Текст книги "Сам по себе мальчик"

Первый день остатка твоей жизни

В интернете очень популярны духоподъемные статусы, рассказывающие, как нужно жить. Не в частности – сходи туда, сделай то, а вообще, в целом. Абстрактные такие, типа мудрые. Живи так, как будто умрешь завтра! Мечтай так, как будто будешь жить вечно! Каждый день делай шаг… Мечта как птица… Успех как рыба… Они меня ужасно нервируют. Особенно вот эта: «Сегодня первый день остатка твоей жизни». Хочется разыскать автора, вывесить его за ногу из окна и спросить: «Сказано хорошо, но объясни, сволочь, что конкретно делать-то надо?»

Обычно это бывает так. Я мирно имею свой воскресный завтрак или просто валяюсь на диване с телефоном. Отдыхаю – значит. Заслуженно, прошу заметить. И совесть моя после рабочей недели такая чистая, как будто я ее всю неделю стирал со скипидаром. И тут оно на меня выпрыгивает из телефона: сегодня же, блин, первый день, блин, остатка твоей жизни, блин! Лучше бы меня каждый раз кусала оса. Мне тут же становится не до завтрака, а диван натурально превращается в адский костер. Так! Первый день остатка моей жизни! И уже полтретьего! Надо бежать! Надо срочно что-то делать! Остаток жизни проходит!.. Стоишь посреди комнаты в носках, готовый к подвигу, но куда бежать и что делать – непонятно. В умной фразе об этом ничего не сказано!

Ладно. Начинаешь рассуждать. Вот пройдет остаток жизни, и я умру. Хорошо. Настроение уже испорчено. Рассуждаем дальше. Что я такого еще не успел? Ну вот прямо такого… вот прямо ТАКОГО? Париж видел. И Мону Лизу в Лувре (через сорок японских голов). Сексом с моделью занимался. Ниче так, нормально, в общем. Ребенка родил (не от той модели, если что). Что еще? Что же еще? Ну не знаю прямо… Скоро умирать, а… мозг живой обезьяны-то я еще не ел! Говорят, надо попробовать, но что-то как-то не тянет. Стамбула не видел. Та же история, что с мозгом обезьяны. Да нет, все это мелко, надо мыслить масштабами планеты. Предотвратить глобальное потепление! И иранскую ядерную программу. И коррупцию. А как их, спрашивается, предотвратить за один день? Особенно прямо тут в носках? Пометавшись, обещаешь себе в следующий раз не давать взятку гаишнику, не покупать иранские продукты (если они вообще существуют). И выдыхать углекислый газ в пакетики. Порыв как-то проходит, но совесть перепачкана так, будто я ею играл в футбол на стройке. То есть ощущение, что подвел не просто все человечество, но еще и все прошлые и будущие поколения.

То есть, с одной стороны, снова не удалось прожить день героически, а с другой – миссия пассивного наслаждения жизнью тоже провалилась из-за нечистой совести. А виновата во всем та сволочь, что красивую фразу запостила. Причем эта сволочь сейчас вряд ли занята чем-то более важным, чем лопание пузырьков упаковочной пленки. И не собирается завтра помирать, хотя заслужила.

Так что когда я вижу в социальных сетях у людей разнообразные вопли на тему «жить надо так», «жить надо сяк», то просто делаю репост и считаю свою миссию выполненной. Потому что писать и говорить такие вещи намного легче, чем взаправду им следовать.

Розенталь ¹1
  Розенталь Д. Э. – советский и российский лингвист, автор многочисленных учебников по русскому языку.


[Закрыть] Мертв, а мы еще нет!

Я часто в виде кокетства козыряю своим техническим образованием. Почему-то многие считают, что главный редактор должен непременно окончить журфак, а я такой всегда – бам! нате вам! Я – прикладной математик! Все, конечно, удивляются, и относительно бессмысленно потраченные пять лет в институте вроде и не кажутся уже такими бессмысленными. Двадцать лет потом работают на имидж, да и с армией удалось разминуться.

