Текст книги "Дневник. 1893–1909"

1896

Март

12 марта. Прохворав сильным припадком подагры, я в конце ноября уехал во Францию и по совету врачей отправился на берег Средиземного моря в Монте-Карло, где весьма скоро почувствовал полное от своих болей облегчение и укрепление расшатанных мучениями и бессонными ночами сил.

В конце декабря приехала жена моя, и мы провели вместе январь месяц.

Получив известия о нездоровье второго моего сына,[475]475
  Имеется в виду И. А. Половцов.


[Закрыть] а также уведомления от заведующего делами нашими Гамершмита о неисправности Богословского управления в исполнении поставки рельсов, я поспешил в Петербург, где попал в кучу всякого рода неприятностей.

Государь принял меня очень ласково, и этот прием возбудил против меня злобу известной группы людей, во главе коих стояли граф Шереметев и Сипягин, а орудием коей явился Мещерский, напечатавший в своей газете «Гражданин» пасквильную на меня статью.

Сыновья мои отправились к Мещерскому и поколотили его один палкой, а другой нагайкой. Мещерский предъявил к ним иск у мирового судьи, и на них посыпались журнальные статьи журналистов, испуганных подобного рода формой ответственности.

По счастью, опасения относительно неисправности поставки рельсов не подтвердились, и я по обозрении и приведении в порядок этого и нескольких других своих дел мог снова уехать на праздники в Париж, где жена моя оставалась лечиться у знаменитого массажиста Мецгера.

Петербург произвел на меня грустное впечатление. Молодой император, преисполненный самых лучших чувств и стремлений, чужд всякой подготовке к тяжелому, внезапно выпавшему на долю его труду. Ничтожные, унаследованные им от отца его министры грызутся, интригуют, добиваются власти.

Наиболее всех презираемый, подобострастный, преследующий только мелкие себялюбивые интересы Дурново получил первенствующее место председателя Комитета министров.

Чрезвычайно умный, даровитый, но лишенный общего образования и специальных по своей части сведений министр финансов обуреваем властолюбием и претендует на положение первого министра. Его беззастенчивая смелость грозит серьезными нам опасностями. Председатель Департамента экономии Сольский, полуразвалившийся телесно и духовно, вместо чем играть роль умерителя недовольно обдуманных прорывов Витте, раболепно ему повинуется.

Победоносцев, несмотря на бездарность свою в сфере какого бы то ни было творчества, пользуется доверием и дает неизменно отрицательные советы по всем предлагаемым ему вопросам. Ему удалось отклонить назначение министром внутренних дел Плеве или Сипягина и провести на этот пост Горемыкина – человека, бесспорно, честного, умного, добросовестного, но подвергшегося сильнейшему гонению со стороны партии, покровительствуемой императрицей Марией Федоровной и претендующей быть продолжательницей Александра III.

По счастью, внешняя политика попала в руки моего приятеля князя Лобанова, который в один год поставил Россию в исключительное положение могущества и славы. Из многочисленных усложнений мы вышли более чем благополучно и благодаря тому можем еще продолжать сохранение внутренней беспорядицы и путаницы, но, конечно, злоупотреблять этим положением опасно.

Государь понимает значение трудов Лобанова, очень ценит их и высказывает ему внимание, что возбуждает зависть и ненависть прочих министров, ведущих против него ожесточенную войну. Думаю, что одной из главных причин к тому еженедельно (по вторникам) получаемое Лобановым приглашение завтракать с Их Величествами втроем после своего всеподданнейшего доклада.

Наиболее крупным событием за время четырехнедельного моего в Петербурге пребывания была смерть Черевина, игравшего выдающуюся роль в прошлое царствование.

Черевин был весьма честный, благородный, умный человек, но, вследствие продолжительной политически придворной службы получивший окончательное презрение ко всему принципиальному, отвлеченному, неверие во все сколько-нибудь нравственно беспристрастное, бескорыстно-возвышенное. Оставаясь сам честным человеком в дюжинном смысле этого слова, он окружал себя людьми презрительными, которые пользовались его положением и влиянием, чтобы устраивать свои подчас темные делишки. Состоя начальником царской охраны, Черевин, конечно, пользовался чрезвычайным доверием покойного императора Александра III и особенным расположением вдовствующей императрицы Марии Федоровны. При молодом нынешнем Государе он уже не пользовался прежним влиянием, но, конечно, оставался в числе наиболее приближенных особ, тем более что его неизменная веселость, шутливый тон, остроумные суждения делали его очень приятным собеседником, правда, подчас чересчур болтливым и нескромным, но тому причиной бывала обыкновенно большая приверженность к вину, значительно усилившаяся за последние годы его жизни.

В итоге он был одним из лучших людей, окружавших недальновидного Александра III.

Апрель

17 апреля. Проведя четыре недели во Франции благодаря свободе пасхальных вакаций, возвращаюсь в Петербург.

Тотчас по приезде еду в свое Рисовальное училище и убеждаюсь в том, что новый музей[476]476
  Речь идет об открытии нового здания Музея декоративно-прикладного искусства при Центральном училище технического рисования барона Штиглица. Подробнее об открытии музея Половцов рассказал ниже, в записи от 30 апреля.


[Закрыть] может быть открыт. Немедленно пишу Государю, прося его назначить день торжественного открытия. Он отвечает любезной запиской, что назначает церемонию на 30 апреля. Жена моя, испросив аудиенцию у императрицы Александры Федоровны, приглашает ее и получает обещание быть.

30 апреля. Их Величества приезжают из Царского Села для присутствования при спуске двух кораблей и закладке третьего[477]477
  30 апреля 1896 г. император Николай II присутствовал при спуске на воду броненосца береговой охраны «Генерал-адмирал Апраксин» и броненосного крейсера «Россия», а также при закладке канонерской лодки «Гиляк». Сам Николай
  II описывал в дневнике происшедшие события следующим образом: «<…>В 10 % поехали в Петербург, прямо в Новое Адмиралтейство. Сначала была закладка канонерской лодки „Гиляк“ для плавания по китайским рекам. Тут же рядом с другого эллинга был спущен броненосец береговой обороны „Генерал-адмирал Апраксин“, зачисленный в Гвардейский экипаж. Пересели на „Петергоф“ и пошли вниз к Балтийскому заводу. Тут происходил спуск крейсера 1 ранга „Россия“, самого большого судна до сих пор в нашем флоте. Замечательно эффектно неслась эта громадина со стапеля; волнения и беспокойства у всех очевидно были большие. Ушли оттуда под проливным дождем к д[яде] Алексею, у которого был большой завтрак с моряками» (Дневники Николая II. С. 141).


[Закрыть]. После этих морских торжеств все императорское семейство завтракает у генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича, а в 2 ½ Их Величества приезжают в училище, где их уже ожидают: великий князь Владимир Александрович с великой княгиней Марией Павловной, великий князь Алексей Александрович, великая княгиня Елизавета Маврикиевна (ее муж великий князь Константин Константинович уже в Москве с командуемым им Преображенским полком), великая княгиня Ксения Александровна с мужем великим князем Александром Михайловичем, принц Александр Петрович Ольденбургский с принцессой Евгенией Максимилиановной, великий князь Михаил Николаевич, сын его Георгий Михайлович.

По приезде Их Величеств все эти высочайшие особы поднимаются по малой лестнице в верхний этаж, где слушают молебен в Венецианском зале, где уже находились собравшимися[478]478
  Так в тексте.


[Закрыть], приглашенные члены Государственного совета, члены Академии художеств, члены Общества поощрения художеств, все преподаватели училища и все ученики Центрального училища.

Кроме этих категорий, было несколько лиц, обязательно сопровождающих Государя и императрицу: исправляющий обязанности министра двора барон Фредерикс, командующий Главной квартирой Рихтер, обер-гофмейстер князь Трубецкой, обер-гофмейстерина княгиня Голицына. Отслушав молебен и превосходное пение хора певчих Архангельского[479]479
  Имеется в виду хор города Архангельский.


[Закрыть], процессия вышла в большую залу, где Их Величества были встречены громкими «ура» учеников и гимном «Боже, царя храни». Обход всех зал занял приблизительно полчаса и окончился в большом советском зале[480]480
  Здесь говорится о зале совета музея, оформление этого зала является творческой интерпретацией интерьера зала Совета в Палаццо Дукале в Венеции.


