Текст книги "Поднебесная (сборник)"

Часть вторая

Действующие лица

Демчик

Темников

Иванов

Агнесса

Времянка в тайге, в двухстах километрах к северо-западу от Братска, в среднем течении Ангары.

Посреди времянки печь. Пять кроватей с никелированными спинками. Стол с клеенкой. Самодельная скамейка; чурбак вместо табуретки. На столе – транзистор. Над кроватью Демчика обычно висит двустволка. Сейчас ее нет. Темников ушел на охоту. Бондаревский и Краков уехали домой на праздники.

Сегодня 31 декабря. Времянка освещается светом из меленького окна. Позже, когда стемнеет, хозяева зажгут две керосиновые лампы.

Демчик сидит за столом, отмеряет порох, набивает патроны. Иванов выдвигает ящик с продуктами из-под кровати, чего-то не находит.

Иванов (в никуда). Кто-то брал у меня вермишель.

Демчик (он белорус, это заметно по произношению). Ты ведь борщ варишь! Иванов. Борщ. Но с вермишелью.

Демчик. Возьми у меня. Я все равно до весны не съем.

Иванов. Возьми… Свою найти надо. Пять килограмм по нынешним деньгам… Куда ж она подевалась? (Становится на четвереньки, шарит рукой под кроватью, встает.) Нас тут пять человек. Двое уехали в Братск. Остаются трое. Себя я исключаю. Остаетесь ты и москвич. Тебя я тоже исключаю…

Демчик. Что-то его долго нет.

Иванов. Он с ружьем пошел? (Смотрит на стену.) С ружьем. Чего бы я ходил, за рябчиками за этими… Идти – так за сохатым. Сколько можно котлет навертеть из сохатины? А?

Демчик. Он ведь еще утром ушел.

Иванов. Вчера он тридцать две сосны окорил… Подойдет к сосне, встанет и стоит. И скобель тупой, как… Куда же вермишель делась?

Демчик. Я ведь говорю – возьми у меня.

Иванов. У тебя… Если даже я у тебя возьму, что изменится? Куда-то она должна была подеваться? Нас тут пять человек. До Червянки тридцать километров. Двое уехали на праздники. Себя я исключаю. Остаетесь ты и москвич. Тебя я тоже исключаю…

Демчик. Я не брал.

Иванов. Да я знаю, что ты не брал. Выходит, остается один…

Демчик. Еще мастер приезжал.

Иванов. Станет он вермишель из тайги тащить.

Демчик. Вот тушенку он чью-то ел. А приехал пустой.

Иванов. Тушенку? Да ты что? У меня две банки пропало!.. Что ж такое?

Едет в тайгу, а в рюкзаке буханка хлеба! Ну, сволочь!

Демчик. А может, не он.

Иванов. Он, не он… Кто бы ни был. Важно, что пропадает. Сначала вермишель, потом тушенка. Вообще, у меня есть подозрение на Семена.

Демчик. Вы ведь с ним вместе питаетесь.

Иванов. Так он вермишель не переваривает. Ты понял? Он эту вермишель забросил в кузов и сейчас сидит в общаге… Да, Вася, забыл сказать: твой дом сломали.

Демчик. Что?

Иванов. Мастер просил передать. Он уже в кабину садился и говорит: забыл сказать Васе, что его дом сломали, барахло комендант забрала и будешь пока жить в общежитии.

Демчик (в волнении). Да как это так?

Иванов. А так. Ты кто? Ты простой вздымщик. Если бы ты был какой-то блатной… Летом на месте твоего дома четырехквартирный построят.

Демчик. Да как… Мне в баню съездить надо!

Иванов. В баню… За двести километров в баню. Самим надо было строить с осени… Куда же вермишель подевалась? Ну не мог он ее взять! Не мог! Это же… такой сволочью надо быть! (Надевает ватник, шапку.) Пойду в кладовке посмотрю. Если и там нет!..

Выходит. Демчику уже не до патронов. Но как отнестись к исчезновению дома – он не знает. Поэтому сидит в недоумении, чешет затылок.

Входит Иванов.

Иванов. И там ни фига… А еще он сказал: из барахла ничего не пропадет, пусть Вася не расстраивается.

Демчик. Да как… куда я?.. В общежитие я не пойду!

Иванов. Действительно, еще и в общагу на старости лет. Я в жизни много общаг видел, но такая… Чтобы и простыни не давали… Где же эта вермишель чертова? (Лезет под кровать, ищет с последней тщательностью) Ни фига… (Встает.) А еще я представляю, как ты со своими тысячами будешь в этой общаге от бичей спасаться…

Демчик. Да где они… эти тысячи…

Пересаживается на кровать.

Иванов. А Семен говорил, что у тебя в прошлом сезоне тринадцать тонн живицы закрыто было. Это сколько? Тысяч сто?.. Сто пять!

Демчик. Я аванс брал, пятьсот рублей… Продукты купил…

Иванов. Нет, обожди. Обожди. У вас здесь когда расчет, в октябре?

Демчик. Ну да.

Иванов. Ага. В октябре. Значит у тебя в октябре было сто пять тысяч, а к первому декабря ты взял аванс пятьсот рублей. Что-то я не пойму. Куда они делись?

Демчик. А кто их знает… куда они… Я в Иркутск летал, у меня двадцать семь тысяч было…

Иванов. Зачем ты туда летал?

Демчик. А кто его знает, зачем… В Иркутске шапку купил… А вернулся – ни шапки, ни денег…

Иванов. А на книжку? Что, на книжку не мог положить?

Демчик. Да клал я на эти… книжки…

Иванов (его очень задела эта история). Ну, Вася!.. Ну!.. Была б у тебя семья!.. Разве так можно? Ты бы хоть обо мне подумал, как мне это слышать?.. Не хочется о присутствующих говорить плохо, но это знаешь, как называется?.. Ты сам понимаешь?.. Я какую-то вермишель второй час ищу, а ты по десять тысячи в неделю пропиваешь!..

Демчик. Я вот только в тайге отхожу… Летом выйдешь, ружье за плечо…

Иванов. Ружье он за плечо…

Слышится свист. Затем слышно, как снаружи оббивают о стену валенки. Входит Темников с ружьем. Бросает двух рябчиков в угол.

Темников. Ну и снега в распадке!.. По грудь.

Иванов. Что, с утра двух рябчиков стрельнул?

Темников. Нет, мужики. Я еще снегурочку встретил. Часа три за ней гонялся.

Иванов. Ты мою вермишель не брал?

Темников. Я за ней – она от меня. Часа три, говорю, догнать не мог.

Иванов. Нас тут три человека. До Червянки тридцать километров. Себя я исключаю…

Темников. Да что вы такие жестокие, мужики? Она же там замерзнет окончательно.

Иванов. Кто?

Темников. Снегурочка. Еле изловил. Зовут – Агнесса.

Иванов. Я тебя серьезно спрашиваю. Мне эти шутки в городе Новосибирске надоели, еще в школе.

Темников. А ты что, еще в школе этим промышлял? Молодец, Иванов.

Иванов. Я двоих подозреваю – тебя и Семена…

Темников. Иванов, ты абсурдист. Там женщина замерзает, понимаешь? Агнесса. Снегурочка. Хоть недоверие выскажи. Я о восторге уже и не мечтаю.

Иванов. Какая женщина? Какая? Что ты тут… Эти шутки для Москвы, знаешь… грубые.

Темников. Вот! Хоть какой-то фон… (Демчику.) Вася, ты весь застегнут? Можно вводить?

Демчик. Да ну… чего ты…

Темников. Итак, друзья, вы увидите сейчас последний шедевр Капперфилда!

Петербургская интеллектуалка в глухой сибирской тайге!.. (Распахивает дверь.) Агнесса! Прошу!

В клубах пара появляется Агнесса в тулупе и валенках.

Иванов и Демчик поражены.

Темников. Вот! Долгожданный эффект. Но с каким трудом!.. Прошу, Агнесса, здесь тепло. Там, правда, портянки за печкой, но к этому быстро привыкаешь… Ваш тулуп. Валенки пока можно оставить – по полу несет… Итак – знакомьтесь. Это – Иванов… В тайге впервые. Так что интереса для вас не представляет… Зато этот человек – как раз то, что вы хотели. Посмотрите на обожженную морозами кожу, на эти узловатые руки, на глаза, дышащие спокойной уверенностью. Это Демчик. Вася… А это – Агнесса, на днях из Петербурга… На днях?

Агнесса. На днях.

Темников. Вот. Пожалуйста. И уже здесь, у нас… (Принюхивается.) Мужики! А ведь брага готова, а?

Демчик. За два дня не выходилась.

Темников. А пшено? Я, Василий, две горсти бросил. Давай… давай, давай на экспертизу! Срочно!

Демчик. Я к этой заразе… Видеть не могу!

Темников (Иванову). Николай, ты как, поддержишь?

Иванов. Завтра день пропадет…

Темников. И послезавтра. Вся страна на первое января лежит пузом вверх, а Иванов выйдет на трудовой подвиг… Помоги.

Фляга на тридцать литров укутана ватниками, Темников с Ивановым берут ее за ручки.

Темников. А ну, взяли! (Ставят у стола.) Так. (Открывает крышку, зачерпывает брагу. Сдувает пену, делает глоток.) Что-то я… Вася, может, ты попробуешь? Только как эксперт!

Демчик. Было б лето, ушел бы в шалаш ночевать, на участок…

Темников (Агнессе). Это так называемая сибирская брага… Сейчас она прошла пищевод… так… и я совершенно убежден, что в ней тринадцать с половиной градусов. Как в лучших грузинских винах. Сто граммов пенной браги живительны для организма. А? Особенно после наших с вами приключений.

Агнесса. Нет, я не буду. Нет.

Темников. Не смею настаивать. Хотя, по случаю рождества Христова… Господь нам заповедовал: пить хлебное вино, но в меру, не напиваться. А что получилось? Как вы знаете, Русь крестилась в десятом веке, и эти византийские грамотеи нацарапали в одном из заветов: «Господь нам заповедовал: пить хлебное вино, запятая, без меры». Описку до сих пор не исправили.

Демчик (недоверчиво). Так и написали?

Темников. Так и написали, Василь. Мало того, Микола Боян положил это дело на музыку и пошли гусляры по матери-Руси с песней «Питие есть веселье Руси». Не слыхал?

Демчик. Да ну… чего ты болтаешь.

Темников. Верно. Хорош болтать, пора делом заниматься… Вася, как я понял, ты – пас?

Демчик (стонет). Не видел бы ее… (Ложится спиной к столу.)

Темников. Так. Задача. Выходит, мне предстоит выдуть эту флягу в одиночку… Но, как бы там ни было, а баночку тушенки мы просто обязаны бросить на сковороду. (Достает тушенку.) А от тушенки, Агнесса, мы, видимо, не откажемся, а?

Агнесса. Ой, у вас тушенка? Давайте, я подогрею. А хлеб есть?

Темников. И хлеб есть. Черствый, но есть. (Открывает банку, отдает Агнессе. Та ставит сковороду на плиту.) Ну… (Поднимает кружку, передергивается.) Аванти! (Пьет.) В детстве, Василь, я не пил абсолютно. (Грызет сухарь.) Моя маман хотела видеть меня дипломатом. Если я скажу, с кем я учился в средней школе, ты… Нет, ты не отреагируешь. И правильно сделаешь… Дело обстояло таким образом. Три часа ночи. Нарастает жуткое желание выпить. Сидим вдвоем за полированным столом и между нами – хрустальные рюмки. Он говорит…

Агнесса. Кто?

Темников. Никита. Никитка говорит: «А что это я вижу темное в бутылке на подоконнике?» «Олифу», – отвечаю я. Мы молча смотрим друг на друга. Я встаю, разливаю олифу…

Иванов. Ну-у…

Темников…. в хрустальные рюмки. Мы пьем. И молча смотрим друг на друга. Затем наливаю снова… Полный караул. Мы пьем. И я вижу, как лицо Никитки начинает симметрично ползти по линии носа вверх-вниз, вот так. (Ладонями перекашивает лицо.) «Ты чего?» – говорит Никитка. «А ты?» – отвечаю я. И нас начинает ломать…

Агнесса ставит сковороду на стол.

Агнесса. Что вы за ужасы рассказываете, Слава. Лучше поешьте.

Иванов. Он разве Слава?

Агнесса. Разве? А разве нет?

Иванов. Утром он был Владимир.

Агнесса. Правда?

Темников. Я вам сейчас объясню, Агнесса. Только сначала выпью. (Зачерпывает кружкой брагу.) Но с одним условием – если вы пригубите. Идет?

Агнесса. Чуть-чуть.

Темников наливает ей в стакан.

Темников. Вы замечательная женщина, Агнесса. За вас.

Выпивают.

Темников. Ешьте. Что там государство в эту тушенку кладет, не знаю, но получается, что с мороза, да со сковороды!.. Вы ешьте.

Едят со сковороды.

Темников. Маман меня, конечно, баловала. Но вот что характерно, Василь. Балуя меня, она не могла представить, что балованный ребенок превращается в конце концов в громадного кабана, который привык обжираться. Да и как она могла это представить, если у нее опыта не было? Правда, хорошей заменой опыта служит хорошая порция мозгов…

Иванов. У тебя что, отца не было?

Темников. Папы у меня были приходящие, один другого лучше. Она их меняла по моему желанию. Архитекторы, функционеры, профессора. А мне хотелось слесаря. Не вру, клянусь. Чтобы он точил железо, чтобы у него руки были такие… твердые. (Смотрит на свои руки.) Недостижимый идеал.

Иванов. Что у вас, две машины, что ли?

Темников. Да, у нас «Форд» и «БМВ». У моего последнего отца, латифундиста, и у меня… А ты что не пьешь? На сахар сбрасывался. Смотри.

Иванов. Время не хочу терять.

Темников. Да ты, по-моему, немец. Хотя и с русской фамилией Иванов. До мая пять месяцев, а он, видите ли, время боится упустить.

Иванов. У меня все рассчитано.

Темников. Да, ты немец. Но ничего. Немцы – люди порядочные.

Демчик. Чего ты говоришь! (Садится на кровать.) Ты знаешь, что такое немцы?

Темников. Знаю, Вася.

Демчик (заикаясь). Два годика бы-ыло… В Гомельской области Калинковичи… Я… (Не находит слов, машет рукой.)

Темников (подает ему кружку). Прими, Василь. Не трави душу. Вижу ведь, что у тебя все горит.

Демчик (машинально берет кружку). Немцы… Два годика, на мороз… Дите заплакало и его за это в снег… и мамке говорит: «Хальт!»

Темников. Кто спас?

Демчик. Соседка… (Демчик как будто сам удивлен своим воспоминанием.)

Пришла за чем-то, а я в снегу… в рубашке… босой…

Темников (пауза). Правда жизни. Без эффектов. Выпей, Вася. Чего теперь вспоминать?

Демчик (с отвращением смотрит на кружку, вздыхает). Да… А ты говоришь – немцы. (После небольшой внутренней борьбы выпивает.) Были немцы, потом американцы. А сейчас вообще весь мир против нас. Чего они так русских не любят?

Темников. Давай, закуси.

Демчик. Да я не люблю… если я выпью, я не закусываю…

Лезет под кровать, достает банку тушенки, ставит ее на стол.

Темников. Это нас и губит… А американцам, Василь, мы до лампочки. Вообще все люди друг другу до такой степени безразличны… Давай, Николас! Что ты в самом деле?

Зачерпывает кружку браги. Иванов, подумав, присаживается к столу, пьет. Аккуратно выдыхает, нюхает рукав.

Иванов. А по поводу немцев Бондаревский, Константин Палыч (Агнессе) это у нас один вздымщик, сейчас он домой поехал, так вот он так рассказывал. Он там с сорок второго года батрачил у какого-то немецкого фермера. Вот. И ему было в сорок четвертом пятнадцать лет. И этот фермер уже понял, что им скоро будут головы отвинчивать, и всех своих батраков за общий стол начал сажать. А Палыч, значит, правой рукой ложку держит, а левой – ляжку у хозяйской дочки! Вот так.

Пауза.

Темников. Ты что-то не так понял, Иванов.

Иванов. Все я понял.

Темников. Ну, ладно… Главное, что все мы, наконец, одной компанией сидим за праздничным столом. Давайте я вам лучше в лицах изображу совершенно невероятную историю…

Иванов. Я только не понял одного…

Темников. Все, Иванов! Ты рассказал историю, теперь рассказываю я. Распустим, так сказать, хвосты и перья. Слушайте. Василь! Это интересно… Так вот… с некоторых пор я начал ощущать тщету жизненных усилий. Так, знаете, все есть, бываю регулярно у френчей, у алеров, вокруг Европы вожу замечательных своих земляков, но становится мне все гнусней… Тихо, мужики! Сейчас будет веселее. В Сирии есть такой городишко, Латакия. Дыра редкая. Такая же, как Поти, например, или Пирей, или Венспилс, Сетубал. Дыра. Кормили нас в портовом ресторане. Воздух был такой желтый, горячий, похожий на сливочное масло. И мухи в этом воздухе были такие жирные, отвратительные… Сядет эта муха на руку и после нее пятно остается. А группа была, мужики, обычная. И была там Николаева, ткачиха. Хорошая баба, толстая, ну – русская баба, мужики, всю жизнь экономила, а потом все деньги в круиз ухнула. И сидит она напротив, и жрать ей неохота, а она пихает в себя. Мне на нее смотреть жутко. Ну, вот как если бы какого-то самурая, откусывающего себе язык, посадили за мой стол. Короче, был я уже на грани. Доела Николаева суп, подошел официант, начал тарелки собирать. А Николаева вдруг говорит: «Переведите ему, Владимир Игоревич, что мне и второе сюда же. Чего зря посуду пачкать?» И не отдает ему тарелку. Я перевел. Официант, наверное, никогда в жизни так не удивлялся. И такую он скорчил рожу, и с таким презрением посмотрел на Николаеву… да… Тоска… Я после этого… Ну, что скажешь? Что там, Вася, говорить про химлесхоз. Что тут жить-то, как? Там ведь, мужички, недалеко от Латакии есть гора, называется Голгофа, и это так давно было, а вот Васю Демчика до сих пор на снег немцы выкидывают… А что это я рассказал-то такое веселое? Нет, есть веселая история, есть! Есть! Работаю в Братске, в винном отделе. Одет в синий халат, на шее косынка узелком, бичую со страшной силой третий месяц, не просыхаю. Приходит машина с ящиками. Начинаю выгружать и вдруг слышу – что такое? Ридна итальяньска мова! А там, на высоком крылечке, бетонном, стоят трое обалденных алеров, а их держит грязнейший в мире бич. Десять баксов требует. И тут, естественно, подхожу я, на чистейшем русском языке отправляю бича в нужное место и уже на итальянском, с блестящим тосканским произношением говорю, обращаясь, естественно, к телке в голубом: «Биенвенуто ин нострэ сите ла Братск!», что означает: «Рад приветствовать вас в гостеприимном городе Братске!» А потом добавляю: «А теперь – прошу меня извинить, синьоры. У меня срочное дело». И, не обращая на них больше никакого внимания, иду к машине и, кряхтя, волоку ящик водки вниз по лестнице. А теперь представьте, что они должны думать в этот момент?

Иванов. Ну и что? Опозорил нашу страну.

Темников. Я?

Иванов. А кто же.

Темников. Какой-то изгиб мысли, мне совершенно непонятный. Так как я ее опозорил?

Иванов. А так. Если выгружаешь ящики, то выгружай. И не выдрючивайся. Темников. Все равно непонятно. А то, что я избавил дорогих гостей от попрошайки, Иванов? Ты нелогичен.

Иванов. Не будут шляться, где не положено.

Темников. Это их право, Иванов. Они за это деньги платили, валютой. Иванов. Я на месте правительства ни одного бы не пустил. Сволочи. Они нас за людей не считают.

Темников. А вот здесь, Иванов, ты сам себя высек.

Демчик. Да ну… чего вы?

Включает транзистор, попадая на «Рио-Риту». Какое-то время все слушают, затем Демчик жадно выпивает.

Темников (Агнессе). Может, нашей лошадке хлеба вынести?

Агнесса. Вынеси.

Темников. А ты на нее не хочешь посмотреть?

Агнесса. Я лучше посижу.

Темников. А… Ну да. Посиди.

Надевает ватник, шапку. Берет буханку хлеба. Выходит.

Пауза.

Агнесса (Иванову). А… что вы не поняли?

Иванов. Вы что, специально к нему приехали?

Агнесса. К кому?

Иванов. Ну – к москвичу?

Агнесса. Вы имеете в виду – как?.. Сюда?..

Иванов. Что ты из себя строишь-то, не пойму? Что ты, на снегу сегодня ночевать будешь? С ним же будешь спать!

Агнесса. А вас это ранит?

Иванов. Снегурочка… Знаю, какие у вас там в Москве, Ленинграде снегурочки… Как это, поговорка: – постель это еще не повод для знакомства.

Агнесса. А вы, Василий, тоже так думаете?

Демчик. Да ну… чего вы… Коля, чего ты? Брось…

Иванов. Они же хохочут над нами, Вася! Мы же с тобой два Васи, ты понял? Ты-то старый пень, тебе все равно, а мне как, а?.. Она его Славой назвала, ты понял? «Слава» и на «вы». Они же договорились! Повеселиться они договорились за наш счет! Я вот одного только не пойму – где он ее встретил.

Агнесса. А я вам могу сказать.

Иванов. Ну, давай.

Агнесса. Он меня в Червянке встретил.

Иванов. А как он туда попал?

Агнесса. Не знаю.

Иванов. До Червянки тридцать километров. И дороги здесь нет.

Агнесса. Почему же. Дорога есть.

Иванов. Вася, скажи.

Демчик. Да нет, чего там… Зимник есть… Попутки ходят от Джидживы…

Иванов. Так до Джидживы тоже дойти надо!

Агнесса. Подлый вы, Коля, человек.

Иванов. Аг-нес-са!.. Они, Вася, считают, что если они в Москве, в Ленинграде живут, так их вся страна должна кормить и вылизывать! И ими тут восхищаться! И истории их выслушивать! И в ладошки хлопать! Да я бы вас выселил оттуда…

Агнесса. А вы сами где живете?

Иванов. Что-о?.. В Новосибирске, где еще!

Агнесса. А я вот в Червянке живу, Коля. По распределению туда попала.

Иванов. Вот и хорошо! Полезно.

Входит Темников.

Темников. У-у!.. Ну и мороз.

Раздевается.

Темников. Ну, что? (Садится к столу, Агнессе). Впервые в жизни лошадь кормил. Как ребенка… Ну, что? Мужики? Пошли дальше?

Зачерпывает брагу.

Агнесса. Как же тебя все-таки называть?

Темников. А как хочешь.

Агнесса. Вы что меня, насиловать будете?

Пауза.

Темников. Я как будто… поводов не давал.

Агнесса. А имя?

Темников. Знаешь что?..

Агнесса. Что?

Темников. Вова меня зовут. Вова! Но для женщин я всю жизнь Владислав.

Такой у меня бзик. Ясно?

Агнесса. Мне? Ясно.

Темников (внимательно смотрит на нее). Что это я у тебя глаза-то сразу не разглядел. Ты что окончила?

Агнесса. Я?.. Герцена.

Темников. Тебе что, жить негде?

Агнесса. Мне?.. Почему. Я в Червянке живу.

Темников. А родители?

Агнесса. Ну вот. Тридцать километров хохотали, а теперь выяснять начали… Брось, Владислав. Или Вова. Или Коля.

Пауза.

Темников. Где же мне такое место найти… и таких людей, чтобы меня червь перестал есть.

Иванов. Работать надо. Руками. Как все работают.

Темников. Да брось ты, Иванов. Работать… Тебе-то зачем деньги? Такие, как ты…

Иванов (с яростью). Мне зачем?! Мне зачем, да? У меня трое детей, понял? Трое! (Достает фотографию, снова прячет. Руки у него трясутся.) Ты же, сука, за всю свою жизнь ни одного человека не накормил! Ты же… таких… стрелять, как бешеных собак!

Темников. Дуэль.

Иванов. Всю жизнь не работает, а у него все есть! А я всю жизнь работаю – и у меня ничего! Три девчонки, три девочки… друг за дружкой донашивают!.. А этот – бичует! И там у него «Форд» ржавеет! Скучно ему… вокруг Европы плавать!.. Убил бы! Убил!

Темников. Ну, так убей. Ты же трус, Иванов. Даю тебе шанс.

Встает, подходит к своей тумбочке, достает тетрадь, отрывает два клочка бумаги, на одном делает метку, сворачивает их в трубочки.

Темников. Сейчас будем тянуть жребий. Тот, кто вытащит с меткой, стреляет первым. На двадцать шагов. Жаканом.

Агнесса. Вы что?.. Да что вы… ребята, ну что вы!..

Темников. Ну? (Подмигивает.) Агнесса! Ай-я-яй… Это ведь новогодний подарок. Вам. К тому же у вас на Мойке с чувством юмора всегда было в порядке.

Агнесса. Что?.. (В затруднении, пожимает плечами.) Ну, как хотите… Что ж…

Темников (Иванову). Давай шапку.

Иванов молча подает шапку. Темников бросает туда бумажки, встряхивает.

Темников. Тащи. (Иванов вынимает бумажку. Разворачивает.)

Иванов (хрипло). Метка.

Темников. Везет тебе, Иванов.

Демчик (вдруг начинает петь):

 
Ой, там за горою
Ясный месяц светит.
А за той другою
Василь сено косит.
Василь сено косит.
Марина приходит.
Марина приходит,
Дытину приносит.
Василю, Василю,
На ж твою дытину,
А як ты не возьмешь,
На покосе кину.
Марина, Марина,
Яка ж ты дурная:
Дытина ж малая,
Ничого не знае.
Василь сено косит,
Дытину колыше:
Через тебя, враже,
Вся худоба ляже.
Марина, Марина,
На тебе пятеро овец,
Не кажи, Марина,
Кто его отец.
Марина, Марина,
На тебе коня вороного,
Скажи на кого другого…
 

Пока Демчик поет, Темников и бледный Иванов собираются на дуэль. Иванов стоит столбом, иногда коротко и злобно усмехается. Все, что они делают: надевая ватники, шапки, снимая ружье со стены, доставая патроны из тумбочки Демчика, они делают медленно, как бы перейдя под действием песни в другое состояние.

Затем они выходят.

Агнесса. Как вы думаете, Василий, это все… так?

Демчик. Темно уж стало… может – темно, так… ничего… А может, и нет…

Агнесса (начиная дрожать). Я вам тогда что-нибудь расскажу, ладно?.. Жила одна девочка… в общежитии. Веселая, добрая… У нее сестра была, в девятом классе, в другом городе… Мать с отцом… Девочка училась в институте, плясала, пела, и думала, что еще немного и она вскочит в такую жизнь… ослепительную… телевизионную… Чуть-чуть еще… Но в один месяц умирают ее мать и отец… И приезжает к ней сестра, девятиклассница… И смотрит на нее и ждет, что сейчас ей объяснят, как жить дальше, сейчас ей старшая сестра все объяснит… А старшая сестра… У нее ни денег нет, ничего… ни ума… Она хотела свою младшую сестру куда-нибудь устроить… А куда? Никто ее не берет на работу, на учебу… Никуда ее не берут… И старшая сестра бегает, умоляет каких-то людей, может, не туда бегала, неважно… Но я к чему… Потом был такой день, когда младшая сестра вынуждена была уехать из города… Потому что из институтского общежития ее выгнали, жить негде… И она уезжала… А старшая сестра все суетилась, суетилась, сумку в вагоне то наверх, то под полку засунет… И боялась в глаза посмотреть младшей сестре… И когда поезд тронулся, и она видит – младшая сестра ничего не понимает, куда она едет, зачем… а глаза у нее такие… преданные! А старшая сестра вдруг думает: «Ну и слава Богу!»… И ее за это Бог наказал.

Пауза.

Демчик. А все мы такие.

Выстрел.

Агнесса. Это я виновата!.. Это меня… меня наказывают!..

Открывается дверь, на пороге бледный Иванов. Он шевелит губами, но не может произнести ни слова, немая сцена.

Демчик. Чего?.. Чего ты, Иванов?!..

Иванов (без сил опускается на колени, его передергивает от позывов к рвоте). Я… мимо… Я целил мимо… Там темно… а он…

Демчик. Да ты чего?.. А?..

Иванов. А он… снова… «трус! трус!»..

Демчик. Ну?!..

Иванов. А он… упал?.. И – лежит…

Иванов начинает рыдать грубым голосом.

Агнесса закрывает лицо руками.

Демчик выходит. Его нет некоторое время.

Входит.

Демчик. Готов.

Все смотрят в черный проем двери. Там – никого.