Текст книги "Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела"

Глава II. Социология наградного дела: методология и основные понятия

1. Награда в контексте методологии социального познания

Критический анализ, иногда жёсткий, представленный в предыдущей главе, ни в коей мере не умаляет заслуг О. С. Смыслова, А. Л. Дёмина, А. И. Гончарова и других в разработке сложной и обширной, а главное целинной темы. Поднять её сразу и всю, не допустив при этом никаких просчётов, наверное, вообще невозможно, тем более это не под силу одному, двум и трём исследователям. Обильно цитируя диссертацию А. Л. Дёмина, мы тем самым отдаём должное его дерзновенной попытке. Точно также мы считали необходимым привести важные фрагменты из книги А. И. Гончарова. Это не просто свидетельство уважения к их усилиям – такова наша принципиальная установка. Читатель имеет право с достаточной полнотой узнать не только точку зрения автора книги, но и мнения критикуемых им коллег.

Учитывая тот факт, что полученные О. С. Смысловым, А. Л. Дёминым, А. И. Гончаровым результаты, с нашей точки зрения, не только положительные, но и отрицательные, мы попытаемся продолжить разработку наградной темы на ином теоретико-методологическом пути, другими средствами. Дело в том, что дисциплинарная ориентация и методологические принципы, которых мы придерживаемся, отличаются от тех, что были у названных авторов. Поэтому во многих случаях оценочные суждения О. С. Смыслова, социально-философские наработки А. Л. Дёмина, фактологические сравнительно-исторические срезы А. И. Гончарова сохраняют для нас свою значимость (кроме тех аспектов, которые стали предметом нашей критики). Различия в подходах к одному и тому же предмету не отменяет достижения одних авторов в пользу других, а лишь позволяет увидеть изучаемый феномен с разных сторон.

Предлагаемые нами понятия награды и наградной системы отличается от приведённых выше тем, что базируются на других методологических, социально-философских и научно-исследовательских принципах. Нет смысла утверждать, будто один подход «лучше» или «хуже» другого. Важен конечный результат, в свете которого становится очевидно, какой из подходов позволяет адекватней, глубже понять, объяснить, упорядочить социально-исторические реалии наградного дела, теоретически охватить больший круг релевантных социальных явлений и процессов, открыть более широкие перспективы для будущих исследований.

Во-первых, мы рассматриваем награду социологически – как социальный феномен, не ограничиваясь её пониманием (пусть только по умолчанию) как государственной награды. То же самое относится и к понятию наградной системы. Во-вторых, мы исходим из социально-философского понимания награды как символа и наградных систем как символических систем (форм). В-третьих, наш философско-социологический подход нельзя отнести ни к простому изучению исторических фактов и их личностной оценке (что характерно для О. С. Смыслова), ни к традиционной объективистски ориентированной социальной философии (что характерно для А. Л. Дёмина), ни тем более – к сравнительно-историческому исследованию (характерному для Гончарова). О том, каков именно наш подход, речь пойдёт ниже. В-четвёртых, мы рассматриваем награду и наградные системы как социальный феномен в свете наградного дела, т. е. в контексте наградной деятельности человека в свете исторической социологии и социальной, культурной, политической антропологии.

Взгляд на награду как на символ и элемент наградной системы в контексте наградного дела позволяет не только проникнуть в социальные и политические реалии, рассмотреть награду «как компонент политической культуры» – в чём А. Л. Дёмин, несомненно, добился определённых достижений, – но также выявить стоящие за ними культурологические, социально-пси холо гические, социально-этические, этологические, социо биологические, социально-антропологические явления и процессы. А это как раз и означает – глубже и адекватней понять награду как социальный феномен, объяснить более широкий круг исторических и общественных явлений, сконцентрировать больший эвристический потенциал, открыть более широкие перспективы.

Как сторонник философской социологии я придерживаюсь феноменологической, «понимающей» и философско-герменевтической ориентаций в социологии. Выбор продиктован также и предметно: ориентация на позитивистскую парадигму, господствующую на эмпирическом уровне исследования, не позволяет приблизиться к целому ряду социальных феноменов. Награда как раз к ним и относится. Символы и символические формы, чтобы стать доступными для описания и объяснения, должны быть сначала открыты для понимания и истолкования.

