Текст книги "Гамбургский симпатяга. Живые стеклышки калейдоскопа"

Голос с неба звучит редко. Важно не пропустить его. Так мне хотелось думать. Как тому журналисту-нелегалу, которому не хватало величия собственной биографии. Ведь если постоять, хоть и секунду, рядом с великими, уже становишься чуточку лучше. «На фоне Пушкина снимается семейство». Потом можно хвастаться перед собутыльниками в рюмочных. Ну… Если и не так радикально, то хотя бы перед внучками. Впрочем, моим внучкам, как и моим детям, совершенно фиолетово, с кем я встречался и с кем меня сводила судьба. Кто такие Гавел и Залотуха, они, скорее всего, не знают. Про Астафьева, наверное, что-то слышали, от меня. Про Гека Бочарова, Фокина Семена Прокопьевича и Юрия Лепского они знают. И на том спасибо. Сын недавно сначала собрал, а потом перечитал все мои книги. Зачем-то ему это понадобилось. В моей библиотеке всех моих книг по-прежнему нет. Не надо заводить архивов… Над рукописями трястись. У Пастернака, для ритма, надо произносить «рукописями», с ударением на «пи». Представляю, как моя Катрина могла бы поэкспериментировать со строчкой классика. А «ядра – чистый изумруд» – это из сказки Пушкина.

…Резко отрицательное отношение к фото-селфи. Не вижу в таком способе съемки никакого смысла. В архиве сотни моих фотографий, снятых в разное время и в разных странах. Тех, где я сам себе хотя бы чуть-чуть нравился, одна, от силы две. А тут, с выпученными глазами и перекошенной рожей, смотреть в невидимое, но жадное рыльце смартфона… Зачем? В свое время я был знаком со многими современными звездами эстрады, театра и кино. По газетной работе в «экспресске». Так что быдлофоточек, как их называют в Сети, хватит на десять альбомов. Тогда что? Ответ дает прозорливый Катаев: «…все затем, чтобы в них (в известных личностях – А.К.) искать какой-то поддержки себе, с завистью сравнивать себя с замечательными людьми». Не только себе, но и своему лирическому герою. Рискну дополнить Катаева. Чтобы на фоне блистательных талантов и прекрасно написанных страниц обнаружить собственные каляки-маляки. Некоторые свои книги я беру в руки с внутренним содроганием. Дети говорят про собственные художества: «Каля-маля…» Так же я смотрю и на свои фотографии. Как будто мне предстоит выпить без заветного огурца из теплицы Семена Прокопьевича граненый стакашек водки в девять утра. Своих повестей и романов не перечитываю. Только по необходимости. Сократить, вставить слово, отредактировать смысловой переход или диалог. И дело не в самокритике. Самокритикой почти не страдаю. Наоборот, бываю криклив и заносчив. По своей природе и по знаку зодиака – лев. Просто не нахожу ответа на вопрос: почему я не умею писать так пронзительно, так остро и так ярко, как писали Астафьев или Паустовский с Нагибиным, Воробьев? А ведь тоже вроде стараюсь. Переписываю по пять раз. Правлю бесконечно. А финалы – неисчислимое количество раз… «Заставь дурака Богу молиться – он весь лоб расшибет!» Из кладовой афоризмов бабушки Матрёны Максимовны. Олеша написал в своей книге «Ни дня без строчки»: «Книга возникла в результате убеждения автора, что он должен писать… Хоть и не умеет писать так, как пишут остальные». Олешу, кто помнит, называли королем метафор. Лужу под деревом он однажды сравнил с цыганкой в платье, раскинувшейся на траве.

…Попробую расшифровать папашино залихватское «гамбургский симпатяга». С «симпатягой» более-менее понятно. Плечистый и бравый морячок в брюках-клеш (с нацбантом), черные брови вразлет, непременно усы и треугольничек тельняшки, видный в открытом вороте фланелевой форменки. Обязательно гюйс – широкий синий воротник на спине с тремя белыми полосками. Гюйс перекликается с флагом корабля. Таков портрет моего отца в юности. Потом уже мичманский китель с золотыми пуговицами и фуражка с «капустой». Капустой на флоте называется кокарда на фуражке. Якорек и звездочка в обрамлении дубовых листьев. «Идет матрос, капусту лавируя…» Матрос проверяет посадку фуражки на голове. Кокарда должна находиться строго посередине лба, на одной линии с носом. Матрос ставит ладонь ребром и проверяет соответствие кончика носа и кокарды – лавирует. Теперь гамбурский. Есть устойчивое выражение – по гамбургскому счету. Виктор Шкловский написал эссе «Гамбургский счет». Выражение касается подлинной системы человеческих ценностей, свободных от корыстных интересов и сиюминутных обстоятельств. Почему на гюйсе три полоски, почему все моряки говорят не «во флоте», а «на флоте» и почему отец называл себя «гамбургским симпатягой», останется тайной. В жизни настоящего матроса всегда есть тайна.