[Закрыть]. Пред отъездом Их Величества осмотрели картины Боголюбова[481]481
  Речь идет о картинах художника А. П. Боголюбова, посвященных тулонским событиям, наиболее известная из них – «Прибытие русской эскадры в Тулон» (1893 г.) – написана по заказу Александра III.


[Закрыть] и учеников его, изображающие тулонскую встречу и привезенные им из Франции.

Во время обхода Месмахер – директор училища – сопровождал императрицу, а я императора, который в высшей степени любезно выражал свое одобрение[482]482
  В тот же день Николай II записал в дневнике: «Отправились на открытие нового великолепного музея Штиглица. После краткого молебна обошли все залы, которая каждая отделана отдельным стилем» (Дневники Николая II. С. 141).


[Закрыть] и выразил намерение приехать в другой раз для подробного обзора множества вещей, на которые в этот день удалось лишь бросить беглый взгляд.

В этот самый день захворала серьезно воспалением в кишках моя вторая внучка Надежда Бобринская – замечательный одиннадцатилетний ребенок, написавший томы преизрядных русских и английских стихов. В предсмертных мучениях она просила сестру свою читать ей стихи Пушкина и восхищалась ими. Она скончалась 7 мая. Я решился не ехать на московские коронационные торжества, но так как мой зять Бобринский и его отец отправились туда, то и я прибыл для присутствования при самой церемонии в Успенском соборе и принесения на другой день поздравлений, после чего в тот же вечер уехал обратно в Петербург.

У нас был нанят в Москве дом князя Долгорукого (на Колымажном дворе, среди сада). Там устроена жизнь с удобствами и прислугой, присланными из Петербурга. Но воспользоваться этим пришлось не нам, а одному юному французу Делегли с его товарищем Барантом, кои прожили там две недели и видели все пышные празднества по случаю этому данные. Успешный ход этих торжеств омрачился ужасной Ходынской катастрофой.

Накануне вечером в театре[483]483
  Речь идет о Большом театре. «Через час поехали в Большой театр на торжественный спектакль. Давали по обыкновению 1-й и последний акты „Жизнь за Царя“ и новый красивый балет „Жемчужина“. Окончилось в 11.10 ч. (по программе)», – писал в дневнике Николай II 17 мая (Дневники Николая II. С. 145).


[Закрыть] (спектакль-гала) Государь, обращаясь к директору театров Всеволжскому, сказал: «Как приятно, что все праздники прошли в таком порядке; все эти иностранцы ничего не могут критиковать».

Покуда Государь произносил эти слова, на Ходынке собрались густые темные тучи народной толпы. Получив о том уведомление, граф Воронцов-Дашков телефонировал обер-полицмейстеру Власовскому о необходимости посылки полиции. Власовский, по приказанию великого князя Сергея Александровича, обиженного тем, что на время коронации его подчинили министру двора в отношении коронационных распоряжений и, издавна враждуя с Воронцовым, никаких мер не принял.

Наутро собралась полумиллионная толпа, приходившая в массовое движение по земельному пространству, покрытому глубокими ямами, рвами, оставшимися после имевшей место здесь несколько лет тому назад выставки[484]484
  В конце XIX – начале XX вв. Ходынское поле использовалось для устройства выставок. Здесь, по-видимому, речь идет о Художественно-промышленной выставке 1882 г.


[Закрыть]. Люди падали и гибли сотнями. К этому прибавилось глупое устройство помещений, в коих раздавались подарки. Устроены были коридоры, в коих полумиллионная толпа должна была проходить попарно, и здесь началась смертельная давка.

Полиции не было никакой. Великий князь генерал-губернатор ужинал и слушал цыган в трактире Стрельна[485]485
  Трактир «Стрельна» – популярный в то время ресторан в Петровском парке в Москве. Его владельцем был С.Н. Натрускин. Ресторан окружал огромный зимний сад с экзотическими растениями и бассейнами с разнообразной рыбой.


[Закрыть]. В пятом часу утра он возвратился в Москву на глазах людского потока, стремившегося по Тверской на народный праздник. Чрез час на Ходынке было от 1,5 до 2 тысяч мертвецов. Поехали доложить великому князю, но его служители сказали, что имеют приказание не будить его ни в каком случае.

