Текст книги "Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела"

В последнем случае срабатывают социально-психологические механизмы заражения и подражания, включаются также и психологические комплексы зависти, основанной на социальном сравнении: «этот Х заслужил награду, а почему я, Y, не могу её заслужить?». Объявляя награду, её учредитель обращается ко всем, апеллируя к социуму в целом, стимулируя соревнование и конкуренцию. Кто сегодня безмолвный свидетель награждения, тот завтра может сам добиться награды. Специфика наградных социальных взаимодействий, – в отличие, скажем, от половых взаимоотношений, интимных межличностных, конфиденциальных приватных или служебных, в отличие от социально-эзотерических, заговорщических или тайно-общественных[104]104
  Награды учреждались, учреждаются и будут учреждаться также в любых тайных или эзотерических обществах (например, наградные системы существует в масонских ложах), однако внутри этих кружков и организаций они обязательно должны быть гласными. В противном случае конститутивный символический смысл награды теряется, и она превращается в должностной знак, знак инициации, знак принадлежности и т. п.


[Закрыть] и т. п. – состоит в их принципиальной гласности, публичности. Именно здесь берут своё начало в качестве «свидетельств» подлинности реальных социальных взаимодействий наградные документальные удостоверения. Ибо наградные отношения предполагают сначала доказывание самого факта совершения действий, претендующих на социальную значимость, а впоследствии – подтверждение факта законности награждения. А доказать факт совершения действий, претендующих на социальную значимость, можно лишь посредством соучастия в наградных отношениях социума в виде того непосредственного социального окружения, которое имеет реальную возможность и способно констатировать факт совершения этих действий.

Кроме того, гласность наградных отношений необходимо связана с их соревновательным характером и конкурентным способом достижения. Награды всегда и везде предполагают принципиальную заменимость награждаемых, даже если круг реальных претендентов на них ограничен. Учредителю награды по большому счёту всё равно, кто её добьётся – для него важно другое: чтобы её добивались, принимая установленные его авторитетом, его властью и верой в легальность его господства «правила игры» (условия достижения награды), и чем больше людей будут стремиться к его наградам, тем лучше, ибо, значит, тем выше его авторитет и основанная на нём социальная солидарность. Наград добиваются самые сильные и умные, самые храбрые и упорные, самые отважные и трудолюбивые – те, кому первым удаётся выполнять условия, сформулированные учредителями. Это всегда в каком-то смысле лучшие. Посредством наград власть отбирает и собирает вокруг себя лучших, обновляя свой внутренний человеческий потенциал, укрепляя своё актуальное могущество, консолидируя сторонников и повышая уровень единения, сплочённости в социуме. Поэтому при умной власти не избранным раздают награды – наоборот, награды дают право войти в круг избранных[105]105
  Такова историческая тенденция в реализации основных социальных функций наград. В кастовых и сословных обществах, конечно, бывает иначе и даже прямо наоборот. См. ниже.


[Закрыть].

Таким образом, треугольная идеально-типическая схема наградного отношения по-своему отображает классическую пирамиду власти.

В процессе эволюции социальных форм человеческого общежития от малых и простых ко все более крупным и сложным (речь идёт о переходе от племён к племенным объединениям, от них – к родам, народам, нациям и т. д.) социально-политические условия доступа к наградам постепенно всё больше демократизируются, а наградные отношения распространяются на всё большее число людей. Они теряют свой узко клановый и племенной характер, становятся сначала по преимуществу сословными, потом по преимуществу социально-классовыми, затем по преимуществу общественными. Постепенно не только условия доступа к наградам, но и условия их достижения приобретают всё более общий характер, так что они по своему характеру становятся по большей части национально-общественными и национально-государственными. Современные награды, хотя они ещё адресованы в первую очередь ко всем и каждому внутри данного государства и общества (в этом смысле, они интерсоциальны), однако заслужить и получить их – за исключением части наград, адресованных только гражданам данного государства, – могут граждане и других государств (в этом смысле, наградные системы современных государств отчасти интернациональны)[106]106
  Развитие этого аспекта темы см. в главе II: институционализация форм благодарности.


[Закрыть].