…А разве бывают матросы ненастоящие? Ну вот Адольф Лупейкин – кто он? Не летчик, хотя ходит в летной куртке. Не кавалерист – брюки-галифе с кожаной вставкой и хромовые сапоги… Он старшина на дебаркадере. Принимает концы с пароходика ОМ-5, подает трап и моет палубу. Но именно Лупейкин и есть настоящий матрос! Язык не повернется назвать его ненастоящим. И дело совсем не в треугольничке тельняшки, выглядывающем в вороте его рубахи. Сколько тайн в жизни Лупейкина, не знаем даже мы, его ученики и юнги. Шкловский объясняет: когда борцы борются на ковре, они все время мухлюют… «Жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера». Но один раз в год они собираются в гамбургском трактире и там при закрытых дверях и завешанных окнах борются. «Долго, некрасиво и тяжело», – пишет Шкловский. И еще он пишет: «Здесь устанавливаются истинные классы борцов – чтобы не исхалтуриться. Гамбургский счет необходим в литературе. По гамбургскому счету – Серафимовича и Вересаева нет. В Гамбурге Булгаков – у ковра. Бабель – легковес. Горький – сомнителен (часто не в форме). Хлебников был чемпионом». Достаточно жестко выглядит классификация Шкловского. Интересно, что он сказал бы о современных писателях? У ковра ли Яхина, Сорокин, Быков и Прилепин? Или просто сидят в гамбургском трактире с кружкой пива и смотрят, как некрасиво борются настоящие. Может, мой папа намекал своей возлюбленной на то, что все у них будет по-настоящему, без поддавков? И поэтому он гамбургский симпатяга? Получается, мой папаша читал Шкловского.

Недавно наблюдал, как выстраивается очередь за автографами к Дарье Донцовой и к Захару Прилепину. Дело происходило на книжной ярмарке. Люди стояли, изогнувшись драконом, на фоне древнего Кремля. Чтобы не случилось давки, очередь контролировали полицейские. Происходящее живо напомнило мне картинку приезда некогда суперпопулярной группы «На-На» в провинциальный городок. Помню, кажется, в Твери, выпускали конные наряды, чтобы избежать столпотворения и давки. Девчонки-фанатки визжали, плакали и рвали одежду на кумирах. Для таких выходов Алибасов выдавал ребятам-солистам специальную одежду. Она легко рвалась на лоскутки. На Красной площади обошлось без конников, а Донцова и Прилепин были в своей обыкновенной одежде. Люди подписывали не подаренные книги, а купленные на магазинных прилавках. Выше я заметил, что у современных писателей почти нет писательских гонораров. Прикинул. Предположим, каждая книжка продавалась по тысяче рублей, в среднем. У Прилепина «Обитель» – роман размером с кирпич. Издатель отвалил авторам по десять процентов с книги. На самом деле я не знаю сколько. Может, и больше. К Донцовой очередь стояла почти пять часов. Можно высчитать выручку писателя. Мне кажется, не такая уж она и мизерная. Стоять было жарко. Донцовой принесли стул. Рядом, в павильоне № 14, шла презентация моей повести «Ангелы Асфодели». Ну… не совсем ужас-ужас. Человек пятьдесят, а может, и все сто пришли. Книжки я подписывал бесплатно. И радовался. По сравнению с прошлыми ярмарками сегодня у меня аншлаг! Завидовал ли я Агриппине и Евгению? Настоящие имена Донцовой и Прилепина – Агриппина и Евгений. Ну… Может быть, в душе. Но не люто, а слегка. Зато мой лирический герой Шурка, уже изрядно постаревший, но сохранивший деревенскую задиристость, громко произнес никому не известную на Красной площади фразу: «Наша так не ушла – сидим чай пьем!» Что очень приблизительно означало: «Мы еще посмотрим, за кем останется победа». Гиляк-охотник гнался на лыжах по глубокому снегу за лисой-чернобуркой, зверушка неожиданно сделала крюк и ушла в распадок. Гиляк вытер разгоряченное лицо, развел костерок и поставил на огонь чайник. Потом он закурил, задумчиво посмотрел на подернутую морозной дымкой сопку и закричал: «Наша так не ушла… Сидим чай пьем. Посмотрим, кто кого!» «Ого-го!» – отозвалось эхо. В распадках долгое эхо. И всегда хочется закричать что есть мочи, когда видишь такое пространство. Чтобы кто-нибудь откликнулся вдалеке. В фильме «Подельники» тренер и его ученик именно так и кричат, с горы в распадок.

