Текст книги "Тревожная Балтика. Том 2"

Матрос справился с минутной слабостью.

– Вот и я был на корабле… да и, – улыбнулся, – сплыл… – захихикал сдавленно. Бросил громко: – Да ну его, этот… – сыпал матерными словами, – корабль! Как будто срок тянешь. Нет ничего хуже кораблей. Тут намного лучше, да? – обратился к товарищам.

– Тут летом курорт, – поддержал кто-то.

– Молоко, свинки, – продолжал Сичкарь, довольный нынешним положением. – Скоро весна: сенокос начинается… Заведу свой трактор и целый день катаюсь, – вновь беспричинно захихикал.

– Слышь, братаны, хотите посмеяться? – Сичкарь потряс военным билетом: – Знаете, какое у него отчество?

– Якэ?

– Кимович!

– Як, як? – переспросил Куценко с повисшими усами.

– Кимович! – повторил громко, хихикнул, ждал смеха товарищей. – У нас уже есть такой один, Петрович. А чего это ты, Петрович, так борзо со мной разговариваешь и вроде недоволен мной? – тут же снисходительно ответил Сичкарь, реагируя на возглас беззащитного матроса.

– Да пошел ты, знаешь, куда?.. – злобно возмутился Петрович, продолжал стоять у стены. На что все лишь разразились смехом.

– Петро-ович! Я же тебя люблю, – улыбаясь, уговаривал Сичкарь. – Ты же мой самый лучший друг… Если кто тебя здесь бьет, ты сразу мне говори, я из него отбивную сделаю.

– Да ты, Сичкарь, меня уже задрал! – злобился матрос, но отчего-то всем было смешно.

– Да ты что, Петро-ович!.. Я же не виноват, что ты меньше меня прослужил… и это твоя обязанность… Я знал дни дембеля своего «годка», потому что за это он меня драл, а теперь ты должен знать, – строго взглянул на Миркова. – Понял? В любое время дня и ночи, если спрошу – должен знать, сколько мне осталось служить. Если не знаешь, будешь получать «скворца», – улыбнулся. – За этим дело у нас не станет. Знаешь, что такое «скворец»?

– Знаю.

– Ну если на корабле служил, то знаешь… Получал часто?

– Да.

– И мне приходилось… А сейчас сам раздаю. А знаешь, ты мне нравишься. Если ты не гниль, то, может быть, и приживешься… Сейчас мы проверим тебя на «скворца», что ты за птица.

– Проверяйте.

– И ты к этому спокойно относишься? – изумился.

– Служба есть служба… – рассудил Александр, был готов на любой компромисс.

– Нет, ну правда?! – не переставал удивляться Сичкарь.

– Ну что ж поделаешь…

От всего матрос пришел в восторг: захихикал, затем заметил серьезно:

– Все-таки ты мне чем-то нравишься… Сережа, – окликнул мужиковатого матроса с крепкими руками, – иди сюда, у тебя удар послабше. Здесь без тебя не обойтись. Дай ему для начала одного «скворца», чтоб к следующему разу знал, сколько мне осталось служить.

Матрос отступил от стены и робко направился к ним. Подчиняясь стадному чувству, те, кто лежал, спохватились и, движимые любопытством, обступили Александра. Стоя в окружении шумной толпы, Сергей не решался нанести удар совершенно незнакомому взрослому старшине.

– Давай, Сережа, давай! Чего ты стоишь? – забавляясь, подбивали парни.

– Чего ты стоишь, – грозно цыкнул Сичкарь, – делай, что тебе говорят! А то сам получишь. Ты не смотри на меня, что я внутри весь гнилой и кашляю, и не имею таких кулаков, как у тебя. Если я вмочу, то мало не покажется.

– Давай, давай, Сережа, – торопили вокруг матросы.

Но тот не решался, уводил в сторону смущенные глаза.

«Все равно этого не избежать, – неспешно думал Александр, – я уже многое повидал. Лишь бы дослужить без конфликтов и осложнений». Чуть слышно прошептал:

– Бей…

Вполсилы Сережа всадил в грудь массивный кулак, при этом испытал большую неловкость. Издав возглас одобрения, окружение оживилось.

– А ну… Еще! – махами рук подзадоривал Сичкарь, топтался рядом.