В последние сто пятьдесят лет появляется всё больше надгосударственных и надобщественных наград, адресованных людям как «гражданам мира». Эти награды именуют «международными». Хотя в практике награждений ими часто просматриваются политически-блоковые и культурно-региональные пристрастия и интересы, по сути своей это награды космополитические. Стремительный рост количества международных наград обусловлен ускорением темпов глобализации и расширением затрагиваемых ею областей жизни. Примерами первых международных наград могут служить Нобелевская премия (1895/1900), медаль имени Флоренс Найтингейл (1912). Среди современных международных наград выделяются награды ООН, а также награды многочисленных международных спортивных организаций, объединений, комитетов, периодически устраивающих, например, олимпийские игры и чемпионаты мира.

Одновременно с этой универсализацией наградных отношений, обусловленных, прежде всего, исторической эволюцией форм власти, происходит и то, что Н. Луман называет «функциональной дифференциацией символически генерализованных коммуникативных средств». «Благодаря этой дифференциации в обществе могут взаимно усиливаться и потенциалы конфликта, и потенциалы консенсуса», – отмечает он. Поскольку лумановская концепция власти как коммуникативного средства позволяет глубже раскрыть сущность наградных отношений в плане их третьего субъекта, приведём важный, с нашей точки зрения, фрагмент (курсив автора).

«…Под коммуникативными средствами должна пониматься некая дополняющая язык инстанция, а именно код генерализированных символов, которые управляют процессом передачи результатов селекции. В дополнение к языку, который в нормальных обстоятельствах обеспечивает интерсубъективную понятность, то есть распознавание как селекцию того, что реализовано в качестве такой селекции кем-то другим, коммуникативные средства обладают, следовательно, ещё и функцией мотивации, поскольку они способствуют принятию чужих селективных достижений и, в нормальных обстоятельствах, делают это принятие желанным. Поэтому коммуникативные средства всегда могут образоваться там, где способ отбора, осуществляемого одним из партнеров, одновременно служит для другого мотивационной структурой. Тогда символы этого единства селекции и мотивации берут на себя функцию посредника и проясняют связь обеих сторон, которая, будучи связью предвосхищаемой, может, в свою очередь, усиливать селективность и дополнительно её мотивировать. (…) Трансляция результатов отбора означает поэтому в строгом смысле слова воспроизводство селективных достижений в упрощённых, абстрагированных от исходных констелляций условиях. Для подобного упрощения и абстрагирования требуются символы, которые замещают конкретное начало, исходный контекст цепи селекций. Поэтому коммуникативные средства в целях общей ориентации развивают символически генерализованные коды»[107]107
  Луман Н. Власть. М.: Праксис, 2001. С. 18, 19.


[Закрыть].

Таким образом, можно сделать вывод, что только наличие третьего субъекта наградных отношений в лице социума конституирует их в качестве одного из «генерализованных символов» или «символически генерализованных кодов» власти. В противном случае – если предположить бинарность социальных наградных отношений – о них бы мало кто знал, а если бы и узнал, то не придал бы им такого большого значения, какое имеют публично провозглашённые (объявленные) церковные, общественные, государственные, спортивно-игровые и иные награды. Негласно учреждённая, тайно заслуженная и скрыто вручённая награда – нечто подобное круглому квадрату. В таком случае социально-символический смысл награды стремится к нулю, и награда, как уже говорилось, низводится до уровня простого знака – мандата, ярлыка, должностного знака и т. п.

Наконец, бинарность наградных отношений исключала бы тогда ещё и другой их аспект – социальную значимость действий (поведения, образа жизни), за которые власть удостаивает награды. Если предположить, что власть могла бы напрямую – вне третьего субъекта наградных отношений – заказывать или требовать у членов социума всё, чего она пожелает, то награды как известного нам социального феномена не существовало бы. Тогда власть могла бы вообще игнорировать социум, не заботиться о его благополучии и перспективах развития, печься только о самой себе, а те вознаграждения, которые она выдавала бы заслужившим их, имели бы исключительно властно-политическую значимость. Абсурдность такого предположения очевидна даже в свете здравого смысла, не затронутого политологической рефлексией, поскольку оно, радикально-анархически разделяя власть и социум, отрывается от естественных оснований социально-исторического бытия и тем самым обрекает на гибель как власть, так и социум.

