Текст книги "Тревожная Балтика. Том 2"

Шикаревский и Королев предложили Александру выйти на ют для разговора. Тот не противился, терять больше было нечего. Когда после отбоя пришел в назначенное место, где вчера бушевали непримиримые страсти, стало больно. Только теперь перед ним стояли не сытые и наглые вчерашние насильники, – не выдержал бы следующего избиения, – а изможденные парни в грязных робах: Шикаревский, Королев и Олег Задорожный. Без опаски Мирков прислонился спиной к переборке. Трое непоправимо уставших, изверившихся парней обступили равнодушного к ним старшину, хмурились и нерешительно переглядывались. А он ждал. Хилый, поникший Олег сгорал на глазах, жалким видом и лицом страждущего словно молил о помощи. Миркову было жалко этого мальчишку, который давно растерял все слова и смысл существования. Поднял на старшину усталый взгляд, молил о снисхождении.

– Шифра, почему ты нам не помогаешь?.. Ты же видишь, мы не справляемся… Зачем это нам надо – пахать и за себя, и за тебя?

– За меня пахать не надо. Моего там ничего нет, – ответил примирительно. – Я убираю только у командира и у себя.

– Шикаревский у командира убирал и говорит, что там нечего убирать, а на посту ты сможешь убрать в любую свободную минуту. Ты уходишь на свой пост и дрыхнешь там, а мы за тебя работаем, – обиделся Олег.

– Но я же не могу стоять и ждать, пока мне кто-нибудь укажет, что делать. Я свое сделал и ушел. А вы всегда под рукой. У меня есть своя работа, да и не должен я перед вами отчитываться, – храбрился.

– Зна-а-аем, какая у тебя работа, – загалдели те возмущенно, – спишь целыми днями. А мы даже ночью спать не можем!

Он хотел помочь им, но что можно ответить обозленным парням? Помощь означает возвращение в безмозглые рабы.

– На вас ездят и издеваются, а вы молчите. Мало того: вы могли не принять этого, но вы приняли и считаете, что так и должно быть. Над вами Жмайло и другие издеваются, а вы молчите. А я не хочу.

– Здесь ничего не поделаешь, – обреченно посетовал Олег, но его перебил окрик Королева:

– Ты чего нас, Шифра, учишь? – тонкий голос звенелот праведного гнева. – Мы за тебя пашем!..

– Я вам уже говорил, что вы за меня не пашете, – прервал уверенным тоном, что вконец обидело матроса. – Я ненавижу тебя!! – с отчаянием бросил ему в лицо Королев, краснея и плача, слезы навернулись на глаза. Исступленно ударил Александра в грудь, тот лишь улыбнулся, сострадая пареньку.

– Да что вы с ним разговариваете? Это ублюдок, – презрительно сощурился Шикаревский.

– Шифра, все же помогать нам надо… – умоляюще попросил Олег.

– Но… я не могу вам во всем помогать; у меня своя работа! – воскликнул смущенно.

– Или ты думаешь, что если ты старшина, так тебе не надо?

– Да… при чем здесь это! Я бы вам помог, но я не могу жить так, как вы!

– А как мы живем? Мы все служим! – ожесточился Королев.

– Разве это служба… – не договорил, посчитал, что будет не так понят.

– Раз попал сюда, значит, надо служить, – строго напирал Королев, который явно был близок к срыву.

– Вы даже не понимаете, что есть другие отношения между людьми. Вам вбили в голову, что должно быть так, вот вы и служите.

– Опять ты нас учишь? Мы здесь главные, а не ты! – выдавил жалкий крик Королев.

– Да что вы с ним разговариваете! Устроим ему такой бойкот, что даже со своими поговорить не сможет, вот тогда посмотрим, кто кого научит, – предложил Шикаревский.

– Вы сами не понимаете, что вы здесь как рабы. Над вами издеваются, а вы и рады, – не обращая внимания на слова Шикаревского, говорил по-доброму, видел глупость и обреченность мальчишек, поражал убежденностью и легкой насмешкой.

Королев жалко выдохнул «Ах…» и со скучным видом, безнадежно, махнул рукой:

– Ни черта он не понимает. Его учишь, учишь, а он свое. Пошли отсюда. Пускай как хочет, так и живет. Мы без него проживем, – всех увел за собой.

Проводил их снисходительным взглядом, вернулся на пост. После обеда с мячом в руках вбежал счастливый и радостный Корж, от восторженного состояния подпрыгивая на месте, пригласил поиграть в футбол на площадке у причала. Парни поспрыгивали с коек, шумной гурьбой вывалились из кубрика. Увлеченные игрой, пробегали до ужина. Вернулись усталые, веселые и возбужденные, их ждал горячий ужин, приготовленный все теми же «карасями».

Приказали включить телевизор, указывали, какую из польских программ будут смотреть и слушать. Выбор большинства пал на концерт современной польской песни в исполнении популярных певиц. Ребята никогда не видели подобного, уставились на экран. Все приводило их в восторг, на каждое телодвижение реагировали свистом и улюлюканьем.

– Куда ты смотришь?.. – прошипел недовольный Шикаревский Миркову. – Рано тебе еще туда смотреть. Вот сюда смотри, – указал на посуду.

Мирков заметил, что весь призыв, во главе с Шикаревским, отводит глаза от телевизора, понял, что нельзя. Но музыка, которую давно не слышал, невольно волновала душу. Ничего не ответил на упрек, наблюдал за жестами и кивками евших перед телевизором матросов. Откровенные костюмы певичек, телодвижения, броская внешность – возбуждали парней, которые подпрыгивали на скамьях, отпускали сальные шуточки, громко смеялись.

Корж с улыбкой поглядел на занятого работой Миркова.

– Шифра, ты сделал то, что я тебе вчера сказал? – нетерпеливо ждал ответа.

– Нет.

– А почему? – посерьезнел Корж.

– Я печатал отчет помощнику командира.

– Я не понял? При чем здесь командир? – удивился Корж, сделав умное лицо. – Я тебе сказал, чтобы ты сделал, а ты, – выругался… – каким-то помощником командира прикрываешься, – изобразил на лице недоумение. – Я для тебя главный, а не кто-то другой; и ты мои (подчеркнул голосом) приказания должен выполнять, а не какого-то хрена. Ты меня на него променял?

Несколько человек оторвались от телевизора, уставились на Миркова. Тот молчал, потупив голову.

– Что ты, Шифра, молчишь? К тебе же старшие по службе обращаются! – удивился Корж.

– Мне нечего говорить… – уклонился от ответа, поднял глаза.

– А чего это ты со мной грубо разговариваешь? – нажал голосом Корж, рукой кивнул на телевизор. – Тебе эти телки нравятся?

Саша взглянул на экран:

– Нравятся.

– Хочется посмотреть, да? Да нельзя… – порадовался Корж. – Тебе еще рано. Но если хочешь, я могу разрешить. Хочешь?

– Нет.

– Ну и правильно, – одобрил ответ Герасюк, сидевший рядом с Коржом, улыбаясь. – Не… за-аслу-ужи-ил! – и все рассмеялись.

– Ты на меня, Шифра, не смотри, что я такой, – продолжал Корж. – Я могу быть и злым, и добрым. Но у меня к тебе особый интерес, и поэтому к тебе я отношусь строго. Я из тебя хочу сделать хорошего «годка». Мне кажется, из тебя толк будет. Но для этого нужно держать тебя в ежовых рукавицах. Мне еще год остался, я тебя себе на замену хочу оставить. Пойдешь на мое место?

Не отрываясь от работы, тот ответил, что нет.

– О, как строго, – восхитился Корж. – И почему же?

Александр молчал.

– Шифра, скажи: ты о нас плохо думаешь? Нет, скажи. Что ты – такой умный, почти старше всех годами, лысый человек – обо всех нас думаешь? – предчувствуя интересное, искрил глазами.

Александр поднял серьезный взгляд. Впервые смело окинул всех с высоты своего роста, хотел сказать наболевшее. Замерев, все ждали ответа. Но Мирков понял, что, как и прежде, будет осмеян. Опустив глаза, принялся за работу, тем самым оборвал паузу.

– Тебе нечего сказать? – не отступал Корж.

– Нечего.

– Что ты с ним, Корж, панькаешься? Пускай занимается своими карасевскими делами! – оборвал товарища скучный голос матроса, сидевшего за соседним столом.

– Да я хотел с ним по душам поговорить, а он не хочет, – ответил Корж, указав рукой на Миркова.

– Да брось ты его, зачем он тебе нужен, – загалдели вокруг.

Вошел Цыбуля. Увидел телевизор, запротестовал, приказал выключить. Настойчивые уговоры не возымели действия, вынужденно подчинились замполиту, заявившему, что «подобная антигуманная программа запрещена для просмотра военнослужащими». Замполит закрыл дверцы шкафчика, в котором находился телевизор, и гордо удалился. Вслед неслись бранные словечки, но тот делал вид, будто не слышал.

После ужина Корж, которого как магнитом тянуло к телевизору, окликнул Миркова и велел, чтобы тот вышел из кубрика и встал по ту сторону двери; когда появится офицер, чтобы быстро сообщил.

Мирков оставил ветошь и, не проронив ни слова, вышел. Кубрик ожил: зазвучала приглушенная музыка, раздались восторженные восклицания. На палубу поднялся матрос, который, неожиданно для Миркова, сообщил равнодушно, что у борта его спрашивает матрос другого корабля. Что при его положении отщепенца, каким он себя видел, было странно. Решил, что это очередной розыгрыш или чья-то злая шутка.

«Но если это не так, значит, меня кто-то ждет, а значит, необходимо идти, чтобы не вляпаться в очередные неприятности. Опять же, как уйти, если надо быть здесь?» Выбрал первое. У борта корабля увидел незнакомого матроса, нерешительно поинтересовался, не он ли ждет эспээсовца.

Незнакомец озарился улыбкой.

– Я, не узнаешь?

Чернильные сумерки поздней осени окутали корабль, лишь слабые корабельные огни освещали палубу. Александр не узнавал, но улыбнулся. Ответил виновато, что не припоминает, пожал плечами.

– А я тебя помню. Ты из четвертого взвода? А я из второго. Мы с тобой в одной роте были, в учебке, – трогательно глядел он на Миркова.

Только теперь Александр понял, кто стоит перед ним. Все перевернулось, теплая волна согрела душу, погрузилав приятное чувство жизни в Николаеве.

– Ты на Новый год анекдоты рассказывал.

– Не анекдоты, а юморески, – поправил, пытался вспомнить бывшего сослуживца, который принес с собой кусочек прошлой курсантской жизни. Чем больше всматривался, тем больше сердце охватывал приятный трепет. Встретить в далекой Польше бывшего сослуживца было невероятно!

На вопросы Александра тот отвечал охотно. Узнал, что служит на таком же корабле, как и этот, только на Северном флоте, что, следуя курсом из Белого моря, зашли сюда в Свиноустье на отдых.

– А я думаю: пойду спрошу, кто у них эспээсовец. А оно оказалось – однопризывник, да еще из одной роты…

Мирков молча глядел на товарища, не смог ответить улыбкой. Испытывал боль и тревогу, слышал оголтелые выкрики, доносившиеся из кубрика.

– Как служба? – поинтересовался Александр.

– Да как… Тянем, – ответил тот, неловко улыбаясь.

– Бачкуешь?

– Бачкую. Бегаю, кручусь. Служить-то надо…

– Работы в море много?

– Хватает.

– «Годки» сильно издеваются?

– По-всякому приходится… Так и разрываюсь между работой, бачком и «скворцами».

– Вот смотрю на тебя, а вспомнить не могу… Правда, мы там были все лысые, на одно лицо, словно инкубаторские цыплята.

Матрос улыбнулся.

– Всех-то и не упомнишь.

Миркову стало приятно оттого, что смог вызвать улыбку.

– Ну, а ты как?

– Да что – ничего хорошего… – Из кубрика несся гомерический хохот. – Вот видишь, «годки» с ума сходят, меня поставили охранять, а я к тебе пришел.

– Так тебе за это, наверное, влетит?

– Наверное… – легко согласился Саша.

– Понятно. У нас то же самое. Везде одни и те же законы. А помнишь Забродского? Что нам говорил, помнишь?

– Как же его не помнить, – в памяти сохранились слова Забродского о том, что учебка для них – детсад по сравнению с тем, что ждет на кораблях, говорил, что надо вешаться заранее. Не верили в это, хотели как можно быстрее покинуть подразделение. – Такая служба… – Александр вздохнул.

– Да… – тяжело согласился матрос.

Почему, думал Александр, живя в таких же невыносимых условиях, он может беспечно улыбаться, ободрять меня? Позавидовал его уживчивости и мягкому уступчивому характеру, сиянию добрых глаз.

Товарищ забеспокоился о том, что уже темно, время истекло. Тепло простились, как старые друзья, сожалея о мимолетности встречи, пожелали друг другу всех благ. Мирков вернулся к месту, которое оставил, предчувствовал неотвратимость наказания. И на самом деле, его уже искали, за это будут большие неприятности… Стараясь не думать о плохом, прошел в кубрик, где шумно веселились «годки».

Корж остановил всех смелым окриком, с издевкой спросил Миркова, куда тот пропал.

Ответил, что вызывали к борту, пришел «одноротник», знакомый еще по николаевской учебке.

– Значит, тебе какой-то «карась» с чужого корабля важнее нас?! – спросил оскорбленный Корж. – А мы из-за тебя, «карася», залетели! Вот видишь, а ты жалуешься, что мы издеваемся над тобой! Как же быть, если ты своих же ребят подставил? Нехороший ты человек, бессовестный. И после этого ты хочешь, чтобы мы к тебе по-доброму относились? Где ж твоя совесть? А? Тебе же что ни поручишь – все провалишь. Я уже и не знаю, как после этого к тебе относиться! Иванов, иди сюда, сделай доброе дело, а то у меня рука на него не поднимается, стукни в его фанеру один разочек, чтобы следующий раз знал.

Кто-то произнес:

– Шифра, грудь к осмотру, – все засмеялись.

Иванов равнодушно подошел поближе, расчетливо ударил в грудь, остановился в ожидании следующего приказания. Мирков лишь вздрогнул, не подняв головы, не сказав ни слова.

Корж спокойным голосом разрешил Иванову идти.

Некоторое время постояли друг перед другом в неловком молчании. Александр поднял глаза, увидел злое спокойное лицо Иванова. Разошлись.

Саша лег на топчан, погрузился в нескончаемые размышления о жизни, даже не пожелал отправиться в кино, о котором объявил голос по сети. На звонок впустил Андропова, давно позабывшего сюда дорогу. Словно не замечая человека, тот пошел к шкафчику, достал сигареты из потайного места. Борясь с неловкостью, сел на стул, закурил.

– Кто к тебе приходил? – буркнул сердито. Сидя за столом, Мирков даже не повернулся, равнодушно рассказал то, что недавно поведал Коржу. Тот недовольно упрекнул: мол, командир жалуется, что стал делать много ошибок. Это стало последней каплей. В груди Александра будто лопнул давно назревший нарыв, от жалости к себе и своей горемычной доле сжалось сердце. Страшный крик ужаса и боли рвался наружу, не справился, судорожно сглотнул. Изнемогая, сдался:

– Ты же говорил, что я не буду бачковать! – склонил над столом ослабевшую голову, крепко сдавил веки, чтобы удержать горькие, злые слезы.

Андропов будто давно ждал этого разговора. Напоминание о предательстве привело его в ярость. Весь передернулся, побагровев, зло зыркнул на соседа.

– А ты думаешь, у меня иначе было?!.. – не договорил, стиснул зубы. – Вот твой… – этот (имел в виду сегодняшнего матроса-эспээсовца) бачкует?!

– Да. Бачкует!.. – звенел от обиды голосом, не открывая глаз.

– Вот видишь! И он бачкует, и все здесь по молодости бачковали!

– А если бы я был на твоем месте!.. – посмотрел мокрыми от слез глазами. – Я бы сделал так, чтобы ты не бачковал!!

Раздался дикий окрик Андропова:

– Каждый должен быть на своем месте!

– Но я не могу нормально работать, когда моя голова забита совсем другим!! И меня же за это еще и бьют! – не выдержав, кричал с болью. – Теперь надо мной поставили… надзирателя! И он меня постоянно бьет!

Вздрогнув, Андропов затрясся, выбросил руку.

– Вот бьет тебя Шайдулин и правильно делает! Тебябить и бить надо! Потому что ты на бачке во-от! – нервозно кричал у самого уха, демонстративно постучал по столу фалангами пальцев.

И тут случилось непредвиденное. Раскалывающаяся на части голова запрокинулась, и, не владея собой, Александр забился в истерике. Захлебываясь прорвавшимся рыданием, запричитал:

– Б-боже!.. за что мне такие испытания?!.. Ну почему со мной все так происхо-одит?!.. и так все относятся?! Почему я такой дурак?! Неужели это и есть тяготы службы, за которые так жестоко нужно платить?! – не удерживал слез, которые затянули глаза. Бессильно уронил голову к столу, впервые в жизни выказывая слабость, плакал тяжелыми мужскими слезами. – Зачем я родился?!.. Я же никому не сделал ничего плохого!.. Лучше вовсе не жить! – затих неподвижно. «Лучше от такой жизни освободиться», – подумал он, больше не в состоянии выдерживать пытку всей командой. Лишь пожалел, что рядом не оказалось автомата.

Андропов сорвался со стула – боясь ответственности, пробкой выскочил из каюты, хлопнув дверью.

Прошло несколько томительных минут, в течение которых Александр оставался сидеть, низко опустив голову. Воспаленные мысли то загорались яркими вспышками, то беспомощно бросались из стороны в сторону. После долгого спокойствия его словно прорвало: «А может, поднять восстание? В борьбе за достоинство младшего призыва!» Вмиг оценив силы и моральные качества своего призыва, остановился лишь на Петрове, но отклонил и его кандидатуру. Сломленный Петров не был опорой в этом серьезном и опасном для жизни деле. Оставшись наедине с собою, не мог найти себе место, раздираемый противоречиями, мучался от догадок и намерений. Заточенный в узкой камере, несчастный просил у судьбы разума.

Было слишком много пережито за неделю и за этот день. Мысли вновь и вновь возвращались к его беде, отчего выступали слезы. Лежа на топчане, стонал, после чего становилось легче. Погрузившись в себя, безумными глазами долго осматривал все углы и стороны каюты. Так и уснул, скрючившись. Потянулась череда бессмысленно-обыденных дней. Словно по-прежнему жил один на корабле, оскорбленный каждой прожитой минутой, надрывал душу, силы, нервы и здоровье.

Следующим утром корабль снялся с якоря и лег на западный курс.

Море снова настроило команду на привычный ритм работы, матросы впряглись в утомительный плуг морских скитаний. Только он один не видел в том будущего, в повторном испытании ощущал что-то более страшное, чем прежде. По-настоящему стало страшно.

Поначалу его просто не любили, потом к нелюбви прибавилось злобное непонимание, наконец отторжение и ненависть. Иногда он думал, что попал в ад, где вид неприятного лица, а то и движение собственного тела вызывали дикую боль. Проклинал судьбу и себя с нею.

Загруженный топливом, питьевой водой и продовольствием корабль уже не волновал его как прежде. В нем что-то оторвалось и улетучилось, затопило мраком и полным безразличием. В вечер выхода из Свиноуйсце на звонок открыл дверь каюты и увидел Шайдулина, который молча подал лист с зашифрованным текстом. Тут же приступил к расшифровке.

«Циркулярная. Срочно. Секретно. Командирам. При прохождении у берегов Польши корабля Северного флота два матроса первого года службы из-за произвола матросов старших сроков службы и применения к ним неуставных методов воздействия, сговорившись, прыгнули за борт и вплавь добрались до польского берега, где сутки скрывались на местном стадионе. Придя в наше представительство, рассказали обо всем, случившемся с ними, и о тех издевательствах, которым подверглись. Довести зам. ком. по пол. части и ком. боев. частей. Принять все возможные меры к недопущению подобных фактов издевательства над молодыми матросами. Ком. Б. Ф.».

Испытав все на собственной шкуре, Саша ничего нового не открыл, скептически отнесся к строгому приказу навести порядок, лишний раз убедился в массовой жестокости на флотах.

Он вошел к командиру, представился.

– Телеграмма? – удивился командир. – Давай сюда.

Приняв бланк, прочитал, нахмурился.

Пока командир внимательно читал, присутствующий здесь Цыбуля бесцеремонно рассматривал неухоженного мрачного старшину. Был не в духе от того, что выслушал от Андронникова по поводу странного бачкования Миркова, которого самолично обнаружил с ношей у входа в кубрик.

– Почему ты такой грязный и не следишь за собой? Ведь ты старшина! – задел раздраженно.

Мирков лишь подумал про себя: «Ага… старшина… Генерал без армии… Старшина, а толку-то от этого?»

Молчал, что только раздражало Цыбулю.

– Ты что, не знаешь, что старшины не бачкуют?!

– Знаю…

– Так… чего же ты бачкуешь?!

– Просят… – соврал хмуро.

Замполиту показался его ответ смешным, достойным только ребенка. Подавшись вперед, крикнул, потрясая длинной рукой с крепкой ладонью:

– Кто тебя может просить?! Ты же старшина!!

Цыбуля был явно поражен поступком подчиненного.

Глупое поведение дурака-замполита, полное безразличие и безответственность офицеров по отношению ко вверенным им матросам возмутили Миркова. Он вскипел.

– На корабле полный бардак! Дисциплины никакой! Матросов бьют каждый день!! – глядя прямо в их глаза, он рубил отважно, дрожа всем телом. Это для них стало полной неожиданностью.

Теряя самообладание, Цыбуля подал тело вперед, не заметил, как отвисла челюсть. Выкатив глаза, он что-то соображал, потом подскочил и бросился к Миркову.

– Да!.. как ты разговариваешь с командиром!! – заорал, косясь на расстроившегося командира с бланком вруке.

Мирков нес полную ответственность за то, что совершил, считал долгом поступить по велению совести. Ему было все равно, кто стоит перед ним, с их званиями и не такой уж и большой разницей в возрасте. Хотелось, чтобы те очнулись и наконец-то что-то разрешили. Огромный, почти двухметровый замполит и по-прежнему молчащий маленький, похожий на школьника командир стояли рядом в полной беспомощности.

Пауза затягивалась. Замполит поморщился, обронил:

– А тебя… бьют?.. – криво усмехнулся.

Александр уловил затаенную иронию и, склонив голову, сказал правду, о чем тут же пожалел.

Будто волной отбросило Цыбулю, но затем он вновь подбежал с усмешкой к Миркову, тряся перед ним рукой.

– Так ты же здесь старше всех!.. – он не мог скрыть удивления странной незащищенностью и бесхарактерностью старшины.

– Ну и что… – ответил спокойно, понял, что в их глазах выглядит если не полным идиотом, то уж точно рохлей и размазней. – Кок тоже старше всех по возрасту, но и его бьют!.. Здесь главное не возраст, а срок службы!

Услышав то, что уже знал, Цыбуля все равно испугался. Отвалив челюсть, замер: «Ну вот, хотел подальше уйти от этого, а „годковщина“ и здесь меня достала», – грустно размышлял он, а ведь думал, что здесь нашел себе уютное пристанище.

Паузу разорвал строгий окрик командира:

– Ну, не хватает мне еще и этими делами заниматься! – он растерянно раскинул руки по сторонам.

Александр с болью подумал: «Если бы он только знал, что за всем его „этим“ – исковерканные души и человеческие жизни»…

Поняв, кому адресован возглас, Цыбуля вовсе потерял над собой контроль. Вздрогнул, будто пораженный током, выругался: «Ёпти», хватая воздух раскрытым ртом. Затем решительно выбросил руку, указательный палец направил на старшину.

– Вот такие мешают нам получать звезды!! – замполит обрушил свой гнев на одиночку, петушиным поворотом головы взглянул на командира в поисках одобрения и поддержки.

Андронников растерянно обмяк.

Сраженный разворачивающимся на глазах позором офицеров, которым доверили людские судьбы, Мирков только больше ужаснулся их беспомощности. Совершенно не предполагал, что его честный поступок получит крайне негативную реакцию. После этого и вовсе опустились руки. Не спросив разрешения, мрачно развернулся и, осунувшись, направился к двери.

Андронников в смятении хотел что-то сказать, впервые так остро столкнувшись с «годковщиной». Когда Мирков пошел к выходу, то он передал бланк телеграммы Цыбуле и, протянув руку, остановил неловко:

– Подожди… Что ты предлагаешь?

Но в это самое время за дверью Александр услышал топот сорвавшегося с места человека, пулей бросившегося вниз по трапу. Понял, что произошло непоправимое, то, чего боялся больше всего – их подслушивали. Мирков сник, упал духом, к одной неприятности с офицерами добавилась еще другая, более страшная – осмеяние командой. Понял, что это Шикаревский, но это не утешило. «Все, теперь мне крышка… – подумал совершенно спокойно. – Сейчас пойдет и заложит всем, что я здесь говорил».

– Ну вот… – тяжело вздохнув, открыл командиру, – нас уже и подслушали… – горестно замолчал.

– Да кто нас может подслушать?.. – воскликнул Андронников сердито. Повторил вопрос.

Тот смолчал, считая постыдным давать советы взрослым мужчинам с офицерскими звездочками. Понимал всю глупость дальнейших откровений, которые повлекут за собой непредсказуемые последствия, а потому ответил отказом. Подошло время обеда, бачок ждал своего бачкового. Собираясь с силами, постоял перед дверью своей каюты, бросился вниз и опоздал. Знал, что это не пройдет бесследно, к тому же Шикаревский никогда не упускал случая уколоть. Приготовился к худшему. Когда вошел, голоса смолкли, увидел насупленные лица, молчали нехорошо. Видно, уже знали. Поторопился к Шикаревскому, который не глядел в его сторону. В напряженной атмосфере всеобщего молчания чувствовалось выжидание.

Корж поднес ложку с кашей ко рту, опустил, не удержался:

– Шифра, кого это ты собираешься воспитывать? – не дождавшись ответа, резко отбросил ложку, злобно оскалился. – Меня?!! – Ложка со звоном отскочила, ударилась о палубу. – Я больше года в море!! Мне скоро домой! А ты… собираешься меня учить жизни?!!

Яростно всклокоченный, Корж не мог усидеть на месте, вскочил.

– Кто ты такой?! Чему ты меня можешь научить?!! Ты еще службы не знаешь, а меня учить собираешься!!

Не было у Александра тех слов, которые могли бы убедить его, и оттого он лишь клонил голову. Напряженное молчание кубрика воспринимал как всеобщее презрение. Стоял один против всех, не ждал помощи, лишь подвоха.

И без того жесткая натянутость отношений достигла наивысшего предела. От стыда, незащищенности, презираемый всеми и презирающий всех, от ужаса перед разрушительной силой их злобы готов был провалиться на месте, прыгнуть за борт, раствориться. Вот и ответ – не быть.

Метался на скамье возбужденный Корж.

– Предатель!! – выбросил в него палец. – Из таких вот и получаются предатели Родины!! Таких убивать надо! Маменькин сынок, мать твою, трудностей испугался!

«Почему я предатель? Я никого не предавал и не продавал, и совесть моя чиста, и я не маменькин сынок! Почему они меня ненавидят?! Всю жизнь меня только хвалили. Мои родители даже получили благодарственное письмо за хорошее воспитание сына. И все говорили им обо мне только хорошее! Ну почему здесь все наоборот?! Я живу честно, никогда не предам, не изменю своих убеждений. Я не могу по-другому. Не могу, и все».

– Ты с кем связался?! С этими шакалами связался!! Офицерье?! – презрительно сплюнул Корж. – Ишь, друзей позаводил, разговоры с ними разговаривает! Ты одного не понимаешь: тебе с на-ами жить. Ты думаешь, что здесь командир – хозяин?! – ткнул пальцем в грудь. – Я здесь хозяин! Как скажу, так и будет!

Двадцать пять пар враждебных глаз замерли на одиночке в одном порыве! Вот Шикаревский злорадно улыбается, Шайдулин страдальчески морщится, закаменел лицом Лукин.

– Или что! Ты, может, хочешь по-честному жить?! – бесновался Корж.

– …Да, я хочу по-честному!.. – с силой выдохнул Александр. – И чтобы ко мне нормально относились!

– Ха-ха-ха! По-честному… Как же ты можешь жить по-честному, если ты врешь всем! Сколько раз ты Шайдулина обманывал! А? А меня? Что – не помнишь? А я помню! Я тебя много раз просил сделать что-либо – ты сделал?! Нет!

– …Но я занимался другими делами… Я же не могу разорваться! – жалко отбивался Александр.

– Это все отговорки. Для меня все должны все делать в первую очередь! – отчеканил Корж. – А помнишь, когда я тебя поставил покараулить за дверь, чтобы мы спокойно телевизор посмотрели! А ты ушел! Где же твоя правда?! Молчишь? Потому что сказать нечего! Я же тебя как человека попросил, а ты взял и просто ушел. После этого как же можно тебе верить? Если Иванову даешь какую-нибудь работу, он идет и все качественно делает! А тебе что ни дашь – все через жопу! Поэтому к нему и уважение команды, его никто не трогает! Ну, там немного бачкует – но это же ерунда! Живет спокойной жизнью, а вот молодые придут, и сам будет их учить. И никто ему слова не скажет, потому что честно в «карасях» отбыл и все блага заслужил! А ты какой был с самого начала, такой и остался! Что скажешь – неправду я говорю?! Правду. Даже возьми твоего напарника Шикаревского. Поначалу тоже, когда пришел, немного поартачился, но потом Шайдулин его малость подкантовал, малость преподал кое-что, научил, что к чему, и он понял нашу систему, и сейчас уже, видишь, человеком стал! – Шикаревский усмехнулся. – Шайдулин! Дери, дери его каждый день, пока умным не станет!! – захлебывался от злости. – Ты же здесь… почти всех старше, а так себя ведешь… – с тяжелым вздохом опустился на место.

Старший матрос Герасюк молча наблюдал за происходящим. Был умным, дипломатичным, умел ловко выкрутиться из любой ситуации.

– У-у… – вдруг скривился он, будто от зубной боли, покачал головой, приложив ладонь к щеке, – как ты себя опозорил… Теперь тебе жизни не будет… – махнул рукой, потерял к Миркову всякий интерес. На том огласил приговор.

– Да… я – человек!! И ко мне нужно относиться почеловечески!! – сверх силы, твердо настаивал Александр.

Лукин вздрогнул, вскинув голову, прошипел:

– Ш-ш-Шифра… Тебя драть надо каждый день: и по специальности дуб, и на бачке дуб! Пускай Андропов расскажет, какой он специалист!

– Плохо он знает свою специальность. Все время его нужно проверять!

Это было последней каплей – Саша сорвался с места, бросился вон. В беспамятстве пролетел по коридору, открыв пост, рухнул на топчан, замер, уставившись в одну точку.

Пришло время ужина, но он впервые не кинулся за бачком. Но еще была вечерняя поверка, на которой он обязан был присутствовать. И черный ужас окутал сознание…Когда на следующий день он тенью проскользнул к обеду и занял свое рабочее место, никто не сказал ни слова, лишь глянули равнодушно. Тот, другой, что поселился в нем, беспокоил, мучил, не позволял жить в привычной отстраненной уравновешенности. Все, что ни делал, вызывало раздражение и насмешку у «другого». Хотел управлять собой и своими желаниями, но они никак не подчинялись его воле. Если ему говорили подать какой-либо предмет или еще что-то, старался скоро исполнить, но получалось все неуклюже и полуосознанно, будто на ощупь. Делал много странных, лишних движений, очумело водил головой, спотыкался.

– Шифра, ты чего такой дерганый? – злорадно усмехнулся Демилюк.

– Действительно, Шифра? – весело поддержал Корж.

По инерции хотел было ответить, но только скользнул взглядом, промолчал. Суетился под легкие смешки, мотал головой, все больше обнаруживая странность. В нем была некая сила, не имевшая видимого проявления, нечто жившее внутри него и исподволь руководившее всеми его движениями и поступками. Потому и метался, что никак не улавливал никаких внешних проявлений этой силы, лишь голоса доносились словно сквозь толщу воды.

– Шифра, – улыбаясь, донимал Корж, – чего ты молчишь, когда с тобой «годок» разговаривает?

– Не трогайте его, пускай делом занимается, – строго влез Лукин. – У меня уже нет сил на него. Если бы можно было, я бы давно тебя, Шифра, убил за бачкование. Перед ДМБ неохота о тебя руки марать, еще поскачешь и доложишь командиру.