Текст книги "Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934"

Правительство Литвы проявило заинтересованность в том, чтобы расширить участие СССР в урегулировании мемельского спора и непосредственно вовлечь его в литовско-немецкую дискуссию о составе Директории. 11 ноября 1930 г. при свидании с исполнявшим обязанности наркома Крестинским посланник Литвы Ю. Балтрушайтис передал ему просьбу о советском посредничестве. Посланник просил Литвинова, который в конце ноября, по возвращении из Женевы, намеревался сделать остановку в Берлине, детально обсудить создавшееся положение с министром иностранных дел Германии Ю. Курциусом и статс-секретарем МИД Б. Бюловым. Завершая свое обращение, Балтрушайтис вернулся к старому вопросу о кратком посещении наркомом по иностранным делам столицы Литвы. «Сейчас, после женевского поражения Литвы по мемельскому вопросу, в широких кругах литовского населения, не только у оппозиции, но и у сторонников правительства, появилось некоторое разочарование в Германии, зато усилились симпатии к СССР, который все время бескорыстно поддерживал Литву, – заявил посланник. – Такое отношение масс литовского населения к СССР обеспечивает М[аксиму] М[аксимовичу] дружественный прием». Визит Литвинова в Каунас вслед за ходатайствами в МИД Германии по литовским делам сулил существенно укрепить как международные позиции Литвы, так и привести к частичному реваншу за «женевское поражение». Балтрушайтис также выразил уверенность в том, что беседы Литвинова с Зауниусом в Каунасе послужат «исходным моментом для полного восстановления прежних дружественных отношений и для дальнейшего их развития». В случае положительного ответа на этот зондаж, литовский посланник был готов передать официальное приглашение посетить Каунас[641]641
  Письмо Н.Н. Крестинского С.И. Бродовскому, 12.11.1930. – Там же. Л. 83–84.


[Закрыть].

Мнение Литвинова, запрошенного НКИД по поводу обращения литовского правительства, установить не удалось. Крестинский, ориентированный на восстановление и укрепление советско-немецко-литовского согласия, считал достижение прочной разрядки в советско-польских отношениях химерой и потому склонялся к позитивному ответу на приглашение Литвы[642]642
  Дневник М.М. Литвинова. Прием Ф. Твардовского, 10.10.1930. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 1. П. 2. Д. 38. Л. 84.


[Закрыть]. Направление мыслей Сталина в ноябре 1930 г. было противоположным, он стремился изыскать пути для того, чтобы компенсировать эскалацию напряженности в отношениях СССР с Францией осенью 1930 г. 19 ноября полпред в Анкаре Я.З. Суриц сообщил в Москву о беседах с польским коллегой, который предложил сообща возбудить вопрос о заключении между СССР и Польшей пакта о нейтралитете. Несмотря на то, что возможность такого пакта никогда в Москве не обсуждалась, Сталин немедленно и лично телеграфировал Сурицу: «Предложение польского посла заслуживает внимания. Продолжайте с ним беседу и заявите, что Вы могли бы взять на себя постановку вопроса перед Советским правительством о двустороннем пакте нейтралитета, если…польское правительство действительно готово пойти на такой шаг»[643]643
  Телеграмма И.В. Сталина Я.З. Сурицу, 21.11.1930//ДВП СССР. Т.ХIII. С. 669.


[Закрыть]. По всей вероятности, опасения, что визит главы советской дипломатии в Каунас сорвет возможность политической нормализации в советско-польских отношениях и подтолкнет Варшаву к открытой солидаризации с Парижем, взяли верх при обсуждении поставленного Крестинский вопроса и обусловили вывод о нецелесообразности «проезда» наркома через Литву.

20 ноября 1930 г.

Решение Политбюро

20/33. – О т. Фехнере (т.т. Крестинский, Менжинский).

Разрешить т. Фехнеру выезд в Ковно.

Протокол № 16 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.11.1930. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 805. Л. 9.

К тому времени, когда этот вопрос был поставлен перед Политбюро, решение о переводе полпреда Петровского и назначении полномочным представителем СССР в Каунасе М.А. Карского уже было принято[644]644
  См. решение «О полпреде в Ковно» от 25.10.1930 (раздел 5).


[Закрыть]. Его выезд задерживался из-за необходимости передачи дел новому руководителю 1 Западного отдела. В полпредстве в Литве был необходим человек, искушенный в проблематике советско-литовских и советско-польских отношений. А.В. Фехнер, продолжительное время работавший в 1 Западном отделе НКИД, удовлетворял этому требованию. Однако осенью 1930 г. в эмигрантской печати появились разоблачительные материалы В. Бурцева о Фехнере, (он обвинялся в причастности к похищению генерала Кутепова в январе 1930 г.). Трудно судить, насколько достоверна была информация Бурцева; поверенный в делах Англии в Эстонии Джером выражал возмущение ею и указывал на несоответствие некоторых приводимых в печати деталей фактическим обстоятельствам[645]645
  Дневник М.В. Буравцева, октябрь-ноябрь 1930 г. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 1. П. 6. Д. 103. Л. 21.


[Закрыть].

В ОГПУ сложилось мнение, что под влиянием публикаций Бурцева, белоэмигранты попытаются совершить в отношении Фехнера акт мести, и настаивали на отмене поездки в Ковно. Коллегия НКИД не согласилась с этим и внесла вопрос «в инстанцию». Через два дня после решения Политбюро и «завершения лечения» Фехнер отбыл в Каунас[646]646
  Письмо Н.Н. Крестинского А.М. Петровскому, 22.11.1930. – АВП РФ. Ф.010. Оп.1. П.6. Д. 64. Л. 16.


[Закрыть].

30 ноября 1930 г.

Решение Политбюро

12/20. – О концессиях «Ян Серковский» и «Жесть-Вестен» (т.т. Шверник, Каменев, Ганецкий).

а) Признать целесообразным ликвидировать концессию «Ян Серковский».

б) Поручить Главконцесскому добиться минимальной суммы компенсации (не свыше одного миллиона рублей) за оборудование и капитальные вложения.

в) Предложить ЦК металлистов свои действия по отношению к концессии «Ян Серковский» согласовать с т. Каменевым.

[…]

Выписки посланы: т.т. Каменеву, Швернику, Булату.

Протокол № 17 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.12.1930. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 806. Л. 12.

Десятью днями раньше вопрос о польской концессии «Ян Серковский» был поставлен в числе других «вопросов ВЦСПС» его новым председателем Н.М. Шверником. «В связи с трудовым конфликтом на концессионном заводе “Ян Серковский”» Политбюро поручило комиссии Оргбюро (Шверник, Крестинский, Булат, Лебедев, Лобов) «определить, какие убытки мы можем понести в случае ликвидации концессии»[647]647
  Протокол № 46 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.11.1930, п. 9/22 (решение Политбюро от 20.11.1930). – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 79.


[Закрыть].

Вероятно, привлечение начальника Главконцесскома Л. Б. Каменева и члена Коллегии НКТ Я.С. Ганецкого к рассмотрению этого вопроса в Политбюро обусловливалось заключением комиссии Оргбюро в пользу ликвидации концессии.

15 января 1931 г.

2. – О Румынии и Турции (т. Литвинов).

Поручить рассмотреть вопрос комиссии в составе т.т. Молотова, Литвинова, Ворошилова и Сталина. Созыв комиссии за т. Молотовым.

Выписки посланы: т.т. Молотову, Литвинову, Ворошилову, Сталину.

Протокол № 23 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.1.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 116.

9 января 1931 г. посол Турции в Москве Х. Рагиб-бей передал наркому по иностранным делам предложение о возможном посредничестве Турции в нормализации советско-румынских отношений. Согласно сообщению посла, министр иностранных дел Т. Рюштю, получив приглашение посетить Бухарест в начале 1931 г., обусловил свой визит возможностью достижения практических сдвигов в урегулировании отношений Румынии с СССР и Венгрией. По мнению министра, главным мотивом этого приглашения явилось «желание Румынии зондировать его насчет возможности советско-румынского соглашения», и потому он поручил послу в Москве выяснить советские соображения на этот счет. Литвинов выразил скептицизм относительно серьезности намерений Бухареста, однако «обещал подумать и дать ответ Рюштю через несколько дней»[648]648
  Запись беседы М.М. Литвинова с Х. Рагиб-беем, 9.1.1931//ДВП СССР. Т.ХIV. С.18–19.


[Закрыть].

Вероятно именно по этому поводу 15 января Литвинов представил свои соображения на усмотрение Политбюро. Нарком и его коллеги не могли не учитывать, что инициатива турецкой дипломатии являлась одним из проявлений общей тенденции к поискам разрешения бессарабской проблемы на рубеже 1930–1931 гг.

17 декабря состоялась важная дискуссия между министром иностранных дел ЧСР Э. Бенешем и полпредом А.Я. Аросевым. Чехословацкий министр резко отозвался о процессе «Промпартии», продемонстрировавшем Европе, что не только из Рима, но и из Москвы исходит «угроза миру», так что стало «достаточно какого-либо незначительного повода, чтобы началось столкновение Европы с СССР». В заключение беседы Бенеш заявил о своем стремлении установить с СССР «такие же отношения как с Францией» и принялся уверять Аросева, в том, «какие были бы благие последствия, если бы СССР не отвергал его, Бенеша, посреднических услуг в деле улаживания бессарабского конфликта»[649]649
  3апись беседы А.Я. Аросева с Э. Бенешем, 17.12.1930. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 1. П. 5. Д. 95. Л. 61–63. См. также решение «О Румынии» от 28.3.1929.


[Закрыть]. В конце 1930 г. посланник Польши в Анкаре К. Ольшовский в доверительных беседах с полпредом Сурицем предлагал СССР приступить к нормализации советско-румынских отношений на основе признания вопроса о Бессарабии открытым[650]650
  Выписка из письма Я.З. Сурица Л.М. Карахану, [ранее 5.1.1931]. – Там же. Ф. 0122. Оп. 15. П. 154. Д. 2. Л. 29.


[Закрыть]. 9 января 1931 г., одновременно с посещением Литвинова Рагиб-беем, член Коллегии НКИД Б.С. Стомоняков нанес визит новому послу Италии в СССР Б. Аттолико, который высказал убеждение, что СССР совершает ошибку, «не обращая должного внимания на румынскую проблему», тогда как «Румыния является наиболее слабым звеном в цепи послевоенных союзов, созданных Францией» – она не граничит с Германией и находится в конфликте с Венгрией, Болгарией и Россией. «Ввиду этого, – заявил Аттолико, – Румынию легче, чем других союзников Франции можно было бы оторвать от последней. В этом заинтересована Италия и заинтересован Советский Союз, не только вследствие враждебности нам Франции, но прежде всего вследствие союза между Румынией и Польшей. Главным препятствием является, однако, страх Румынии перед СССР, удерживающий Румынию в орбите Франции». Аттолико напомнил Стомонякову о том, что и он, и министр иностранных дел Италии Д. Гранди недавно обсуждали эту тему с Литвиновым. Несмотря на различие мотивации, совет итальянского посла относительно путей выхода из бессарабского тупика совпадал с рекомендацией К. Ольшевского. «Единственное, в чем и вы и Румыния согласны в этом вопросе, – сказал А[ттолико], – это то, что вы оба не можете договориться по этому вопросу. Это именно и надо зафиксировать в будущем соглашении между вами и Румынией». Стомоняков в ответ заявил, что «это был бы странный договор»[651]651
  Запись бесед Б.С. Стомонякова с Б. Аттолико 9.1. и 16.1.1931. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 1. П. 5. Д. 95. Л. 35об – 34.


[Закрыть], (вероятно, он был далек от предвидения, что спустя год ему придется отстаивать необходимость такого соглашения с Румынией)[652]652
  См. решение «О Румынии» от 28.3.1932.


[Закрыть].

Таким образом, советскому руководству приходилось считаться с настойчивыми предложениями как ближайших партнеров СССР (Турции и Италии), так и его «вероятных противников» (Польши и ЧСР) приступить к нормализации отношений с Румынией. Ситуацию дополнительно усложняли слухи об усилившихся разногласиях Бухареста и Варшавы накануне продления ими союзного договора и огласка, которую получили беседы В.А. Антонова-Овсеенко с Ю. Беком и А. Залесским относительно возобновления переговоров о пакте ненападения между СССР и Польшей. В начале января по указанию Литвинова ТАСС опроверг сообщение «румынской фашистской газеты “Лупта”» о том, что, что для срыва польско-румынских переговоров СССР предложил Польше заключить договор, который включал бы взаимные обязательства неучастия во враждебных соглашениях[653]653
  Известия. 5.1.1931.


[Закрыть]. В беседе с послом Турции Литвинов высказал мнение, что «нам нужно быть теперь особенно осторожными ввиду каких-то интриг, с одной стороны Польши, с другой стороны – Румынии для взаимного шантажа»[654]654
  Запись беседы М.М. Литвинова с Х. Рагиб-беем, 9.1.1931. С.19.


[Закрыть].

Отражением этой «особой осторожности», вероятно, и явилось постановление о создании комиссии авторитетных членов Политбюро, в которой подчеркнуто важная роль отводилась председателю СНК СССР – едва ли не главному оппоненту Литвинова. Результаты работы комиссии в точности неизвестны. Вероятно, сильное воздействие на исход дискуссий в высшем руководстве СССР оказало заключение 15 января 1931 г. гарантийного договора между Польшей и Румынией, заменившего ранее действовавшее союзное соглашение 1926 г. Судя по материалам НКИД (и его новому обращению в Политбюро в марте 1931 г.)[655]655
  См. решение «О Румынии» от 11.3.31 (раздел 1).


[Закрыть], комиссия Молотова пришла к выводу о целесообразности воздерживаться от инициативы в налаживании контактов с Бухарестом и ограничиться ответом, данным Литвиновым Рюштю через турецкого посла в Москве. На вопрос румынского посланника в Ангоре о том, намерен ли он предложить свое содействие в урегулировании советско-румынских отношений, Т. Рюштю заявил, что возобновление союзного договора между Польшей и Румынией делает такое посредничество невозможным[656]656
  M. Palairet to J. Simon, desp., Bucharest, 7.3.1931. – PRO. FO/371/15262/C1697.


[Закрыть].

15 января 1931 г.

7. – О торговле с Польшей (т.т. Розенгольц, Литвинов).

а) Независимо от хода переговоров с польским правительством немедленно приступить к реализации заказов на металл.

б) Утвердить с поправками следующие предложения Наркомвнешторга:

1. Разрешить НКИД и НКВТ вступить в переговоры с польским правительством о возможности размещения в Польше заказов черных металлов на сумму 20–25 млн. руб. при условии получения от польского правительства соответствующих компенсаций.

2. Компенсации должны быть представлены в форме:

а) разрешения свободного ввоза либо предоставления СССР контингентов на ввоз в Польшу пшеницы, рыбы, пушнины, живой птицы, костяного клея, кишек;

б) освобождения от ввозной пошлины ячменя и овса;

в) заключения табачной монополией договора о поставке в 1931 г. табаков на сумму 6–7 млн. руб.;

г) обеспечения преимущественных закупок государственными и муниципальными органами наших товаров (в частности, автошин);

д) оказания через банки воздействия на крупнейшие польские фирмы по заключению с нами длительных договоров на покупку наших товаров (руда железная и марганцевая, костяной клей);

е) обмена нотами о наибольшем благоприятствовании.

3. Переговоры вести одновременно полпреду и торгпреду в Польше с польским правительством и предправления Цветметимпорта в Берлине с руководителями польской промышленности.

Выписки посланы: т.т. Розенгольцу, Литвинову.

Протокол № 23 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.1.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 117.

Постановление Политбюро явилось наиболее масштабным из решений высших органов СССР в области экономического сотрудничества с Польшей в конце 20-х – начале 30-х гг. Наряду с хозяйственным кризисом в Польше, вызвавшим усиление протекционизма, главным препятствием к поддержанию и расширению такого сотрудничества являлось отсутствие торгового договора между двумя странами. Намечавшиеся в 1928 г. переговоры о его заключении были сорваны вследствие несогласованности действий польской миссии в Москве и МИД Польши и поведения советских властей («дело Скальского»). На рубеже 1930–1931 гг. в переговорах с Министерством промышленности и торговли Польши советские представители предприняли попытку вновь поднять вопрос о торговом договоре. При этом в качестве образца выдвигались договоры, охватывавшие широкий круг позиций (например, советско-эстонский). Убедившись в «сдержанности польской стороны», Москва выдвинула «концепцию более узкого договора»[657]657
  Informacja Ministerstwa Przemysłu i Handłu, styczeń 1931//St. Lopatniuk (oprac). Polsko-radzicckie stosunki gospodarcze: Dokumenty i materiały 1921–1939. Warszawa, 1976. S.422.


[Закрыть]. В отличие от советских предложений 1928 г., в программе января 1931 г., не затрагивались общие проблемы кредитного обеспечения советских закупок, транзита, железнодорожных и таможенных тарифов (за исключением пошлин на вывозимые в Польшу ячмень и овес). Однако главные элементы новых директив Политбюро – введение режима наибольшего благоприятствования, определение контингентов и преференций – сближали намечаемое ими соглашение с торговым договором.

Первая часть («а») постановления Политбюро отражала заинтересованность НКВТ и НКТП в продолжении сотрудничества с польскими горными концернами. 1 апреля истекало соглашение, заключенное 17 июня 1930 г. на поставку в СССР 151 тыс. тонн железа. Однако советские хозяйственные ведомства нуждались в больших объемах поставок, и к 1 апреля им было фактически отгружено 169 тыс. тонн железа и стального проката[658]658
  Sprawozdanie Wydziału Przemysłu i Handłu Urzędu Wojewodzkiego w Katowicach, 8.4.1931//Ibid. S.423.


[Закрыть]. Потребности СССР в импорте черных металлов из Польши к началу 1931 г. возросли (общий импорт черных металлов в 1931 г. достиг рекордного уровня – 1624 тыс. тонн[659]659
  Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг. Статистический обзор. М., 1960. С.310


[Закрыть]). Однако для Польши, по оценке полпредства, закупка Советским Союзом железа стала «менее интересна, чем в прошлые годы» в силу ухудшения условий кредитования польского экспорта и ожидания крупных заказов на достройку (благодаря французскому займу) железнодорожной линии Верхняя Силезия – Гдыня[660]660
  Письмо В.А. Антонова-Овсеенко Б.С. Стомонякову, 19.1.1931. – АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 15. П. 155. Д. 7. Л. 21–20.


[Закрыть]. Эти обстоятельства ставили под сомнение основную посылку второй части («б») постановления – тезис о достижимости существенных уступок польского правительства в случае размещения крупных советских заказов на металл, тем более, что Политбюро распорядилось о немедленной выдачи таких заказов «независимо от хода переговоров».

Импорт животноводческих продуктов в Польшу затруднялся необходимостью получать на каждый ввозимый контингент специальное разрешение Министерства земледелия, которое обладало правом отказать во ввозе, несмотря на наличие ветеринарных, санитарных и иных удостоверений[661]661
  См., в частности: Письмо В.А. Антонова-Овсеенко Б.С. Стомонякову (копия А.И. Микояну), 11.8.1930. – Там же. Оп. 14. П. 149. Д. 1. Л. 135.


[Закрыть]. Поэтому принятые тремя годами ранее директивы Политбюро к переговорам с Польшей о торгдоговоре предусматривали в качестве необходимого его условия одновременное заключение «ветеринарной конвенции, обеспечивающей экспорт в Польшу и транзит через Польшу продуктов животноводства из СССР»[662]662
  Предложения Комиссии Политбюро по вопросу о переговорах с Польшей о торговом договоре (утверждены Политбюро ЦК ВКП(б) 16.2.28) (Приложение к п. 4. пр. ПБ № 10). – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 6. Л. 27.


[Закрыть]. Новое постановление Политбюро по существу предлагало отказаться от попыток закрепления прав советских экспортеров в форме ветеринарной конвенции и взамен этого добиваться эксклюзивных гарантий министерства земледелия. В отличие от железной и марганцевой руды, костяного клея и табаков, относительно ввоза которых из СССР мог быть достигнут компромисс (несмотря на ухудшение их качества, отмечавшееся представителями Министерства промышленности и торговли Польши), расчеты на экспорт в Польшу зерновых были некомпетентны. Они не учитывали ни сельскохозяйственного баланса Польши, ни озабоченности правительства падением производства из-за снижения хлебных цен (в 1930 г. потери земледельцев составили около полумиллиарда злотых). Ссылаясь, в частности, на выступления в Сейме министра земледелия, в котором тот отметил влияние на польскую деревню «советского демпинга» пшеницы и ячменя, полпред предупреждал, что «разговоры с поляками» об импорте пшеницы, ячменя и овса на указанных условиях являются «в высшей степени несерьезными», и «выдвижение таких несуразных требований будет дискредитировать все переговоры»[663]663
  Письмо В.А. Антонова-Овсеенко Б.С. Стомонякову, 19.1.1931. Л. 20.


[Закрыть]. «Мы не запретили ввоза, не повышали пошлин на зерно. Если будем нуждаться в хлебе, пожалуйста, ввозите. Но допустить беспошлинный ввоз немыслимо» – заявил Антонову-Овсеенко и Климохину министр торговли А. Пристор в ответ на изложение ими программы Политбюро.

Последний пункт(«е») этого раздела постановления еще более затруднял поставленную в нем задачу. Из предшествующих сообщений варшавского полпредства Москве было известны решительные возражения польского союза промышленников «Левиафан» и правительственных кругов против предоставления СССР прав наибольшего благоприятствования в торговле. Антонов-Овсеенко полагал, что внесение этого условия в перечень запрашиваемых СССР компенсаций имеет практической целью получение гарантий на неизменность условий ввоза определенных товарных контингентов. На нелогичность выдвижения такого требования в общем ряду указал 31 января 1931 г. при рассмотрении советских предложений министр торговли А. Пристор. Поскольку обмен нотами о наибольшем благоприятствовании неотъемлем от заключения общего торгового договора, он предложил советской стороне внести соответствующее предложение[664]664
  Письмо В.А. Антонова-Овсеенко Б.С. Стомонякову («К торгпереговорам»), 3.2.1931. – АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 15. П. 155. Д. 7. Л. 36.


[Закрыть].

Установленные Политбюро приоритеты и порядок ведения торговых переговоров предрешали их провал. Следуя первому пункту решения Политбюро, представитель НКВТ Жуковский в конце января провел переговоры с генеральным директором Катовицких заводов («Бисмарк Хютте») Шерфом и 5 февраля, «ввиду неотложности нужд нашей металлургии», выдал двухмесячный заказ на продукцию концерна в обмен на обязательство «держать в тайне от поль[ского] пра[вительства] состоявшуюся сделку» и «нажимать на Пристора» в интересах общего урегулирования на желаемых СССР условиях. Антонову-Овсеенко и торгпреду Климохину пришлось указать на немыслимость сохранения сделки в тайне от правительства, «ибо и банки, и жел[езно] дор[ожное] управление и т. д. должны быть соответственно подготовлены». За сделкой 5 февраля на поставку 70 тыс. тонн проката вскоре (29 марта и 7 апреля) последовали соглашения о дополнительных поставках в общей сложности 186 тыс. тонн железа и стали[665]665
  Sprawozdanie Wydziału Przemysłu I Handłu Urzędu Wojewodzkiego w Katowicach, 8.4.1931.


[Закрыть]. Независимо от коммерческого успеха в отношениях с горными концернами, переговоры «можно считать собственно сорванными», – резюмировал полпред через две недели после решения Политбюро об их начале[666]666
  Письмо В.А. Антонова-Овсеенко Б.С. Стомонякову, 3.2.1931. Л. 35.


[Закрыть]. Стимулирование советского экспорта без обусловливания его новыми заказами было, в условиях нараставшего в Польше экономического кризиса, бесперспективным. В результате вывоз советской продукции и сырья (в частности, апатитов) снизился с 14,1 млн. рублей в 1930 г. до 7,5 млн. рублей в 1931 г. Примерно на ту же сумму сократился и импорт польских товаров, который в 1931 г. тем не менее оказался вчетверо выше советского экспорта в Польшу (31,2 млн. рублей). Отрицательное сальдо в торговле с Польшей достигло 8 % общего отрицательного сальдо внешней торговли СССР, тогда как объем польско-советской торговли составил всего 2 % от его общего товарооборота[667]667
  Подсчитано (в текущих ценах и по курсу рубля 1931 г.) по: Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг.: Статистический обзор. М., 1960. С.14, 26.


[Закрыть].

Краткий анализ решения Политбюро позволяет установить, что оно было подготовлено без согласования ведомствами (НКВТ и НКИД) общей торговой политики в отношении Польши, чего настойчиво добивалось руководство Наркоминдела (прежде всего, Стомоняков). При определении приоритетов ведения переговоров предпочтение было отдано текущим потребностям советской металлургии и машиностроения, и наркомат внешней торговли согласовывал закупочную политику не с НКИД, а с НКТП. Политические причины, вызвавшие согласие Политбюро (и, возможно, НКИД) с односторонними и непродуманными предложениями НКВТ, состояли в необходимости активизировать отношения с Польшей в области делового сотрудничества и компенсировать, таким образом, ущерб, вызванный опровержениями советской стороной факта переговоров с Варшавой в конце 1930 г.[668]668
  Сообщение ТАСС//Известия. 5.1.1931.


[Закрыть] Изменение тактической линии Москвы (которое не только не рассматривалось Политбюро, но и, судя по имеющимся материалам, не было отчетливо сформулировано и Наркоминделом) заключалось в том, чтобы избегать обсуждения общих проблем – заключения между СССР и Польшей гарантийного пакта и торгового договора, но при этом сохранить достигнутое к лету 1930 г. смягчение двухсторонних отношений. В ответ на предложение вице-министра по иностранным делам Ю. Бека о специальной встрече представителей СССР и Польши для обсуждения комплекса торговых отношений Антонов-Овсеенко, «стремясь избегнуть возвращения к принципиальным вопросам и сообразно линии, как будто ныне взятой», заявил: «Мы уже пытались провести такое совещание […] Ныне речь идет о конкретных вещах»[669]669
  Письмо В.А. Антонова-Овсеенко Б.С. Стомонякову, 16.1.1931. – АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 15. П. 154. Д. 2. Л. 48.


[Закрыть]. Как показывают пометы Стомонякова, Антонов-Овсеенко излишне резко сформулировал позицию Москвы, которая стремилась найти средний путь между переговорами с Польшей о заключении крупных соглашений и сведением польско-советских отношений к частным политическим или торговым вопросам. Решение Политбюро от 15 января, вероятно, было призвано как подкрепить эту внешнеполитическую линию, так и удовлетворить соответствующие потребности хозяйственных ведомств.

20 января 1931 г.

Решение Политбюро

4/11. – О соглашении с финнами и шведами по лесоэкспорту (т.т. Розенгольц, Данишевский, Литвинов).

а) Принять предложение Наркомвнешторга о вступлении в переговоры с шведскими и финскими лесопромышленниками о соглашении по лесоэкспорту на основе предложенной HКВТ схемы.

б) Поручить т. Розенгольцу согласовать с т. Молотовым цифры компенсации за нерасширение экспорта.

Выписки посланы: т.т. Розенгольцу, Литвинову, Молотову.

Протокол M 24 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.1.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. On. 162. Д. 9. Л. 122.

В результате экономического кризиса на европейских рынках резко упали цены на лес. Испытывавший крайнюю нужду в валюте, Советский Союз был вынужден поставлять продукцию лесной промышленности по низким ценам, тем более, что качество советских лесоматериалов нередко было низким. В соседней Финляндии работодатели смогли добиться повышения эффективности лесной отрасли и снизить себестоимость продукции при сохранении ее высокого качества. В итоге, несмотря на сокращение абсолютных размеров финского лесного экспорта, его позиции на европейском рынке укрепились[670]670
  См… Sinkko Erkki. Puunjalostus pulassa 1930–1933//Acta Universitatis Tamperensis. 1986. Ser.A. T.202. S.142–152.


[Закрыть]. Положение СССР усугубляли обвинения в демпинге, призывы к срыву замыслов Москвы по подрыву европейской экономики. В начале 1931 г. министр иностранных дел Финляндии Я. Прокопе в ходе женевских встреч убеждал своих коллег в необходимости борьбы с советским демпингом, ссылаясь на применение в СССР принудительного труда на лесозаготовках[671]671
  UMArk. Tullit ja tullilaitos. Т 3. b. Ministerin Procopén muistiinpanoista. 18.1.1931 keskustelusta Hendersonin kanssa.


[Закрыть]. Заключение соглашения с финскими и шведскими лесоэкспортерами имело поэтому важное значение не только для закрепления за СССР достигнутого высокого уровня (квоты) в лесном экспорте, но и для срыва усилий по расширению экономических санкций против СССР (осенью 1930 г. введенных Францией). Неофициальные контакты представителей советских, шведских и финских лесоэкпортеров поддерживались на протяжении 1929–1930 гг., но каких-либо результатов не приносили.

Конкретными причинами постановки этого вопроса на Политбюро явились, во-первых, продолжавшееся падение цен на товары лесоэкспортирующих фирм на европейском рынке и, во-вторых, занятая финскими и шведскими лесоэкспортерами позиция выжидания в вопросе о заключении трехстороннего соглашения по лесоэкспорту, фактический отказ их сформулировать собственные предложения об основе возможных переговоров. НКВТ была необходима санкция высшего политического руководства страны на ведение подобных переговоров. Судя по всему, когда в 1929 г. СССР резко увеличил поставки лесоматериалов по низким ценам на европейский рынок, возникновения подобной ситуации в Москве не предвидели. Согласно «Внутреннему бюллетеню» «Экспортлеса» СССР в 1929 г. предложил на рынок 752 тыс. стандартов лесоматериалов, тогда как в предшествующем году было всего 197 тыс. стандартов, по другим данным – 896 тыс. стандартов в 1929 и 465 тыс. в 1928 г.[672]672
  Конъюнктурный обзор за август 1932 г. Планово-экономического управления АО «Экспортлес», б/д. – РГАЭ. Ф. 413. Оп. 13. Д. 30. Л. 1.


[Закрыть]. Это, с учетом разразившегося мирового кризиса, повлекшего за собой сокращение объемов лесного рынка, вызвало тревогу у шведских и особенно финских экспортеров леса (сама проблема советского лесного экспорта возникла еще в 1925 г., когда впервые шведские экспортеры оказались серьезно озабоченными советскими поставками на европейский рынок. Тогда в Скандинавию выезжала специальная комиссия во главе с Ф. Я. Рабиновичем, переговоры которой с западными лесоэкспортерами ни к чему не привели: шведская сторона просто не выдвинула своих предложений, поскольку выяснилось, что первые тревоги были не слишком обоснованы). Экспорт лесоматериалов составлял более половины всего экспорта Финляндии, его сокращение болезненно отзывалось на благосостоянии весьма широких слоев населения. Одним из первых, кто с ноября 1929 г. стал настойчиво ставить перед советскими властями вопрос о необходимости компромисса в разделе рынка, был глава Банка Финляндии Ристо Рюти. К началу 1930 г. роль «советской составляющей» учитывалась широкими кругами политиков и предпринимателей. События декабря 1929 г. в Лапуа, положившие начало быстро набравшему силу массовому антикоммунистическому движению в Финляндии, в Москве имели основания связывать с сокращением финского экспорта. Военная разведка оценивала опасения финской буржуазии, связанные с советской конкуренцией, как один из главных факторов, способствующих росту у нее агрессивных намерений[673]673
  Информационный бюллетень IV отдела штаба Ленинградского военного округа по данным к 1 февраля 1930 г., б/д. – РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 61. Д. 41. Л. 40.


[Закрыть]. В свою очередь, полпред Майский в «Справке по вопросу о финско-советских отношениях за 1930 г.» отмечал, что из-за возвращения СССР на мировой лесной рынок «сильно увеличилась безработица, сильно упали доходы крестьянства, ибо свыше половины всех лесозаготовок происходит на крестьянских землях», результатом чего стали организация лапуасцами бойкота советских товаров, хулиганские выходки против магазинов «Резинотреста» и базовой станции «Нефтесиндиката»[674]674
  Справка И.М. Майского «По вопросу о советско-финских отношениях 1930 г.», б/д. – АВП РФ. Ф. 0135. Оп. 14. П. 129. Д. 3. Л. 3–5.


[Закрыть]. Однако в 1930 г. и для СССР лесной экспорт превратился в важнейший источник поступления валютных средств (особенно на фоне сокращения хлебного экспорта), необходимых для ускоренной индустриализации. Этим объясняется указание Политбюро А.П. Розенгольцу согласовать вопрос о компенсации за нерасширение лесного экспорта с председателем СНК В.М. Молотовым.

О значении, которое придавало лесному экспорту советское руководство, свидетельствует прием Л.М. Кагановичем и И.А. Акуловым, заместителя руководителя Группы рационализации промышленности НК РКИ СССР К.И. Альбрехта[675]675
  В конце 1920-х – начале 1930-х гг. Альбрехтом было опубликовано несколько книг и брошюр, посвященных состоянию лесного хозяйства и проблемам лесной промышленности. См., например: Значение лесов и лесной промышленности в народном хозяйстве СССР. М.-Л., 1931; Для леса нужны постоянные кадры рабочих. М.-Л., 1931; Рационализация и механизация лесозаготовок. М.-Л., 1929 и др. Однако он более известен своей книгой «Преданный социализм», неоднократно издававшейся в гитлеровской Германии в 1938–1944 гг.


[Закрыть] перед его выездом в Финляндию, Швецию, Норвегию и Германию в июле 1930 г. для ознакомления с состоянием лесного дела. Беседа вращалась вокруг необходимости выяснить отношение лесопромышленников Финляндии и Скандинавии к «совместной работе по лесоэкспорту». По своем возвращении К.И. Альбрехт отметил, что методы работы «Экспортлеса» вызывают возмущение финских лесопромышленников (оно достигло наивысшего предела, когда по неизвестным причинам оказались сорванными встречи в Берлине и Гамбурге представителей финских лесоэкспортеров с председателем правления «Экспортлеса» Данишевским). Он предлагал как можно скорее добиться договоренности о совместных действиях лесоэкспортеров и создать международную организацию во главе с Данишевским. Соглашение могло быть ограничено тремя годами, с тем, чтобы за это время модернизировать советскую лесоперерабатывающую промышленность, снизить себестоимость и повысить качество продукции. В будущем это позволило бы действовать самостоятельно на рынках Европы без оглядки на Скандинавию[676]676
  Краткий доклад К.И. Альбрехта «О поездке в Финляндию, Швецию, Норвегию, Германию с 7 июля по 7 сентября 1930 г.», б/д. – ГАРФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 3818. Л. 17–19; Личное письмо К.И. Альбрехта Л.М. Кагановичу и И.А. Акулову, 17.7.1930. – Там же. Л. 115об. – 116.


[Закрыть].

СССР претендовал почти на половину экспорта трех стран. Кроме этого, сложность в поисках компромисса, например со шведскими лесоэкспортерами, вызывал их отказ гарантировать соблюдение соглашения всеми шведскими фирмами. Неторопливость шведских и финских лесоэкспортеров, вероятно, объяснялась не только расчетом на существенное урезание запросов Москвы, но и тем, что объемы советского экспорта еще далеко не достигли довоенного уровня. Правительственные круги Финляндии держались индифферентно (глава МИД Я. Прокопе даже высказывал сомнения, что переговоры финских лесоэкспортеров с СССР вообще имели место)[677]677
  R. Sperling to A. Henderson, Helsinki, desp., 9.10.1930. – PRO. FO/371/14810/N7135.


[Закрыть]. Нараставшая на Западе кампания против закупок русского леса, который добывается «бесплатным трудом каторжников», вызывала в Москве тревогу и подстегивала ее в желании ускорить достижение компромисса.

Переговорный процесс направлялся НКВТ. Судя по всему, в октябре-ноябре 1930 г. НКИД в лице Н.Н. Крестинского безуспешно пытался договориться с внешнеторговым ведомством о совместной работе по проблеме лесоэкспорта. Руководство Наркомторга выступило тогда категорически против временного соглашения с финнами и шведами. В середине ноября Крестинский собирался поставить этот вопрос «в разных инстанциях». Осведомленность НКИД в проблемах лесного рынка в Европе и возможностей советского экспорта основывалась преимущественно на материалах прессы[678]678
  [Материалы Секретариата Н.Н. Крестинского]. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 1. П. 96. Д. 5. Л. 7.


[Закрыть], что объясняет нередкие ссылки в дипломатической переписке на нежелательность обсуждения разногласий с НКВТ в Совнаркоме: перенося дискуссию в Политбюро, НКИД мог уверенно оперировать международно-политическими соображениями, вместо того, чтобы втягиваться в дискуссию по более сложным для этого ведомства экономико-политическим проблемам. Формулировки решения Политбюро подчеркивают, что в этой сфере внешнеполитическое ведомство занимало невысокое место среди других наркоматов. Его роль в подготовке рассматриваемого постановления была ограничена «визированием» предложений НКВТ – 3 января 1931 г. Коллегия НКИД признала соглашение с лесоэкспортерами Финляндии и Швеции желательным «при условии его хозяйственной приемлемости для нас»[679]679
  Материалы Александрова «Для политкалендаря», б/д. – АВП РФ. Ф. 135. Оп. 14. П. 129. Д. 3. Л. 10.


[Закрыть]. Примерно в то же время в НКВТ состоялось совещание под председательством Данишевского, в нем приняли участие полпреды И.М. Майский и А.М. Коллонтай. Предложение (вероятно, исходившее от торгпреда в Польше С.К. Климохина) о включении в число потенциальных партнеров Польши и сама такая возможность «были категорически отвергнуты даже и для кампании 1932 года»[680]680
  Письмо В.А. Антонова-Овсеенко Б.С. Стомонякову, 13.1.1931. – Там же. Ф. 010. Оп. 4. П. 21. Д. 63. Л. 522.


[Закрыть].