Текст книги "Поднебесная (сборник)"

Комната пожилых.

Михаил Аркадьевич (входит). Это она крупу насыпала?

Леокадия Матвеевна. Крупу? Крупу насыпала?

Михаил Аркадьевич. А если бы я упал? Ух ты… Давай-ка бумагу. Сейчас я это изложу. Это я смогу изложить.

Леокадия Матвеевна. Какая крупа?

Михаил Аркадьевич. Какая крупа, какая крупа… Обычный рис.

Леокадия Матвеевна. Ох ты, господи… Я же кашу варю…

Михаил Аркадьевич. Ты? Леокадия! Веник и совок, живо! Эх, Леокадия, как же ты так… Спокойно.

Комната молодых.

Юрик (роется в магнитофонных кассетах). Где же она была…

Рита. Что ты ищешь?

Юрик. Да старую пленку… именно ее… Помнишь? (Поет.) «One o'clok, two o'clok, three o'clok – rok!»

Рита подхватывает.

Юрик. А, вот она. Достань-ка бутылочку вина. Мы им сейчас устроим Луизиану.

Рита достает вино.

Юрик переносит колонки к стене соседей.

Юрик (поднимает рюмку). Прозит!

Чокаются, выпивают. Страстно целуются.

Юрик торжественно замирает над магнитофоном и нажимает на клавишу.

Вопль магнитофона. Пара танцует рок-н-ролл, все более впадая в экстаз.

Комната пожилых.

Леокадия Матвеевна подскакивает на стуле.

Михаил Аркадьевич снимает очки и строго смотрит на стену. Затем достает из тумбочки беруши.

Михаил Аркадьевич (кричит). Мальчишка! На, воткни в уши!

Втыкают.

Михаил Аркадьевич (кричит). Ну как, хорошо?

Леокадия Матвеевна. Что? Не слышу!

Михаил Аркадьевич вытаскивает у нее из уха вату и кричит:

Михаил Аркадьевич. Хорошо, спрашиваю? Тихо?

Леокадия Матвеевна. Да… Тихо…

Михаил Аркадьевич. Леокадия! Мы как в ночном бомбардировщике!

Леокадия Матвеевна. Долго они будут?

Михаил Аркадьевич. Ты читай! Это помогает!

Читают.

Михаил Аркадьевич. Леокадия! Я придумал!

Леокадия Матвеевна. Что?

Михаил Аркадьевич. Завтра мы идем в зоомагазин!

Комната молодых

На следующий день. Пожилых нет дома.

Юрик достает дрель.

Рита. Что ты хочешь делать?

Юрик (начинает сверлить стену). Я не хочу, чтобы в следующий раз ты разбила себе голову.

Рита. Объясни, я ничего не понимаю.

Юрик (продолжая сверлить). Я замерил толщину стены. Затем в этой стене я сверлю дыру определенного диаметра на уровне диванной спинки. Здесь у них стоит диван. Затем я установлю в отверстие микрофон, дыру звукоизолирую и мы будем иметь самую свежую информацию.

Рита. Ты гений.

Юрик. Безнравственный человек запустил бы в эту дыру клопов. Кстати, надо запастись карбофосом. Я не уверен в том, что наши соседи высокоморальны.

Рита. Юрик, ты можешь смеяться, но в эти два дня я испытываю необыкновенное счастье!

Юрик (сверлит). Я тоже.

Рита. Я так тебя люблю, каждый твой сантиметр.

Целует его в шею.

Юрик. Милая, сейчас не время. Они могут вернуться каждую минуту. Посмотри лучше из окна за тротуаром.

Рита отходит к окну.

Рита. Ты только не обижайся, но я тебя считала немного… скучным.

Юрик. А я считал тебя занудой.

Рита. Ты самый хороший!

Юрик. Рита, я сейчас брошу эту чертову дрель и прыгну к тебе!

Рита. Я больше не буду. (Пауза.) Я хочу от тебя ребенка.

Юрик бросает сверлить.

Рита. Потом, потом! Я не буду больше. Сверли.

Юрик сверлит.

Рита. Я уже не чувствую к ним вражды.

Юрик. Тогда я прекращаю.

Рита. Нет, ты сверли. Они же этого не знают.

Юрик сверлит.

Комната пожилых

Михаил Аркадьевич и Леокадия Матвеевна стоят у двери и слушают. Рита громко поет, проходя через прихожую на кухню. Пожилые переглядываются и одинаково улыбаются. Визг из кухни. Рита вскакивает на табуретку. Юрик бежит на кухню.

Михаил Аркадьевич. Женщины не любят мышей.

Леокадия Матвеевна. Я их терпеть не могу.

Михаил Аркадьевич. Ты тоже женщина.

На кухне

К ножке стола привязана мышь. Юрик с отвращением ходит вокруг.

Юрик. Ты и теперь не чувствуешь вражды?

Рита. Убери ее скорее! Куда-нибудь!

Юрик пытается отвязать нитку, мышь бегает, он отдергивает руки.

Юрик. Принеси ножницы.

Пробегая мимо двери соседей, бьет в нее ногой. Они отшатываются.

Юрик (кричит). Старые идиоты!

Возвращается на кухню с ножницами, отрезает нитку, на весу выносит мышь из квартиры.

Комната молодых

Юрик возвращается в комнату, куда уже пришла Рита.

Рита. Ты… убил ее?

Юрик. Опустил в мусоропровод.

Рита. Она разобьется!

Юрик. Нет, она побежала по выступу.

Пауза. Рита плачет.

Юрик (гладит ее по голове). Рита, ну? Не плачь.

Рита (сквозь слезы). Почему они так ненавидят нас?

Юрик. Я им скажу и они больше не будут… Рита, не плачь… Не надо…

Рита (в истерике). Как будто бы мы убили их детей!

Юрик бежит на кухню, приносит стакан воды. Рита пьет.

Комната пожилых

Михаил Аркадьевич. Второй раз побежал. (Пауза.) Может, что случилось?

Леокадия Матвеевна (прислушиваясь). Плачет.

Михаил Аркадьевич. А что было бы, если бы я детонатор поставил? (Пауза.) Ты что молчишь?

Леокадия Матвеевна. Слушаю.

Михаил Аркадьевич. Не слышала женского воя? (Пауза.) Никогда я не слышал такого воя, как в сорок первом году в Калининской области, когда я работал в военкомате. Бабы выли так, что лошади шарахались. (Пауза.) А мужики в основном шли ядреные, лет под сорок. (Пауза.) И все пьяные. (Пауза.) Из-за какой-то мышки…

Леокадия Матвеевна. Старый дурак.

Михаил Аркадьевич. Но-но, ты… Леокадия…

Леокадия Матвеевна. Я пойду туда.

Выходит в прихожую, стучится в двери соседей.

Юрик (кричит). Ну, что еще?

Леокадия Матвеевна (открывая двери). Риточка, ты нас извини…

Рита снова заходится в истерике.

Юрик. Да вы люди или нет? Выйдите!

Леокадия Матвеевна. Я скорую вызову, а?

Юрик. Не надо. Выйдите!

Леокадия Матвеевна уходит к себе, молча садится на диван.

Михаил Аркадьевич (уныло). Никогда не попадал в такую кашу.

Леокадия Матвеевна медленно сползает по спинке дивана.

Михаил Аркадьевич. Леокадия! что с тобой? Лика, Лика!

Суетится. Совсем старый, руки трясутся. Брызжет на нее водой, дает нюхать нашатырь, засовывает в рот валидол.

Михаил Аркадьевич (плачет). Лика, куда ты уходишь?.. Лика, постой!.. Лика!

Повторение пройденного

Черные зимние окна. Школьный класс.

За одной из парт, нахохлившись, сидит Ломако. Что-то пишет. Поднимает голову, шепчет. Снова пишет.

Входит Лидия Андреевна. Учителя зовут ее Лидочкой. Так же и школьники. За глаза, разумеется. Лидочка – очень милая женщина, очень цветущая, но одновременно и строгая, стесняющаяся в себе чрезмерного женского начала. Впрочем, строгость не всегда ей удается.

Ломако вскакивает.