И на этот раз Александр спокойно разрешил ударить себя.

– Ну как? – подло скалился Сичкарь. – Нормально?

– Нормально… – ответил спокойно. На что все загоготали.

– Га-га-га! Норма-ально… – заходился другой. – Может, еще?

– Нет, нет! – перебил Сичкарь, отталкивая соседей. – Все-таки ты мне нравишься! Мы, может, с тобою подружимся! – мерзко осклабился. – Теперь можешь идти.

Саша сразу не поверил, что на том все закончилось. Ожидая подвоха, под глумливое хихиканье медленно направился к двери.

– Ну, если что, Кимович, то заходи, чайку попьем, – провозгласил вдогонку Сичкарь.

Лишь за дверью Саша перевел дух, возликовал, словно одержал победу. – Былы? – настороженно встретил в кубрике Кеуш.

Было неловко, но признался, что два раза.

– Ну, ничего, – приободрил, испытывая вину, – больше цего нэ будэ. Иды и ложись на свое место.

Саша приготовил себе постель, аккуратно положил на табурет сложенную робу и застыл в ожидании снисходительного окрика. Занимаясь привычными приготовлениями, все уютно укладывались в постели, и только сейчас он понял, насколько служба сломала его психику. Он, как подопытная собачка Павлова, выработал в себе условный рефлекс. Решил подстраховаться – спросил у соседа по койке, можно ли ему ложиться. На что тот, удивленный странным вопросом, ответил, что, конечно, можно. Чего Александр никак не ожидал. Окунувшись в новую жизнь, не мог не ощутить значительую разницу. Обрел то, о чем в Балтийске мог только мечтать: стал хозяином поста, состоящего из трехуютных комнаток.

Получив разрешение, вошел в залитый солнечным светом большой кабинет со столами и стульями, увидел в кресле стройного офицера в расстегнутом мундире. Чеканя шаг, направился к нему, встал по стойке смирно. Тот вскинул голову.

– Товарищ капитан 2-го ранга, старшина 2-ой статьи Мирков для прохождения дальнейшей службы прибыл! – за неимением головного убора держал руки по швам.

Тот выслушал, тихо ответил:

– Командир части – Богданов.

Пригласил сесть, удивил Александра своей простотой и доброжелательностью по отношению к подчиненному. Поинтересовался, как встретили в кубрике, как настроение. На все отвечал только положительно.

– С местом службы познакомился? Ну и прекрасно. Есть желание служить?

– Есть.

Как надлежало заботливому командиру, он расспрашивал о доме, прежней службе и о впечатлениях от нового места службы.

Простая обстановка кабинета, аккуратно сложенные на столе бумаги и папки, многоканальный телефон, пейзаж на стене – все говорило о хороших манерах офицера и знании того дела, к которому был сюда призван. Это радикально не соответствовало превратному мнению, высказываемого как матросами, так и офицерами. Единственное, что нарушало внешнюю гармонию, так это полное отсутствие волос на голове, что несколько портило моложавый облик.

– Почему тебя перевели к нам? – удивил он Александра странным вопросом.

Растерявшись, неловко пояснил:

– У вас нет эспээсовца, вот меня командование и прислало…

– Хорошо, если так. Но к нам присылают за какие-либо провинности… – заметил он, озадачив Александра. – Так все-таки почему тебя к нам прислали?

Бойко пересказал легенду, обходя все острые углы и подводные рифы прожитого. Сказал, что из части на время похода его взяли на корабль, а когда потребовался эспээсовец, перевели сюда.

– А может быть, по другой причине? – испытывал его командир.

Преодолевая неловкость, заторопился:

– Да… какая там причина? Меня командование прислало к вам, потому…

– Дело в том, – не дослушав, прервал командир, – что я подметил твою растерянность и подавленность. Ты чего-то не договариваешь… С тобой ничего не случилось?