Приоритет феноменологического подхода, необходимо связанного с ним герменевтического метода (по выражению С. С. Аверинцева, символологического) не означает отрицания познавательных возможностей объективного эмпирического (в частности, исторического или исторически-социологического) исследования награды и наградных систем. Наше исследование – один первых шагов на пути к социологии наградного дела, который мы рассматриваем как введение в это направление философско-социологического поиска. На этом этапе необходимо увидеть социальный феномен в его сущности. Дальнейшая разработка наградного дела во всем его масштабном практическом объёме, например, изучение его социально-исторических реалий и национально-культурных особенностей, неизбежно потребует применения методов объективного эмпирического исследования – исторического, социологического, культурологического, политологического, этнологического и др. (Поэтапное применение разными исследователями различных философских методологий к одному и тому же предмету не следует путать с «полипарадигмальным подходом», который ратует за эклектическое смешение методологий одним и тем же исследователем[44]44
  Малинкин А. Н. Полипарадигмальный подход в социологии: мнимый выход из мнимой дилеммы // Логос. 2005. № 2; Его же. Полипарадигмальный подход в контексте интеллектуальной ситуации в России. Исследование по социологии знания // Наука. Культура. Общество. 2005. № 2; Его же. Полипарадигмальный подход в контексте интеллектуальной ситуации в России. Исследование по социологии знания // Социологические исследования. 2006. № 1.


[Закрыть].)

Для пояснения того, что подразумевается под «философской социологией», сошлюсь на статьи, посвящённые осмыслению наследия М. Шелера[45]45
  Малинкин А. Н. Философская социология Макса Шелера / Шелер М. Проблемы социологии знания. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2011. С. 251–276; Его же. Философская социология Макса Шелера / Философская антропология Макса Шелера: уроки, критика, перспективы. Отв. ред. Д. Ю. Дорофеев. СПб.: Алетейя, 2011. С. 256–281; Его же. Учение Макса Шелера о ресентименте и его значение для социологии // Социологический журнал. 1997. № 4. С. 116–150.


[Закрыть]. Так, его учение о ресентименте – для нас образец «понимающей» социологии, отличной от ее номиналистической, «свободной от ценностей», «научной» трактовки М. Вебером. Философская социология М. Шелера заставляет задуматься, насколько глубоко мы проникли в социальную действительность не только мыслью, но и чувством, осознаем ли место социологии в обществе и культуре, а равно предпосылки наших собственных социологических изысканий. Она рисует нам образ социального мыслителя, который не вяжется ни с типом «партийного социолога», ни приверженца «строго научной социологии», ни постмодернистского «свободного художника». «Если социальность изучать как способ человеческого бытия, а не только как физику и механику взаимодействия социальных сил на базе их интересов, то необходимо использовать, с одной стороны, все формы познания, доступные человеку, а с другой – делать предметом познания все виды социальной реальности без исключения»[46]46
  Малинкин А. Н. Учение Макса Шелера о ресентименте и его значение для социологии // Социологический журнал. 1997. № 4. С. 150.


[Закрыть].

В век тотального господства научного подхода и научности, узко понимаемой по образцу естественных наук, М. Шелер отважно бросил вызов тем, кто рассматривал человеческое бытие – субъективное, индивидуальное, личностное – как сферу, заведомо лишенную всякой объективности, а потому не интересную для науки и лишь замутняющую идеалы и нормы научности. «Все, что в делах эстетических касается “вкуса”, все, что как-то связано с ценностными суждениями, все, относящееся к “инстинкту”, “совести”, к не основанной на рассудке очевидности того, что правильно, хорошо, прекрасно, а другое – ложно, скверно, безобразно, – все это считают “субъективным”, изначально не поддающимся более жесткой привязке. Возврат к этим силам духа считается “ненаучным”, и потому фетишисты современной науки расценивают это также как недостаток “объективности”», – писал он[47]47
  Шелер М. Ordo amoris / Шелер М. Избранные произведения. М.: Гнозис, 1994. С. 360–361.


[Закрыть]. М. Шелер выступал против научного фетишизма отнюдь не с антинаучных позиций, и острие его критики было направлено не против науки, а против «научного мировоззрения» (философского позитивизма).