Лидочка кладет черную кожаную сумку на стол. В сумке она носит тетрадки, косметику.

Лидочка. Садись.

Ломако садится.

Лидочка. Догадываешься, почему я тебя оставила?

Ломако. Догадываюсь.

Лидочка. И почему же?..

Ломако. Из-за Маяковского.

Лидочка. Все верно. Что скажешь в оправдание?

Ломако. Не знаю…

Лидочка. Не знаешь… Маяковский – выдающийся поэт. Запомни.

Ломако. И из-за этого я должен его любить?

Лидочка. Никто тебя не заставляет любить Маяковского. Но понимать, что он выдающийся поэт, и уважать его стихи ты должен. А скучно тебе или нет – это ты держи при себе. И не говори об этом на уроке. Все понял?

Ломако. Нет.

Лидочка. Что ты не понял?

Ломако. По-моему, это вообще не поэзия.

Лидочка. Я ведь тебе, кажется, объяснила. Или непонятно? Или ты нарочно издеваешься надо мной?

Ломако. Нет.

Лидочка. Что – нет?

Ломако. Я не могу над вами издеваться.

Лидочка. А над Маяковским можешь?

Ломако. Могу.

Лидочка. Ты понимаешь, что ты мизерный… совершенно ничтожный рядом с ним? Как ты можешь о нем судить?

Ломако. Вам кажется, что я ничтожный?..

Лидочка. По сравнению с ним.

Ломако. Значит, для вас основное – знаменит человек или неизвестен?

Лидочка. В данном случае – основное!

Ломако. А если бы на моем месте сидел Маяковский, вы бы к нему по-другому относились?

Лидочка. Ломако, у тебя с головой все в порядке?

Ломако. Не знаю. Нет.

Лидочка. Ты болен?

Ломако. Наверно.

Лидочка. Если болен, вызови врача. Но на моих уроках не смей говорить плохо о поэтах или писателях из учебной программы!

Ломако. Я думал, что…

Лидочка. Не думай! Все решено без тебя! Вот окончишь школу – тогда думай и говори, что угодно!

Ломако. И вам будет все равно?

Лидочка. Абсолютно.

Ломако. Я так и знал.

Пауза.

Лидочка. И еще одно. Больше не смей провожать меня после школы! Мне это неприятно!

Ломако (краснеет). Я вас не провожаю…

Лидочка. Я несколько раз видела тебя у своего дома. Это неприлично! Если ты так уж любишь поэзию, ты должен понимать, что меня это ставит в двусмысленное положение!

Ломако. Я не знал…

Лидочка. Вот знай теперь!

Встает.

Ломако. Мне и смотреть на вас нельзя?

Лидочка. Нельзя! Лучше бы ты перешел в другую школу.

Ломако. А если я стану знаменит, хотя бы как… Евтушенко, можно мне будет на вас смотреть?

Лидочка. Нет!

Ломако. А если как Блок?

Лидочка садится.

Лидочка. Ломако, я тебе запрещаю говорить на эти темы!

Ломако. А если я перейду в другую школу, вы ведь не сможете мне запретить вас провожать.

Лидочка. Смогу, Ломако!

Ломако. Я вас никогда в жизни не забуду.

Лидочка (вне себя). А мне на это – наплевать!

Ломако. «Вы в гневе прекрасней сто крат…»

Подвигает ей листок. Она делает движение, чтобы отбросить его, но читает. Краснеет. Рвет листок на мелкие клочки.

Ломако. Это второй сонет.

Лидочка. Ломако, ты безнравственный и наглый подросток! В твоем возрасте, если кого-то любят, то ее боготворят, боятся взглянуть на нее!

Ломако. Это у каждого по-своему…

Лидочка. Нет! Бывает только так! И у Данте! И у Петрарки! И у Блока!

Ломако. А у Есенина…

Лидочка. И у Есенина! И у всех, кроме тебя!

Ломако. А у меня – так. Потому что у меня нет шансов.

Лидочка. На что это у тебя нет шансов?!

Ломако. На вас.

Лидочка. Ты… ты… замухрышка!

Ломако. Я знаю. Я к себе отношусь еще хуже, чем вы. Когда я думаю о нас с вами, то представляю себя, конечно. другим… Мне только и остается – представлять.

Лидочка. Может быть, ты еще что-то представляешь?!

Ломако (краснеет). Нет, что вы! Мы… просто гуляем, разговариваем. Я вас… спасаю… Я, конечно, понимаю, что ответного чувства не может быть, но вы мною… гордитесь… и… благодарны.

Лидочка. Ломако! Зачем ты мне это говоришь?!

Ломако. Я бы, конечно, никогда не посмел… И представить не мог, что хоть когда-то что-то скажу, а тут такая… ситуация сложилась…

Лидочка. Нет никакой ситуации! И не может быть!

Ломако. Да нет же. Ситуация-то как раз есть…

Лидочка. Какая еще ситуация?

Ломако. Видимо, то, что вы сами начали этот разговор…

Лидочка. Я?!

Ломако. Это как из окна прыгнуть. Не поймешь, то ли ты сам упал, то ли тебя что-то толкнуло.

Лидочка. Вот теперь слушай, Ломако. Слушай меня внимательно. Ты перейдешь в другую школу. Это первое. Второе – чтобы я тебя больше никогда и нигде не видела!

Гаснет свет.

Лидочка. Это еще что?

Ломако. Свет погас.

Пауза.

Ломако. Вы, не волнуйтесь так, Лидия Андреевна. Конечно, у меня все это пройдет. К тому же никто не знает… Неужели то, что я вас люблю, так вам неприятно?

Лидочка. Неприятно.

Ломако. Но почему? Я ведь ничего не могу с собой поделать. Честное слово.

Лидочка. Не надо об этом говорить! Не надо!

Ломако. Хорошо.

Пауза.

Лидочка. А теперь – иди домой.

Ломако. Во всей школе нет света.

Лидочка. Ну, хорошо. Посидим.

Пауза. Ломако встает.

Лидочка (испуганно). Сиди!

Ломако. Я хотел проверить в коридоре.

Лидочка. Я боюсь темноты! Сиди.

Ломако садится.

Ломако. Я тоже боялся темноты. А потом прошло.

Пауза.

Лидочка. Ты о чем-нибудь говори! Говори!

Ломако. Когда вы в прошлом году вошли в класс…

Лидочка. Не об этом! Об этом нельзя!

Ломако. А я больше ни о чем не могу.

Пауза.

Лидочка. Ну, ладно. Только без вольностей, слышишь? Платонически.

Ломако (с воодушевлением). Вы вошли и робко посмотрели на нас…

Лидочка. Я? Робко?

Ломако. Но этого никто не заметил, кроме меня! Вы жутко волновались. К тому же вы старались одеваться скромнее, чтобы было не очень заметно… ну, чтобы было видно только, что вы учитель и все, а в этом случае получается как раз наоборот…

Лидочка (задавленным голосом). Не может быть!..

Ломако. Правда. И на этом контрасте, вернее – диссонансе, я и погорел.

Лидочка. Все. Молчи.

Пауза.

Лидочка. Что же это за безобразие? Разве можно школу оставлять без света?

Ломако. И вы всегда так стремитесь жить. И никогда не играете.

Пауза.

Лидочка. Ну-ну?

Ломако. Если бы вы были не так красивы, то казались бы просто дурой. А тут появляется вдруг глубочайший смысл…

Лидочка. Ты что это позволяешь?

Ломако. То, что вы серьезно пытаетесь жить – это так необычно! Сейчас ведь все понимают, что жить вообще невозможно. А вы бесстрашно и мудро живете, мечтаете, чтобы мы полюбили даже Маяковского…

Лидочка. Ты издеваешься?

Ломако. Нет, честное слово, Лидия Андреевна! Вы всех стараетесь помирить, и даже не понимаете, какие вы полюса стягиваете. Вам только одной и могло прийти в голову это стягивать.

Лидочка. Не поняла?

Ломако. Чехова, допустим, и Маяковского.

Лидочка. Ну и что?

Ломако. Ничего. Это может сделать только младенец. Или Бог.

Вспыхивает свет.

Лидочка. Наконец-то… По-моему, Ломако, ты меня оскорбил.

Ломако. Я даже в мыслях говорю вам Вы с большой буквы.

Лидочка. Врешь.

Ломако. Но я стараюсь!

Пауза.

Лидочка. Тебе кажется, что я плохой педагог?

Ломако. Вы бесподобный педагог…

Снова гаснет свет.

…потому что вы ничему не можете научить. Вы из меня за год сделали другого человека.

Пауза.

Лидочка. Ты можешь сказать мне честно, если я спрошу?

Ломако. Конечно.

Лидочка. Надо мной… смеются?

Пауза.

Лидочка (дрогнувшим голосом). Ну? Что ты молчишь?

Ломако. Я вспоминаю, может, действительно кто-то смеялся?

Лидочка смеется.

Ломако (задыхаясь). Когда вы идете и у вас все в полном порядке и вы слегка улыбаетесь оттого что ваша кожа у глаз нежна и белки ослепительны как мне хочется умереть тут же от радости за вас… честное слово…

Пауза.

Лидочка (испуганно). Выйди сейчас же!

Ломако встает.

Лидочка. Сиди!

Ломако садится. Пауза.

Лидочка. Володя? Ты слышишь? Нельзя так! Нехорошо! Ты во мне забываешь человека!

Ломако (тихо). Я вспоминаю, Лидия Андреевна. Мне кажется, что в вас всю жизнь видели другую, только женщину… (Пауза.) Да, я тоже скотина, Лидия Андреевна! Простите, пожалуйста! Простите!..

Плачет.

Лидочка. Ну?.. Не надо, Володя!.. Все! Не надо! (Пауза.) Да, жизнь иногда очень гадка, омерзительна! Но надо же видеть и… хорошее… Хотя… все больше красивых людей становятся торговцами своей красоты… А тех, кто не хочет… Это такое искушение! И жизнь уходит! И думаешь иногда – поскорей бы, поскорей постареть! чтобы не говорили вслед, не касались! Чтобы не видели в тебе только… мясо!

Вспыхивает свет. Лидочка сидит одна. Она бледна, щурится, жалкая. Совсем одна. Пропадает класс, парты, окна, остается только Лидочка, сидящая с опущенными плечами.

Лидочка. Володя! Ломако! Володя!.. Почему здесь все так глупо? Почему нет света? Почему здесь такие умные дети и такие тупые начальники? Почему одни люди старше других и из-за этого другие готовы умереть? Почему? Почему? Почему?..

Ты представь

Суворов

Суворова

Шатохин

Гриша

Комната в коммунальной квартире. «Уютно», – как сказал Гриша. Цветной телевизор на тумбе. Книжные шкафы (два), корешки книг по-хорошему потерты. Детский манеж.

Три часа дня.

Суворов сидит, читает. Суворова также читает. Их разделяет стол.

Телефонный звонок.

Суворов. Если меня, то я буду вечером, после восьми.

Суворова выходит в коридор, берет трубку. Слышен ее разговор.

ГОЛОС Суворовой. Да… Кто?.. Вспоминаю… Его? Его нет… нет… Будет вечером, после восьми… Ну, я… Но как же… То есть… мне нетрудно, конечно… (раздраженно). Как хотите.

Входит в комнату.

Суворов. Кто?

Суворова. Поразительное хамство.

Суворов. Что?

Суворова. Твой друг.

Суворов. Кто?

Суворова. Шатохин.

Суворов. Какой Шатохин?

Суворова. Твой друг.

Суворов. А-а. Шатохин. Что ему нужно?

Суворова. Выпить.

Суворов. Выпить?

Суворова. Им негде выпить и они идут к нам.

Суворов. У нам?

Суворова. К тебе.

Суворов. Ко мне?

Суворова. Вернее, ко мне. Я же сказала, что тебя нет. Значит, ко мне.

Суворов. Ну, это уж… действительно.

Суворова. У меня в голове не укладывается! (Встает, ходит по комнате.) Это ведь надо не уважать никого: меня, тебя! Да, тебя! Если бы они уважали тебя, они бы не приходили с бутылкой к твоей жене!

Суворов. Послала бы его подальше.

Суворова. Я, женщина, буду кого-то посылать. Какого-то хама, которого я один-единственный раз в жизни видела!

Суворов. Действительно, черт знает что такое!

Суворова. Вот и разговаривай с ним сам.

Суворов. А ты куда?

Суворова. Вот именно – куда. Куда мне деваться? В своей комнате достанет рука хама.

Суворов. Теперь что говорить. Надо было отказаться.

Суворова. Я была ошеломлена! «Мы тут купили две бутылки сухого, вы ничего не имеете против…» Против! Это же надо? Нет, я всегда за! Приходите, ради бога, если негде выпить, то почему бы не у нас? У нас уютно, можно покурить, поорать, подраться, если хотите…

Суворов. Что теперь говорить. Теперь доставай закуску.

Суворова. Закуску! А в холодильнике ничего, кроме огурцов маринованных и плавленного сырка!..

Суворов. Неудобно, гости все-таки.

Суворова. Хамы!

Суворов. Ну… Хоть бутерброды, что ли…

Звонок.

Суворов идет открывать. Суворова идет следом.

ГОЛОС Суворова. Здорово!

ГОЛОС Шатохина. А по телефону тебя нет.

ГОЛОС Суворова. Так это для кого…

ГОЛОС Шатохина. Это Гриша.

ГОЛОС Суворова. Дмитрий. А это Лена, моя жена.

ГОЛОС Гриши. Очень приятно.

ГОЛОС Суворовой. Проходите, пожалуйста. Да нет, не снимайте! Завтра мыть будем.

Гриша (входя). А вы моете паркет?

Суворова (входя следом). Да, моем.

Гриша. А я не мою. (Входят Шатохин и Суворов.) У меня посреди комнаты стоит двигатель от «Запорожца». А у вас уютно.

Шатохин. Да, ты смотри, тоже цветной. (Суворову.) Ну-ка, включи на минутку. Хочу сравнить.

Суворов включает телевизор.

Шатохин. Ничего… не сносился пока… Выключай.

Суворова (доставая рюмки). А вот закусить нечем, извините. Одни огурцы.

Шатохин. Нет, огурцы я не буду. Мне вечером в театр идти. У нас шоколадка есть.

Гриша достает из карманов куртки две бутылки «Ркацители».

Шатохин. Вино куда-то пропало. В Австралию пошли – было, а вернулись – пропало.

Суворова. В какую «Австралию»?

Суворов. Он у нас моряк. На чем ты плавал, не помню?

Шатохин. На «Космонавте Беляеве». Только – ходил! (Поднимает указательный палец.)

Суворов. А. Ну как они там?

Шатохин (разливает вино). Ничего. Жиреют. (Поднимает рюмку.) За хозяйку дома.

Пьют.

Гриша. Да. От этого не повеселеешь.

Шатохин. Веселиться надо в ресторане. А здесь мы в гостях. Вы извините нас, Лена, что мы так, без приглашения.

Суворова. Да что вы! Вы нас извините, что ни закуски, ни…

Гриша. Тс, закуска! Разве газировку закусывают?

Суворов. Если этой газировки выпить достаточное количество…

Шатохин. Не знаю, как ты, а у меня от нее изжога.

Суворов. Зачем же брал?

Шатохин. А откуда я знаю? Идем мимо, а ноги сами привели. Это знаешь анекдот про внутренний голос…

Гриша. Это старый анекдот.

Шатохин. Пока в Австралию ходил, он уже устарел, да?

Гриша (Суворовой). А вы почему не выпили? Не вкусно?

Суворов. А. Да нет, что вы. (Выпивает.)

Гриша. Давайте сыграем в карты.

Суворов. В карты?

Шатохин. А что? Это идея неплохая. У нас есть еще время. Мы же в баню собрались.

Суворов. В баню?

Шатохин. Ну да. Ты знаешь, кем этот работает? Ну-ка, сам скажи!

Гриша. Я работаю банщиком.

Шатохин смеется.

Шатохин. А в какой бане – в мужской или в женской? Извините, Лена. Мужской разговор. А вы, между прочим, зря улыбаетесь, друзья. Этот человек в день зарабатывает больше, чем вы вдвоем за месяц. И больше, чем я за неделю. А на Западе он жил бы, как последний рикша. В этом коварство нашей системы – никто не хочет быть слугой. Так будем играть в карты или нет?

Суворова молча достает карты, кладет их на стол, сама садится в уголок с книгой.

Гриша (разливая вино). А вы зря так далеко сели. Пока будете ходить к столу и обратно, весь хмель пройдет.

Шатохин. А ты что, не джентльмен?

Гриша. С чужими женами я пас. Пусть лучше за ними муж ухаживает.

Шатохин. Значит, ты не джентльмен.

Гриша. Меня однажды из-за чужой жены в окно выкинули. Даю тост: за нас, в которых нет тоски!

Пьют. Шатохин берет рюмку, относит Суворовой.

Молча стоит рядом. Она, передернувшись, выпивает.

Шатохин возвращается.

Шатохин. Во что играем?

Гриша. Конечно, в секу.

Шатохин (Суворову). Ты играешь в секу?

Суворов. Напомни.

Шатохин. Раздается по три карты и если одной масти или три туза или шестерка крестовая…

Суворов. Ясно. Правда, давно не играл.

Шатохин (тасуя карты). Игра простая, как мычание.

Гриша. В банке треха. (Вынимает из кармана куртки скомканный рубль, бросает на стол.) Раскинь, кому сдавать.

Шатохин раскидывает. Выпадает Суворову.

Шатохин (передавая ему колоду, Грише). Мы с ним вместе в общаге жили, в студенческой. Ему еще тогда везло со страшной силой. На ленинградке женился.

Гриша. А ты?

Шатохин. И я.

Гриша. А я нет. Мне не надо было. Я как посмотрю на чужих жен, мне этого достаточно.

Сдвигает протянутую колоду. Суворов сдает карты. Шатохин медленно открывает карту за картой. Суворов внешне равнодушно, чуть ли не с зевотой, смотрит карты, оставляет в руках. Гриша смотрит мельком, тут же бросает на стол.

Гриша. Зато я в своей комнате где угодно сяду и когда угодно горит свет.

Шатохин. Прошелся. (Кладет рубль.)

Гриша. С одиннадцатью очками? Я тоже.

Суворов. И я.

Шатохин. Во! Уже пять рублей. Это ж надо, так везет человеку со студенческой скамьи. И я за компанию еще пройдусь.

Гриша. И чего это с одиннадцатью очками? Я треху брошу, чтобы не лез. Суворов (смотрит свои карты, как бы колеблется). Ага. Пройтись, что ли? Ладно, пройдусь.

Держа карты в руках, подходит к книжному шкафу, достает кошелек с семейными деньгами. Жена страшными глазами следит за ним. Суворов садится, кладет в банк три рубля.

Шатохин. Зарыл. (Бросает карты.)

Гриша. Я так и знал. Красненькую послал. (Вытаскивает из кармана скомканную бумажку, бросает на стол.)

Суворов, побледнев, еще раз смотрит карты, молча кладет со своей стороны десять рублей.

Шатохин (Суворову). Брось ты! Он же тебя деньгами задавит.

Гриша. Как пришли, так и уйдут. Полста.

Вынимает из кармана комок денег, отбирает пятьдесят рублей.

Суворов (достает из кошелька все деньги). Вот. Всеми.

Шатохин. Прошел, что ли?

Суворов. Да.

Суворова. Дима!

Гриша. Сколько там?

Суворов (считает). Сто двадцать.

Суворова (встает). Это… да что это… да как вы смеете… в моем доме!

Шатохин. Вот это заруба! Вот пруха, так пруха! Да вы не волнуйтесь, Лена, у него там три туза!

Гриша. Тогда и я всеми. (Считает свои деньги.)

Шатохин. Я же говорил, он деньгами задавит! Не могу я такие вещи уважать!

Гриша. Здесь шестьсот десять.

Подвигает деньги в банк.

Шатохин (кричит). Прошел?!

Гриша. Конечно, прошел.

Шатохин (Суворову). Надо открываться, Суворов!

Суворов. Чем? (С ненавистью смотрит на Гришу.)

Суворова (хватает со стола семейные деньги). Пошутили и хватит!

Шатохин. Это мужское дело, Лена! Мужское!

Суворов. Положи на место!

Суворова. А кто ребенка кормить будет? (Но деньги в банк возвращает.)

Шатохин. Карточный долг – святое дело, Лена. Открывайся, Суворов!

Суворов. Чем?!

Шатохин. Вот… телевизором!

Суворов. Так мы за него только первый взнос, шестьдесят рублей отдали!

Шатохин. Ну и что? Выплатишь!.. Ну и заруба! И в баню не пойду, всю ночь играть будем!

Суворова. Я вам поиграю! Дима?!

Суворов. Да отстань ты!.. Ты же ничего не понимаешь! Дура!

Суворова. Дима?!

Суворов (Грише). Телевизор за семьсот двадцать! Открываюсь!

Гриша. Это что, «Радуга»?

Суворов. «Радуга».

Гриша. У меня уже есть телевизор.

Шатохин. У тебя же черно-белый.

Гриша. А я его не смотрю.

Шатохин. А этот будешь смотреть. Я тоже думал, что не буду, а купил – и смотрю.

Гриша. Я даже радио не слушаю.

Шатохин. Что ты за человек? Я тебя не узнаю. Берешь телевизор или нет?

Суворов (тихим голосом). Его надо сначала выиграть.

Гриша. Ладно. Согласен. За шестьсот.

Суворов. Да ему же всего две недели!

Шатохин. А тебе не все равно? Он ведь согласен! Ну, заруба! Я потрясен!

Гриша. Шестьсот десять.

Суворов (с ненавистью). Пусть будет шестьсот десять. Не зря вас так народ ненавидит.

Гриша. Чего, чего?

Суворов. Я открываюсь.

Гриша (Шатохину). Чего он сказал?

Шатохин. Открывается он! Ты что, оглох?

Гриша. А перед этим?

Шатохин. Вот это игра, я понимаю!.. Гриша, я тебя перестаю уважать!

Гриша (Суворову). Ну, давай, открывайся.

Суворов. Тридцать одно.

Гриша. А здесь больше.

Пауза. Суворова истерически смеется.

Гриша (Шатохину). Своей колодой сам сдавал. А мне сдал по ошибке больше, чем себе. И я же еще гад оказался. Нормально ты меня привел в гости. Берем телевизор.

Шатохин. С телевизорами я еще из гостей не возвращался! Ну, заруба! Будет что рассказать команде!

Выносят телевизор.

Шатохин (высунувшись в двери). Ты мне позвони, Суворов! Еще отыграешься! (Исчезает).

Суворовы начинают двигаться.

Суворов (неуверенно). Что это было?

Суворова. Как ты меня назвал?

Суворов. Может, нам приснилось.

Суворова. Я из своей зарплаты два года буду выплачивать за этот… за этот телевизор! Мы же его для дочери купили! Для мультиков!

Суворов (неуверенно). Ну а ты… ты представь, что его и не было… Что он взорвался, а по счастливой случайности никто не пострадал… и мебель не сгорела…

Суворова. Ты знаешь, я не могу представить, что мы дальше будем жить вместе!

Суворов. А если бы я ослеп?

Суворова. Что?

Суворов. Из-за какого-то телевизора…

Суворова (пауза). Так ведь целый год по пятьдесят семь рублей…

Суворов. Ну и что? А ты представь, что у нас и не было этих пятидесяти семи.

Суворова. Он и деньги забрал. Сто двадцать рублей. На питание.

Суворов. И их не было. И никто не приходил. Давай лучше читать. Когда читаешь, кажется все нормально, да еще и умнеешь при этом.

Суворова. Ты еще шутишь!

Суворов. И не думаю. Хорошо, что есть книги. Что захотел – то и читаешь… Давай читать!

Суворова (всхлипывает, тихо). Давай…

Сидят, разделенные столом. Постепенно лица их разглаживаются от забот. Они читают.