас уже обычным воздухом. Теперь можно было встать, лишь для безопасности оставаясь в скафандре, и снова идти… Лишь бы бушевавшие в пещере газы не смели жалкое препятствие, вставшее у них на пути…

Шаховская не двигалась. Размышлять было некогда. Он схватил обмякшее тело помощницы, поднялся сперва на колени, потом встал и снова нагнулся, чтобы свободной рукой взять электромагнит.

Нужно было пройти всего несколько шагов до подземного электрокара, ждавшего смельчаков.

Лишь бы успеть!

Конечно, управлять процессом и наблюдать за ним можно было бы и снаружи, но Бурову непременно требовалось вынести из пещеры, может быть, вырвавшуюся из недр воображаемую «А-субстанцию».