…Я говорил Алибасову:

– Ну, что за песня глупая: «Упала шляпа, упала на пол…»? Два притопа, три прихлопа!

Алибасов снисходительно отмахивался:

– Похихикаем у кассы!

Почти то же самое, что и «наша не ушла, сидим чай пьем». Группа «На-На» поднимала на ноги многотысячные стадионы и ставила на уши центральные площади русских городов. Потом «нанайцы» выступали в ночных барах перед эмигрантами. Песню «Упала шляпа» сочинил сам Алибасов. «А жизнь хорошая такая – ты подойди и обними!» Я бывал на репетициях группы и видел, как буквально до сантиметра солисты оттачивали так называемый случайный выход в зал и лазанье по спинкам кресел. Вот как раз во время случайных якобы выходов фанатки и рвали в клочья одежду солистов. А потом они (солисты, а не девушки), с обнаженными торсами и в одних плавках, возвращались на сцену. Разумеется, торсы накачивали в гимнастических залах. Так задумано их смелым режиссером. Ах, слава! Юркая лиса-чернобурка, убегающая от усталого охотника в большие снега. Ни загоном ее не возьмешь, ни конными патрулями. Вот только что пробегала, а уже снег и ветер заметает следы. И только наст картавит под полозьями лыж, подбитых шкурой оленя. В стихотворении Валерия Симонова:

 
И только тянет забыться навек – Без снов.
 

С большим удовольствием цитирую строчки его стихов.

Алексей Иванович Аджубей рассказывал мне, как однажды на улице Горького (ныне – Тверской) в Москве он встретил старичка в шляпе и старомодном плаще. Старичок, пришаркивая сандалетами-плетенками, нес в авоське бутылки с кефиром. Некогда министр иностранных дел Молотов. Аджубей подвез наркома до дома. Молотов, выходя из «волжанки», спросил:

– Это ваша персональная машина?

Алексей Иванович кивнул. Он тогда работал главным редактором «Известий». Молотов дошел до подъезда, но потом вдруг вернулся. Водитель черной «Волги» притормозил, Аджубей вышел.

Молотов назидательно сказал ему:

– Никогда не привыкайте к персональной машине, молодой человек!

– Почему?

– Отвыкать трудно.

Мы ходили с Аджубеем по Лондону пешком – гуляли. У Аджубея старший сын Никита, биолог, работал в Англии. Аджубей много чего мне тогда рассказал. Насчет старых плащей и шляп. Лепского прошу заранее не напрягаться. В Лондоне у меня был хороший знакомец – внук, кажется, лорда и сын члена директоров известной компании. Замечательный молодой человек, искусствовед и владелец художественной галереи. Мы играли парой в теннис и состояли в одном клубе. Нам выдали модные пиджаки-блейзеры. У него был один недостаток. Не у блейзера, а у знакомца – рыжеватого англичанина. Он женился на русских экскурсоводках. Они потом, через некоторое время, беззастенчиво обирали его. Оттяпывали квартиры и имущество. Ходил он в каком-то ветхом пальто и в много раз штопанной рубашке. Сам был миллионером. Дело происходило на их семейной даче – каменном особняке шестнадцатого века, купленном у внучки то ли Черчилля, то ли Чемберлена. Тут запамятовал. Утром, на завтраке, я заметил, что мой наследный принц пьет кофе из кружки – клеенной-переклеенной. Кажется, даже с отколотой ручкой. Трещины были отчетливо видны. Я съязвил. У советских собственная гордость.

– Хочешь, в следующий раз я привезу тебе хорошую керамическую кружку? В подарок.

За столом сидело много молодых художников и поэтов. Мой знакомец, галерейщик, приглашал к себе в замок, на уикенд, талантливую молодежь. Прикармливал. Он засмеялся.