Словно обухом огрело Александра. Испытав ужас, испугался, командир словно насквозь видел его. Не чувствовал за собой вины, напротив, считал себя героем, победителем, вышедшим из кровавой битвы. Но то клеймо, которое поставили трусливые злословники, и та ложь, шлейфом тянущаяся вслед повсюду, так врезалась в расстроенную психику, что он ненароком готов был и сам поверить в собственную вину. Словно ржавый гвоздь, застрявший в голове, нездоровые воспоминания доставляли столько боли и страданий, что даже слабая попытка разворошить рану вызывала такой страх, что он всячески отвергал эти попытки. Хотел иной, чистой жизни, держался обеими руками за неожиданный подарок судьбы.

– Нет… меня командование прислало, – твердил как попугай, ерзал на стуле, терялся перед пристальным взглядом офицера.

– Ну чего ты так разволновался… – успокоил тот, покраснел. – У нас часть – наверное, ты уже знаешь – не из лучших, но матросы подобрались порядочные. Особенно в том подразделении, куда ты попал. Там у вас Кеуш, Корчевский. Они неплохие ребята, всегда помогут. В других – похуже… Ну что ж, – улыбнулся. – Ты мне понравился. Я думаю, мы сработаемся.

Спросил о классности. Александр ответил, что у него третий класс.

– Ну ничего, если зарекомендуешь себя как специалист, можешь и второй получить, и звание очередное. Приборки в моем кабинете закреплены за тобой. Договорились? – вновь подарил ему улыбку.

– Да.

В заключение командир пожелал хорошо служить и разрешил уйти.

После шести часов вечера Александр остался на посту совсем один. Был доволен тем, что может полностью располагать своим временем, комфортно отдыхая в мягком кресле.

Мирно дремавшего, его поднял неожиданный дверной звонок. На пороге увидел робкого невысокого матроса, в глазах которого застыл испуг. Взъерошенный мальчик был похож на растрепанного попугайчика, которого все бросили.

– Ш-ш-шура, – неожиданно для Саши, заикаясь, незнакомый обратился к нему по имени, рукой показушно вертел ключ на длинном кожаном шнурке, – надо сделать н-н-небольшую приб-борочку на посту, – пугливо озирался по сторонам коридора, будто собирался бежать.

То, что услышал, оскорбило Александра, он готов был резко поставить наглеца на место. Но что-то удержало.

«Ответить так, как того заслужил этот дерзкий трусливый мальчишка, значит, пойти на конфликт с ним, а значит с теми, кто стоит за его спиной, что, естественно, сыграет против меня», – думал он, сердито глядя на трепетавшего у двери человека. Догадался, кто перед ним, вспомнил о матросе подразделения, с которым еще не пришлось познакомиться. На предложение, руководствуясь подсказкой разума, согласился. Все оказалось настолько неожиданным для матроса, готового получить отпор, что, услышав такое, он от радости переменился, как будто сбросил с плеч тяжелый груз. Сияя глазами, выдохнул облегченно.

– Да там ерунда, – залепетал скороговоркой. – Две небольших комнатки. Там и мести не надо: ветошью прогонишь – и все.

Держась на расстоянии, он опасливо повел Александра вдоль большого коридора; волнуясь, косился на сдержанного незнакомца. Совершенно неожиданно небрежно подал мягкую ладонь, равнодушно пробормотал:

– Меня Валера зовут! Поддобрый, – и, испытав неловкость, смущенно улыбнулся.

Александр хотел ответить тем же, но тот, не дожидаясь, резко отвел руку назад, проговорил:

– А я тебя уже знаю.

Вошли в большую комнату с телеграфными аппаратами на столах, и рядом вторая комната со множеством высоких железных ящиков.

– Вот мое, Шура, место обитания. Я здесь и дни, и ночи провожу. Вот видишь, – на длинном столе лежали телеграфные ленты, – что у нас бывает? Н-настругают сразу из двух машин, а потом сиди и н-н-наклеивай, и поэтому твоя, Шура, задача проста. Ш-шура, кроме того, что ты делаешь приборку у командира, приходишь сюда-а… и делаешь здесь то же самое.

Все, что ни говорил матрос, Александр воспринимал спокойно, но его смирение лишь воодушевляло хозяина поста. На глазах стал раскрепощаться, крепнуть голосом. Всю службу Валера молил бога об этом дне, не верил, что придет день и час, когда не ему будут приказывать, унижая назойливыми «просьбами», а он! И этот день настал. Удивляяясь, не верил своим глазам, как легко он подмял под себя взрослого старшину.

– Но, Шура, это еще не все. Кроме того, перед обедом необходимо в кубрике делать влажную приборку. Договорились? – уставился выжидательно.

– Да, – ответил спокойно, что поразило матроса.

– Ну и молодец. Если хочешь с нами дружно жить, надо нам помогать. Ты, может, думаешь, что мне легко? Я совсем в кубрике не бываю: только спать прихожу и снова на вахту. Даже кино не смотрю, – считал нужным похвастаться: – «Годкам» эта вахта не нужна, вот я за двоих и тащу. Мне говорили, что ты в море был?

– Был.

– Ну и где лучше служить? Наверное, на корабле?

– Здесь.

– А мне кажется, что на корабле. Я бы с радостью бросил эту проклятую часть с ее нудной службой и ушел в море.

Слушая, Мирков лишь снисходительно улыбнулся. Ответил добродушно:

– Это тебе так только кажется. Там намного сложнее. Одно только бачкование чего стоит. Вы живете как в санатории: приволье, чайная есть и порядки получше, а там… одно железо, да… – он хотел сказать «гнусные морды „годков“», но промолчал, не хотел ворошить неотболевшее. – Там самая настоящая тюрьма… – позволил себе пооткровенничать, что резко изменило настрой матроса.

– А «годки» сильно драли?.. – поинтересовался настороженно.

Ответил сдержанно, что да.

– «Скворца» получал? – улыбнулся, многозначительно сверкнул глазами.

– Получал.

– Здесь тоже, Шура, не малина-калина, – констатировал матрос со вздохом. – Видишь, я уже «полторашник», а тащу за молодого. Потому что в эту (грязно выругался) часть молодых не хотят слать. Этот… Богданов задвинул часть на самое последнее место! До него был другой командир – человек как человек. С ним часть примерная была, а этот… Только что произойдет – сразу спешит заложить командованию, в Калининград!

– А мне он понравился.

– Да он же – дурак! Всем жизни не дает. Гад, засадил Кондратьева за неуставные взаимоотношения. Хороший был чувак. Он два раза ударил молодого (в чем Александр усомнился, не верил, что два удара подлежат двухгодичному тюремному наказанию), а этот ублюдок сразу побежал закладывать командиру. А тот на полную катушку классного чувака посадил. Суд прямо здесь был… А теперь тянет на зоне лямку. Теперь этого ублюдка-«кладуна» никто не любит: бегает забитый, с ним никто не разговаривает. У нас часть совсем какая-то пришлепнутая: каждый месяц обязательно что-то происходит. А он, вместо того чтобы скрывать, спешит закладывать в штаб. Вот так и живем на отшибе, никому не нужны. У нас есть один человек, который служил в Балтийске на корабле, это – Сичкарь. Он рассказывал о порядках на корабле. Ему по молодости тоже хорошо доставалось. Говорил, что ушел в самоволку и напился, и за это его к нам прислали на перевоспитание.

Для не знавшего «настоящей» службы Поддоброго рассказ Сичкаря был всего лишь простым фактом из жизни, но для Миркова… Он понял, что, оказавшись в невыносимых условиях, матрос буквально сходил с ума от ежедневных побоев, из-за круглосуточной работы и унижений ни секунды не принадлежал себе, желал бежать от безнадежности и хаоса. В знак протеста напился водки и показал себя с такой негативной стороны, что командование, не в силах сладить с ним, решило избавиться от морально разложившегося экземпляра. Не задумываясь, офицеры скоренько позаботились о его новом месте службы, тем самым легко разделались с проблемой. Для умудренного опытом Миркова это не было новостью. Здесь же, оценив обстановку, Сичкарь стал совершенно другим. Скопировав, перенес поведение корабельных «паханов» на новое место службы, тем самым быстро завоевал почет и уважение всех, не знавших «настоящей» жизни береговых сопляков. Славился тем, что был безжалостным деспотом, бесстыдным циником и рьяным сторонником «годковщины».

– Он, вообще-то, хороший чувак, – продолжал матрос, добавил хмуро: – Но сильно выстебистый. Поначалу он меня сильно драл… – это обстоятельство совершенно не огорчало бесхарактерного Поддоброго. – А сейчас мы ладим, – гордился этим обстоятельством, завидовал сильному, безудержному, жестокому характеру. – Умеет «карася» держать. У него все молодые по ниточке ходят. Это я такой добрый, что не могу молодого ударить. Ну, конечно, если выведут…

Глава вторая

Празднование Дня Советской армии и Военно-Морского флота выпадало на третий день пребывания Мирковав части, и уже с самого утра, кроме обильного завтрака с конфетами и вкусного обеда, ничто не обещало праздника. Все тот же рутинный распорядок дня, те же серые стены, мрачные удрученные лица, те же приборки, построения, команды, требующие немедленного исполнения.

Прозвучала унылая команда дежурного, продублированная скучным басом дневального, о построении на плацу, форма одежды: шинель, шапка. Одеваясь на ходу, первыми выбежал на улицу самый последий призыв, их гнал страх перед старшими, которые только собирались делать это. Изображая смущение перед выжидающим на плацу дежурным офицером и замполитом, с опозданием появлялись старшие. И уже когда истекали все сроки построения и часть изнывала в ожидании, а замполит начинал нервничать, вываливались самые привилегированные. Недозастегнув крючки, рассовав руки по карманам, шли, имитируя движение, никак не реагируя на окрики офицеров.

– Давай, давай, шевелиться надо… – подтрунивали из строя.

– Не положено… – улыбались те в ответ.

– Положено… – улыбались из строя товарищи.

– Что положено, то наложено… – донеслось монотонно.

Замполит части капитан Чуб принял доклад дежурного офицера и не выдержал, обращаясь к строю:

– Хочу спросить: когда все это закончится? Когда наконец-то у вас появится совесть? – хотелось грязно выругаться, держался из последних сил. – Вы же… военнослужащие срочной службы. Когда все это кончится?

Но к его словам никто не относился серьезно, не уважали офицера, занимающегося не своим делом. Только ухмылялись, в том утверждали свою силу.

– Только праздник себе испортили. Делаешь для вас, делаешь, стараешься, а вам бы только насрать в душу. Да что с вас возьмешь? Накормлены, одеты. Совести у вас нет. Ладно, оставим на потом. Все вы уже знаете, – продолжил монолог спокойным тоном, – что сегодня праздник – День Советской армии и Военно-Морского флота. Надо же праздник и себе, и мне испортить, – заметил сам себе. – И ваши же ребята, которые хоть чуть-чуть интересуются чем-то, и делают это для вас, дураков, приготовили небольшой концерт. И поэтому организованной колонной идем прямиком, никуда не сворачивая, в клуб!

Когда заходили в зал, перед входом в комнату, через которую можно попасть на сцену, Мирков увидел участников концерта с Червоненко, державшим в руках барабанные палочки.

– А можно и мне выступить? – не раздумывая, спросил у него с замиранием сердца.

– А ты шо, можешь шо-то? – поинтересовался тот.

Александр рассказал, чем он занимается, как выступает в самодеятльности.

– Глазовый, Олийнык? – Червоненко сверкнул глазами. – Це хорошие мужики, я их уважаю. Ну, если хочешь, то давай. Тилькы беги, переоденься в парадную форму. – Слушая игру вокально-инструментального ансамбля, зал уныло реагировал на поданные с любовью, самые популярные песни «Машины времени». Когда Александр смело вышел на сцену и начал говорить, то для большинства это стало настоящим удивлением; некоторые и вовсе видели его впервые. Нетерпеливо заерзали, готовясь принять то, с чем вышел на люди незнакомый старшина.

– Сейчас я вам расскажу юмореску Павла Глазового! – разорвал тишину зала голос Миркова. Он находился под влиянием неведомой силы, которая сподвигла его на безумный поступок. Когда, отдаваясь выступлению, говорил юморески, то слышал обвал смеха и крики одобрения. Отдав всего себя залу, давно не испытывал творческого подъема. Разорвав неведомые злые путы, впервые за долгие месяцы разговаривал с сослуживцами на равных. Впервые перед собой видел добрые сияющие глаза и веселые улыбки, слышал крики одобрения – и все это принадлежало только ему. Это он заставил их смеяться, а в ответ получил заслуженное одобрение.

Когда возвратился за кулисы, увидел довольные лица музыкантов, его хвалили, ему пожал руку Червоненко, сыпал самые лестные коплементы.

Счастливый и окрыленный после концерта, вернулся в кубрик, где его встретили радостные лица и теплые приветствия.

– Ну, Мирков… ну и молодэць… – восторгаясь, млел Кеуш. – А мы и нэ думалы, що ты у нас артыст… – Поинтересовался, много ли знает юморесок. Поделился, что да, что у него есть небольшая книжка. В это время осторожно приоткрылась дверь, и, повернув головы, все увидели кроткое лицо настороженного Петровича.

– Чего тебе надо, Петрович?! – срываясь, зло кричали хором.

– Пошел отсюда, пока не дали!

– Сколько раз тебе говорить, чтобы ты к нам не заходил!

Но тот ни на что не реагировал, смущенно оставался стоять в проеме приоткрытой двери.

– Да я не виноват, что меня к вам посылают! – отбивался настырно. – Кимовича пацаны в кубрик просят!

– Какого Кимовича? – в ответ орал матрос, сразу не понял, о ком идет речь.

– Вон, вашего, – не отступал Петрович, подбородком указал на Александра.

Все с удивлением перевели взгляд на Миркова.

– А чего это они тебя так называют? – не понимал Кеуш.

Саша объяснил, что это его отчество.

– Иды отсюда, мы наших молодых никому нэ даемо! – кричал в дверь Червоненко.

– Мое дело маленькое, – бурчал недовольный Петрович. – Я вам сказал, а там как хотите. Я свое дело сделал! По разрешению Кеуша Александр вновь направился к матросам «хозбанды», как они сами себя именовали.

Все, кто стоял, беседуя, обернулись и, озарившись лицами, с возгласами восторга «О!.. Кимович!..» двинулись к нему. Бросив Сичкаря стоять в недоумении, они со всех сторон обступили гостя, делясь с ним радостью.

Для себя Сичкарь посчитал концерт недостойным времяпрепровождением и его проигнорировал. Задавая всему тон, считал себя главным в «хозбанде», и когда вдруг обнаружил в товарищах неподдельный интерес к новому старшине, то растерялся. Увидел, что, без его влияния на то, все внимание каким-то странным образом переключилось на недостойного, по причине малого срока службы, «карася» Кимовича.

Припав к гостю, сияя добрыми глазами, от избытка чувств Куценко тряс рукой, рассыпая комплименты.

– Ну ты, Кимович, и молодэ-эць… Ну ты и дав… – причмокнул от восторга.

Матросы вели себя как дети, всем неудержимо хотелось прикоснуться, хлопнуть его по плечу. Желая выговориться, каждый тащил его в свою сторону, что никак не устроило озлобившегося Сичкаря, а тот никак не мог дать всему оценку. Двинулся к ним, раздвинув тела руками, решительно предстал перед Сашей. Изобразив лицемерную улыбку, громко поинтересовался у друзей причиной таких восторгов.

– А что такое? А что такое? Чего вы торчите? – допытывал он, снуя на месте.

– Ой! Сичкарь! – не унимался Куценко, расплылся в доброй улыбке на широком лице. – Ты такое потиряв!

– А что такое? А что такое?

– Сегодня Кимович такое выдавав! – спросил у Александра, чьи юморески. Получил ответ.

– Ага, во. Ну, Кимович, ну и посмешил!.. Дэ ты йих накопав?.. Я и нэ думав, що ты на цэ способный!

Но все это не убедило Сичкаря, остававшегося в неведении.

– В чем дело? – растерялся он от происходящего вокруг несанкционированного гульдежа.

– Да там хохмы! Вин як скаже – так вси и падають! Так вси и угорають! – громко поделился Куценко.

Вмиг в голове Сичкаря промелькнула мыслишка… озарившись, полюбопытствовал, может ли тот почитать свои юморески прямо сейчас. Александр тут же понял его мерзкий замысел, не желал стать послушной игрушкой скудоумному «годку». Решил отказать, но, тронутый настоятельными просьбами других, сдался.

– Да?! – выдохнул ликующий Сичкарь, не ждал того. – А ну-у… посмеши нас всех…

Сосредоточившись, Александр мысленно перелистал страницы своей книжечки, искал текст, который подошел бы данной аудитории с низкой культурой.

– Может, на табурет станешь? – улыбаясь, спохватился Сичкарь, тут же холодно приказал Петровичу, чтобы тот немедленно его принес. Петрович отпрянул от стенки, где стоял с тремя парнями, и, бурча, подал. Сичкарь приказал Александру встать на табурет, но услышал сдержанный отказ. – Становись, – меняясь в лице, строго нажал матрос, неповиновение которому грозило немедленной расправой, продолжил, – тебе «годок» приказывает. Но услышал прежнее «нет», отчего пришел в ярость. – Ты что, приказов «годка» не выполняешь?!

– Нет, я этого делать не буду. Я тогда совсем ничего не стану читать.

Везде, где пришлось служить Александру, подобный отказ подчиниться немедленно повлек бы за собой массу неприятностей, но сейчас дул попутный ветер, разрушились вековые устои страха перед самовлюбленными старослужащими.

Чувствуя неловкость, Сичкарь отступил, впервые пошел против своей воли. Неохотно отодвинул табурет, взмахом руки погасил шум.

– Тихо, тихо! У меня есть предложение! – огласил он громко. – Давайте лучше ляжем в койки! – захихикал утробно.

Охотно приняв это, все молниеносно заняли места, подложив руки под голову, выжидая, светились улыбками.

Дождавшись когда умолкну, начал:

 
«Ишов пьяный черэз цвынтарь,
Та згадував маму, – сорвался смех,
Та и ляпнувся у свиженьку яму.
Озырнувся вправо, вливо,
Мацанув руками.
Гвалт! Рятуйте! Витягайте з ями!» и т. д.
 

Когда закончил читать, раздался дикий взрыв хохота. Не в силах оставаться на местах, как по команде, повскакивали и, оставив позади Сичкаря, бросились наперебой просить рассказать еще что-нибудь забавное.

– Кимович, Кимович, – слезно упрашивая, теребил его за рукав маленький светловолосый старшина 2-й статьи по прозвищу Малыш, который стоял ближе всех. – Ну расскажи еще что-нибудь…

– Кимович, Кимович, расскажи ту, про зайця, – настоятельно просил его Куценко, как своего друга. Все, что продолжал видеть, никак не устраивало посуровевшего Сичкаря. Все походило на какое-то сумасшествие, которому он не мог дать оценку. Решил изменить ситуацию. Шагнув вперед, раздвинул тела руками и громко огласил всем:

– Тихо, тихо, пускай нам поржать даст! – но тутже был оттеснен крепкой рукой Куценко, стремившегося припасть к старшине. Подобного Сичкарь не мог простить. Движимый ложным порывом, вновь бросился вперед, двигая тела руками. – Братан, братан, – допытывался он у Куценко, – а ну, что там такое?!

– Да!.. – млея от избытка чувств, смеясь, тот не мог подобрать выражения, отмахнулся от товарища, – там полный конец.

Сичкарь отчужденно взглянул на Александра, но все же бросился его упрашивать:

– А ну, а ну! Давай, Кимович!

– Тихо! – вскинув руку, оборвал гам Куценко. Дружно подчинились, пялясь, молча уставились в объект. Александр гордился, что может быть полезным множеству людей, которые послушны его воле. – Она называется «Вухатый хулиган», – начал выразительно, жестами и мимикой ловко передавая настрой произведения.

 
«…Ша! Старик, по морди хочешь?
Положи, дэ взяв!»
 

– закончил он. Как подкошенные, корчась от приступа смеха, матросы разом ухватились за животы. Больше всего старался Сичкарь – задавая тон, издавал утробные звуки, обессиленно махая руками, искал опору.

– Положи дэ взяв! – изнемогая, преодолев слабость, громко повторил понравившееся место Куценко.

С новой силой вновь бросились к нему. Откликаясь на просьбу, прочел еще несколько, повергая в приступ безудержного веселья, но далее отказался, полагая, что это может длиться бесконечно.

– Нет, я больше не могу, – слыша мольбу, твердо стоял на своем.

– Ты что, Кимович, «годка» не слушаешься? – весело возмутился Сичкарь. – Или ты хочешь их до утра рассказывать?

– Нет, больше не буду.

