Текст книги "Дневник. 1893–1909"

1895

Январь

Обычного поздравительного при дворе выхода не было, и за отсутствием словесных сплетен общественному любопытству пришлось удовольствоваться чтением «Правительственного вестника»¹, возвестившего, что военный министр Ванновский и член Государственного совета Грот получили андреевские ленты, а председатель Комитета министров Бунге и члены Совета Каханов и Перетц – ленты владимирские.

Особенное внимание публики обратил на себя рескрипт[416]416
  1 января в «Правительственном вестнике» обычно публиковалась информация о назначениях и наградах.


[Закрыть]<sup>[417]417
  1 января 1895 г. в «Правительственном вестнике» был опубликован высочайший рескрипт на имя председателя Комитета министров, в котором сообщалось о награждении Н.Х. Бунге орденом святого равноапостольного князя Владимира I степени. В частности, в рескрипте говорилось о том, что с момента назначения на пост председателя Комитета министров Бунге не переставал «оказывать важные государственные услуги»; подчеркивались его «строгая правдивость» и «умение сообщать суждениям правильное, вызываемое существом дела, направление»; этими же достоинствами отличались «многосложные занятия» Бунге по особым поручениям и научные труды (Правительственный вестник. 1895. 1 января).


[Закрыть]</sup>, обращенный к Бунге, написанный в крайне лестных выражениях. Накануне нового года Бунге долго сидел у меня и мы рассуждали о натянутости и искусственности финансового положения, не имеющего под собой твердой экономической подкладки. Он сказал мне, что Государь не спрашивал его о том, кого назначить преемником Кривошеину.

В этот несносный суетливый день нового года я по заведенному порядку с раннего утра объезжаю швейцарские всех дворцов, расписываясь в великокняжеских списках посетителей.

2 января. Понедельник. Завтракаю у великого князя Владимира Александровича. Разговариваем о том, что Ванновскому, кроме ленты, подарено 200 тысяч рублей. Я наперекор высказываемым другими мнениям утверждаю, что такой подарок совершенно естественен, что прежде жаловались поместья и души, а теперь могут жаловаться рубли.

Заехавший ко мне Лобанов уверяет, что назначение Хилкова министром путей сообщения можно считать делом оконченным. Хилков получил будто бы сегодня записку от вдовствующей императрицы со словами «bon espoir[418]418
  «Шансы велики» (фр.).


[Закрыть]». Совершенно сокровенно для всех у юного Государя пользуется особым доверием князь Ухтомский, сопровождавший его во время путешествия и предназначаемый к Государю в личные секретари.

3 января. Вторник. В 10 часов приходит ко мне Витте, повторяя свою просьбу относительно способствования назначению министром путей сообщения Иващенкова. При этом рассказывает, что Государь почти совсем решился назначить министром путей сообщения Кази, но что он, Витте, успел переубедить Государя. При этом передает разговор свой с Государем приблизительно так. Витте: «Мы не в американской республике. У нас невозможно назначать людей, вовсе не проходивших государственную службу». Заметив, что Государь с изумлением на него смотрит, Витте: «Ваше Величество, быть может, полагаете, что я в этом отношении представляю исключение, но я кончил курс в университете, где и читал лекции математики, потом я служил на Одесской железной дороге, затем на Юго-Западной железной дороге. Никто не мог сказать, что я не знаю железнодорожного дела, когда августейший Ваш родитель назначил меня директором железнодорожного департамента. Из директоров департамента я назначен министром путей сообщения, а затем и министром финансов – так что я прошел административную карьеру; тогда как Кази – отставной лейтенант, нигде не окончивший курса. Это человек весьма даровитый, но не способный к продолжительному, усидчивому, последовательному труду. Притом человек, склонный к интриге и в случае назначения на министерский пост готовый начать войну с Морским министерством, где он был дважды уволен от мест, раз – от обязанностей помощника управителя Черноморским обществом пароходства и торговли, а другой раз – от управления Балтийским заводом. Если Вы признаете правильными его мысли о задачах нашего флота, то назначайте его прямо управляющим Морским министерством. Наконец, что скажут о подобном назначении члены Государственного совета?» Государь: «А мне что до них за дело?»

Витте: «Да ведь, Государь, это союзники Вашего отца и деда. Вы не можете не дорожить их мнением».