Когда он проснулся и окружавшие стали уговаривать его поехать на место несчастья, то он отвечал, что не может, потому что должен снимать фотографию с группой офицеров Преображенского полка; прибавив, что ему там и делать нечего, потому что он не сестра милосердия!..

Поехав к Государю и застав его за туалетом, он доложил ему, что погибло более 70 человек.

Государь сначала решился не ехать на бал к французскому послу Монтебелло, но потом по совету дядей остановился на мысли поехать на короткое время, а в конце концов пробыл на бале до конца.

О Ходынском деле назначено было следствие чрез судебного следователя, но так как следствием руководил министр юстиции Муравьев – креатура великого князя, то Государь (вероятно, по внушению Воронцова) поручил графу Палену рассмотреть это следствие и внести со своим заключением в Совет министров. Об этом был написан на имя Палена рескрипт.

Великий князь Сергей Александрович уговорил своих братьев за него вступиться, утверждая, что ни одного дня не останется генерал-губернатором, если рескрипт не будет немедленно уничтожен. Государь имел слабость не только согласиться, но еще назначить Сергея Александровича командующим войсками Московского округа на место зачисленного в члены Государственного совета Костанды.

По поводу этой истории разыгрались многочисленные сцены и ссоры между членами императорского семейства. К этому прибавилась война между Алексеем Александровичем и Александром Михайловичем, претендующим на место генерал-адмирала и так далее.

Все разъехались, перессорившись.

Вообще, вся эта коронация была чересчур раздута людьми, желавшими таким образом понравиться юному Государю. Из политически-религиозного обряда сделали какое-то представление международного ипподрома. Всякие проходимцы: англичане, американцы ехали сюда для того, чтобы развлечься, посмеяться. Принцев наехало без конца, чтобы попировать на счет русского мужика, к смерти которого все великие мира высказали преступное равнодушие. Непростительнее всех остается Сергей Александрович, который даже не отменил своего бала и преспокойно танцевал, покуда хоронили жертв столь небрежно, презрительно устроенного от имени царя праздника.

Октябрь

Вот уже целый год, как я ничего не писал на этих страницах[486]486
  Очевидно, Половцов забыл, что основные события 1896 года были уже записаны им в другой тетради (дневник марта-мая 1896 г., приведенный выше: ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 46. Л. 77 об.-92) и описал все еще раз, нередко повторяя себя (запись октября 1896 г. в форме воспоминаний, приведенная в данной публикации ниже: ГА РФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 49. Л. 2-11 об.).


[Закрыть], да и действительно, ни охоты к писанию, ни даже материала не было.

Прошлой осенью меня схватил сильный припадок подагры, и я пролежал шесть недель в Царском Селе до полного наступления зимы. Как скоро силы то позволили, врачи отправили меня на теплый воздух, к Средиземному морю, где я и прожил до февраля, когда вернулся по делам в Петербург.

Дела, или скорее «дело» заключалось в разного рода трудностях, возникших при сооружении сталелитейного и прокатного заводов на крайнем севере, в принадлежащем жене моей Богословском округе.

По привычке подчас слишком доверять людям или, правильнее говоря, давать слишком большие полномочия (без коих ведение дел невозможно) я поручил сооружение и ведение дела горному инженеру Ауэрбаху, который, не имея надлежащих сведений, сам не сумел найти и сохранить надлежащих сотрудников, недостаток коих при географических и климатических трудностях тяжело отозвался на ходе дел, угрожая неисправностью принятой округом поставки рельсов на Сибирскую железную дорогу. Кое-как дело устроилось, и я мог возвратиться к жене во Францию и провести еще недели три в Cap-Martin[487]487
  Кап-Мартен (фр.).


[Закрыть]. Незадолго до отбытия в Москву для присутствования при коронационных празднествах мы вернулись в Петербург.

Здесь 30 апреля (если не ошибаюсь) последовало открытие вновь построенного при нашем Рисовальном училище музея. Государь и императрица любезно приняли приглашение и, отслушав молебен, обошли все многочисленные залы нового здания с расставленными в них коллекциями, причем наговорили нам и строителю, Месмахеру, множество комплиментов.

В этот самый день нас постигло великое несчастие.

Наша вторая внучка Бобринская – милейшая в свете одиннадцатилетняя девочка – захворала и вскоре умерла в ужасных мучениях.

Жена моя решилась не ехать в Москву, а я поехал на один только день самого торжества коронации в Успенском соборе и на другой же день возвратился в Петербург, откуда мы вскоре переехали на свою царскосельскую дачу, где и прожили все лето.

В последних днях июня я съездил взглянуть на Нижегородскую выставку[488]488
  Имеется в виду XVI Всероссийская промышленная и художественная выставка в Нижнем Новгороде. Она проходила с 28 мая по 1 октября 1896 г. К открытию этой выставки в Нижнем Новгороде был пущен первый в России электрический трамвай, устроены фуникулеры – подъемники, доставлявшие пассажиров с нижней части города в верхнюю, построено здание городского драматического театра, открыта пароходная скоростная линия, связывающая верхнюю часть города с его заречной частью. На выставке демонстрировались достижения промышленности и сельского хозяйства: первая в мире гиперболоидная стальная сетчатая башня-оболочка и первые в мире стальные сетчатые висячие и сводообразные перекрытия-оболочки конструкции В. Г. Шухова; первый в мире радиоприемник конструкции А. С. Попова; первый русский автомобиль конструкции Е. А. Яковлева и П.А. Фрезе и др. Всего выставку посетил почти 1 млн. человек.


[Закрыть], а затем 2 августа уехал в Aix les bains[489]489
  Экс-ле-Бен (фр.).


[Закрыть] лечить свою несносную подагру.

Здесь совершенно неожиданно и внезапно получил известие о скоропостижной смерти Лобанова, с которым был чрезвычайно дружен почти тридцать лет.

Я познакомился с ним в то время, когда после нескольких лет отставки, проведенных за границей, он возвратился в Россию для поступления вновь на службу. Отставка его от должности посланника в Константинополе, на которую он попал чуть не 32-х лет, была вызвана его связью с женой французского посланника Буркене, что, разумеется, сделало невозможным его дальнейшее пребывание в Константинополе. По смерти госпожи Буркене Лобанов захотел вернуться на службу, но опасавшийся его успехов в будущем князь Горчаков не пожелал принять его в Министерство иностранных дел, и потому он воспользовался предложением министра внутренних дел Валуева и отправился в Орел на должность губернатора, откуда вскоре был назначен товарищем министра внутренних дел. На этой должности он пробыл одиннадцать лет, в течение коих мы виделись почти ежедневно, и я не помню ни одного дня, в котором между нами была бы хоть тень натянутости отношений в каком бы то ни было смысле.

По окончании турецкой войны[490]490
  Речь идет о русско-турецкой войне 1877–1878 гг.


[Закрыть] Лобанов был отправлен послом в Константинополь, а оттуда по смерти Бруннова переведен в Вену, где пробыл одиннадцать лет, а по смерти Бирса назначен министром иностранных дел.

Положение его на этом посту было чрезвычайно трудное. Гире был человек весьма бездарный, трусливый, исполненный всякого рода опасений, во главе коих стоял страх потерять место, связанное для него с благополучием многочисленных родственников. Незадолго до смерти Бирса, когда Шувалов из Берлина был назначен варшавским генерал-губернатором, умиравший Гире добился назначения Лобанова в Берлин, чтобы отстранить по возможности естественного себе преемника. Назначение Лобанова затянулось, так что Гире умер прежде воспоследования о сем указа. Возникло сомнение о том, не назначить ли Лобанова министром иностранных дел, но всемогущая императрица-мать, громко говорившая, что назначение Лобанова было бы равносильно назначению Половцова, настояла на том, что указ о назначении Лобанова в Берлин был подписан молодым царем.

Августейшая родительница принялась тогда добиваться назначения министром Сталя из Лондона, но этот почтенный старец заявил, что не чувствует более сил начинать новую карьеру. Волей-неволей пришлось обратиться к Лобанову.

Так как семейство Бирса не торопилось очищать казенную квартиру, то Лобанов продолжал жить у нас на Морской[491]491
  В.Н. Ламздорф упоминал в дневнике об этих событиях. 18 февраля 1895 г. он рассказал о телеграмме, которую назначенный управляющим Министерством иностранных дел А. Б. Лобанов-Ростовский отправил своему предшественнику на этом посту Н.П. Шишкину. В телеграмме шла речь о приезде Лобанова в Петербург для вступления в должность. Он сообщал Шишкину, что остановится в доме А. А. Половцова и «впредь до своего окончательного вселения в министерскую квартиру хотел бы располагать лишь рабочим кабинетом». Ламздорф с сожалением добавил: в его телеграмме не было «никаких признаков предупредительности по отношению к госпоже Гире, которую он смело мог бы попросить не спешить с выездом из министерской квартиры» (Ламздорф. С. 154–155).


[Закрыть], и я близко мог следить за нервными, тяжелыми для него шагами министерской деятельности.

Личный состав Министерства иностранных дел и в петербургских департаментах, и в заграничных представительствах был крайне плох.

Сразу взять людей не было откуда, а между тем, дела представлялись крайне запутанными и сложными. На первом плане стояла японско-китайская война. Благодаря французской дружбе, мы вступили миротворителями, чтобы спасти Китай от гибели и сохранить слабого соседа, а не жадную и притом успешно жадную к усилению и возвеличению Японию. Требования наши, заключавшиеся главным образом в том, чтобы не дозволять японцам укрепляться и водворяться на материке, трудно было осуществить потому, что недальновидные заправилы нашей восточной политики Гире, Капнист, Ламздорф имели неосторожность заявить Японии, что вся наша претензия заключается в сохранении неприкосновенности Кореи, которую японцы захватили бы на другой день после своего собственного водворения на материке.

Японцы, увидав неожиданную твердость России, подчинились, и этот первый успех утвердил положение Лобанова. Юный Государь получил к нему безграничное доверие и ни одну минуту в том не имел случая раскаиваться.

Лобанов, несмотря на свои 70 лет, принялся за работу всеми нравственными и физическими силами. Он вставал в 7 часов и, можно сказать, до 10 часов вечера не отходил от письменного стола, иначе как для приемов или самой краткой прогулки.

Пред самым моим отъездом я имел с ним такой разговор. Я упрекал его в том, что в его годы нельзя вести такой образ жизни, угрожающий не только его здоровью, но самой жизни.

Он отвечал мне, что прекрасно знает, что умрет вскоре и внезапно, как это бывает в его семействе. Что относительно работы он не видит возможности поступать иначе вследствие посредственности заграничных наших представителей, останавливаясь преимущественно на полной непригодности во всех отношениях парижского посла Моренгейма, и слабости, бесхарактерной податливости лондонского – Сталя.

Я возражал, что важнее этих назначений выбор лиц, долженствующих помогать ему в работе здесь, в Петербурге.

Лобанов отвечал, что сознает справедливость моих слов, но что невозможно же их всех повесить, а надо дать им время так или иначе быть замещенными другими, намеченными им, но еще слишком молодыми деятелями.

«Мне тяжело одно, – продолжал он, – что я не успел приготовить преемника; сознавая, что смерть моя поставит Государя в затруднительное положение, я утешаюсь той мыслью, что в эти полтора года я изложил ему подробно всю сущность моих убеждений относительно политики, которой Россия должна следовать, и я имею надежду, что Государь не забудет того, что я мог ему высказать».

Таков был мой разговор с ним пред самым моим отъездом в Экс. То был последний разговор мой с этим превосходнейшим человеком, с коим меня связывала тридцатилетняя дружба, никогда ничем не омраченная.

Окончив разбор бумаг Лобанова, я распределил их на четыре категории: 1) дипломатические, 2) о царствовании Павла, 3) другие исторические документы и материалы, 4) частная переписка.

Согласно моему мнению, Шишкин сделал всеподданнейший доклад о распределении сих бумаг таким образом: 1) дипломатические – сдать в архив Министерства иностранных дел, 2) бумаги о Павле, переданные Лобанову преимущественно императором Александром II как не могущие ныне подлежать обобщению, передать Историческому обществу, 3) остальные исторические материалы признать собственностью наследников, 4) письма частных лиц возвратить по принадлежности. Государь утвердил эти предположения и в резолюции своей выразил сожаление о том, что коллекциям покойного угрожает опасность быть распроданными с публичных торгов.

Осведомись о том, я написал Государю, что имею представить ему соображения о том, как сохранить эти коллекции.