– Ты, Алекс, думаешь: какие жадины – английские буржуи. Даже кофе им попить не из чего. Просто ты должен знать, что я – единственный в семье, кому отданы вещи моего деда Энтони. Большая честь для меня. Профессор Энтони преподавал в Итоне древнегреческий и латынь. Я учился у него. Еще он был членом совета директоров компании «Сотбис», владел лучшей коллекцией английского серебра.

Художник-серб, присутствовавший на завтраке, ехидно посмотрел на меня. Съел?

У нас в стране долго отсутствовало понимание частной собственности. И сама частная собственность отсутствовала тоже. Ее уничтожили революция и советская власть. Своих родственников, дальше деда, мы не знаем. Прятали и сжигали письма, фотографии родичей, кулаков и врагов народа. У меня от деда осталась старинная серебряная ложка с гербом. Рассказ о ложке впереди. Но зато, когда частная собственность вернулась, мы превратились в монстров. Мы не знали правил частной собственности. Я сам видел картину, когда брат шел на брата с вилами из-за шести соток земли и домика-курятника на участке. Дело происходило под старинным городком Сергиевым Посадом. Умершая мать завещала участок младшему. Хотя за матерью до последнего дня ухаживал старший. Он и похоронил ее.

Другая мать, еще нестарая женщина, не хотела отдавать долю в квартире любимой дочери. Потому что у дочери уже был муж и, оказывается, юридически, в случае развода, он мог тоже претендовать на квартиру. Мы не припрятали ни писем, ни фотографий, ни обручальных колец наших дедов и бабок. Мы не сохранили даже буденовок и красных революционных шаровар. Иваны, не помнящие родства. Зато с началом перестройки мы все стали искать дворянские корни. Не Михалков – а Михалков. Не Иванов, а Иванов. Напротив меня в электричке сидели два бомжа, и один говорил другому:

– Мой дед был конюший!

Второй возражал:

– Да конюхом он был! Хвосты крутил кобылам. И в стойлах говно чистил.

И они мутузили друг друга кулаками со сбитыми костяшками. Под ногтями у обоих ободки грязи.

На ужины в старом замке (Норфолк – церемониальное графство на востоке Англии) все должны были приходить в галстуках. Во главе стола сидела девяностолетняя бабушка моего знакомца. Если что-то было не так, она сверкала глазами из-под мохнатых бровей в сторону нарушителя этикета. Перед хозяйкой на большой тарелке лежали две оливки и кусочек сыра. Еще веточка какой-то зеленюшки. Нарушителя отправляли из-за стола, и вскоре он появлялся с шарфом, повязанным вместо галстука. Бабка закрывала глаза и начинала клевать носом. До очередного нарушения. То неправильно подали запеканку, национальное английское блюдо – обыкновенное пюре с фаршем, достаточно вкусное. То не соблюли очередность в произношении тостов. Или не подлили бабушке вовремя красного вина. Ее бокал постоянно пополнялся. За процедурой долива должен был следить внук. Джеймс, вот как звали моего знакомца. Но не Бонд. Просто Джеймс. Сегодня он стал одним из самых авторитетных в мире экспертов по русской живописи. Еще одна деталь. Крестным отцом Джеймса был друг деда – президент отделения «Сотбис» в Нью-Йорке. Джеймс с ним много общался в детстве. Право, не знаю, как обстоят у Джеймса сейчас дела с российскими экскурсоводками. Давно не виделись. Но сам Джеймс процветает. Очень много сообщений про продажи русской живописи начала прошлого века. Последний раз на 50 миллионов фунтов стерлингов. Галерея Джеймса в распродажах на первом месте.