В заключение процитирую слова М. Мерло-Понти, которые, наверное, мог бы сказать также и М. Шелер, и многие другие: «Философия… не определяет себя через какую-то принадлежащую только ей область: как и социология, она говорит только о мире, людях и разуме. Она отличается особым модусом осознания других, природы или нас самих: это природа и человек в их наличном бытии, не «распластанные» (Гегель) в объективности, которая вторична, но такие, какими они открываются в нашем действительном познавательном и деятельном обращении с ними, это природа в нас, другие в нас и мы в них. В таком качестве философия не только совместима с социологией, но и необходима ей как постоянное напоминание о её задачах, и всякий раз, когда социология возвращается к живым истокам своего знания, к тому, что в этом знании осуществляется опосредование, необходимое для понимания отдалённых культурных формаций, она стихийно берётся за дело философии… Философия – это не какое-то знание, но бдительность, не дающая нам забыть об источниках всякого знания»[48]48
  Мерло-Понти М. Философ и социология // Вопросы социологии. Т. 1. № 1. 1992. С. 13.


[Закрыть]. Награда как древнейший социальный символ и есть одно из таких социокультурных опосредований, за понимание сущности и основных функций которого взялась, наконец, философская социология.

Социальный феномен награды предстаёт перед нами как нечто глубоко символическое. По-видимому, это первое, что бросается в глаза каждому из нас, когда мы сталкиваемся с наградами. Глядя на вилку, зонтик или карандаш, мы не видим в них ничего, кроме опредмеченных функций, выполнение которых необходимо для нашей повседневной жизни. Другое дело – награда, которая может быть явлена нам всегда только через её знаки, например, в виде знака ордена. Глядя на него, мы невольно задумываемся сразу о многом, даже если нам известно номинальное функциональное предназначение этого ордена в наградной системе. Выражать многое в одном – характерная особенность символа.

Но здесь возникает традиционный философский вопрос: скрывается ли внутри за этой феноменальной оболочкой кантовская Ding an sich (вещь в себе)? Что есть вещь (награда) сама по себе, что она такое? Как нам кажется, А. Л. Дёмин остановился в одном шаге от принципиально важного философско-методологического выбора, который позволил бы ему, с одной стороны, более адекватно ответить на сущностный онтологический вопрос «что такое награда?», а с другой – упорядочить и систематизировать груду полусырого эмпирического материала, выложенного им в диссертации через простое перечисление.

С нашей точки зрения, онтологический статус награды определяется её функциями. Социальное бытие награды – это её функция, а именно символическая функция. Вопрос о том, что есть награда, – это вопрос о том, что награда означает. Явление награды сущностно, ибо её сущность как раз и состоит в явленности. Сакраментальный вопрос о Ding an sich применительно к награде теряет смысл, ибо символ – это «явление вовне сокровенной сущности» (о. П. Флоренский). «Первоначальная иллюзия непроходимой пропасти между мыслимым и чувственным, между «идеей» и «явлением» исчезает, – писал Э. Кассирер. – Ведь если мы остаёмся в пределах мира «образов», то речь идёт не о таких образах, которые отражают сущий в себе мир «вещей», а об образных мирах, принцип и происхождение которых следует искать в автономном творчестве духа». «…Знаки и символы языка, мифа, искусства, «существуют» не потому, что они есть, – не для того, чтобы быть, а потом обзавестись ещё каким-то значением. Всё их бытие состоит в их значении, а их содержание совершенно исчерпывается функцией обозначения»[49]49
  Кассирер Э. Философия символических форм. Введение и постановка проблемы (пер. А. Н. Малинкина) / Логика культуры. Антология. М.-СПб: Университетская книга, 2009. С. 139, 133.


[Закрыть].

Э. Кассирер писал это о формах культуры, называя их символическими формами и относя к ним прежде всего язык, миф, искусство, право, науку, технику. Но по сути дела речь идёт о всей культуре в целом, поскольку она является продуктом деятельности человека. Совершенно очевидно, что награда – полноценная и полноправная часть человеческой культуры, хотя бы уже на том основании, что причисление награды к миру природы не вяжется с элементарными представлениями здравого смысла. Награда – плод творческих деяний человека во имя самого человека. Причём под «человеком» здесь следует понимать, как сказал бы О. Конт, «Большое Существо», или человеческий социум.

Тут надо сделать одно важное уточнение. Да, онтологический статус награды определяется её функциями, стало быть, всякая награда по сути своей есть знак или символ. Но социальное бытие знака и символа, определяемое идеальным ценностным значением, не следует путать с физическим бытием их материально-вещественного субстрата, с существованием в физическом пространстве и времени их чувственно воспринимаемого носителя. Материально-вещные субстраты-носители имеются у всех знаков и символов, потому что именно укоренённость в физическом мире позволяет фиксировать, прерывать поток сознания, ставить вехи в континууме идеальных смыслов и значений и тем самым их объективировать, т. е. делать доступными для социума и социальных коммуникаций. Всякий знак, символ есть человеческая рукотворная манифестация (воплощение, запечатление) идеального духовного ценностно-смыслового содержания в материальной, предметно-вещественной форме.

Таким образом, если онтологический (социально-бытийный) статус награды определяется её функциями целиком и полностью, то её онтический (бытийный) статус по сути двуедин, двойственен, поэтому определяется одновременно двумя указанными факторами – идеальными и материальными. Этим обстоятельством объясняется тот факт, что языком социальных знаков и символов могут владеть не все и не в одинаковой мере. Так, для дикаря, оказавшегося в цивилизованном обществе, или для человека, деградировавшего и утратившего связь с социумом, награда в виде благодарственной грамоты есть не более, чем бумага, а орден – всего лишь кусок металла. И наоборот, для цивилизованного человека, оказавшегося в «обществе» дикарей, наградное копьё или священный амулет как высшая награда могут означать всего лишь оружие либо, соответственно, украшение. Как и слова естественного языка, язык наградных знаков и символов имеет актуальные социальные значения, доступные только для членов данного социума.

Если теперь вернуться к трактовке награды в социально-философской концепции А. Л. Дёмина, то сразу становится очевидна её близость к понимаю награды как символа. В самом деле, «свидетельство признания особых заслуг» (= сущность награды) есть не что иное, как объявление об особом отношении. Особое отношение – это придание отношению значения, значимости, ценности. Перед нами то самое «отнесение к ценности», философско-методологическая трактовка которого была дана в своё время Г. Риккертом. Как только идеальные ценность, значимость, значение соединяются с каким-то материальным предметом, он превращается из простого физического тела в символ и начинает означать чувства, надежды, чаяния, мечты, стремления, представления, мысли, понятия, идеи, не содержащиеся в нём самом как физическом теле. О такого рода «символизации» и писал Э. Кассирер в своей «Философии символических форм».

Рассматривая награду государства как компонент политической культуры[50]50
  А. Л. Дёмин берет за основу следующую дефиницию: «политическая культура – это система ценностей, политических идей, символов, убеждений, принятых членами политической общности и используемых для регуляции их деятельности и отношений» (Политология для юристов: Курс лекций / Под ред. Проф. Н. И. Матузова и проф. А. В. Малько. М.: Юристъ, 1999. С. 188). В заключение он предлагает собственное определение: «…политическую культуру можно охарактеризовать как ценностно-нормативную систему, которая разделяется большинством населения в качестве субъекта политического сообщества» (Дёмин А. Л. Наградная система государства как компонент политической культуры. Социально-философский анализ. Диссертация на соискание учёной степени кандидата философских наук. М.: МГТУ им. Баумана, 2003 (на правах рукописи). С. 46, 47).


[Закрыть], А. Л. Дёмин неоднократно пользуется словом «символ». Но оно так и остаётся у него словом, не получая статус концептуального термина. В том-то и дело, что от обычного языкового словоупотребления до философской интерпретации понятия и его системного методологического применения пролегает огромная дистанция. Так, он пишет, что обе основные социальные функции наград – социально-регулятивная и ценностно-ориентирующая – всегда проявляют себя и действуют в рамках сложившейся политической культуры. «Реализация этих функций происходит с помощью социальных явлений, в качестве которых выступают традиции, символы, политические мифы»[51]51
  Дёмин А. Л. Наградная система государства как компонент политической культуры. Социально-философский анализ. Диссертация на соискание учёной степени кандидата философских наук. М.: МГТУ им. Баумана, 2003 (на правах рукописи). С. 48.


[Закрыть]. Приведём ключевой, с нашей точки зрения, фрагмент диссертации А. Л. Дёмина, в котором государственная награда рассматривается им как символ (курсив мой – А.М.).

«Любая государственная награда представляет собой символ, олицетворение таких понятий, как слава, доблесть, заслуги, труд. Носителями символов могут выступать разные виды наград. На орденских знаках и медалях помещают: государственные символы – гербы, знамёна, портреты государственных деятелей, вождей; религиозные символы – кресты, полумесяцы, звезды, портреты святых; символы доблести – богиня Ника, венки, ленты; воинские символы: оружие, знамёна.

Те же символы могут помещаться на предметах материального воздаяния: призах, оружии, знаках лауреатов премий. Существуют и коллективные символы: почетное наименование воинской части, надпись или орденская лента на знамени, которое само по себе является символом боевой славы. Тем не менее, награда в первую очередь является политическим символом, т. е. условным образом важнейших политических идеалов. Политический символ – главное и важное средство их пропаганды и утверждения. Именно такую смысловую нагрузку несут на себе гербы и гимны государств, цвета национальных флагов, ордена и системы наград, цвет форменной одежды военнослужащих, эмблемы политических партий, и т. д. Это, в свою очередь, делает символы важным элементом любой политической культуры. Каждый народ создает и почитает собственные национально-государственные символы, которые выполняют объединяющую и мобилизующую роль, служат средством агитации, обозначения политической позиции. Со времен возникновения государств политические лидеры создавали и использовали национальные символы с целью привлечения внимания, интегрирования граждан, стимулирования тех или иных действий. «Эффективность политической символики в ее гармонии с буквой и духом политики. Условием их взаимного соответствия служит не только содержание политики, но и соответствующее ей символическое выражение. Другим условием является соблюдение меры в отношении реальной политики и ее символических знаковых форм. Злоупотребление символикой может легко разрушить и дискредитировать политику». (Политология. Учебное пособие. / Под ред. Проф. В.С. М.: Прогрессивные Био-Медицинские Технологии, 2001. С. 25.).

Награда выступает нередко в качестве носителя национального символа. Например, символ Франции – портрет Марианны – помещён в центре знака французского ордена Почётного легиона, самой популярной награды этой страны. Названия первых по времени учреждения орденов независимых республик Восточной Европы были взяты в соответствии с национальными символами: в Чехословакии – орден Белого Льва (1922 г.), в Латвии – Трёх звёзд (1924 г.), по количеству областей в стране. В мире существует множество лент орденов и медалей, на которых представлены цвета национальных флагов; так, например, расцветка лент медалей «Золотая Звезда» Героя Советского Союза и Героя Российской Федерации соответствовали гамме флага СССР и российского триколора.

Символика награды является настолько концентрированной, что способна влиять на символику государства в целом. Так, например, изображение ордена Св. апостола Андрея Первозванного – первого и высшего ордена России – долго присутствовало на гербе Российской империи как неотъемлемый элемент и было убрано в начале 1917 г. именно потому, что в глазах граждан Российской республики, провозглашённой после Февральской революции, орден олицетворял опостылевший всем свергнутый царизм.

Порой государственная символика частично или полностью вытесняется политической, в том числе интернациональной. В последнем случае значительное влияние оказывает идеология. Пример тому – общность символики наград социалистических стран: красное знамя, красная звезда, серпы и молоты на орденах, медалях, знамёнах и вымпелах»[52]52
  Дёмин А. Л. Наградная система государства как компонент политической культуры. Социально-философский анализ. Диссертация на соискание учёной степени кандидата философских наук. М.: МГТУ им. Баумана, 2003 (на правах рукописи). С. 49–51.


[Закрыть].

Приведённый фрагмент показывает методологической уровень автора. При том, что он в целом адекватно констатирует фактическую сторону описываемых реалий, его интерпретации фактов, с нашей точки зрения, сомнительны. Отчасти это объясняется тем, что используемые им понятия не соотносятся друг с другом и не увязываются по смыслу, а из фактов не делаются очевидные, с нашей точки зрения, смыслологические заключения. Например, когда автор пишет, что «государственная символика частично или полностью вытесняется политической», что «символика награды… способна влиять на символику государства» (пример, призванный это иллюстрировать, ни о каком влиянии не свидетельствует), что «награда выступает нередко в качестве носителя национального символа». В нашем понимании, любая государственная награда является политическим символом государства, поэтому мы оставляем эти места без комментариев.

Наконец, если верно, что любая государственная награда – это символ вообще и одновременно носитель символов (государственных, религиозных, национальных, доблести вообще и воинской доблести), то возникает вопрос: может быть, знак награды – это двойной символ? Если верно, что любая государственная награда – это символ вообще и одновременно политический, и интернациональный символ, то почему бы не определиться, каким именно символом по преимуществу она является (не говоря о том, что здесь необходимо разобраться по существу, с философской точки зрения)?

Но определиться и разобраться по существу невозможно, если понимать символ как «олицетворение понятий». Это в корне неверная трактовка символа накладывается у А. Л. Дёмина на ошибочное толкование политического символа как «условного образа идеалов». Символ – это не олицетворение и не условный образ чего бы то ни было. Не удивительно, что никакой смысловой взаимосвязи между символизациями награды, например, субординационной, координационной или какой-то содержательно-концептуальной, у А. Л. Дёмина нет, да и не может быть в принципе. Поэтому награда «выступает» у него то как символ понятий (о славе, доблести, заслуге, труде), то как политический символ, то как символ интернациональный. Неспособность теоретически осмыслить награду как символ – это ещё и следствие неудачного и недостаточного определения самой сущности награды как «свидетельства признания особых заслуг… за выполнение субъектом …обязанностей или долга перед социумом». Кем признаются эти заслуги? Добрыми высокоморальными людьми? Политиками? Деятелями надгосударственных международных союзов и организаций?

Урок, который мы можем извлечь для себя из работы над ошибками А. Л. Дёмина, это ясное осознание того, что награда есть символ, необходимо связанный с символическими формами человеческой культуры и цивилизации в их конкретном национально-историческом выражении, а государственная награда есть политический символ государства. Но если символ необходимо связан с символическими формами человеческой культуры, это означает, что наградной знак как символ находится на высшем уровне символизации, или символизации второго порядка. Иначе говоря, наградной знак – это всегда двойной символ, или символ символов, интегральный символ, в котором другие символы (цвета лент, знаки, эмблемы, знамена и флаги, гербы, языковые конструкции и т. п.) включены в высшую символически-смысловую целостность.

П. Сорокина также интересовал социальный символизм. Наверное, в начале ХХ века идея символизма витала в воздухе. Одна из первых статей П. Сорокина, опубликованная в издательстве «Наука и жизнь», называлась: «Символы в общественной жизни»[53]53
  См.: Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. С. 75.


[Закрыть]. В социальном явлении он различает две стороны – «внутренне-психическую и внешне-символическую», выделяет четыре типа «социальной символики»: «1) звуковая символизация (речь, восклицания, пение, музыка и т. д.); 2) световая, цветовая символизация, почти постоянно соединяющаяся с пространственной символизацией (железнодорожная сигнализация, сигнализация военных судов, картины, буквы, надписи и т. д.); 3) в связи с последней почти постоянно находится «предметная» символизация («кресты», «зерцала», «знамена», «гербы» и т. д.); 4) в качестве особого вида может быть выдвинута чисто двигательная символизация (мимика, жесты и т. д.)»[54]54
  См.: Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. 72.


[Закрыть].

Удивительно, как П. Сорокин не усмотрел, что не только отдельные элементы награды – те же кресты, гербы и др. – представляют собой символы, но и сама награда как нечто целое также есть символ. Объясняя «предметную» символизацию он пишет: «Не приняв во внимание символизм социальной жизни и, в частности «предметный» символизм, мы рискуем не понять самой сути многих явлений. Возьмём для примера государство. Обычное определение государства как суммы трёх элементов: народа, территории и власти – при игнорировании символизма делает неразрешимыми тысячи проблем. И проф. М. А. Рейснер вполне прав, когда указывает на идеологию и специфический символизм, с нею связанный, как на один из самых основных признаков, характеризующих государство (см. Государство. Ч. I. Гл. 1). В самом деле, как иначе объяснить все эти атрибуты власти: скипетр, державу, порфиру, гербы, знамена, короны, аксельбанты, петлицы и т. д. и т. п.»[55]55
  См.: Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. 74-75.


[Закрыть]. И опять, размышляя над тем, что такое подвиг и награда, упоминая атрибуты государственной власти, П. Сорокин почему-то забывает о наградной системе Российской империи как об её важнейшем и очевиднейшем атрибуте!

Но следующие его строки буквально подводят от гегелевской «феноменологии духа» к идее социальной философии символических форм: «…Бытие социального явления двоякое: чисто субъективное самобытие Духа и объективировавшееся бытие того же Духа, но уже не «бестелесного», а воплотившегося в ту или иную «вещественную» и «осязаемую» форму. В первом случае он может жить по своим собственным законам, во втором – он уже перестаёт быть «свободным» и становится связанным «тяжёлыми» и «негибкими» законами вещественного мира, которые подчас радикально изменяют его собственные законы»[56]56
  См.: Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. С. 76.


[Закрыть]. Впрочем, от проницательных догадок и прозрений до создания методологии и построения с её помощью философской системы, каковую представляет собой, к примеру, «Философия символических форм» Э. Кассирера, также огромная дистанция. Ведь основным понятием, на котором строится социология форм общественного поведения и морали П. Сорокина, является не «дух» (как у Э. Кассирера), но «психика», а это понятие не вполне годится на роль ключевого даже в контексте теоретического социологического исследования.

Урок, который можно извлечь из работы над ошибками П. Сорокина, это осознание того факта, что бихевиористская, позитивистская и вообще объективистская ориентация в социальной философии, мягко говоря, ограничивает представление о символе и не позволяет сформировать о нём адекватного понятия. В натуралистической парадигме символ неминуемо редуцируется к знаку, однозначности и de facto уничтожается. Первое социологическое исследование П. Сорокина в области социальной этики даёт основания признать его первооткрывателем структурно-функционалистской методологии в социологии. Мы полагаем, что фактически он опередил Т. Парсонса. Но его работа о карах и наградах одновременно обнажила слабые места структурно-функционалистского подхода к исследованию социума.

Прагматистская концепция социальности Дж. Г. Мида, послужившая отправным пунктом для символического интеракционизма, на наш взгляд, более плодотворна в том, что касается понимания символа. По крайней мере, она позволяет проследить, как люди в своей деятельности и общении производят, воспроизводят и изменяют то, что квалифицируется в качестве социальных структур. Если представители структурного функционализма, как правило, идут от некой структуры к поведению людей, то сторонники символического интеракционизма – от действующей личности к социальной структуре. Таким образом, социально-философский прагматизм формирует альтернативную субъективистскую («гуманистическую») парадигму в социологии, уравновешивающую объективистский натурализм.

Правда, в ней, с одной стороны, субъективизм в трактовке символа заходит слишком далеко, а с другой стороны, концепция символа оказывается узкой в той мере, в какой сохраняется психологизм. Чрезмерный субъективизм берёт своё начало в свойственном социальной философии Дж. Г. Мида индивидуализме. В своем понимании действия («act»), поступка («action»), взаимодействия («interaction») Дж. Г. Мид всегда исходит из индивидуального действующего субъекта, под которым имеется в виду Я как личность (self) либо живая форма (living form)[57]57
  Mead G. H. The Philosophy of the Present. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1932. Phoenix Edition 1980. P. 178.


[Закрыть]. «Социальность» уподобляется у него ткани, образующейся из переплетений разнообразных субъективных «перспектив», в которых одновременно, но как бы в разных измерениях (порядках) участвуют индивидуальные действующие субъекты.

Природа нитей этой социальной ткани субъективно-психологическая, поэтому и социальность у Дж. Г. Мида оказывается психологической или, точнее говоря, социально-пси хологической. Она не приобретает собственного онтологического статуса, отличного от психической реальности, застревая где-то между бытием индивидуальной личности и самодостаточным бытием социума. Отсюда и узость в понимании символа у Дж. Г. Мида и в символическом интеракционизме вообще. Она появляется оттого, что символы рассматриваются как постоянно возникающие и исчезающие в социальных группах новые значения относительно устойчивых социально-коммуникативных средств (прежде всего естественного языка, но также искусственных сигнальных систем, мимики, жестов, костюма и внешнего вида вообще и т. п.), т. е. как изменчивые временные смысловые нюансы взаимосвязей между людьми. При этом получается, что важны не столько такие «символы» сами по себе, сколько скрывающиеся за ними социально-групповые значения и индивидуально-личностные смыслы[58]58
  См. об этом также в главе IV.


[Закрыть].

На наш взгляд, применение символически-интеракционистской методологии вполне уместно в социально-психологическом исследовании феномена награды, например, когда необходимо выявить социально-групповые особенности восприятия наградных знаков отличия как элементов костюма при их повседневном ношении. В таких ситуациях наградные знаки выступают в роли символических элементов социальных коммуникаций. Однако за рамками микросоциологического анализа ситуационных значений социально-коммуникативных символов интеракционизм оказывается несостоятельным: он не может объяснить возникновение, функционирование, эволюцию наград как символов в различных измерениях и пластах социально-исторического бытия.