Но в том-то и дело, что власть, придавая особую значимость определённым социальным действиям, – а это является необходимой предпосылкой для учреждения награды, – вынуждена исходить из единства власти и социума (даже когда это не соответствует действительности), а саму себя представлять – себе и народу – как головной орган социума. Именно поэтому наградные взаимодействия всегда предполагают существование таких социальных действий, которые имеют не чисто властную, а именно социальную значимость, т. е. жизненно-важны равным образом как для власть имущих, так и для всех подвластных им членов социума[108]108
  См. об этом подробнее в главе IV.


[Закрыть]. Таким образом, сверхбинарность (троичность) наградных отношений является их существенной и необходимой особенностью, можно сказать, конститутивна для них.

5. С аксиологической точки зрения, награда в самом первом и абстрактном приближении – это то, значимость (ценность) чего в одинаковой мере признаётся как награждающим и награждаемым, так и большей частью социума – сообщества, общества, мирового общества. Всеобщее признание значимости (ценности) награды делает её общезначимой. Солидарность людей в отношении к общезначимой награде предполагает единодушие в признании ими стоящих за наградой духовно-нравственных, социально-этических, гражданских и других ценностей (отсутствие солидарности людей в этом отношении свидетельствует, разумеется, об обратном). Такая солидарность аналогична единодушию верующих в отношении к религиозным святыням. И эта аналогия имеет культурно-историческую подоплёку.

Исторически первые награды были необходимо связаны со священными реликвиями как наиболее ценным из того, что существовало в социуме. Известно, что первые европейские наградные ордена произошли от религиозных орденских организаций. Они унаследовали от них не только соответствующую символику, но и торжественную церемонию награждения, строго регламентированные правила ритуалов ношения знаков наград, включая кавалерские костюмы, правила обращения с ними в течение жизни и после смерти кавалера. До сих пор награда – это то, что, подобно священной реликвии, передаётся из рук награждающего в руки награждаемого в торжественной церемонии и принимается для ношения с соблюдением правил ритуала и последующего обращения с ними, в соответствии с действующим законом. Награждённые, совершившие поступки, не достойные полученных ими наград, лишаются их в установленном законом порядке.

6. Поскольку награждающего и награждаемого объединяет морально-политический консенсус в отношении признания социальной значимости того дела, за которое присуждается награда, и ценности самой награды, постольку награждение как специфический способ социального взаимодействия оказывается в чём-то близким символическому обмену по древнеримскому принципу «do ut des» («даю, чтобы и ты мне дал»). Но можно ли считать награждение одной из форм символического обмена? Принятие награды означает выражение преданности общему делу, готовности его продолжать, и одновременно выражение послушания, повиновения, верности или лояльности власть имущему, т. е. фактическое признание за ним высшей социально-иерархической инстанции и способности адекватно представлять общее дело, которому готов служить награждаемый. Здесь проявляется сущность награды, в принципе не совместимая с идеей обмена: это опредмеченное властно-политическое социально-иерархическое отношение, вектор которого первично всегда направлен сверху вниз.

Сравнивая обмен (правда, не символический, а самый что ни на есть реальный, экономический), Ф. Тённис также отмечает эту специфическую особенность награды, связанную с её властным происхождением. При этом он справедливо сомневается в том, что интерпретация вознаграждения как формы обмена вполне адекватна. «Где речь действительно идёт о назначенных призах, там покупателями и продавцами, пожалуй, можно считать тех, кто силится завладеть ими, но ни коим образом не того, кто их выплачивает. Его обещание, как правило не есть обещание контрагента: если условия окажутся выполненными, то он лишь в моральном смысле будет должен не отказать в обещанном. Но он сам, как господин, вершит суд над их действиями (и именно поэтому может также «пренебречь» ролью члена жюри); и то, что он дает, оказывается соразмерным благу, тогда как обмен по сути своей является двойным и одновременным актом, не ведающим ни «до», ни «после», ни «верха», ни «низа» (т. е. безразличным к рангам, поскольку представление о них всегда пространственно, подобно тому, как и по природе родитель обычно бывает выше и крупнее своего ребёнка, а мужчина – женщины). Ни «до» ни «после», – потому что если ответное действие должно последовать через некоторое время, то в действительности происходит выменивание (принятого на веру) обещания на вещь»[109]109
  Тённис Ф. Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. СПб.: «Владимир Даль». 2002. С. 287.


[Закрыть].

Здесь Ф. Тённис наглядно представил то, что мы назвали «опредмеченным властно-политическим социально-иерар хи ческим отношением, вектор которого первично всегда направлен сверху вниз». Что же касается отличия награды от обмена (то, что мы рассматривали выше как пример псевдонаградных отношений по типу оферты), то и здесь у нас нет никаких разногласий с Ф. Тённисом. Доктрина символического обмена оказывается не вполне адекватной для полноценного отображения наградных социальных взаимодействий по тем же самым причинам, что и концепция обмена вообще: обмен по сути своей является однократным двусторонним актом, «не ведающим ни «до», ни «после», ни «верха», ни «низа»».

7. Как уже отмечалось, социальный институт наградного дела существует в силу легитимности господства власть имущих. Это следует пояснить.

Очевидно, что заставить людей стремиться к наградам, добиваться и заслуживать их в приказном или принудительном порядке невозможно. Об этом, повторим, верно писал П. Сорокин, указывая в качестве одного из трёх условий наградных отношений добровольность. Но нет ли в наших дефинициях награды и наградного дела внутреннего противоречия – ведь господство предполагает не добровольность, а принудительность, подчинение же господству необходимо связанно именно с послушанием в приказном порядком? Так, исследуя сущность властных отношений, М. Вебер определял власть и господство следующим образом:

«“Господством”, согласно определению (гл. 1, пар. 16), следует называть возможность обеспечить повиновение какой-либо группы людей особенным (или всем) приказам. Таким образом, [господство] это не любого рода возможность применять “власть” и оказывать “влияние” на других людей. Господство (“авторитет”) в этом смысле может основываться в каждом отдельном случае на самых различных мотивах послушания, начиная с тупой привычки и кончая чисто целерациональными соображениями. Каждое подлинное отношение господства характеризуется желанием определённого минимума послушания, то есть, заинтересованностью (внешней или внутренней) в послушании»[110]110
  Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriss der verstehenden Soziologie. Tübingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), 1985. (Все цитированные фрагменты из книги М. Вебера «Хозяйство и общество» даны здесь в нашем собственном переводе.). S. 122.


[Закрыть].

В главе 1, параграф 16, на которые ссылается М. Вебер, находим такие определения: «Власть означает любую возможность настоять внутри какого-либо социального отношения на собственной воле, также вопреки противоположному стремлению, на чём бы такая возможность ни основывалась. Господством следует называть возможность добиться послушания каких-либо лиц приказу определённого содержания; дисциплиной следует называть возможность добиться благодаря натренированной установке быстрого, автоматического и схематического послушания какому-либо приказу определённого множества людей. Понятие «власть», – продолжает М. Вебер, – социологически аморфно. Все мыслимые качества человека и все мыслимые констелляции могут дать кому-то возможность в определённой ситуации настоять на собственной воле. Поэтому социологическое понятие «господство» должно быть более точным и может означать только возможность обеспечить послушание приказу»[111]111
  Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriss der verstehenden Soziologie. Tübingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), 1985. (Все цитированные фрагменты из книги М. Вебера «Хозяйство и общество» даны здесь в нашем собственном переводе.). S. 28-29.


[Закрыть].

Способен ли социальный институт наградного дела, возникающий и функционирующий, как мы писали, «в силу власти и легитимности её господства», обеспечить добровольность мотивации людей? Да. И в нашем определении наградного дела нет никакого внутреннего противоречия. Сомнения могут появиться только из-за внешней схожести ряда понятий. На самом деле, было бы опрометчиво смешивать понятие «господство» с понятием «легитимность», соответственно, господство власти с легитимностью её господства. Но как раз на легитимности господства власти и зиждется социальный институт наградного дела. Чтобы провести чёткое различие между указанными понятиями, обратимся снова к классику социологии политики.

«Но ни нравы или положение интересов, ни чисто аффективные или чисто ценностнорациональные мотивы единения не могут представлять надёжных оснований для господства, – пишет М. Вебер. – К ним обычно добавляется ещё один момент: вера в легитимность (Legitimitätsglaube). Господство, как учит опыт, никогда добровольно не ограничивается только материальными, или только аффективными, или только ценностнорациональными мотивами как возможностями своего дальнейшего существования. Всякое господство пытается скорее пробудить и поддерживать веру в свою «легитимность». Но в зависимости от вида легитимности, на которую претендует господство, различаются и тип послушания, и тип штаба управления, предназначенного обеспечивать господство, и характер его осуществления. А тем самым и его эффективность. Следовательно, виды господства целесообразно различать по типичной для них претензии на легитимность»[112]112
  Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriss der verstehenden Soziologie. Tübingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), 1985. (Все цитированные фрагменты из книги М. Вебера «Хозяйство и общество» даны здесь в нашем собственном переводе.). S. 122.