Но кроме парализующего гуманитариев имиджа есть у физико-математической подготовки еще одна польза. Свежий, незамутненный взгляд на наш Великий и Могучий, Прекрасный и Свободный (или, как его сокращал Аксенов, ВМПС) русский язык. И особенно его так называемые правила. Мне, как самозванцу, обряды этой секты гуманитариев кажутся странноватыми.

Вот скажите, как филологам удается удерживаться от смеха, когда они залезают на броневик и провозглашают: «Значит, так! „Стеклянный“ пишется с двумя „н“, а „серебряный“ – с одним! Аминь!» Паства благоговейно расходится, но мне иногда хочется спросить: а почему, собственно? Это что, законы природы? Плод многочисленных лабораторных исследований? Может быть, кто-то доказал, что серебряные вещи недостойны второго «н»? Я понимаю, в геометрии квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов – это понятно интуитивно, и, самое главное, есть десяток способов это доказать. А правила языка – это закон или чье-то мнение? Собирается кучка жрецов и решает: отныне да будет так! Хотя еще вчера было сяк, а завтра может быть этак.

Но ладно, у правописания, в конце концов, есть эстетическая составляющая, и при всей странности написания слова «серебряный» оно бы резало глаз с двумя «н». Пусть будет эта милая игра, я разрешаю.

Но ударения! Вы давно читали орфографический словарь? Комик, гастролирующий с программой правильных ударений, мог бы собирать стадионы. Знаете, что правильно говорить апостро́ф, а не апо́строф? Растру́б, а не ра́струб? И вот, внимание, барабанная дробь… предвосхи́тить. Предвосхи́тить, Карл!

Грех орфографической ошибки тяжек. И как бы мы ни морщились – какая разница, сколько «н», в конце концов? – мы полезем в словарь, спросим, а то и вовсе употребим синоним. («Придет или прийдет? Черт… Приедет!» Я всегда так делаю.) Доказательство неграмотности остается в письме навсегда. Но звук… Оговорился, простите. Почти никакого ущерба для репутации. Народ, носитель языка, куда честнее в употреблении этого языка в речи, чем на письме.

Я уже почти перестал подпрыгивать, когда ведущие на радио говорят «по среда́м» и «о де́ньгах». Но предвосхи́тить… А ведь таких орфоэпических мертвецов – легион (или, может, ле́гион?): жерло́, исче́рпать, бесо́вщина, ворожея́, зна́мение…

Меня одного смущает, что люди так не говорят? Язык – вещь живая, гибкая, и задача филологов – следить за его изменениями и отражать их в своих как бы правилах. Может быть, кто-нибудь уже заберется к ним в башню и расскажет, как на самом деле надо говорить? Я не иностранец, не носитель редкого наречия, родился и живу, простите, в столице русскоязычного мира и даже не на окраине. Я знаю, как надо правильно говорить, я чувствую это. Доказать не могу, но и составители орфографического словаря – едва ли.

Генри Торо считал, что истинный патриот должен бороться с законами, которые считает несправедливыми, и не подчиняться им. Так вот, друзья мои, я знаю, как по закону нужно ставить ударение в словосочетании «о де́ньгах». И я сознательно ему не подчиняюсь. Я буду говорить «о деньга́х». А также «по сре́дам», «апо́строф», «бредо́вый», «же́рло» и «моза́ичный». Дальше буквы «м» в уголовном кодексе ударений я не пошел, потому что на меня напала икота от смеха.

Только проработав пятнадцать лет журналистом, я смог преодолеть свой комплекс гуманитарного неуча, набраться смелости и заявить: «Слышь ты, Розенталь-Хренинталь! Или кто там у вас главный? Харэ меня поправлять! Засуньте свой апостро́ф себе в жерло́! Я буду ударять по словам туда, куда считаю нужным!»

Вот такая у меня гражданско-лингвистическая позиция. В следующий раз мы поговорим о производителях запятых и о том, как они зарабатывают на нашем слепом подчинении бессмысленным правилам.

Сам по себе мальчик

Крепостное право, раскулачивание, снос ларьков – концепция частной собственности у нас не приживается. Не наше это. Мысль о том, что в любой момент у тебя могут отобрать мячик, деньги, квартиру или бизнес, всегда маячит на периферии сознания владельца.

– Это у тебя что?

– Это моя собственность.

– С чего ты взял, что она твоя?

– Купил…

– Купил?! Ха-ха. Ну, все, сдавай. Вот приказ.

– А у меня же свидетельство о собственности!

– Его тоже сдавай.

– Я пойду в суд!

– А я и есть суд. Ну все, ладно, сдавай. Зачем тебе собственность, ты что, не русский?

– Русский…

– Ну и все.

– А что же, у меня теперь ничего нет?

– Ты что! Русские своих не бросают! Вот тебе великая история, вот тебе великая культура и вот тебе великий русский язык. Владей!

Мне кажется, наш гражданин будет возмущен отъемом собственности, но не сильно удивлен. Владеть чем-то материальным – у нас этого не любят. Как-то не по-товарищески это.

Но что-то у меня ведь есть свое? Такое, чтобы точно никто не покусился? Да вот, например, я сам. Мое тело, казалось бы, принадлежит мне одному. Тут и документов вроде не надо. Нет, не тут-то было. Даже вот этим моим телом мне всю жизнь норовят помочь распоряжаться.

Про детство я молчу. Каждая царапина, каждая пропущенная прививка вызывала ощущение, будто тебе дали твое тело поносить, а ты его испортил. Это что у тебя, синяк? Испортил тело! Как не стыдно, в следующий раз не получишь.

Но и дальше не лучше! Когда ты вырастаешь, на смену одним взрослым, которые помыкали тобой, приходят другие взрослые, которые считают себя взрослее тебя, каким бы взрослым ты ни был. Вооружившись законом или моралью, они вторгаются в твои физические границы и начинают хозяйничать.

Одно нельзя вдыхать, другое нюхать, третье глотать…

– Ты что сейчас сделал?

– Проглотил кое-что.

– Глотать кое-что запрещено.

– Почему?

– Это вредно!

– Кому?

– Тебе. Так что теперь пойдешь в тюрьму.

– А тюрьма мне не вредно?

Даже некоторые внутренние процессы организма становятся делом общественности. Например, у женщин.

– Это у тебя что в матке?

– Да я тут собрала из своих клеток кое-что. Случайно, в виде эксперимента. Оно мне пока не нужно, и я решила…

– Это эмбрион! Ну-ка руки убрала.

– Но это как бы мой эмбрион. Я сама его сделала. Внутри себя. Можно я сама решу, что с ним делать?

– Нет, из этого может получиться человек!

– Ну еще же не получился. Это пока группа клеток. Вас все стройматериалы для человека интересуют? Потому что под окном общежития каждый день валяется…

– Ты должна родить!

– Хорошо, я рожу, но можно я хотя бы сама решу когда?

– Нет!

– Вообще-то мне сейчас неудобно. Много дел. Может быть, тогда вы мне поможете его растить?

– Не-не-не, это ты сама.

Вот мне интересно, все эти защитники нерожденных людей – почему они не хотят заняться теми, кто уже родился? Хотя бы и детьми. Например, в детских домах. Вдруг у них тоже есть проблемы?

Высших взрослых не волнует середина – только начало жизни и конец. Поэтому про «убить себя» и не думай, позор для всего подъезда.

Или вот, например. Кто-нибудь заметил, что страховка за несчастный случай не выплачивается, если несчастный во время случая находился в состоянии опьянения? Там это всегда таким гнусным мелким шрифтом написано. Это вот почему так? Допустим, я в этом состоянии действительно становлюсь немного дерзким и ищу страховых случаев на свою страховку. Но ведь не больше, чем всякие альпинисты, парапланобордисты и прочие борцы с гравитацией – а для них есть специальные полисы. А для человека, который тихо, без показного героизма выпил пива и не совладал с гравитацией на лестнице, – таких полисов нет! Несправедливо! Высшие взрослые решили, что спорт – можно, а пить – нельзя. Хотя что вреднее для здоровья – еще вопрос.

В Америке не лучше. Людям запрещено пить до двадцати одного года. То есть жениться, рожать детей можно. Служить в армии и убивать там людей можно. А выпить после этих ратных подвигов – преступление.

Я сегодня своими руками сломал шею десяти террористам! Налей-ка мне стаканчик доброй кока-колы, я бы выпил пива, но боюсь, алкоголь нанесет травму моей неокрепшей юной психике!

Был, был светлый момент где-то с шестидесятых по восьмидесятые годы, когда взрослый человек принадлежал себе целиком. И никто не рассказывал ему, какую рекламу смотреть, какими словами ругаться и на какие сайты ходить. Посмотрел я тут фильм «Придорожное заведение» с Патриком Суэйзи тысяча девятьсот восемьдесят девятого года выпуска. Положительный герой просыпается и первым делом закуривает Marlboro. И это показывают крупным планом, и героиня смотрит на него с вожделением, а не с укоризной. И он в конце всех побеждает. Ведь прошло всего каких-то тридцать лет, но можно ли представить такое сегодня? Сегодня в американском кино даже русские мафиози, прыгнув в машину после грабежа, аккуратно пристегивают ремни безопасности.

Для такой государственной опеки есть специальное слово – патернализм. Но мы прозевали, когда он вышел из-под контроля и превратился в патернафрению.

Дорогие дяди и тети! Мне сорок лет. Это мой рот, мой мозг и моя печень. Я хочу сам решать, что туда совать. Я заперся дома, никому не мешаю. Если я кому и задолжал, то своим близким, а не вам. Исходя из наших с ними интересов, я сам найду баланс между самосохранением и самоуничтожением, между «Майн кампф» и «Смешариками», между многодетностью и эвтаназией. Я не ваш мальчик, не надо за меня отвечать! Я как-нибудь сам.

Я 2.0

Мне все кажется, что со временем я должен улучшаться. Не физически (с этим все стало понятно в двадцать лет, когда я не смог дотянуться пальцем ноги до носа), а во всех остальных смыслах. Живет у меня в голове образ некоего улучшенного меня, к которому нужно стремиться. Такой же, только умнее, мудрее, остроумнее, не знаю… А тот я, что есть у меня сейчас, – это вроде такой полуфабрикат. Материал, который мне выдали на входе – на, мол, лепи. И вот я леплю. Больше половины жизни прошло, а я все леплю. Способов улучшить себя – тучи. Зайдешь, бывало, в книжный магазин за новой Донцовой – и замрешь: тут тебе и ораторское искусство, и быстрое чтение, и игра на балалайке, и ведение переговоров, и память, и интеллект, и секс… Не говоря уже об элементарном образовании – наука-культура-история. И чего ни хватись, везде есть куда улучшаться. Задаешь себе вопрос – так ли я хорош в каких-нибудь «навыках эффективной обратной связи», как думал про себя до сих пор? Хорош, конечно, потому что я вообще хорош. Но ведь можно и лучше. Можно воспарить до невиданных высот навыков этой обратной связи, особенно если разобраться, что это значит. А раз можно лучше, то перед внутренним взором тут же появляется улучшенный «я» – такой же, только с потрясающими навыками обратной связи, а также виртуоз балалайки, гений секса и гуру интеллекта. И покупаешь эту книжку и все остальные, и читаешь их потом дома, не рискуя показывать людям недоделанного себя, предвкушая, как однажды…

Но что меня тревожит в последнее время, так это противоречие между двумя мудростями. С одной стороны, вроде бы надо самосовершенствоваться, с другой – не откладывать жизнь на потом. Но самосовершенствование как раз и подразумевает, что лучший «я» будет жить лучшей жизнью. Тогда получается, что та жизнь, что сейчас, – это подготовительный этап. Однако конца процессу самосовершенствования нет. Значит, и настоящая жизнь никогда не наступит. Так что, значит, не надо это самое?.. Самосовершенствоваться? Народная мудрость считает, что надо. Да еще этак с издевкой: «Учиться никогда не поздно». Тьфу!

После института мне казалось, что от идеального себя меня отделяет лишь отсутствие приличной работы и машины. Сейчас мой «я» 2.0 куда сложнее и прекраснее. Увидев меня 2.0, вы бы онемели от восторга. Блестящий интеллектуал, но гедонист, гениальный творец, но прост и скромен, богат, знаменит и даже, как ни странно, в отличной физической форме. Только вот что-то подсказывает мне, что я им никогда не буду. Хотя бы потому, что забываю половину из того, что читаю. Так не пора ли перестать любоваться собой будущим и разглядеть того плохонького, что есть? В сущности, не так уж он и плох, если вспомнить свои мечты двадцатилетней давности. Просто сказать себе: тот я, который сейчас, самый лучший я, который может у меня быть. А самосовершенствование оставить в виде хобби. И дальнейшие спонтанные улучшения признавать бонусом. Да, так и решим!

Ну все, побегу посмотрюсь в зеркало. Когда еще увидишь мужчину на пике формы.

Казус крошки сына

Конечно, детям нужно расчесывать извилины этическим гребешком – вот тут слева хорошо, вот тут справа плохо. Детям это нужно как система координат, чтобы потом явления жизни оценивать. Но очень скоро даже дети сталкиваются с явлениями противоречивыми – с одной стороны, хорошими, с другой – нет. Старшеклассник побил среднеклассника, который младшеклассников обижал. Папа, он хороший? Иди, сынок, сюда, сейчас я тебе прочту стишок про амбивалентность. Так скажет умный папа. Он посадит кроху на колени и объяснит ему понятие «противоречивый». Намекнув заодно, что во взрослой жизни таких явлений будет куда больше, чем однозначных. Но, видимо, не все папы умные, потому что вокруг бродит страшное количество людей, не желающих мириться с противоречивостью жизни. Вот хоть тресни, хотят они запихнуть жизнь в рамки бинарной этики. Либо хорошо, либо плохо. Прямо заснуть без этого не могут.

Наблюдать таких людей в их неравной битве с хаосом – одно удовольствие. Например, идет такой принципиальный человек по своему черно-белому миру и вдруг вляпывается в серую зону непонятной этической принадлежности – вроде белое, а если прищурится, то черное. Переспала, например, учительница двадцати пяти лет с учеником семнадцати лет – это хорошо или плохо? Понятно, что, сдвинув ситуацию на пять лет назад, мы получим растление, а на пять вперед – безобидную сплетню. А с этим что делать? Улыбнувшись, пройти мимо или устроить суд? Давайте спросим ученика – где он? Курит во дворе. Приведите. Вот он, здоровый остолоп, улыбается, бреется уже два раза день, через полгода в армию. Как он не раздавил-то миниатюрную учительницу… Но с другой стороны, он же несовершеннолетний, значит – ребенок, значит, не может за себя отвечать. Не будем его спрашивать. Спросим родителей – они в шоке. Особенно мама… Ничего не поймешь тут с вами!

И возмущается принципиальный человек и спорит, и все думает, что дело в законах. Что надо какой-то такой очень правильный закон принять, и не будет подобных казусов. Но казусы все равно будут, потому что жизнь слишком разнообразна и каждый случай надо рассматривать отдельно, на то и суд.

А уж когда принципиальный человек напарывается на искусство, тут все окружающие отоларингологи потирают ладошки – сколько голосовых связок сейчас будет сорвано. Оскорбительный этот спектакль или нет? А вот это что – призыв к геноциду или черный юмор? А вот это – эротика или порнография?

Все силится наш герой провести границу, доставляя истинное наслаждение ценителям абсурда. «Давайте так, – говорит, – эрегированный половой член будет порнография – и нельзя, а если не эрегированный – то эротика – и можно». «Давайте! – возбужденно хохочут ценители, – а если не до конца эрегированный? А если лингам – древний фаллический символ? А если это учебник по урологии?» Ну то есть прямо как в сказке: ты проклятой порнографии фаллос рубишь, а на его месте три других вырастают!

И вместо того, чтобы вообще оставить искусство в покое, все мечется принципиальный человек, слишком всерьез читавший в детстве стихотворение про крошку сына. Все время хочет разделить искусство на плохое и хорошее и все время натыкается на серую зону, столь неприятную его черно-белому восприятию. Искусство же, в свою очередь, как назло так и норовит в этой зоне окопаться и оттуда посылать свои непонятные послания. Интересно ему там, видите ли. Провокации оно любит.

Ну где же, где граница дозволенного? А нет ее, границы. Серая зона есть. Слева точно можно, справа точно нельзя. А все казусы, все творчество, вся живая жизнь посередине. Там страшновато, там на неведомых дорожках Лолиты совращают Гумбертов, там русалки в балаклавах пляшут на алтарях, а ученые коты пьют, курят и ругаются матом. Но споры все бесполезны, и не надо там внутри ничего разграфлять. Во-первых, невозможно. Во-вторых, скучно. А лучше всего смириться с серой зоной, стать сталкером и почаще туда заглядывать. Все самое интересное как раз там происходит.

В поисках счастья

Должен вам признаться, что, несмотря на все усилия, мне пока не удалось стать счастливым. Хотя я пытался разными способами, включая запрещенные к обороту на территории РФ.

Мне казалось, что, если долго и тщательно создавать для счастья правильные условия, оно заведется само. Все равно как если долго и тщательно мусорить на кухне, в ней заведутся тараканы.

Дело осложнялось тем, что концепция счастливого меня регулярно переосмыслялась на ходу. То мне казалось, что счастье невозможно без собственноручно написанного гениального романа, то без сексуальных излишеств, то без мускулов на руках и груди. Я по очереди хватался то за роман, то за излишества, то за мускулы, не забывая тревожно прислушиваться к внутреннему голосу – не подскажет ли еще чего дельного?

С виду не похоже, но склад характера у меня системный. Поэтому при получении новых вводных от внутреннего голоса (например: счастье – это летним вечером мчаться в кабриолете навстречу закату с босоногой смеющейся блондинкой в коротком красном платьице и чтобы громко играла «You could be mine» Gunsn’Roses), я принимался раскладывать картинку на элементы и поочередно их накапливать. Меня так научили в Институте приборостроения.

Но пока я добирался до кабриолета и летнего вечера, оказывалось, что под рукой нет блондинки. А пока я искал блондинку и засовывал ее в красное платье, обнаруживалось, что кабриолет увезли на штрафстоянку, а на дворе зима. Когда же наконец ценой невероятных организационных усилий я собирал разбегающиеся ингредиенты в единую счастливую конструкцию, внутренний голос говорил: «Стоп! Концепция поменялась. Счастье – это жить в мансарде, питаться вином и сыром, писать картины, кормить голубей и читать античных авторов. А раз в неделю… нет, пару раз в неделю будет забегать официантка из бистро попозировать и потрахаться». (Не знаю, где мой внутренний голос набрался таких пошлых образов, наверное, он слишком много смотрит телевизор.)