Мы решили с Джеймсом пойти на взморье. Собирать ракушки по отливу. Графство Норфолк с востока омывается Северным морем и заливом Уош. Раздался звонок из эмиграционной полиции: «Ваш русский гость не имеет права посещать бухту. В его нотификации указаны другие остановки. Если он появится в бухте, возле секретной морской базы, мы будем обязаны его задержать!» Нотификация – заранее утвержденный МИДом маршрут поездки русских корреспондентов по Англии. Не знаю, приходилось ли утверждать такие нотификации корреспондентам других стран. Болгары точно утверждали. В поездках по стране за мной всегда следовала одна и та же машина. Я быстро ее вычислил, потому что за рулем сидела эффектная молодая женщина. Англичанки редко бывают красивыми. Симпатичными – да. Они, как породистые лошади, все на одно лицо. Не хочется обижать благородных англичанок. И называть их лица лошадиными. У лошадей, как и у волков, морды. Есть теория вырождения островных наций. Англия, напоминаю, остров. Лично я в теорию вырождения не верю. Ведь толерантность уже коснулась меня одним крылом. В свое оправдание замечу: зато англичанки отличаются изящными фигурами. Толстух-англичанок я почти что и не встречал. Не то что в Америке. Там на каждом шагу персонаж с картин Рубенса. Или героиня Рабле, на ходу закусывающая гамбургером. И ни тени сомнения в своей обаятельности. Попутно хочу отметить, что толстухи бывают подвижными. Очень подвижными! Как ртуть.

Водитель машины была похожа на скандинавку. А может, на славянку. Грива соломенных волос по плечам. Издалека ведь не все видно. Ее сопровождал неулыбчивый афро-англичанин. А может, он был из Туниса или Алжира, бывших колоний. Мои согдядатаи, наверное, служили в эмиграционной полиции. Или были агентами спецслужб? Они быстро поняли, что я их тоже вычислил. «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть – не оглянулся ли я…» Песня нелегалов. Навигаторов в машинах еще не было, ездили по картам. Я часто путался, потому что у меня врожденный географический дебилизм. Останавливался на развилках и перекрестках, чтобы сличить указатели с картой. Они сигналили мне фарами. Или бибикали. Женщина выходила из машины и рукой показывали нужное направление. Я кричал: «Тут неподалеку отличный паб! Приглашаю тебя выпить на брудершафт!» Женщина смеялась. Мне кажется, она сомневалась. А может, тоже хотела пива. В жаркий день пива хочется всегда. Или она начиталась в секретных досье, каким хитрым и стремительным бывает мой лирический герой?

А что такого? Посидели бы часок в уютном деревенском пабе, попили бодрящего лагера, светлого пива. Поели бы их омерзительной (сухой, как саксаул) трески с картошкой-фри. Она бы меня завербовала. Или я бы ее… Но негр высовывался из машины и, свирепо вращая белками глаз, затягивал свою спутницу в недра автомобиля. Наверное, он был старше званием. Однажды я увидел, как она загорала. Я брал интервью у двух русских парней на пшеничном поле. Парни работали по найму у английского фермера и установили рекорд по скорости уборки хлеба. Их рекорд приехали фиксировать специально обученные люди из Книги рекордов Гиннесса. Наш главный редактор Владислав Александрович Фронин был большим мастером находить такие сюжеты. Я должен был пересечь полстраны, написать репортаж и в тот же день передать в газету. Мои наблюдатели-агенты узнали об однодневном маршруте из нотификации. Не ехать же им два раза за день в одну и ту же тьмутаракань. День был очень солнечным, и они решили позагорать на краю поля. Женщина загорала топлес. Она посматривала в мою сторону. Я одним ухом слушал победные рассказы трактористов и их хозяина-фермера. И одним же глазом наблюдал за женщиной. Негр укрылся где-то в кустах. Зачем негру загорать? Красавица поворачивалась и так, и этак… Трактористы тоже обратили внимание. Ну, русские же! К тому же трактористы. «Первым делом, первым делом – самолеты…» Негров тогда все еще называли неграми. Повторяю, потому что редакторы, в раже победившей политкорректности, начнут править слово «негр» на – «афроангличанин». И посмотрите, какой текст получится. Афроангличанин пошел загорать в кусты… Афроангличанин потянул женщину в машину… Чушь ведь несусветная! Молодая женщина выглядела… Ого! У нее была чистая четверка. Но это издалека. Я ведь не знал еще, как изменятся параметры вблизи. И может, никогда не узнаю… Как вам? Мне кажется – печально. Тогда я еще и представить не мог, какая печаль поджидает меня. И дело будет совсем не в параметрах. С параметрами там оказалось все в полном порядке. Найти и потерять… Что может быть печальнее?

Джеймс страшно разгневался. Лицо его покрылось пятнами. Он кричал в телефонную трубку: «Как вы смеете! Он мой гость! Я завтра же обращусь в парламент… У меня есть связи. В конце концов, мы в стране британской демократии! Кто придумал запреты?» Мне кажется, что про демократию он сказал еще пафоснее – несокрушимая… Я постарался его успокоить. Правила есть правила. Джеймс продолжал бушевать. Я предложил Джеймсу – давай посоветуемся с бабушкой. Он перестал бегать по столовой. Прекрасная идея, Алекс! Бабушка сидела в глубоком кресле, укрытая пледом, и раскладывала пасьянс из странных карт. Мне кажется, это были карты Таро. Не знаю, из карт Таро можно раскладывать пасьянс? Создавалось впечатление, что она нас не слушала. Джеймс в красках рассказал о случившемся и добавил, что звонившие рассказали ему: в прошлый раз, когда Алекс гостил в Норфолке, через два дня после его отъезда на базе подводных лодок случился пожар. Пожар удалось потушить, но… Вы же понимаете? Бабушка отложила карты в сторону и ворчливо сказала:

– У нас нет никакой базы атомных подводных лодок. И никогда не было. Пусть не сгущают краски. Такая база, самая большая в мире, есть в Америке. Тоже Норфолк. Еще есть остров Норфолк – между Австралией и Новой Зеландией, его открыл Кук. Что же теперь, Алекса не подпускать ко всем Норфолкам? Есть, кстати говоря, писатель Лоуренс Норфолк. Есть даже собаки – норфолк-терьер и норфолк-спаниель…

Мы поняли, что бабушка сможет меня защитить. Я даже вякнул что-то, проявив осведомленность, про Лоуренса Норфолка и про его роман «Словарь Ламприера», только что получивший премию Сомерсета Моэма. Но бабушка, оторвавшись наконец-то от карт, быстро изменила курс своего британского фрегата:

– Алекс, конечно, замечательный молодой человек. Он все время помалкивает за столом и всех слушает. Он бреется каждый день и носит приличные костюмы. Я заметила, что он незаметно наблюдает за мной… Алекс, ты же коммунист?

Я пробормотал что-то невнятное про то, что готовлюсь покинуть партию. Навсегда. Бабушка продолжила:

– Джеймс! Я надеюсь, ты помнишь, что говорил твой дед Энтони? Он говорил, что коммунистам нельзя верить. И Сталину нельзя верить, И Хрущеву… А вдруг Алекс самый настоящий русский разведчик? И он взрывает атомные подводные лодки!

Джеймс всплеснул руками:

– Вот ю сэй, грэнни?! Что ты говоришь, бабушка? Посмотри на него – какой он разведчик? А молчит он за столом потому, что плохо говорит и понимает по-английски. Что это за шпион, который не говорит на языке страны своего пребывания?

Сам Джеймс, кстати, отлично говорил по-русски. Грэнни – grandmother, по-английски – бабушка.

– Настоящие шпионы всегда изображают из себя дурачков. Это только в кино они Джеймсы Бонды, – возразила бабушка. Наконец она смилостивилась:

– Ну, хорошо… Я позвоню Маргарет. Они от тебя отстанут.

Тут уже всплеснул руками я. Если Маргарет, ее подружка, действительно нынешний премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер, то вот тогда мне точно крышка! Тэтчер перезвонит послу. Замятин перепугается: лазает возле какой-то атомной подводной лодки… Разбираться не будут… К тому же в те дни я готовился к санкционированному на самом верху интервью с премьер-министром Англии. Интервью запретят, а меня из Англии вышлют на Родину. Наконец, грэнни смилостивилась:

– Ладно… Не буду звонить Маргарет. Идите и спокойно собирайте свои ракушки. Они просто выполнили формальность. И про Алекса уже забыли. Главное, чтобы ничего не взорвалось.

Английский юмор. Джеймс выдал мне резиновые сапоги большого размера. Никто меня не арестовал. Мы набрали много ракушек и потом их долго варили, но не в доме, а на конюшне. Бабушка Джеймса держала несколько породистых рысаков. Английские ракушки, сдобренные укропом, сильно подванивали.

В середине девяностых Джеймс перебрался в Москву. Я его познакомил с Никитой Головановым. Джеймс тогда сказал в одном из своих интервью: «Это было безумно интересное время и сумасшедший бизнес. У меня покупали президенты корпораций и банков. В 1990‐х Россия была свободной страной, куда менее лицемерной, чем Британия… Но все-таки в Англии более-менее соблюдаются законы, и я предпочел вернуться туда». Серб-художник ел сваренные с укропом ракушки, собранные мной и Джеймсом, и нахваливал. В Норфолке в те дни ничего не горело и ничто не взрывалось. Бабушка все так же клевала носом за столом. Винишко прихлебывала. Все пришли на ужин в галстуках. Но я-то теперь знал, какая наблюдательная девяностолетняя грэнни. Я предпочел вернуться в Россию. Рассказал историю с подводной лодкой, бабушкой и нотификациями отставному разведчику. Хотя говорят, что отставных разведчиков не бывает. Высокий и лысый грузин, генерал в резерве, немного задумался. Потом пожевал губами и сказал:

– Какое-то хрючево получается.

Он тоже бывал на писательских презентациях. Потому что решил на пенсии заняться детективами. Вон у Любимова получилось! Почему бы и мне не попробовать? Вообще писатели-разведчики в истории случались часто. Один Даниель Дефо чего стоит. Обаятельный генерал-грузин продолжил:

– Смотри, в «наружку» таких приметных, как правило, не берут. Негра… – он произнес другое слово, еще более нетолерантное, – и бабу с сиськами. Их за версту вычислишь. Если бы им было надо зацепить тебя на подсадную, они тебя сто раз могли охмурить на приемах в посольстве… Теперь про подводную лодку. База, действительно, в США. В английском Норфолке только тюлени и собака Баскервилей. Конан Дойль там бывал, наслушался легенд про пса, у которого кличка «Черный черт», и написал знаменитую книгу. Про пожар на подводной лодке… Хотели тебя просто припугнуть. Только непонятно, зачем? Ты им абсолютно не нужен. Потому что не являешься носителем секретов. Скорее всего, какие-то безграмотные чиновники из эмигрантского центра хотели дать тебе понять: знай свое место! Так сказать, для острастки.

Мне стало обидно. Им я не нужен. За мной ездит одна и та же машина. И полуголая барышня загорает вдалеке. И ей я, оказывается, тоже не нужен. А вообще-то генерала-грузина в двадцать четыре часа попросили из страны пребывания. Вот им он был нужен. И с детективами у него вряд ли что получится. Потому что у него нет никакого воображения. В отличие от меня, неносителя секретов.

…Придумал тут же детективное продолжение. Блондинка демонстративно – на виду прячет в пустую баночку из-под пива записку и оставляет на скамейке. Через пару минут я извлекаю закладку. На языке разведчиков так называется тайник. В записке адрес отельчика рядом с моим домом в Лондоне, дата и время. И подпись: Катрина. Почему Катрина – не знаю. Не могу объяснить. Как любовь с первого взгляда. Как снежинка с неба… Как неизвестно откуда взявшееся определение «гамбургский» в подписи моего папаши-симпатяги. Куда смотрел старшой, негр? А он оказался ее сообщником. Они меня усыпили в отельчике – подсыпали снотворного в шампанское – и выкрали. И увезли в Женеву. Там по озеру белые лебеди плавают. Реально я бывал в Женеве. В придуманном детективе меня ожидает встреча с высоким и морщинистым белогвардейцем. Его фамилия… Оффенбах! Он руководитель ЦВМ, Центра Возрождаемой Монархии. Они возрождают монархию в России. А он, Иван Гансович Оффенбах, по линии деда-каторжника, мой предок. На роль нового царя рассматривают Путина. Смелый, но верный шаг. Настоящая руководительница Центра живет в Лондоне. Это девяностолетняя грэнни Джеймса. Но и это еще не все. Катрина погибает от выстрела негра, предателя и двойного агента. Никакого доброго полицейского-чернокожего, как в голливудских фильмах. И никакой толерантности! Каково закрутил? Особенно загадочно выглядит отчество у белогвардейца Ивана Оффенбаха – Гансович… Писатели почти всегда врут. Шкловский в своих книгах истории придумывает постоянно. Например, историю с Дантесом. Кто-то из домашних однажды сделал мне замечание: «Зачем такие страшные сказки ты рассказываешь Юлечке?» Юле было лет пять. Я придумал сквозную героиню своих сказок – девочку по имени Нюрочка-девчурочка. С ней случались невероятные истории. Юля тут же встала на защиту: «Да вы не пугайтесь! Дед же врет!»

Непонятным и непродуманным в сюжете оставалось одно. Я-то зачем им нужен? Приходится возвращаться к грузину-разведчику в резерве. Кажется, он прав. Но жизнь всегда богаче писательских фантазий.