[Закрыть].

Таким образом, важно подчеркнуть тот факт, что «легитимность», о которой пишет М. Вебер, – это вера, верование т. е. в нашем случае доверие к действующей власти, уверенность и убеждённость в её непогрешимости, незыблемости установленных ею порядков, в её мудрости, способности гарантировать лучшее будущее и т. п. Нравственные представления, материальные интересы, эмоциональные переживания, чисто рациональное принятие ценности – всё это, конечно, важно для власти, но несопоставимо по своей надёжности с иррациональным или нерациональным восприятием ценности власти, с верой в неё, с верностью ей.

Социальный институт наградного дела обязан власти своим возникновением, существованием и функционированием, потому что всякая власть – о какой бы власти ни шла речь, будь то о власти вождя племени, колдуна, школьного директора, спорткомитета, мэрии или государства – всегда нуждается в укреплении легитимности своего господства, или, проще говоря, в повышении своего авторитета. Когда М. Вебер пишет о «легитимном господстве», речь идёт прежде всего об авторитете власти, которая заслуживает (или не заслуживает) доверия благодаря тем или иным мотивам веры (или неверия) в неё, а, скажем, отнюдь не о законности господства или беспрекословности подчинения приказу.

Вслед за М. Вебером мы различаем три «чистых типа» легитимного господства, в силу которого существовал и существует социальный институт наградного дела: харизматическое, традиционное и рациональное.

«Первичное формообразование их легитимности может быть:

1. рационального характера и основываться на вере призванных осуществлять господство в законность установленных порядков и права им распоряжаться (легальное господство); или

2. традиционного характера и основываться на обыденной вере в святость действующих с давних времён традиций и на вере в легитимность авторитета призванных в силу этих традиций (традиционное господство); или, наконец,

3. харизматического характера и основываться на выходящих за рамки обыденности проявлениях святости, или геройской силы, или образцовости какой-либо личности и на порядках, учреждённых ею или посредством её откровений (харизматическое господство)»[113]113
  Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriss der verstehenden Soziologie. 5 Auf. Tübingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck), 1985. S. 124.


[Закрыть].

Разумеется, «чистые», или «идеальные» типы, как указывал М. Вебер, будучи теоретическими социологическими понятийными конструктами, не существуют в действительности – в реальной жизни встречаются лишь явления, которые благодаря этим конструктам мы можем идентифицировать как «смешанные» феноменальные формы. Причём они одинаково важны как для понимания мотивов людей в их отношении к власти, так и для понимания восприятия её наград, мотивов стремления к ним, борьбы за них либо их неприятия, пренебрежения ими. И те, и другие вследствие своей сущностной близости, всегда носят «смешанный», иногда противоречивый характер.

Итак, социальный институт наградного дела происходит из власти и господства, служит интересам власти и политическим целям, выражая её целерациональные и ценностнорациональные установки, однако он не служит ей в принудительном или приказном порядке. Укрепляя авторитет, легитимность господства власти, институт наградного дела выступает в качестве особого рафинированного инструмента власти, применяемого ею для «тонкой настройки» социума в свою пользу.

«Тонкость» этого инструмента состоит как раз в необязательности, добровольности выбора для всех и каждого в отношении к наградам – принимать их условия или не принимать, стремиться к ним или нет. Но этот момент – отсутствие приказа, принуждения, долга, обязательности – как раз и таит в себе ненавязчивый соблазн, позволяющий направлять в нужное русло умонастроения отдельных людей, групп, страт, классов и настроение всего общества.

Демонстрируя таланты и способности, ум и силу, отвагу и героизм, трудолюбие и упорство, и получая за них не только справедливое вознаграждение, но и награды, люди проникаются доверием к власти и передают это доверие своим личным примером окружающим их людям. Принимая награду, люди берут на себя также и ответственность перед властью, поскольку вступают с ней в правовые отношения, в определённой мере обязывающие их и отчасти регламентирующие их поведение.