Чтобы скинуть с себя всякую тень подозрения в пособничестве Кази, Витте прямо от Государя поехал к управляющему Морским министерством Чихачеву и передал ему дословно свой разговор.

Приезжает ко мне Сольский. Тщетно стараюсь убедить его в нелепости предположения делать правительственные закупки хлеба для поднятия цен.

Сольский, совершенно разлагающийся физически и нравственно человек, наслаждается полученной им андреевской лентой и вообще созданным ему обстоятельствами положением, которое утилизирует не для пользы общественной, а для удовлетворения своего самолюбия.

После Сольского – Кази. Под предлогом благодарить за уступленное Техническому обществу в стенах Рисовального училища помещение Кази произносит предо мной длинную речь, обличая теперешнее Морское министерство в фальшивости взглядов, непонимании наших морских интересов. По мнению Кази, ни Балтийский, ни Черноморский флоты ни к чему иному, как к защите берегов служить не должны, не имея возможности свободно выходить в море. Россия должна сосредоточить весь свой флот на мурманском берегу, что на расстоянии 800 верст морского побережья океан не замерзает и откуда в случае войны можно в течение трех дней достигнуть берегов Англии, покуда ее флоты будут рассеяны в отдаленных морях. Мысли эти две развивает с большим талантом, горячностью, остроумием, но и человеку, столь мало, как мне, знакомому с подобными вопросами ясно, что на подобные теории можно бы премного возразить.

4 января. Среда. Вечером уезжаю с князем Лихтенштейном, Юсуповым, Балашевым в Рапти на волчью охоту. Возвращаемся в четверг вечером.

6 января. Пятница. Приезжает ко мне Лихтенштейн, весьма встревоженный полученным им из Вены известием о том, что Лобанов переводится послом в Берлин[419]419
  Это известие было далеко не безосновательным: в 20-х числах декабря 1894 г. Николай II и министр иностранных дел Н.К. Гире обменялись посланиями по поводу кандидатуры посла в Берлин (личная встреча по этому вопросу не могла состояться, т. к. министр был серьезно болен и не поднимался с постели вплоть до кончины 14 января 1895 г.). Гире в своих письмах и записках (от 22, 27 и 31 декабря) настаивал на назначении на этот пост А. Б. Лобанова-Ростовского. В самом начале января Николай II согласился с министром: «В эти последние дни я много думал и часто говорил с моей матерью о выборе преемника графу Шувалову на ответственный и трудный пост нашего представителя при германском дворе. Теперь я окончательно решаюсь назначить на это место князя Лобанова-Ростовского, потому что и Ваше мнение о нем для меня весьма ценно!» (ГА РФ. Ф. 568. Оп. 1. Д. 39. Л. 79–79 об.). Несмотря на то, что Лобанов не получил еще официальных документов о новом назначении, в первых числах января известие о его предстоящем должностном перемещении стало распространяться. Так, В. Н. Ламздорф 6 января записал в дневнике: «Назначение князя Лобанова подписано и стало фактом». На следующий день Ламздорф упомянул в дневнике о том, что князь Франц фон Лихтенштейн высказал товарищу министра иностранных дел Н. П. Шишкину «свое неприятное изумление тем фактом, что его даже не предупредили об отставке Лобанова» (См.: Ламздорф. С. 112, 113).


[Закрыть]. Лобанов весьма недоволен этим как по отношению к своему[420]420
  Имеется в виду венское правительство.


[Закрыть] правительству, с коим поступают так бесцеремонно, ослабляя те хорошие отношения, кои между нами установились в последнее время, так и по отношению к нему, Лобанову, лично.

Он первый по положению своему в Австрии человек, a pendant[421]421
  Тем временем (фр.).


[Закрыть] к нему угрожают посылкой Нелидова с невероятной супругой[422]422
  Речь идет о рассматривавшейся тогда возможности назначения А. И. Нелидова послом в Австрию на место А. Б. Лобанова. Узнав об этом, Ф. Лихтенштейн в упомянутом выше разговоре с Шишкиным высказал мнение, что «если к графу Кальноки назначат Нелидова, тот упадет в обморок; совершенно невозможно, чтобы госпожа Нелидова, „после того как она спала со всеми своими лакеями“, оказалась принятой при австрийском дворе». Гире, по мнению Ламздорфа, был «не слишком удивлен отношением к Нелидову». Он «ожидал примерно того же, только выраженного в более вежливой форме». Лобанов-Ростовский также был против этой кандидатуры (еще из Вены он направил в Петербург телеграмму, в которой со ссылкой на просьбу Г. Кальноки предложил П. А. Капниста). Между тем император имел о Нелидове другое мнение. По сообщению Ламздорфа, в первых числах января Н. К. Гире получил письмо от Николая II с просьбой «высказать с полной откровенностью свое мнение по поводу кандидатуры господина Нелидова (посла в Константинополе) на пост посла в Вене». Гире счел нужным ответить, что Нелидов «в самом деле очень хорошо подходит для занятия посла в Вене, поскольку хорошо знает балканские страны» но, по его мнению, «желательно и благоразумно» было бы «предварительно прощупать отношение австро-венгерского двора к такому назначению» (Ламздорф. С. 113, 114, 117, 112). В итоге 9 апреля 1895 г. на этот пост был назначен П.А. Капнист.


[Закрыть].

Как оказывается из собранных мной путем разговоров с различными людьми сведений, такое назначение (a la turca[423]423
  По-турецки (фр.).


[Закрыть]) есть плод соединившихся в одно интриг. Прежде всего, Гире желает устранить всякого могущего сделаться министром иностранных дел. Несмотря на то, что Гире лежит недвижим и даже при свидании, не продолжающемся долее 5 минут и случающемся раз в месяц, шепчет слова на ухо своему сыну, громко повторяющему слова эти собеседнику отца; несмотря на то, что он не видит более Государя, Гире упорствует в обладании министерской постели и очень рад, что Лобанову дается новое назначение, могущее отвлечь его от Петербурга. По всей вероятности, он внушил эту мысль вдовствующей императрице, которая ухватилась за нее с удовольствием, видя в этом средство отказать императору Вильгельму в назначении кандидатов, имена коих им были заявлены. Эта узкая женщина видит тут лишь средство сделать неприятность немцу, не думая об общем ходе дел.

14 января. Суббота. В 7 час вечера умер Гире. Человек он был незлой, но крайне во всех отношениях посредственный, податливый, низкопоклонный, трусливый и благодаря этим качествам достигший высокого положения. И покровитель его, дядя его жены князь Горчаков, и императоры Александр II и Александр III тяготились самостоятельными личностями.

По слову Грибоедова, они любили бессловесных, которые, благодаря такому вкусу, достигали степеней известных[424]424
  Здесь идет отсылка к словам Чацкого «А, впрочем, он дойдет до степеней известных,// Ведь нынче любят бессловесных» из комедии «Горе от ума» А. С. Грибоедова (действие 1, явление 7).


[Закрыть]. Глядя на Гирса, я невольно вспоминал слова остроумного Француза Дудана, который в одном из своих писем говорит, что, по его мнению, нельзя допустить, чтоб заяц, травимый борзыми собаками, мог во время травли предаваться глубоким размышлениям. Самая внешняя фигура Гирса напоминала зайца в этом положении. Вся заслуга его заключается в том, что не натравлял и не подзадоривал покойного Государя, что легко мог сделать негодяй. В дипломатии его успехи, обеспечившие России сравнительно продолжительный период мира, имели исключительно основанием то, что русский император, владычествуя над 120 миллионами людей, 3 миллионами штыков и 3 миллиардами золота, а также и то, что Гире, не умевший ни предвидеть, ни направлять события, почитал наилучшим преклоняться пред всяким событием. Конечно, такая политика должна была окончиться крупным несчастием, но в течение тринадцати лет, пред затрудненными домашними делами, государствами западной Европы можно было со дня на день отделываться такой в некотором роде нигилистической программой.

Говорят, что Гире пред смертью написал Государю письмо, заверяя, что единственно возможный ему преемник – князь Лобанов.

15 января. Воскресение. При дворе в самых скромных размерах празднуется рождение германского императора.

Приглашавшиеся в этот день к завтраку супруги Воронцовы; Рихтер, Черевин оставлены без приглашения. С высочайшими особами завтракает один Вердер, который настаивает на том, что взятие из Берлина только что назначенного туда Лобанова немыслимо и было бы обидно для германского императора.

Вследствие или не вследствие такого заявления начинаются разговоры о вероятности назначения министром иностранных дел нашего посла в Лондоне Сталя.

16 января. Понедельник. После обычного понедельничного завтрака у великого князя Владимира Александровича едем вместе в Совет. Я доказываю ему необходимость назначения Лобанова, человека по долголетней опытности и прямоте характера могущего быть полезным молодому Государю, нуждающемуся в советнике, как это доказывают события последних двух недель. Блестящая сторона полученного нынешним Государем наследства заключалась в удовлетворительности наших отношений к иностранным державам. В последние дни произошло следующее.

Австрийский император был уколот тем, что, не предварив его ни единым словом, послали Лобанову приказание перебираться в Берлин. Германский император обиделся сначала назначением Муравьева, потом отказом в назначении предложенных им кандидатов: Рихтера, Сакена, Палена; наконец, тем, что у него отнимают Лобанова. В Париже теперь президент министерства Рибо, заявивший довольно прозрачно в палате, что наш доселе там посол Моренгейм взял взятку в Панаме; и вот, как мы улучшили наши дипломатические отношения к трем главным нашим союзникам. Не следует ли подумать о выборе представителей к этим трем союзникам, а в особенности о назначении министра иностранных дел, который бы предупредил на будущее время повторение подобных неловкостей? Великий князь говорит мне, что накануне в воскресенье вечером он имел случай спросить Государя, кого он намерен назначить министром. Государь отвечал, что, конечно, ближайший кандидат на это место Лобанов, но что затруднение в том, что он только что назначен послом в Берлин. Великий князь настаивал на Лобанове, обращая внимание Государя на то, что министром иностранных дел в России должен быть по возможности человек с русским именем, что притом Министерство иностранных дел за последнее время до того распущено и в беспорядке, что необходим человек, который имел бы достаточно энергии, не говоря об опытности, чтобы привести людей и дела в желательный порядок. С этим согласился и Государь.

18 января. Среда. Вынос тела Гирса из квартиры министра иностранных дел. При выходе германский посол Вердер подходит ко мне и спрашивает меня, что я думаю о назначении Лобанова в Берлин. Я отвечаю, что имею много об этом сказать и если он, Вердер, хочет, то приеду к нему с этой целью, когда он захочет. Уговариваемся свидеться в тот же день в 6 часов.

Приехав к нему, говорю ему о назначении Лобанова то, что уже записал в этом дневнике, а, окончив оценку этого события, продолжаю так: «Но дело не в том, как Лобанов был назначен в Берлин, дело в том, что Вы напрасно препятствуете назначению его здесь в министры иностранных дел». Вердер делает изумленное лицо. Я: «Ведь я знаю Ваш разговор за завтраком в воскресенье у Государя». Вердер: «Государь мне говорил о качествах и достоинствах Лобанова и о том, что с удовольствием слышит, как это назначение приятно императору Вильгельму». Я: «Не будем вдаваться в подробности. Допустим, что я заблуждаюсь, но допустите на одну минуту, что нашему Государю желательно бы было назначить Лобанова министром иностранных дел; что, например, назначение это улыбалось бы ему не только вследствие личных качеств Лобанова, но и потому, что он носит громкое русское имя, потому что он имеет за собой продолжительную административную опытность и привел бы в порядок распущенное и расшатанное министерство. Что Вы скажете, если к осуществлению такого предположения единственным препятствием является опасение сделать что-либо неприятное императору Вильгельму?

Вы сами желаете, чтобы наши Государи продолжали хранить дружественные отношения. Не было ли в этих видах совершенно уместно со стороны императора Вильгельма высказать свою готовность на то, чтобы император Николай в выборе своего министра иностранных дел не стеснялся тем, что Лобанов числится послом в Берлине. Наконец, позвольте мне прибавить еще одно соображение: от Лобанова я не имею никаких известий о впечатлении, этим новым назначением произведенном, но взойдите в положение человека, который в его годы находится в необходимости переезжать на новое место, обзаводиться и домашней обстановкой, и знакомыми, и связями всякого рода; да, к тому еще вступать в наследство такого преемника, как Шувалов, которого при отъезде император Вильгельм со свитой провожал на станции железной дороги».

Вердер призадумался и после краткого молчания сказал: «Да, Вы совершенно правы; я совершенно разделяю Ваш образ мыслей».

Я: «В таком случае пишите сообразно с этим императору Вильгельму».

22 января. Воскресенье. Лобанов представляется в 1 час императору, а затем и вдовствующей императрице. Принят обоими весьма любезно, о его посольстве в Берлин ни слова.

Обедаем у Юсуповых. Дворец громадный, драгоценных вещей много, но есть также и дряни порядочно, которую следовало бы устранить.

23 января. Понедельник. Обычный завтрак у Владимира Александровича. За завтраком Мария Павловна жалуется на то, что в Царском Селе вблизи от Александровского дворца начинается сооружение больших казарм для охраны[425]425
  В связи с тем, что Николай II стал проводить в Царском Селе длительное время, возникла необходимость размещения там на постоянной основе его личной охраны. В парке Александровского дворца были выстроены деревянные казармы барачного типа. 28 сентября 1895 г. в присутствии Николая II и великого князя Владимира Александровича совершилось освящение построек. В начале XX в. казармы были перестроены и стали частью так называемого Феодоровского городка.


[Закрыть], а также пред самым дворцом железнодорожной станции[426]426
  В 1895 г. для приема императорских поездов в Царском Селе была построена станция «Царский павильон», от которой до резиденции Николая II (Александровский дворец) было всего около километра. Здесь находились собственно сам вокзал и платформа, а также две казармы железнодорожного батальона со вспомогательными службами. На рубеже XIX–XX вв. из Петербурга в Царское село была проложена специальная Императорская ветка Царскосельской железной дороги. Движение по этой линии открылось в 1902 г. По ней в Царское Село прибывали члены императорской фамилии и представители иностранных держав.


[Закрыть]; что таким образом прогулки в этих частях парка много потеряют своей прелести.

В 2 ½ часа еду в Аничков дворец в вице-мундире и ленте к молодому императору, чтобы узнать его предположения об Историческом обществе. Меня вводят в комнату дежурного флигель-адъютанта (в этот день – великого князя Георгия Михайловича) и, заставив прождать 20 минут, проводят в комнату весьма тесных размеров, где юный повелитель, стоя у окна, имеет со мной приблизительно следующий разговор. Я: «Я позволил себе просить у Вашего Величества приема, чтобы узнать Вашу волю относительно председательствования в Историческом обществе». Государь: «Я буду сам председательствовать». Я (отвешивая поклон): «Позвольте благодарить Ваше Величество». Молчание. Он смотрит мне в глаза, я делаю то же самое и не начинаю никакого разговора, не желая подать ему повода думать, что я под предлогом Исторического общества хочу иметь с ним какой-нибудь разговор. Государь: «У нас в прошлом году не было собрания. Можно будет сделать собрание».

Я: «Мне кажется, Государь, что можно бы сделать собрание, посвященное исключительно памяти покойного Государя». Государь: «Да. Очень хорошо». Я: «В таком случае позвольте мне переговорить с некоторыми из наших сочленов с тем, чтобы они приготовили подобающие речи». Государь: «Это можно будет сделать на следующей неделе, в той же библиотеке, как и прежде». Я: «Если позволите, то, переговорив с теми, кто приготовит речи, я напишу Вашему Величеству. Государь: «Я тогда назначу день для собрания, хотя, надо сказать, я очень завален бумагами, которые мне присылают в таких огромных размерах». Я: «Быть может, эти размеры можно бы уменьшить». Государь: «Да, со временем это надо будет сделать». Я: «Часто бумага присылается лицом, желающим снять с себя всякую ответственность, покрывшись высочайшим повелением». Снова молчание.

…С моей стороны поклон, рукопожатие и исчезновение.

В течение 28 лет я никогда не был столь нелюбезно принят покойным Государем. Очевидно, бедный юноша пришел от матери своей зараженный нерасположением ее ко мне за отказ в деньгах возлюбленному ее Шереметеву, имя которого до сих пор она не может слышать без слез.

25 января. Среда. Получается известие о смерти в Ницце А. А. Абазы.

Его личность выдается среди его современников и потому заслуживает очерка. Сын достаточного помещика, занимавшегося откупами, что было в то время особенно прибыльно, Абаза по окончании университетского курса поступил к лейб-гусарский полк, откуда по собственному желанию был командирован на Кавказ, где был ранен. Впоследствии он вышел в отставку, занимался сельским хозяйством и, сделавшись известным великой княгине Елене Павловне, в особенности потому, что имел случай представить ей свои соображения о необходимости освобождения крестьян и о средствах совершить это освобождение, Абаза поступил в гофмейстеры великой княгини. Двор этой замечательной женщины изображал из себя один из влиятельнейших в то время умственных центров, в котором Абаза стал играть видную роль. По смерти Татаринова Абаза был назначен государственным контролером, а по смерти Чевкина – председателем Департамента экономии в Государственном совете. На этом посту при установившемся полном согласии между ним, министром финансов Рейтерном и государственным контролером Грейгом Абаза имел значительное влияние на ход финансового управления.

При наступившей вслед за войной запутанности финансового положения Грейг высказал скоро свою умственную недостаточность и был заменен Абазой, который продолжал до своего увольнения вместе с Милютиным и Лорис-Меликовым иметь первенствующее влияние на ход не только финансовых, но и вообще государственных дел. И Александр III, в прежнее время к нему расположенный, возненавидел его за эту отставку, видя в ней, по объяснению Победоносцева, озлобление вследствие неудавшейся попытки ограничить самодержавие.

После назначения меня в 1883 году государственным секретарем Абаза, продолжавший числится членом Государственного совета, возвратился из-за границы и по моему настоянию согласился заседать в Департаменте экономии под председательством графа Эдуарда Трофимовича. Талантливость и опытность Абазы скоро выдвинули его при обсуждении Советом экономических и финансовых дел, так что после смерти достойнейшего по нравственным качествам Баранова, Абаза был назначен на его место председателем. Здесь роль его еще более расширилась, он стал принимать горячее участие во всех серьезных прениях, получил преобладающее влияние в направлении дел и, представляя либеральные взгляды царствования Александра II, сделался предметом ненависти шайки людей, кои под предводительством сначала Каткова, а потом Мещерского неприлично поносили память покойного Государя, проповедуя его сыну безграничный деспотизм, долженствовавший служить орудием для их презренных целей.

Абаза пал жертвой этой войны, пал жертвой в этой войне своих слабостей, во главе коих следует назвать страсть к игре и алчность к деньгам. Как мне на днях сделалось достоверно известным, история его падения была такова: в августе 1890 (а может быть 1891 года)[427]427
  По словам самого А. А. Абазы, это было в 1890 г. См.: письмо А. А. Абазы Александру III от 14 февраля 1893 г. // ГА РФ. Ф. 677. Д. 663. Л. 1.


[Закрыть] Вышнеградский, будучи министром финансов, приехал к Абазе в киевское его имение Шполу и в виду весьма высоко стоявшего тогда вексельного курса при очень обильном урожае предложил ему, Абазе, представить Государю за обоюдной их подписью всеподданнейший доклад, испрашивая разрешения по их усмотрению продавать и покупать золото, так чтобы постепенно низвести курс до 212 марок за 100 рублей; при этом, облегчая вывоз нашего хлеба за границу, составить большой металлический фонд, который служил бы средством для восстановления металлического денежного обращения, а, пожалуй, в случае надобности, и фондом на случай войны.

Будучи уверен, что курс понизится, Абаза стал играть на понижение, давая биржевые наказы одесскому банкиру Рафаловичу. Банкир этот почел выгодным последовать примеру Абазы, но понижение, вследствие маневров Вышнеградского, игравшего за собственный счет, шло медленнее, чем предполагалось, и Рафалович разорился на своих спекуляциях. Чтобы поправить свои дела, Рафалович обратился с просьбой о денежной ссуде к министру финансов. Витте, который был давнишним его с ранней молодости приятелем в Одессе, когда Витте бедствовал, не имея средств к жизни.

Получив такое ходатайство, Витте, вместе с Вышнеградским следивший за действиями Абазы, потребовал от Рафаловича предъявления всех имевшихся у него телеграмм и писем Абазы, которые и были представлены Государю, вследствие чего Абаза и уволен от обязанностей председателя Департамента, не принят Государем, уехал за границу, где на днях и скончался[428]428
  Автор дневника приводит скандальные обстоятельства отставки Абазы с поста председателя Департамента экономии, которые также описаны и в других источниках. Ср.: Витте. Т. I. Кн. 1. С. 204–212; Богданович. С. 187. После того, как афера Абазы раскрылась в 1893 г., он написал Александру III письмо, в котором просил прощения за свои действия и всячески пытался оправдаться. См.: письмо А. А. Абазы Александру III от 14 февраля 1893 г. // ГА РФ. Ф. 677. Д. 663. Л. 1–4.


[Закрыть].