Текст книги "Александр Пушкин на rendez-vous. Любовная лирика с комментариями и отступлениями"

1831–1832 годы

1831 год

В этом году он женился. В этом году он не написал ни одного стихотворения о любви. Он написал сказку – «Сказку о царе Салтане». Он сочинил ее вскоре после женитьбы, за несколько месяцев до рождения первого ребенка. Он был счастлив и полон надежд. Получилась сказка о доброй и счастливой семье, о том, что родственные узы, несмотря на любые козни и испытания, оказываются самыми прочными и надежными узами на свете. Затем придут иные времена, и он напишет другие сказки…

1832 год

В этом году он посвящал женщинам только мадригалы, в них нет ни слова о любви: автор испытывал к своим героиням чувства другого рода. Эти стихотворения, лишенные страсти и влюбленности, открывают новые оттенки в отношении Пушкина к женщинам.

<В альбом А. О. Смирновой>

В тревоге пестрой и бесплодной

Большого света и двора

Я сохранила взгляд холодный,

Простое сердце, ум свободный,

И правды пламень благородный

И как дитя была добра;

Смеялась над толпою вздорной,

Судила здраво и светло,

И шутки злости самой черной

Писала прямо набело.

Стихотворение написано от лица женщины – Александры Осиповны Смирновой (урожденной Россет), близкой приятельницы Пушкина. Заслуживает внимания, что Пушкин не раз писал от лица женщины. Это и Татьяна с ее письмом к Онегину, и героини незаконченных прозаических произведений: «Мария Шоннинг», «Роман в письмах». Примечательно, что один из автопортретов Пушкина – его портрет в женском платье.

Пушкин и Россет познакомились в 1828 году, но особенно подружились летом 1831 года, в Царском Селе, где недавно женившийся Пушкин снимал дачу.

Александра Россет едва ли не каждый день заходила к молодоженам и под обиженные реплики Натальи Николаевны («Ты ведь не ко мне пришла, а к мужу, ну так и иди к нему») шла в кабинет Пушкина, где подолгу вела с ним наедине оживленные беседы. Россет, видимо, искренна и точна в своих воспоминаниях: ее отношения с Пушкиным носили чисто дружеский характер, он был влюблен в свою жену, просто ему было интересно разговаривать с умной, острой на язык фрейлиной. Однако он был слишком мужчина, чтобы не чувствовать в женщине женщину, а куртуазный кодекс позволял ему этого не скрывать.

Галантные знаки внимания даме, изящные комплименты и даже подчас пикантные шутки со стороны мужчины в светском обществе не только не считались предосудительными, но были признаком хорошего воспитания. В атмосфере постоянного флирта дружеские отношения мужчины и женщины легко приобретали более или менее чувственный характер.

Судя по стихотворению «В тревоге шумной и бесплодной…», Александра Россет нравилась поэту не столько как женщина, столько как личность – яркая, независимая и незаурядная. Они были хорошими друзьями, однако из воспоминаний Россет известно, что она позволяла себе с Пушкиным некоторые вольности: принимала его лежа на кровати, просила помочь ей сесть, поддерживая за спину, показывала босые ножки. Подобное искушение близостью, приятно будоражившее воображение, видимо, не выходило за рамки допустимого поведения.

Стихотворение, написанное ко дню рождения дамы и весьма лестно ее характеризующее, может быть отнесено к жанру мадригала. Однако в нем нет обычной для мадригала подчеркнутой комплиментарности и поверхностной светской любезности. В нескольких строках обрисована женщина со светлым умом и независимым характером, острым языком и добрым сердцем. Это один из наиболее точных и выразительных психологических портретов женщины в пушкинской лирике.

<В альбом кж. А. Д. Абамелек>

Когда-то (помню с умиленьем)

Я смел вам нянчить с восхищеньем,

Вы были дивное дитя.

Вы расцвели – с благоговеньем

Вам ныне поклоняюсь я.

За вами сердцем и глазами

С невольным трепетом ношусь

И вашей славою и вами,

Как нянька старая, горжусь.

Это альбомное стихотворение – также не простая светская любезность, в нем, безусловно, присутствует живое теплое чувство. В мадригале нашли отражение реальные биографические факты и живые черты адресата. Пушкин говорит о двух возрастах своей героини и о том, как его прежнее «умиление» сменилось ныне «восхищением». Княжну Анну Давыдовну Абамелек (1814–1889) Пушкин мог видеть совсем маленьким ребенком в Царском Селе, где служили в Лейб-гвардии Гусарском полку ее отец и два дяди. Известно, что семья Абамелек посетила Лицей 11 июля 1815 грда, тогда-то шестнадцатилетний Пушкин и мог «нянчить» годовалую девочку. Судя по сохранившемуся портрету, она была очаровательным ребенком. В 1832 году восемнадцатилетняя княжна Абамелек уже завоевала известность в обществе не только своей яркой южной красотой, но и литературными опытами. В 1831 году были опубликованы ее переводы на французский язык стихотворения Пушкина «Талисман» и поэмы Козлова «Чернец». Очевидно, Анна Абамелек участвовала в живых картинах, представляя Зарему, героиню пушкинского «Бахчисарайского фонтана». Ее знаменитый портрет в роли Заремы был написан не позднее 1831 года, и Пушкин наверняка его знал. Очевидно, эти случайные сближения, свидетельствующие, однако, о внимании юной княжны к его творчеству, очень тронули поэта и сообщили теплоту и сердечность посвященному ей мадригалу.

Красавица

Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей;

Она кругом себя взирает:

Ей нет соперниц, нет подруг;

Красавиц наших бледный круг

В ее сиянье исчезает.

Куда бы ты ни поспешал,

Хоть на любовное свиданье,

Какое б в сердце ни питал

Ты сокровенное мечтанье, —

Но встретясь с ней, смущенный, ты

Вдруг остановишься невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

Стихотворение посвящено графине Елене Михайловне Завадовской, (урожденной Влодек)[92]92
  См.: Лернер Н. О. «Северный цветок» // Столица и усадьба. 1917. № 73. С. 13–14.


[Закрыть] и записано Пушкиным в ее альбом. Согласно светскому этикету, Завадовская, заручившись прежде согласием поэта, послала ему свой альбом с запиской, где в изысканно-вежливых выражениях благодарила за возможность «обладать знаком памяти» от Пушкина. Известно, что обычно Пушкин относился к сочинению стихов для альбомов светских дам как к тягостной повинности. Неизвестно, с каким чувством откликнулся поэт на просьбу Завадовской, но в мадригале «Красавица» он выразил свое восхищение совершенной красотой графини.

Пушкин познакомился с Завадовской в конце 1820 – начале 1830-х годов и с тех пор постоянно встречался с ней в петербургском свете. Считается, что именно Завадовская стала прототипом упомянутой в восьмой главе «Евгения Онегина» «блестящей» и «ослепительной» Нины Воронской – «Клеопатры Невы» с ее «мраморной красой». Завадовская, одна из первых красавиц Петербурга, в глазах многих современников была образцом красоты северного типа. Вяземский в посвященном Завадовской стихотворении называл ее «Красавиц севера царица молодая! / Чистейшей красоты высокий идеал!». По словам М. Ф. Каменской, Завадовская на балах «всегда убивала всех своею царственной, холодной красотой»[93]93
  Каменская М. Ф. Воспоминания // Исторический Вестник. 1894. № 10. С. 50.


[Закрыть]. В романе в стихах, как мы помним, Нина («хоть ослепительна была») не смогла затмить любимую героиню Пушкина Татьяну.

Пушкин никогда не был влюблен в Завадовскую, ее красота привлекала его в эстетическом отношении. Таким и получился женский образ в его стихотворении – ослепительная и спокойная красавица, вызывающая не страсть, а смущенный трепет, близкий к религиозному поклонению.

К***

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу

Волнениям любви безумно предаваться;

Спокойствие мое я строго берегу

И сердцу не даю пылать и забываться;

Нет, полно мне любить; но почему ж порой

Не погружуся я в минутное мечтанье,

Когда нечаянно пройдет передо мной

Младое, чистое, небесное созданье,

Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне,

Любуясь девою в печальном сладострастье,

Глазами следовать за ней и в тишине

Благословлять ее на радость и на счастье,

И сердцем ей желать все блага жизни сей,

Веселый мир души, беспечные досуги,

Всё – даже счастие того, кто избран ей,

Кто милой деве даст название супруги.

Стихотворение, написанное 5 октября – в начале бального сезона, – предположительно относится к Надежде Львовне Соллогуб, кузине В. Ф. Соллогуба. По свидетельству В. Ф. Вяземской, Пушкин оказывал явные знаки внимания семнадцатилетней девушке, вызывая тем самым жгучую ревность своей жены[94]94
  См.: Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских // Русский Архив. 1888. Т. 2. № 7. С. 309.


[Закрыть]. Впрочем, лирический герой стихотворения всячески сдерживает готовые развиться чувства. В подтексте биографические обстоятельства: Пушкин помнит, что женат, любит жену и не хочет подвергать опасности их союз. Но в нем так много любви, он так отзывчив на женскую прелесть! Удивительное словосочетание «печальное сладострастье» в контексте стихотворения имеет совершенно целомудренный смысл. Стихотворение подхватывает тему «Я вас любил, любовь еще, быть может…», но теперь нет уже и «быть может», он осознает свое чувство как запретное и, любуясь девушкой, от души желает счастья не только ей, но даже ее будущему супругу.

В альбом

Гонимый рока самовластьем

От пышной далеко Москвы,

Я буду вспоминать с участьем

То место, где цветете вы.

Столичный шум меня тревожит;

Всегда в нем грустно я живу —

И ваша память только может

Одна напомнить мне Москву.

Неизвестно, для чьего альбома предназначались эти стихи; единственно, что можно сказать, – адресат живет в Москве. Неужели это все же Екатерина Ушакова? Даже если так, изящный мадригал не смог бы утешить влюбленную девушку: «рока самовластьем» Пушкин навсегда связал свою судьбу с другой и не жалеет об этом.

В этом году вышла в свет последняя глава «Евгения Онегина». В сложном лирическом сюжете романа в стихах присутствует и любовная история – история Онегина и Татьяны.

Отступление десятое

Об Онегине и Татьяне

В пушкинской лирике в некотором смысле нет ни одного стихотворения о несчастной любви, для него всякая любовь – счастье; пусть даже неразделенная, отвергнутая или обманутая. Но у Пушкина все-таки есть одна история о действительно несчастной любви – любви Онегина и Татьяны.

В традиционном романе на пути влюбленных постоянно встают какие-то преграды, которые им приходится преодолевать. Между Онегиным и Татьяной нет ни одной. Они молоды, свободны, богаты; их союзу никто и ничто не угрожает, напротив, он был бы для всех желанным. Единственное, но совершенно непреодолимое препятствие, с которым сталкиваются герои, – они сами. Обратим внимание, что в романе нет ни одного диалога между Онегиным и Татьяной, они объясняются исключительно посредством монологов: двух устных и двух письменных. И ни один из этих монологов не был услышан адресатом. Когда Татьяна пишет Онегину: «Другой!.. Нет, никому на свете / Не отдала бы сердца я! / То в вышнем суждено совете… / То воля неба: я твоя…», она использует образы и выражения, заимствованные из своих любимых романов, и Онегин не верит им. Но трагедия в том, что она говорит правду: она будет любить Онегина всегда, даже зная о его равнодушии к себе, даже не видя его годами, даже выйдя замуж за другого. Отповедь Онегина, в которой он умно и деликатно старается спустить ее с небес на землю, конечно, не достигает цели. Что ей все эти разумные рассуждения об их разных взглядах на жизнь и об отношении Онегина к браку! Она слышит в его словах только одно: он не любит ее и не понимает, как она любит его. В действительности это не совсем так; несколькими точными психологическими подробностями Пушкин дает понять, что Онегин мог бы полюбить Татьяну, но не хочет ее любить. «Привычке милой не дал ходу; / Свою постылую свободу / Я потерять не захотел», – скажет он потом.

В следующий раз он увидит Татьяну лишь через несколько лет и не сразу узнает прежнюю робкую девочку в блестящей светской даме. И вот они поменялись ролями: Татьяна с ним «равнодушна и смела», а он «как дитя» влюблен в нее. Теперь он пишет ей письмо, искреннее и отчаянное (Пушкин здесь отдает Онегину лучшие строки своей любовной лирики), но все напрасно. Татьяна не слышит его и не верит ему; в свое время он принял ее любовь за восторженность наивной девочки, сегодня она принимает его любовь за тщеславие опытного соблазнителя. Возможно, впрочем, что она просто не хочет ему поверить, тогда ей будет еще труднее: ведь она по-прежнему любит Онегина, считая его потерянным навсегда. «Но я другому отдана; / Я буду век ему верна» – этой знаменитой фразой заканчивается история любви пушкинских героев.

В отличие от героев Тургенева, Гончарова и Чехова, Онегин не отступается добровольно (по малодушию или нерешительности) от любимой женщины, но так же, как и они, он не может сделать ее счастливой. Несостоявшийся роман Онегина и Татьяны – людей, созданных друг для друга, – словно предваряет бесконечную череду несостоявшихся отношений, карьер, судеб, несвершившихся надежд и нереализованных планов, так характерных, к несчастью, для русской литературы и самой российской жизни. Почему, почему мы никогда не уедем в Москву, никогда не найдем Мисюсь?[95]95
  См.: «Три сестры», «Мисюсь» А. П. Чехова.


[Закрыть] Почему нас вечно преследует припев «счастье было так близко, так возможно» и «тоска безумных сожалений»? Пушкин не отвечает на такие вопросы, но он угадывает проблемы русской жизни, которым еще только предстоит проявиться в полной мере.

1833 год

* * *

Когда б не смутное влеченье

Чего-то жаждущей души,

Я здесь остался б – наслажденье

Вкушать в неведомой тиши:

Забыл бы всех желаний трепет,

Мечтою б целый мир назвал —

И всё бы слушал этот лепет,

Всё б эти ножки целовал…

Незаконченное стихотворение, предположительно, является частью неосуществленного лирического замысла Пушкина.

В рукописи помечено: «1833, дорога, сентябрь». Изучение рукописи показывает, что этот текст был непосредственно связан с двумя незавершенными фрагментами.

* * *

Зачем я ею [очарован]?

Зачем расстаться должен с ней?

Когда б я не был избалован

Цыганской жизнию моей.

Она [глядит на] вас так нежно,

Она лепечет так небрежно,

Она так тонко весела,

Ее глаза так полны чувством,

Вечор она с таким искусством

Из-под накрытого стола

Свою мне ножку подала.

Стихотворение «Когда б не смутное влеченье…», очевидно, было написано ранее этих фрагментов, но, по логике предполагаемого лирического сюжета, должно было стать завершающим[96]96
  См.: Лемин А. Ю. Из истории одного стихотворения Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 12. С. 341–350.


[Закрыть]. Эти соображения, однако, носят лишь гипотетический характер. Существовавший беловой автограф стихотворения утрачен, а черновые автографы не позволяют с уверенностью судить о замысле поэта.

Неизвестно, имеется ли здесь в виду конкретный адресат, или же (скорее всего) это вымышленный образ прелестной женщины. В стихотворении речь идет не о любовной страсти, а о легком, изящно утонченном чувстве; но ценность такого чувства здесь неожиданно и головокружительно возрастает: «лепет» и «ножки» даруют «наслаждение», готовое заменить собой «целый мир». Самодовлеющую ценность «наслаждения» перевешивает лишь одно неопределенное чувство – «смутное влеченье чего-то жаждущей души». Образ «жаждущей души» неясно ассоциируется с «духовной жаждой» и с неутолимым в земной жизни «жаром сердца». Таким образом, лирический этюд неожиданно перекликается с философскими стихотворениями «Пророк» (1826) и «В степи мирской, печальной и безбрежной…» (1827).

В этом году стихов о любви больше не было.

1835 год

В этом году он написал только одно любовное стихотворение, вернее, начал писать: оно осталось незавершенным и сохранилось в черновике.

* * *

Я думал, сердце позабыло

Способность легкую страдать,

Я говорил: тому, что было,

Уж не бывать! уж не бывать!

Прошли восторги, и печали,

И легковерные мечты…

Но вот опять затрепетали

Пред мощной властью красоты.

В этих строчках так ясно и выразительно передано душевное состояние поэта, что они не нуждаются в комментариях. Нам неизвестно, кто разбередил сердце Пушкина, гораздо важнее само это поэтическое признание, свидетельство сдерживаемой, но не оставившей его способности любить, страдать и обманываться.

1836 год

В этом году ему исполнилось 37 лет, и он написал свое последнее в жизни любовное стихотворение.

* * *

От меня вечор Леила

Равнодушно уходила.

Я сказал: «Постой, куда?»

А она мне возразила:

«Голова твоя седа».

Я насмешнице нескромной

Отвечал: «Всему пора!

То, что было мускус темный,

Стало нынче камфора».

Но Леила неудачным

Посмеялася речам

И сказала: «Знаешь сам:

Сладок мускус новобрачным,

Камфора годна гробам».

Стихотворение является переложением одной из арабских песен. Прозаический французский перевод, которым воспользовался Пушкин, имелся в книге французского ученого-ориенталиста Ж. Агуба. Этот текст стал для поэта источником глубоко личного лирического стихотворения[97]97
  См.: Строганов М. В. О стихотворении «От меня вечор Леила…» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 15. С. 168–175.


[Закрыть].

В стихотворении 1815 года «Гроб Анакреона» шестнадцатилетний Пушкин весело описывал старика, до последних мгновений предающегося радостям любви. Лирический герой «От меня вечор Леила…» рад бы им предаться, но девушка ему в этом отказывает. Мотив осмеяния седины появляется у Пушкина еще в песне Земфиры «Старый муж, грозный муж…» из поэмы «Цыганы». Тогда, в 1824 году, эта ситуация была от него так далека! Сегодня она приблизилась к нему вплотную. Согласно представлениям того времени, Пушкин в свои тридцать семь лет чувствовал себя уже немолодым человеком и задумывался о старости. В подтверждение можно было бы привести многочисленные примеры из его писем и автопортреты, где он изображает себя стариком. Размышления поэта о своей собственной судьбе неявно присутствуют в поэтической притче о красавице и старике, сообщая абстрактному сюжету горечь живого чувства.

Любимый его герой Дон Жуан предстает здесь постаревшим, умудренным жизнью и отвергнутым. Пушкин, разумеется, не знал, что жить ему осталось совсем недолго, но в странном поэтическом прозрении он прощался здесь с любовью. Леила – его прекрасная возлюбленная – уходила от него навсегда…

Итак, пушкинский лирический герой прошел свой путь: от полудетского послания «К Наталье» до горькой притчи «От меня вечор Леила…»; от мальчика, замирающего в предчувствии неведомых наслаждений, до старика, остающегося в одиночестве. Между этими вехами – море ярких и разнообразных переживаний любовного чувства.

Однажды Пушкин записал в альбом пианистки Марии Шимановской совсем не альбомные строки: «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». В его стихах эта мелодия прозвучала в самом широком регистре, со всеми интонациями и обертонами. Поэт оставил нам свой огромный и необычный душевный опыт, воплощенный в совершенной художественной форме.

Следует признать, что наш рассказ о любовных сюжетах в жизни и в поэзии Пушкина носит во многом гипотетический характер. Не каждая жизненная ситуация возводится к художественной концепции, и не каждый лирический сюжет проецируется на реальную жизнь. Однако внимательно рассматривая каждый подобный сюжет, всякий раз стремясь поставить его в биографический и поэтический контекст, можно обрести не точное знание (его исключает сам предмет изучения), но более ясное представление о том, каким был этот человек – Александр Пушкин на rendez-vous.