– Ты что, Кимович? – суровея, взвился Сичкарь, готовый сделать выпад, но Куценко осадил его, выставив руки:

– Да брось ты, Сичкарь… До гарного парня пристаешь… Сичкарь воззрился на Александра в злом исступлении. Александр ощутил неуместность своего дальнейшего присутствия. Тихо оповестил, что ему пора уходить, направился к двери.

– Куда ты пошел? – зло протянул Сичкарь начальственным тенорком. – Я здесь старший, а не ты.

– Я пошел к себе в кубрик, – уточнил ровным голосом, разрывая путы страха. Уступая, Сичкарь сдался, растерянно растянул вдогонку:

– Ну, заходи, будешь нас смешить. Может, чайку с нами попьешь?

– Спасибо, – отказался вежливо.

– Що ты там йим говорыв? – вопросом встретил его Кеуш в кубрике.

– Я им немного юморесок рассказал, – поделился скромно.

– Так рэготалы, шо аж сюда було чуты, – искренне удивился старший матрос.

На что Мирков только улыбнулся.

Лежа в постели, он вновь заново переживал этот, подаривший ему столько улыбок и сил, бесконечно добрый и ласковый день. Купаясь в лучах счастья, радовался новой одержанной победе, которой ни с кем не мог поделиться.

«Пускай мне тяжело, пускай, да, это не то, чего я заслуживаю, но гораздо лучше того, что я уже пережил, – размышлял он, оправдывая свое поведение. – Немного терпения, и с приходом нового призыва я наконец-то обрету долгожданную свободу!»

Помня наказ, после шести вечера был обязан идти на приборку поста Поддоброго.

– А-а… Шура пришел. А я думал, ты уже забыл обо мне, – такими задорными словами встретил его матрос. – Ты вот, говорят, веселишься, а я, как видишь… – небрежно указал на скопище бумажных лент, – пашу. Ш-шура, а кем ты собираешься стать после службы, не артистом ли, случайно?

– Да нет.

– А я, наверное, в милицию пойду. А куда еще идти? Или телеграфистом, как здесь, специальность уже есть. Вот скоро стану коммунистом…

– Ты что, коммунистом хочешь стать?.. – в изумлении переспросил Александр, никогда бы не подумал, что малодушный болтун может считать себя достойным кандидатом, стремится в партию.

– Да, а что? – не задумавшись, подтвердил матрос, заметив удивление соседа. – Без этой корочки сейчас нельзя. Куда ни сунься – везде первым делом спрашивают о партийности. И если ты коммунист, то на тебя по-другому смотрят. А милиционер обязательно должен быть членом партии.

Имея свое виденье милиции, Саша все больше убеждался, что та больше схожа с помойной ямой, куда отчего-то стекаются одни лишь отбросы.

– Но я до этого еще не дорос, если вообще дорасту. У меня еще кандидатский стаж не истек. Вот так-то, Шура! – весело подмигнул он. – А теперь… Шура… Ведро – вот, ветошь – вот. Вперед и с песней!

На пост вошел невысокий и сутулый старший матрос с болезненно оплывшим лицом.

– А-а… занимаетесь… – разбрасывался приходившими на ум пустыми словами. – Вольно, расслабиться. Молодых учишь? Это нужное дело. Так держать.

– Ионин, а не пошел бы ты… – не задумавшись, легковесно отпарировал гостю матрос. На что тот никак не отреагировал, вел игру строгого командира.

– Товарищ матрос, как вы со старшими по званию разговариваете?

– На бую я видел всех старших матросов! Нашел, чем хвастаться! – На что тот лишь улыбался.

– Вы забываете, с кем вы, товарищ матрос, разговариваете! Перед вами аж, – важно поднял указательный палец, – сам старший матрос стоит!

– Видал я в гробу таких старших матросов! – верещал Поддобрый. – Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына – старшего матроса.

– Э… не… не скажи-и… – не соглашался старший матрос. – Сопля – это уже к чему-то обязывает. Ведь не дали тебе, дураку, а дали мне-е, значит, я заслу-уживаю. Только я вижу, что твой молодой не фурычит в приборках. Слышь, старшина, – остановил Миркова с серьезным видом, – ты хоть раз в жизни делал приборки?