Иногда счастье издевательски напрыгивало на меня без предупреждения. Помнится, накатавшись на сноуборде, я купил невинную баночку кока-колы (за четыре евро, но это отдельный разговор), уселся с нею на солнышке и закурил. С горок спускались красивые яркие люди в темных очках, играла музыка. Я понял, что счастлив. Я почти запаниковал. Я попытался запомнить все свои ощущения, все составляющие: время дня, позу, марку сигарет. После этого я раз двадцать педантично воспроизводил заветный коктейль: сноуборд, кола, сигарета. Было приятно, но счастье больше не приходило.

Есть теория, что счастье – это момент удовлетворения долго сдерживаемого желания. Да простят меня сидевшие в тюрьме и служившие в армии, но ощущение долгого счастья связано у меня с институтскими военными сборами. Представьте: двадцать лет, молодость, лето, сборы – ничего и никогда я не хотел так страстно, как окончания этих проклятых сборов. И когда они наконец закончились, я по пути домой испытал долгое, качественное счастье. Пятнадцать минут дороги от метро до дома были самыми счастливыми в моей жизни. Дома экстаз прошел. (Хотя чего я так маялся, сейчас уже трудно вспомнить, – в сущности, на сборах было довольно весело, я до сих пор считаю, что перевязывание портянок нужно сделать олимпийской дисциплиной.)

Одна из разновидностей погони за счастьем называется «Лихорадка субботнего вечера». Это когда тебе кажется, что счастье есть, но не здесь. Точно есть, но не там, где ты находишься. И нужно только найти это правильное место или правильную женщину, или правильную работу – и точно станешь счастливым. Так и мечешься всю субботу – с одной вечеринки на другую – ну что, у вас тут весело? Было весело, пока ты не приехал. От одной женщины к другой – ну что, женщина, сделаешь меня счастливым? Я?! В смысле? Я думала, это ты сделаешь меня счастливой!

Я вот даже устроился работать главным редактором журнала MAXIM – уж думал тут-то, уж в нем-то уж никак нельзя не быть… Нет, оказывается, можно и тут не быть. По крайней мере я справился. Любой нормальный мужчина застыл бы тут в счастье, как муравей в янтаре. А я вот сдюжил.

Да что ж такое, думал я. Да что со мной не так?! Хорошо, что я привык с детства читать. Из книг всегда можно узнать, что есть люди еще более бестолковые, чем ты. Мне на глаза попалось стихотворение Высоцкого.

 
Мне кажется который год,
Что там, где я, – там жизнь проходит,
А там, где нет меня, – идет!
 

Высоцкого! Тут тебе и Марина Влади, и гениальность, и слава, и алкоголизм – все, что нужно русскому человеку для счастья, – и на тебе – у Высоцкого типичная лихорадка субботнего вечера. Я подумал, ну уж если даже он… Мне стало полегче. Такие уж, думаю, мы с Высоцким люди, что не можем себя поставить на правильную ногу.

Но добила меня другая книжка. Конечно, француза. Французы… Люди, которые называют оргазм «маленькой смертью», завсегда объяснят, что плохое – это хорошо, а хорошее – плохо. Паскаль Брюкнер, современный философ, в статье «Вечная эйфория» написал примерно следующее. Начиная со второй половины ХХ века миром правит идеология принудительного счастья. Следуя ей, человек обязан стремиться к эйфории и заодно осуждать тех, кто ее почему-то не испытывает.

Автор как дважды два доказывает, что краткий миг счастья мы все тут превратили в обязанность. И те, кто не испытывает постоянного счастья (т. е. все), испытывают зато жуткие муки совести. Притом что норма – это отсутствие счастья. Никто и не должен быть счастлив. Имеет право, но не обязан.

Сделала меня эта мысль счастливее? Нет. Но приятно узнать, что ты такой же, как все. Быть не очень счастливыми вместе веселее!