Теперь то, что случилось реально. После деловой встречи в Хаммерсмит-центре – десять минут на машине от Кенсигтона, где располагался корпункт, я решил прогуляться по одному из лучших парков Лондона – Brook Green. Давно хотел посмотреть на «Only Girls» Святого Павла, престижную школу «Только для девочек». Она располагалась в парке. В одной из уютных аллей я увидел Катрину. Я ее стал так называть про себя после поездки на пшеничное поле. И после выдуманного мною сюжета с присланной в баночке из-под пива запиской. За мной с той поры стала ходить другая машина. Никакой Катрины там уже не было. Может, негр настучал, и Катрине не простили фривольного загорания. Катрина сидела за столиком на веранде уличного кафе. Кафе запомнилось еще и потому, что там, на вынесенных стеллажах, стояли книги. Много книг. Когда я вижу книги, все остальное мне становится неинтересным. Только не в этот раз. Я не ошибся. Катрина была хороша. Не кинокрасавица и не модель. Не та яркая блондинка с целлулоидной грудью, которые к тому времени уже завоевали мужской мир своей суррогатной, словно нарисованной, красотой. По всему свету властно шествовали Барби, клоны и реплики. Массовый ширпотреб, как и штамповка, хороши поначалу. Штучное производство дорого стоит. Блондинки Барби напоминали мне, как ни странно, русских матрешек. Достанешь одну, а внутри – такая же, потом – вторая, третья… Только с каждым разом все меньше ростом. Честно говоря, странная игрушка. Я не вижу в ней смысла. Многоликие и коварные искусительницы? От каждого движения Катрины, от ее взгляда исходило то, что мы называем манкостью, а французы – шармом. Редкое качество – женственность. Так в фильме «Колдунья» выглядела Марина Влади. После «Колдуньи», показанной в СССР, пришла мода на распущенные волосы. Женственностью могут обладать и толстушки, и даже горбуньи с карлицами. И женственность может напрочь отсутствовать у писаных красавиц. Вспомните жену Пьера Безухова, Элен Курагину. «С фигурой, напоминающей мраморные античные статуи, с белыми блестящими плечами». Кажется, так пишет Толстой. Определение «мраморная» использует несколько раз. Мраморный лоб, мраморные руки… Да еще ее противоестественная связь с братом Анатолем. Но… Катрина! Лет, наверное, тридцати восьми, грива светлых волос по плечам – натуральная блондинка, голубые глаза. Среднего роста, но крупная. Про таких у нас в России говорят: «дородная». Нет-нет – не толстая! С девичьим лицом и с телом, налитым той упругой силой, которая в любой девушке выдает женщину. Лицо с круглыми чертами, слегка курносый нос. Несколько рыжих веснушек на носу. Мне по жизни везет на голубоглазых девушек-веснушек. Она была похожа… Она была похожа на саму себя. В белой длинной кофте, которую называют кардиганом, в темных брюках. Курила сигарету и отрешенно смотрела сквозь толпу туристов. Мне показалось, она заметила меня. Через спинку стула был переброшен светлый плащ, рядом легкий чемодан на колесиках. На столике перед ней стоял бокал с чем-то прозрачным и зеленым. Наверное, она пила абсент. Рядом сидел высокий и худой мужчина в очках, типичный кагэбэшник. Тонкие губы, на голове пробор, как по ниточке. Он в чем-то убеждал Катрину. Или уговаривал ее. Размахивал руками, вытирал платочком пот со лба. Она его называла Жорой. День был пасмурный, но мне вдруг показалось, что через серые просветы английского неба проглянуло солнце. И парк наполнился светом. Неправда. Никакого солнца не было. Сияние исходило от Катрины. Его никто не замечал, кроме меня. Когда я ее увидел в двух метрах от себя, меня зашатало. Я вынужден был присесть за соседний столик и заказать стакан обыкновенной воды. Только холодной. Я просто рухнул на стул. Обычно при виде объекта – назовем это так, я делаю стойку, как охотничья лайка. Я сажусь на задние лапы, по загривку пробегает волна, ноздри трепещут, а глаза туманятся поволокой. Внутри меня все дрожит и клокочет от желанной добычи. Может быть, я даже тихонько рычу и скалюсь. А тут… Ноги стали ватными. Я не мог идти. Нужно было что-то делать. Мне хотелось сразу подойти и поцеловать ее. «Хотите мороженого?» – глупо спросил я. Она ответила на чистом русском языке: