Электронная библиотека » Александр Проханов » » онлайн чтение - страница 22

Текст книги "Восточный бастион"


  • Текст добавлен: 25 апреля 2014, 23:10


Автор книги: Александр Проханов


Жанр: Книги о войне, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Я видел, как сейчас убили муллу Центральной мечети, – сказал Белосельцев, вспоминая коричневые водовороты толпы, уносящие его от рухнувшего старика, облаченного в белые одеяния. – Его застрелили, когда он говорил в мегафон.

– Неужели? – горестно охнул Кадыр. – Салим Сардар убит?.. Мы ходили к нему вчера, просили, чтобы он проповедовал мир, удерживал народ от бунта. Его убили враги, которые называют себя воинами ислама. Но они всего лишь агенты ЦРУ.

– Кругом идут убийства, – сказал Достагир. – Утром убили жену командира полка «командос». Она была англичанка.

– Убили Маргарет? – Белосельцев вспомнил печальное, милое лицо англичанки, принимавшей его в своем доме, полковник Азис печально и нежно смотрел на жену. В их доме среди зеркал, хрустальных ваз и нарядных азиатских шкатулок уже витало несчастье. – Как это было?

– Не знаю. Говорят, ее подстерегли у дома и застрелили. В городе погромы, убийства.

Близко, за окнами, хлопнул винтовочный выстрел. На лестнице что-то рухнуло, покатилось, треснуло в дверь. Хлестнула автоматная очередь. Кадыр потянулся к окну, но навстречу ему, мелко вышибая стекло, саданула пуля, чавкнула в потолок, откалывая белую щепку.

– На пол! – рванул его за пиджак Достагир, заваливаясь вместе с ним, дотягиваясь до кровати, на которой лежал автомат. – Ложись! – крикнул он Белосельцеву.

Застучали башмаки, в кабинет вбежал часовой, растрепанный, побледневший, сжимая «калашников».

– Напали!.. Двери запер!.. Трибуну свалил!.. Много людей!.. На помощь!..

Кадыр с пола, прячась за угол стола, потянулся к телефону. Начал крутить диск. Бросил и выругался:

– Обрезали!

Внизу кричали, колотили в дверь.

– На лестницу! – приказал Кадыр. – Будем отбиваться!

Все случилось столь быстро, сложилось в Белосельцеве в непрерывное ощущение опасности, возникавшей, отступавшей и вновь приближавшейся. Слепая, свирепая и неразумная сила, готовая его растерзать на улице, от которой он ускользнул, спрятался под восточной накидкой, пробрался с открытой улицы в полутемное помещение райкома, эта сила разгадала его хитрость, разглядела его, стала рваться к нему, желая поразить. Но, испытывая вернувшийся страх, желание укрыться и спрятаться, он одновременно жадно наблюдал и запоминал. Его сознание, не парализованное страхом, остро впитывало, обрабатывало множество моментальных впечатлений и данных, не складывая их в картину и целостный вывод, а помещая в драгоценный банк информации, для того чтобы в последующем, если пуля его не настигнет, вскрыть это уникальное хранилище фактов, воспользоваться ими для своей аналитики.

Вслед за остальными он выскочил в коридор и лежал рядом с Кадыром на лестничной клетке перед темным, уходящим вниз маршем, по которому прокатилась трибуна, косо уперлась в закрытую дверь. Снаружи, после очереди часового, уже не ломились, а только кидали камнями, и кто-то хрипло выкрикивал имя Кадыра:

– Кадыр, вонючая псина, выходи!.. Я отрежу твою марксистскую голову и пошлю ее твоей матери, чтобы она видела, какую псину она родила!..

– Это Ассудула, – сказал Достагир. – Он раньше в банке работал, а потом ограбил банк и ушел в Пакистан. Теперь появился.

– Кадыр, почему ты забился, как крыса!.. Возьми мегафон и расскажи, как ты привел к нам безбожников и они увозят наших жен и детей в Сибирь, выплачивая тебе деньги за каждого пойманного ребенка!.. Почему ты трусливо спрятался!.. Покажи свой безбожный лоб, чтобы я пробил его пулей!..

Пули разом ударили в дверь, и там, где они пролетели, засветилось несколько маленьких белых глазков. Саданули чем-то тупым и тяжелым раз, другой. Вылетела переборка, в дыру просунулось бревно. Косо застряло. Его тянули назад, и Достагир всадил в бревно короткую грохочущую очередь, но его продолжали тянуть, видимо, сбоку, хоронясь за стеной. Крики, удары и выстрелы, и в ответ – короткие очереди.

Белосельцев лежал на грязном полу и думал: неужели он здесь погибнет, на этих грязных ступенях с тягучими зловонными сквозняками из невидимой выгребной ямы, и его последним видением станет зловонный коридор, треугольный пролом в дверях с застрявшим бревном и тусклая, подкатившая к лицу гильза, теплая на ощупь? Неужели так страшно и тупо завершится его жизнь, которая раскрывалась из года в год, как сочный светоносный бутон, стремясь к мгновению, когда обнаружится полнота соцветия, полнота заложенного содержания и смысла? Неужели здесь, в грязном зловонном Кабуле, оборвется череда его дней, среди которых тот чудесный осенний вечер в подмосковном Суханове, когда с мамой сидели в белой ампирной беседке, любовались на черный ленивый пруд с плавающими желтыми листьями? Или тот летний восхитительный день с белыми облаками над Псковом, когда он забрался на купол собора и среди ветреных узорных крестов, на посеребренной оболочке, как на воздушном шаре, летел, ликуя, над синей рекой, белыми церквами и крышами? Неужели его сновидения, поцелуи, детские слезы и юношеские прозрения завершатся здесь, в чужом обезумевшем городе, и его смерть станет проявлением мирового безумства?

И, стремясь себя оградить, занавеситься непрозрачным для ищущих его смерти покровом, он стал думать, словно молился об избавлении, – стал вызывать образ Манежа, белоснежно-нарядного в снегопаде, и кирпичных, с проседью розовых стен, и янтарного, с каменными кружевами дворца, и разноцветное диво Василия Блаженного. И среди этих толпящихся, слетавшихся ему на помощь образов он увидел лицо Марины, близкое, умоляющее, заслоняющее его от темной, приближавшейся смерти.

Снаружи в дверь ударило и разбилось звуком расколотой бутылки. В струйках ветра потянуло бензином. Бездымное красное пламя устремилось в пробой, увеличенное тягой, загудело ровно и жарко, как в самоварной трубе. Снова грохнули выстрелы. Голос сквозь треск огня выкликал Кадыра. Тот приподнял над полом тучную грудь, положил перед собой пистолет. Внимательно и, казалось, спокойно смотрел на шумящий огонь.

– А вы-то здесь зачем оказались? – Достагир с изумлением посмотрел на Белосельцева. И казалось, в его словах звучит сожаление о нем, чувство вины и что-то еще, не понятое Белосельцевым до конца. То ли сомнение – неужели их братство простирается столь далеко, то ли само это братство, ставшее единением перед смертью.

Вдали, приближаясь, чуть слышный сквозь вой толпы, донесся рокот мотора. Оттуда, где рождался рокот, дробно задолбило и стихло. Снова стук пулемета, и в ответ, у дверей, – визгливые, врассыпную вопли. Очереди приближались, рассеивали крики. В хрипе, урчании тяжелого двигателя подкатила машина. У самых дверей еще раз простучал пулемет транспортера. В коротком ударе, расшибая створки дверей, сквозь пламя просунулась ребристая корма броневика. С криком: «Достагир, не стреляй, свои!» – на лестницу, отмахиваясь от огня, вбежал Сайд Исмаил.

– Я пришел!.. – Он пробирался через горящую трибуну, в своем синем плаще, большими скачками, волнуясь, ища глазами. – Это я, Сайд Исмаил!..

И навстречу ему, пылко раскрывая объятия, отводя от груди автомат, встал Достагир. Они с криком и смехом обнимались. Кадыр, отряхивая грязь с коленей, шел мимо них в кабинет, устало засовывая пистолет в складки измятых брюк.

Глава 27

Сайд Исмаил рассказывал об обстановке в Кабуле. О нападениях на министерства. О снайперах на Майванде. О группе погромщиков, проникших в одну из гостиниц города. О попытке захватить хлебозавод, где на элеваторе хранился запас кабульской муки.

– Директор Абдоль сам организовал оборону. Сам стреляет из пистолета. Просил прислать подкрепление. Дружину партийцев, войска «командос». Ты, Достагир, забирай студентов, раздай автоматы и пошли их на хлебозавод. Я поеду в Министерство обороны, попрошу прислать отряд «командос». Мы должны сохранить хлеб Кабула.

Из этих взволнованных, слегка риторических фраз Белосельцев не смог понять, почему оказался незащищенным хлебозавод, почему отсутствуют войска, какую позицию занимает командование советских частей. Обстановка в городе была неясна. Была неясна судьба оставшейся в отеле Марины. Он стремился в отель, чтобы увидеть ее. Стремился в посольство, чтобы там из первых рук узнать положение дел.

Он попросил Сайда Исмаила взять его с собой в город. Распрощался с Кадыром, у которого заработал, затрещал телефон. Обнялся с Достагиром, выходившим на связь со студентами. Прихватив свой дорожный баул, вышел на улицу, в мокрые сумерки, где Майванд в свете ламп казался натертым ртутью и по белым мазкам на асфальте пробегали неясные тени.

Они залезли в транспортер, напоминавший длинное железное корыто, открытое сверху, склепанное из ромбовидных кусков. Над кабиной был установлен ручной пулемет. Афганский солдат в долгополой шинели и в каске, напоминавшей стальной шлем времен Третьего рейха, зябко сутулился над пулеметом. Сайд Исмаил стукнул кулаком по кабине, крикнул водителю: «Еще раз на хлебозавод!», и стальное корыто, освещая фарами путь, понеслось, грохоча, по Кабулу.

Белосельцев стоял в рост, держась за холодный вибрирующий борт броневика. Мимо мелькали дома, тусклые лампы, светильники. Город расползался по окрестным горам, как шевелящееся темное множество костяных черепах, уносящих под панцирями загадочную потаенную жизнь. Вдоль улиц, укутавшись, сторонясь освещенных мест, торопились люди. Казалось, они что-то скрывают под запахнутыми покрывалами. То ли спасают детей. То ли несут оружие. Белосельцеву было странным это движение по ночному мятежному городу в железном ковчеге. Казалось, вот-вот транспортер скользнет колесами по липкому асфальту, оттолкнется, полетит в черном ветре над крышами Старого города, над гробницей Бабура, над жестяным полумесяцем мечети. И все это снится – желтые лампады убегающих в гору домов, тусклый светильник, освещающий грязную вывеску, рогатая каска сутулого пулеметчика, и они, не касаясь земли, в железном ковчеге летят над Кабулом. «Сон о Кабуле», – повторял он, держась за железный борт.

Они подкатили к хлебозаводу, к грязно-белой башне элеватора, и у закрытых ворот, вдоль пустынной улицы, пулеметчик выпустил короткую очередь. Сайд Исмаил, соскакивая, забарабанил в ворота, выкрикивая:

– Товарищ Абдоль!.. Открой, товарищ Абдоль!..

Ворота заскрипели. Оттуда метнулся узкий лучик фонарика. Обшарил Сайда Исмаила, маслянистый борт транспортера. Створы ворот приоткрылись, и директор Абдоль выступил вперед, без шапки, в одутловатом пальто, сжимая перчаткой фонарь.

– Они опять собираются напасть на завод, – сказал он. – Говорят по телефону: «Уйди добром. Иначе кинем тебя в чан с тестом, сделаем из тебя большую лепешку». Мы отбили первый штурм. Второй не отбить.

– Достагир приведет студентов. Я еду в полк «командос», приведу подкрепление. – Сайд Исмаил забирался обратно в короб транспортера, перекидывал ногу через борт. Директор, тоскуя, смотрел, как он залезает, не веря, что подоспеет подмога, измученный, изверившийся человек, изувеченный в тюрьме, которому вместо хлеба уготованы пули.

– Подожди, – сказал Белосельцев Сайду Исмаилу. – Я останусь. На обратном пути меня заберешь.

Он соскочил на землю, оставляя баул в транспортере. Мимо удивленного директора, узнавшего его в полутьме, проскользнул на заводской двор. Слышал, как лязгнули, закрываясь, ворота, как, урча, удаляется транспортер.

– Вам-то зачем?.. У вас и оружия нет, – сказал директор, но Белосельцев заметил, что его появление было важно Абдолю. Он, Белосельцев, не мог защитить завод. Но он мог разделить с афганцем смертельную опасность, а возможно, и смерть. Вероломство советских друзей, отступивших от Абдоля в час беды, закрывших перед ним ворота посольства, искупалось теперь присутствием здесь Белосельцева. Эту непроизнесенную мысль угадал Белосельцев. Угадал в директоре и в себе самом. – К сожалению, нет у меня для вас оружия, – повторил Абдоль.

Они шли по заводу мимо редких караульных, защищавших подходы к цехам, к элеватору, к складам муки. Среди мятежного города, бунтующих толп, убийств и погромов завод продолжал работать. В стальных автоклавах хлюпало тесто. Мигали глаза индикаторов. По ребристым желобам и трубам лилась вода. Впрыскивалось масло. Горели печи. Пахло горячим хлебом, сладким духом пшеничных зерен. И казалось, этот живой чудный дух сталкивается с темными жестокими силами, в сумеречных цехах возникают вихри невидимых схваток. Белосельцев лицом ощущал удары холодного и жаркого ветра, словно незримые крылья били его по щекам.

– Не можем остановить производство, – угадал его мысли директор, – Кабулу нужен хлеб. Народ не может без хлеба. Если завтра не будет хлеба, голодные люди руками разорвут броневики и танки, и революция погибнет. Поэтому враг атакует завод.

За темными стеклами цеха послышались крики и выстрелы. Крики были нестройны, двигались с разных сторон, и их направление отмечалось стрельбой. В цех вбежал рабочий в комбинезоне, с автоматом. Нашел глазами директора среди сияющих автоклавов и черных накаленных печей. Кинулся к нему по клетчатому черно-белому кафельному полу.

– Двух вахтеров убили!.. Мучной склад захватили!.. – Синий комбинезон рабочего и непокрытая всклокоченная голова были обсыпаны мукой. Глаза, насмотревшиеся на толпу, были выпучены, в красных прожилках. – Грузовик подогнали!.. Хотят муку вывозить!..

Автоматная очередь простучала близко за окнами. Стекло, пробитое пулей, раскололось и осыпалось на кафельный пол. Белосельцев отрешенно подумал: утром в кабульском доме разрежут за столом буханку и отыщут в ней пулю. Близко, почти в упор, загрохотал автомат, и в расколотые окна, бледные при электрическом свете, влетели трассеры и, ударяясь о пол и о стены, описали молниеносную геометрическую фигуру.

– Выключи свет!.. – крикнул директор рабочему, прячась за стальной сияющий автоклав, вытаскивая пистолет. – Мы им видны снаружи!..

Рабочий оглядел озаренное пространство цеха, отыскивая рубильник. Метнулся, подпрыгивая, попадая ногами в черные клетки пола. И Белосельцев все так же отрешенно подумал: рабочий похож на живую шахматную фигуру, бегущую по черно-белой доске.

Пока он бежал, кто-то невидимый, сидящий на крыше близкого строения, выцеливал его среди агрегатов и труб. Выстрелил, и рабочий поскользнулся, как на льду, упал на кафель, и его автомат, продолжая движение, со стуком полетел дальше.

Свет погас, его вырубили во всем здании, и в глазах Белосельцева секунду дергалось черно-белое изображение пола, лежащий на клетках рабочий и скользящий по кафелю автомат.

– Вам надо уходить, – сказал директор Абдоль, чуть видный при свете красных индикаторов. – Там есть дверь и пожарная лестница… Попадете на двор… Сзади есть щель в заборе…

Эта возможность уйти показалась Белосельцеву желанной и единственно верной. Бессмысленно и нелепо было здесь оставаться. Его роль и задача состояли в том, чтобы, усваивая непрерывный эмпирический опыт, обрабатывая аналитическим разумом множество разрозненных, случайно набегающих фактов, создать уникальную картину действительности. Обнаружить ее среди страхов, заблуждений, неполного, незавершенного опыта. За этим, используя его уникальный дар, направил его в Кабул генерал. Этим он станет заниматься здесь, в Кабуле, и позже, в других поездках. Сейчас и во всю остальную жизнь. И наивна, бессмысленна его непрерывная жажда впечатлений, утоляющих не разум разведчика, а глубинную, не связанную с профессией страсть. Обретение иного, помимо профессии, опыта, за которым послал его кто-то, неведомый, властный, вменил добывать уникальное знание о собственной жизни и смерти. И если он сейчас не уйдет, не выскользнет в потаенную дверь, его найдут поутру на клетчатом грязном полу пробитого пулей. Знание не будет добыто.

– Я возьму автомат, – сказал Белосельцев, привыкая к темноте, высматривая на мутных черно-белых клетках упавшее оружие.

Замигали глазницы печей. Звуковая сигнализация известила о завершении выпечки. Створы печей открылись, и из них, чуть подсвеченные изнутри, повалили и покатились буханки. Их никто не подбирал, не подставлял деревянные лотки. Они сыпались прямо на пол с приглушенными стуками, наваливались темной горой, от которой откатывались, как мягкие колеса, круглые ковриги.

– Нету рабочих… – сокрушался директор. – Все на постах…

Опять загрохотало за окнами. Пули ворвались в цех, звякнули о кафель, лязгнули о нержавеющую сталь автоклавов, зажгли на секунду желтые бенгальские искры.

Белосельцев лег на пол, по-пластунски, работая локтями, подтягивая к животу колени, пополз. Мимо горячего автоклава, в котором продолжало урчать и сбиваться тесто. Под нависшей трубой, сквозь которую сыпалась невидимая мука. Огибал горячую, благоухающую груду хлебов, от которой струилось едва различимое золотистое сияние. Вокруг каждой ковриги свой слабый светящийся нимб.

Снова ударила очередь, пролязгала по кафелю. Белосельцеву показалось, что пули погрузились в гору буханок. Остановились в хлебе, как в живом теле. Это тело, сотворенное из пшеничных зерен, защитило его. И он благодарно подумал о хлебе, который был сотворен из пшеницы того давнишнего поля, вдоль которого с мамой шли по узенькой тропке, и рядом, светящаяся, пронизанная солнцем, стояла стена стеклянных колосьев, трепетала белая бабочка, голубел василек.

Это видение на грязном полу под обстрелом посетило его мимолетно, и он благодарно и суеверно подумал о васильке и о бабочке.

В окна стреляли, словно нащупывали его на полу, клетка за клеткой, как в игре «морской бой». Он натолкнулся на откатившуюся буханку. Взял ее, прикрываясь, как каской, чувствуя горячую твердую корку и глубинную мякоть. Окутываясь хлебным духом, как непроницаемой броней, видя исходящее от хлеба сияние, он полз, умоляя кого-то, быть может, ковригу хлеба, чтобы его сохранили от пуль.

Дополз до убитого. Уперся лицом в башмак, перемещаясь вдоль длинного тела. Бессознательно положил ему на спину буханку. И, найдя в темноте автомат, почувствовал после теплого упругого хлеба холодную сталь оружия. Испытал похожее на дрожь возбуждение. Он был вооружен. Был в бою. Был вместе с директором, охранявшим завод. Занял место убитого в перестрелке рабочего. Был защитник завода, защитник хлеба, защитник Кабула. Стал частью сражения, в которое его толкнула судьба. Стал частью революции, которую призван был наблюдать. И это моментальное острое чувство совпало с лязгом затвора, который он передернул.

Снаружи послышался нарастающий лязг и трясение. Близко ахнула танковая пушка. Заскользили, заметались по потолку белые снопы прожектора. Свет вспыхнул, озаряя цех, раскатившиеся по клетчатому полу буханки, убитого человека и круглую ковригу у него на спине. И в цех, выставляя вперед автоматы, вбежали «командос» в серо-зеленых мундирах с серебряными эмблемами на груди.

– Товарищ Абдоль!.. – послышался голос Сайда Исмаила. – Мы их прогнали!..

Директор, бодрый, резкий, шел ему навстречу, сжимая пистолет изувеченной, зачехленной в перчатку рукой. Проходя мимо Белосельцева, взмахом приглашал его за собой, в свое дело, в свое сражение, участниками которого они оба являлись.

Солдаты «командос», закинув автоматы за спину, подносили к печам деревянные лотки. Открывались жерла печей, румяные, пышные ковриги сыпались на лотки, ударяли о руки солдат, о приклады, о стволы автоматов. Черная сталь была осыпана мукой, пахло ружейной смазкой, горячим хлебом, жаркие ароматы носились по цеху. Белосельцев держал добытый в бою автомат, и в этом сочетании хлеба и оружия, пшеничной плоти и легированной стали чудились извечные символы человеческой природы, знаки всех времен и народов, гербы всех революций, войн, и он, перепачканный белой мукой, с черными от порохового нагара руками, жил под этой геральдикой. «Хлеб и оружие, – думал он. – И еще кровь…» Он смотрел на красное, размазанное по клетчатому кафелю пятно в том месте, где убили рабочего.

Он прошел по ветреному заводскому двору, сквозь который двигались солдаты, группы вооруженных рабочих. Вышел из ворот на улицу. Размыто светили фонари. Кварталы с рябыми метинами блеклых огней горбились ветхими домами, топорщились ломкими крышами. Казались бесконечной мусорной грудой, в которую забилась испуганная жалкая жизнь. Здесь же стояли танки, ровно дрожали моторами. Строились солдаты «командос». Нелепый и старомодный, похожий на железную, поднятую на колеса ладью, стоял знакомый транспортер. В его открытом коробе лежал дорожный баул Белосельцева, жестяная коробочка с пойманной джелалабадской бабочкой. На ее хрупких прозрачных крыльях, среди разноцветных прожилок, тайнописью были запечатлены сцены боев и допросов, молитвы и страхи – дорожный дневник его опасных странствий. Там же, в целлофановом свертке, хранился бутон красной розы.

Он стал искать Сайда Исмаила, чтобы тот доставил его в отель. Он увидел у танка группу военных, освещенных металлическим светом танкового прожектора, сквозь который пролетал синий дым выхлопов. Полковник Азис держал в руках стек. Офицер поднес к его губам танковый шлемофон. Провод от шлемофона поднимался вдоль брони танка, исчезал в люке. Полковник, не выпуская стек, что-то резко выкрикивал. Были видны его белые зубы, худое почернелое лицо, провалившиеся глазницы, в которых воспаленно мерцали бегающие глаза. Белосельцева поразила случившаяся с ним перемена. Казалось, его проволокли на тросе по кабульским улицам, и камни, углы строений сточили его плоть, покрыли тело ушибами и царапинами, измяли и изуродовали его лицо. Он был страшный, черный, страдающий от нестерпимой боли. Его разорванные мускулы и содранная кожа остались на мостовых, на тумбах улиц, на ступенях мечетей, на выступах горы Асмаи. Он дергал запекшимися губами, выкрикивал в шлемофон:

– Противник рассеян!.. Проводим расчистку района!.. Занял оборону в районе хлебзавода!.. Оказываем огневое воздействие!..

Белосельцев хотел подойти, высказать полковнику свое соболезнование и сочувствие. Вспомнил, какое робкое, нежное выражение было на его лице, когда жена его Маргарет появилась на пороге их светлого милого дома, как он положил свою большую смуглую руку на ее белые длинные пальцы. Теперь Маргарет, убитая и растерзанная, лежала в той нарядной вилле в районе Карте Мамурин, где еще недавно Белосельцев любовался драгоценными безделушками, выточенными из лазурита и яшмы, а полковник, черный, словно его обожгли огнеметом, вел управление боем, нацелил танки на мятежный квартал. Белосельцев не подходил, стоял в стороне, понимая, что не место и не время сочувствию.

Появился Сайд Исмаил, возбужденный, вездесущий, возникавший неожиданно среди неразберихи и смуты.

– По Майванду идет толпа!.. Жгут дуканы!.. Плохие люди ведут толпу в центр города!..

И опять Белосельцев испытал острую тревогу за Марину. Мятеж не щадил дома и дуканы, не щадил священников и военных. Он не щадил женщин. Одна из них, убитая Маргарет, лежала на маленькой вилле в районе Карте Мамурин. Другая, Марина, его милая, находилась в отеле, и туда катилась слепая толпа.

– Едем в отель, – сказал Белосельцев. – Последняя услуга… В отель…

Из темных трущоб, из рыхлой мешанины глинобитных и деревянных домов ударила автоматная очередь. Из крохотной рыжей вспышки излетели трассеры, пощипали танки, окружили офицеров, и один, тот, что держал шлемофон, упал. Другие, прячась от выстрелов, кинулись к танку, укрывались за его черной броней. Полковник Азис остался стоять. Держал выгнутый стек, смотрел в сторону стреляющих глинобитных домов, словно выкликал еще одну очередь, умолял, чтобы она прозвучала, прекратила его нестерпимую боль.

Он нагнулся. Поднял упавший шлем. Прижал к губам.

– Командирам танков!.. Подавить огневую точку!.. Прочесать район!.. Головному танку, вперед!..

– Полковник Азис!.. – Сайд Исмаил кинулся к нему, протягивал руки, словно хотел отобрать шлемофон. – Не надо танки!.. Мы пойдем в дома, скажем людям!.. Народ будет слушать, поймет!..

Полковник не смотрел в его сторону. Только дергались черным блеском его жестокие безумные глаза, будто он видел в темных домах кого-то невидимого, ненавистного, отнявшего драгоценную и любимую женщину. Поднял стек, ударил им танк, словно погонщик, направляя вперед упрямое тупое животное.

– Головному танку, вперед!..

На башнях трех танков одновременно вспыхнули прожекторы, словно у дремлющих чудищ раскрылись ослепительные, всевидящие, полные огненной плазмы очи. Белый искрящийся свет метнулся далеко вперед, проложил перед танками мерцающую белую дорогу. И стал виден каждый камушек, обведенный тенью, собака, выгнувшая костлявую спину, бородатый старик, ослепленный, заслоняющий локтем лицо. Свет озарял шершавые стены и вывески, брошенную моторикшу, узкий, уходящий проулок, липко мерцающий, словно политый маслом. Свет проникал внутрь утлых строений, настигал испуганную ослепшую жизнь. И по этой белой, словно накрытой скатертью дороге, выбрасывая синюю гарь, двинулись танки. Пушки вперед, белая стать гусениц, долбящие, бледно-огненные штыри пулеметных очередей. Качнулась, пошла вслед за танками цепь «командос».

– Там люди!.. – закрыл лицо Сайд Исмаил, бессильный помешать слепому мерному движению танков, которыми двигал не приказ, не воля полковника, а угрюмая, управлявшая городом сила, выдавленная ненавистью на поверхность из темных потаенных глубин.

Танки приближались к домам, развернули назад пушки, словно сдвигали на затылок толстые кепки. Ослепительно яркой слюдой замерцало впереди стекло магазина, красным лаком вспыхнула вывеска, и туда, в стрекозиный блеск слюды, в красный, как лепесток мака, клочок ткани въехали танки. Продавливали, проламывали, погружали свои тонны в глиняные стены, в ветхое дерево, в истлевшее железо. Захрустело, задымило, послышался стонущий крик, бессловесный вопль, тонкий хруст, похожий на звук раздавленных ракушек, по которым ступает тяжелый башмак, разлетаются перламутровые осколки, хлюпает расплющенный моллюск.

Белосельцев заболевшими костями, набухшими венами чувствовал, как танки проходят сквозь беззащитную жизнь, оставляя за собой мокрый след.

Гусеницы, крутя катками и острыми натертыми траками, перемалывали утварь, посуду, ковры на полу, детскую люльку в углу, медный сосуд на плите. В клубящемся, оставленном танками прогале что-то стенало, испарялось, улетучивалось в дождливое кабульское небо. Полковник, сжимая стек, смотрел на раздавленный город ненавидящими глазами.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации