Текст книги "Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934"

Переговоры М.Л. Стаковского и И.М. Майского с представителем финских лесоэкспортеров совпали с обострением советско-финских отношений, спровоцированным коллективизацией в населенных ингерманландцами районах Ленинградской области[733]733
  См. решение «О Финляндии» от 17.5.1931.


[Закрыть]. Накануне рассматриваемого решения Политбюро М.М. Литвинов направил на утверждение Сталина проект официозного комментария к телеграмме ТАСС об антисоветской кампании в Финляндии[734]734
  3аписка М.М. Литвинова И.В. Сталину, 19.4.1931. – АВП РФ. Ф. 05. Оп. 11. П. 79. Д. 100. Л. 8.


[Закрыть]. Поскольку финские фирмы-«лесники» неизменно оказывали поддержку антикоммунистическому движению, активизация переговоров с ними на время потеряла актуальность. Возможно именно по этой причине, вопрос был «отложен». В начале двадцатых чисел апреля кампания в финской печати по поводу положения в Ингерманландии на несколько дней стихла, но затем вновь разгорелась с новой силой. «Переговоры с финнами» вторично оказались на повестке дня Политбюро, но 30 апреля его «решением» рассмотрение этого вопроса было отложено[735]735
  Протокол № 36 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.5.1931, п. 27/29 (решение Политбюро от 30.4.1931). – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 823. Л. 13.


[Закрыть].

Окончательное решение по этому поводу – «Снять вопрос» – Политбюро вынесло 10 мая 1931 г.[736]736
  Протокол № 37 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.5.1931, п. 25/38 (решение Политбюро от 10.5.1931) – Там же. Д. 824. Л. 4.


[Закрыть], когда стало очевидным, что правительство Финляндии намерено предпринять официальные дипломатические шаги в защиту притесняемого национального меньшинства, включая обращение в органы Лиги Наций.

20 апреля 1931 г.

Решение Политбюро

16/21. – О Чехо-Словакии.

Отложить до 30 апреля.

Протокол № 35 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.4.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 822. Л. 9.

8 апреля Литвинов внес в Политбюро предложение рассмотреть «на ближайшем заседании» вопрос «о пересмотре взаимоотношений» между СССР и Чехословакией. Причины, по которым решение по записке Литвинова было отсрочено до 20 апреля, а затем отложено еще на десять дней, выяснить не удалось. Вероятно, это было вызвано трудностями в оценке перспектив переговоров, начавшихся между полпредом В.С. Довгалевским и генеральным секретарем МИД Франции Ф. Бертело о пакте ненападения и нормализации торговых взаимоотношений (20 апреля Бертело посетил больного полпреда и передал ему новые предложения о возможном содержании и порядке ведения переговоров)[737]737
  Телеграмма В.С. Довгалевского в НКИД СССР, 20.4.1931//ДВП СССР. Т.ХIV. С.253.


[Закрыть] и необходимостью осмыслить последствия начавшегося поворота в советско-французских отношениях для политики СССР в Центральной Европе.

30 апреля «решением Политбюро» вопрос о Чехословакии было постановлено «отложить до 10 мая»[738]738
  Протокол № 36 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.5.1931, п. 15/17 (решение Политбюро от 30.4.1931). – РГАСПИ. Ф. 7. Оп. 3. Д. 823. Л. 11.


[Закрыть], когда и было принято окончательное решение[739]739
  См. решение «О Чехо-Словакии» от 10.5.31.


[Закрыть].

20 апреля 1931 г.

Решение Политбюро

19/24. – О Польше (т. Литвинов).

Передать проект ответа на ноту Польши от 30 марта в комиссию т. Ворошилова на предварительное рассмотрение.

Выписки посланы: т.т. Ворошилову, Молотову, Калинину, Литвинову.

Протокол № 35 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 14.

С начала 1931 г. польская дипломатия с обеспокоенностью отмечала усиление советской пропагандистской кампании, эксплуатировавшей факты жестокого подавления («пацификации») антиправительственных выступлений в Малопольше летом-осенью 1930 г., и включавшей в себя как неприкрытые антипольские акции в СССР, так и тайную инспирацию леводемократических кругов за рубежом[740]740
  См.: Письмо А.Я. Аросева Н.Н. Крестинскому, 30.01.1931. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 2. П. 14. Д. 253. Л. 16.


[Закрыть]. В середине марта польский консул в Харькове А. Стебловский обращал внимание советских представителей на то, что в кулуарах Съезда Советов Украины была развернута выставка о «пацификации» в Малопольше, а заместитель председателя СНК УССР галичанин Порайко заявил с его трибуны: «К сожалению, здесь нет представителей от нашей сестры Западной Украины. Но мы надеемся, что недалек день, когда она соединится со своей родной матерью»[741]741
  Дневник полпреда СССР в Польше, 15.3.1931. – Там же. Ф. 0122. Оп. 15. П. 155. Д. 7. Л. 70.


[Закрыть].

30 марта миссия Польши в Москве вручила НКИД ноту протеста против антипольских выступлений на XII Всеукраинском съезде Советов и X Белорусском съезде Советов (открывшихся соответственно 25 и 20 февраля 1931 г.) руководителей и членов СНК УССР и БССР Чубаря, Голодеда, Порайко, Скрыпника и Александровского, а также заявлений председателя правительства Белоруссии на VI Съезде Советов Союза ССР (февраль-март 1930 г.). «Рассмотрение на вышеупомянутых съездах вопросов, связанных с состоянием отношений, господствующих на территории Восточных Польских Воеводств и освещение их односторонним и не соответствующим образом, – говорилось в ней, – Польское Правительство должно рассматривать как проявление отсутствия доброй воли и относиться к этому как к недружественному акту». В ноте подчеркивалась неприемлемость употребления в официальных речах выражений «Западная Украина» и «Западная Белоруссия»; в список претензий было внесено и сравнение поляков с гуннами, сделанное в публичном выступлении секретаря ЦК КП(б)У и бывшего члена правительства УССР Любченко. Правительство Польши выражало сожаление, что существующие в Советском Союзе условия не позволяют ему каким-либо образом разъяснить свою позицию общественному мнению СССР, тем большая ответственность ложится на советских должностных лиц. Кульминацией документа был бесспорный вывод о заинтересованности Советского правительства «в поддержании недружелюбных по отношению к Польской Республике настроений»[742]742
  [Перевод польской ноты], 30.3.1931. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 4. П. 21. Д. 63. Л. 360–363.


[Закрыть].

Таким образом, нота С. Патека затрагивала фундаментальные вопросы взаимоотношений СССР и Польши и отличалась необычной резкостью тона. В НКИД придали ей поэтому «серьезное значение». Цель польской акции усматривали «конечно, не в том, чтобы заявить протест по поводу тех или иных выступлений советских деятелей, а в том, чтобы создать документ, фиксирующий обвинение сов[етского] пра[вительства] в психологической подготовке войны против СССР», используя при этом «некоторые случайно совпавшие факты». Руководство НКИД решило без спешки подготовить продуманный ответ посланнику, в советской ноте предполагалось «доказать, на какой именно стороне лежит ответственность за неудовлетворительное состояние польско-советских отношений»[743]743
  Письмо Б.С. Стомонякова В.А. Антонову-Овсеенко, 6.4.1931. – Там же. Л. 342.


[Закрыть].

Вероятно, эти обстоятельства привлекли повышенное внимание руководства Политбюро и обусловили его вовлеченность в подготовку текста ответной ноты. К тому же разногласия между Караханом и Литвиновым по проблемам взаимоотношений с Польшей[744]744
  См. решения «О т. Апанасевиче» от 11.4.1929, «О ноте т. Карклина» от 17.6.1929, «О Польше» от 20.9.1931.


[Закрыть] могли вновь выйти на поверхность в связи с рассмотрением в Коллегии трех проектов ответа на ноту Патека от 30 марта (один из них был подготовлен Н.Я. Райвидом, другой – его помощником И.М. Морштыном, автор третьего проекта неизвестен). Вечером 18 апреля Сталин принял Карахана и Молотова и беседовал с ними около часа, в середине встречи к ним присоединился (или был на нее вызван) Литвинов. После их ухода Сталин беседовал с Ворошиловым[745]745
  См.: Посетители//ИА. 1994. № 6. С.32.


[Закрыть]. Вероятно, в ходе этих дискуссий была выработана позиция, зафиксированная «решением Политбюро» от 20 апреля (в день, отведенный для заседаний Оргбюро ЦК ВКП(б).

Состав, задачи и период существования комиссии Ворошилова установить не удалось. Судя по адресации выписок из протокола, в нее входили Ворошилов, Молотов (и, возможно, Калинин и Литвинов). 30 апреля 1931 г. Политбюро от имени Ворошилова, Молотова, Литвинова был представлен новый вариант ответной ноты. Политбюро постановило: «Поручить окончательную редакцию ответа Польше комиссии в составе т.т. Молотова, Сталина и Стомонякова. Созыв за т. Молотовым»[746]746
  Протокол № 36 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.5.1931, п. 14/16 (решение Политбюро от 30.4.1931). – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 29.


[Закрыть]. Материалов о работе этой комиссии (либо о встречах входивших в нее лиц) также не обнаружено; возможно, она свелась представлению Стомоняковым новой редакции на утверждение Молотова и Сталина. В своем окончательном виде нота была датирована 10 мая 1931 г., это позволяет предположить, что она была утверждена на их встрече, состоявшейся в связи с заседанием Оргбюро.

В ответной ноте НКИД СССР польской миссии в Москве выражалось «изумление» по поводу обвинений в адрес СССР и предъявлялся встречный счет польской стороне[747]747
  См. [Справочные материалы НКИД, 1931]. – АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 15. П. 158. Д. 36. Л. 61,53.


[Закрыть]. Отрывочные сведения о поэтапной подготовке советской ноты и ее содержании позволяют предполагать, что первоначальный полемический запал был несколько ослаблен и тональность ноты смягчена. Вероятно также, что длительная редакционная работа НКИД и Политбюро была связана не только с определением тактической линии в отношении претензий Польши, но и с размышлениями о том, как советско-польские отношения отзовутся на процессе нормализации политических и торговых связей Москвы с Парижем[748]748
  См. решение «О Чехо-Словакии» от 10.5.1931.


[Закрыть].

30 апреля 1931 г.

Решение Политбюро

23/25. – О приезде делегаций промышленников из Австрии, Швеции. Чехословакии (т. Розенгольц).

Не возражать против приезда делегаций промышленников из Австрии, Швеции, Чехословакии.

Выписка послана: т. Розенгольцу

Протокол № 36 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 29.

Постановка вопроса о приезде делегации промышленников из Чехословакии была связана с ростом заинтересованности НКВТ в импорте чехословацкого оборудования и металлопродукции. В первой половине 1931 г. он превысил свыше 9 млн. рублей (экспорт из СССР в Чехословакию составил 1,5 млн. рублей)[749]749
  Письмо Н.Н. Крестинского А.Я. Аросеву, 20.10.1931//ДВП СССР. Т.ХIV. С. 584.


[Закрыть]. Весной – в начале лета 1931 г. чехословацкие промышленники и советские внешнеторговые органы ожидали улучшения условий экспорта в СССР в связи с подготовкой законопроекта о государственных гарантиях его кредитования. Согласно закону, одобренному Национальным собранием 16 июля 1931 г., государство принимало на себя гарантирование до 65 % торговых кредитов на ввоз промышленной продукции в СССР.

Важнейшими партнерами хозяйственных советских организаций в ЧСР являлись возглавляемые О. Федерером «Витковицкие металлургические и горнодобывающие предприятия» и заводы «Шкода». В ноябре 1931 г. директора Витковицких заводов совершили поездку в Москву для ведения переговоров о новых советских заказах[750]750
  Сообщение Й. Кошека МИД Чехословакии, 9.11.1931//ДиМЧ. Т.2. С. 497.


[Закрыть]. Иных сведений о посещении чехословацкими промышленниками СССР в 1931 г. не обнаружено.

10 мая 1931 г.

Решение Политбюро

2/15. – О морском празднестве в Латвии (т.т. Ворошилов, Литвинов).

а) по линии дипломатической – ограничиться принятыми НКИД мерами;

б) поручить т. Литвинову организовать выступление в нашей печати.

Выписка послана: т. Литвинову.

Протокол № 37 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. On.162. Д. 10. Л. 33.

11-12 июня 1931 г. в порту Лиепаи должны были состояться торжества по случаю 10-летней годовщины создания военно-морского флота Латвии, на которые были приглашены представители военно-морских сил балтийских государств, Англии и Франции. Под влиянием позиции командующего латвийским флотом адмирала Арчибальда Кайзерлинга руководителям ВМС РККА такого приглашения направлено не было.

МИД Латвии попытался сгладить негативное впечатление от этой акции: полпред в Риге наравне со всеми представителями дипломатического корпуса получил приглашение принять участие в торжествах в Лиепае. Однако советский представитель, несомненно, по указанию НКИД, от участия отказался[751]751
  UMArk. 5с. Suomen lähetystön Riiassa. Tiedonantaja. 21.6.1931.


[Закрыть]. Сведений о каких-либо иных «принятых НКИД мерах» обнаружить не удалось.

Первая публикация в советской прессе с осуждением лиепайских празднеств как демонстрации антисоветских намерений Латвии появилась накануне обсуждения вопроса на Политбюро[752]752
  «Известия». 9.5.1931.


[Закрыть]. Вследствие решения Политбюро «Известия» 11 мая поместили пространную статью «Флотский праздник в Риге». В ней отмечалось, что политика правительства Латвии «выявила за последнее время со всей отчетливостью отсутствие у руководителей латвийского государства серьезных стремлений к поддержанию добрососедских отношений».

В целом советская реакция оказалась сравнительно сдержанной. Отчасти на это повлияло рассмотрение Сеймом проблемы гарантий на советские заказы в Латвии, в ходе которого бывший министр иностранных дел Целенс выступил с заявлением в пользу развития экономических отношений с СССР. (19 мая закон о государственной гарантии для кредитования экспорта в СССР был принят, и министерство финансов получило право выдавать фирмам гарантийные письма на общую сумму в 10 млн. лат)[753]753
  См.: Закон о государственных гарантиях экспортного кредита//Внешняя торговля 1931. № 15. С. 15.


[Закрыть]. Однако «демонстрация латвийских адмиралов» в дальнейшем оставалась одним из аргументов советских обвинений по адресу латвийского правительства в том, что его политика направлена на ухудшение двусторонних отношений.

В конце мая 1931 г. в PBC СССР возник замысел организации дружественного визита в Мемель советских подводных лодок[754]754
  Доклад М.А. Карского Б.С. Стомонякову, 2.6.1931. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 2. П. 12а. Д. 199. Л. 89.


[Закрыть], что, возможно, было связано с недавним инцидентом в советско-латвийских отношениях.

10 мая 1931 г.

Решение Политбюро.

10/23. – О Чехо-Словакии (ПБ от 20.IV.-31 г., пр. № 35, п. 16/21) (т. Литвинов).

Вопрос снять.

Выписка послана: т. Литвинову.

Протокол № 37 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 34.

8 апреля Сталину и другим членам Политбюро была направлена записка наркома М.М. Литвинова «О взаимоотношениях с Чехословакией». Она открывалась указанием на то, что «наш полпред в Праге т. Аросев уже почти в течение года настаивает перед НКИД на пересмотре наших взаимоотношений с Чехословакией».

Идея «активизация» советской политики в отношении ЧСР была выдвинута Литвиновым в октябре 1929 г., когда обозначились перспективы скорой нормализации отношений СССР с Англией, а в Чехословакии состоялись парламентские выборы, частично изменившие расстановку политических сил. Подхватив мысль Литвинова, новый полпред в Праге А.Я. Аросев придал ей форму «предъявления Чехословакии ультимативного предложения о полной нормализации ею отношений с СССР» (руководитель НКИД предпочитал говорить не об «ультиматуме», а о возможности поставить чехословацкое правительство перед «альтернативой»). После взвешивания «шансов благоприятного для нас выбора Чехословакией той или иной части альтернативы» Литвинов пришел к выводу, что для этого «момент, по-видимому, еще не созрел»[755]755
  Письмо М.М. Литвинова А.Я. Аросеву, 30.10.1929. – Там же. Ф. 0138. Оп. 10. П. 114. Д. 2. Л. 18; Письмо М.М. Литвинова А.Я. Аросеву, 10.12.1929. – Там же. Л. 23.


[Закрыть].

В начале 1930 г. этот вопрос был актуализирован Аросевым, тяжело переживавшим неполноценность своего положения в пражском дипломатическом корпусе. Однако весной 1930 г. Москва была слишком озабочена возможностью перерастания напряженности в отношениях с Германией, Францией и ее союзниками в прямое военно-политическое вмешательство в дела переживающего социальную ломку Советского Союза[756]756
  См. решение «Об Украине и Белоруссии» от 11.3.1930 (раздел 3).


[Закрыть], чтобы воспринять аргументы полпреда в Праге вне широкого европейского контекста советской дипломатии.

Руководство НКИД не только не прислушалось к идее Аросева о предъявлении ультиматума правительству ЧСР, но и предложило полпреду «произвести зондаж о готовности чехословаков вступить с нами в переговоры о торговом договоре»[757]757
  Выписка из протокола № 24 Коллегии НКИД от 18.3.1930, п. 2. – АВП РФ. Ф. 0138. Оп. 11. П. 116. Д. 1. Л. 2.


[Закрыть]. В начале апреля 1930 г. нарком прекратил полемику с Аросевым заявлением, что «на вопросе об ультимативных требованиях чехословацкому правительству останавливаться больше не стоит хотя бы потому, что соответствующее предложение не имеет никаких шансов получить санкцию [Политбюро. – Авт.]»[758]758
  Письмо М.М. Литвинова А.Я. Аросеву, 10.4.1930. – Там же. Д. 2. Л. 8.


[Закрыть].

Спустя год руководство НКИД и полпред пришли к согласию относительно своевременности оказания нажима на правительство ЧСР для активизации советско-чехословацких отношений. В обращении к Политбюро Литвинов сочувственно суммировал аргументы в пользу преодоления существующего положения, при котором Чехословакия, «имея с нами фактические отношения, в течение 9 лет продолжает поддерживать фикцию ««непризнания» СССР», что предоставляет ей значительные преимущества. В то время как полпред СССР ставится в «неравноправное» («а иногда даже в унизительное») положение, чехословацкое представительство «имеет возможность: 1) вести в СССР разведывательную работу для всей Малой Антанты, 2) устанавливать и поддерживать связи между известными кругами белой эмиграции, пользующейся официальным покровительством чешского правительства, 3) заниматься при помощи дип[ломатических] вализ [багажа – Авт.] валютной и товарной спекуляцией и 4) защищать интересы чехословаков в СССР». В общеполитическом контексте, Бенеш использует существующее положение «в шантажистских целях: добиваясь уступок от Франции, Румынии, Югославии и Польши, Бенеш угрожает признанием СССР». Для Советского Союза польза от отношений с ЧСР в их нынешней форме, напротив, «ничтожна». Литвинов заявлял, что эти «исходные положения т. Аросева вполне правильны» и тот «даже преувеличивает значение нашего полпредства в Праге, если он полагает, что оно информирует нас о положении в Малой Антанте и контролирует польский тыл. На самом деле мы никакой полезной информации о балканских странах из Праги не получаем, а что касается «контролирования польского тыла», то это одна словесность, ибо никакого такого контроля у нас в Праге нет. Необходимо признать, что фактически мы никаких дипломатических сношений с Чехословакией не имеем». Редкие встречи чехословацкого представителя в Москве с руководителями НКИД неизменно ограничиваются ходатайствами «в пользу чешских граждан»; дипломатические беседы с полпредом в Праге ведутся министром Э. Бенешем «исключительно с целью дезинформации и дезориентации», в отношении советских представителей «его лживость достигает геркулесовых столбов».

Наряду с фактическим состоянием отношений между Москвой и Прагой на оценки Литвинова, несомненно, повлияла «холодная война» между руководством НКИД и Аросевым. На Кузнецком мосту считали Аросева недостаточно компетентным дипломатом и винили его в склоках внутри пражского полпредства; полпред упрекал Литвинова в политической «правизне», а Крестинского – в троцкистском прошлом и ставил под сомнение их право контролировать его работу[759]759
  Письмо М.П. Любченко М.М. Литвинову, 20.10.1930. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 1. П. 5 Д. 95. Л. 8; Личное письмо А.Я. Аросева К.Е. Ворошилову, 18.11.1932. – РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 96. Л. 107–108.


[Закрыть]. Руководители НКИД вынуждены были считаться с прямыми контактами между Аросевым и его однокашником Молотовым и товарищем по ссылке Ворошиловым. Уже по этим причинам Литвинов и Крестинский вряд ли могли оставить без последствий настояния Аросева, возобновленные им в феврале 1931 г., ультимативно потребовать от чехословацкого правительства установления нормальных дипломатических отношений с СССР. К началу апреля в результате австро-германского таможенного соглашения внешнеполитические позиции Чехословакии ослабли, и Литвинов был склонен согласиться с полпредом, что «именно теперь момент был бы наиболее подходящий для активизации вопроса о наших отношениях с Чехословакией», которая может быть заинтересована «хотя бы демонстративно сделать жест в сторону СССР, чтобы наказать и Румынию и Польшу и выявить свое неудовольствие по адресу Франции»[760]760
  Доклад А.Я. Аросева Н.Н. Крестинскому «Австро-германское соглашение и Чехословакия», 29.4.1931. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 2. П. 14. Д. 253. Л. 65.


[Закрыть]. Публицистический темперамент Аросева требовал сыграть ва-банк. «Предъявление нами ультиматума ЧСР о пересмотре договора 1922 г. в сторону большей нормализации отношений имело бы большой политический эффект, но лишь в том случае, если бы мы могли поддержать свой ультиматум отозванием не только полпредства, но и консульства и торгпредства, перенеся заключенные договора, быть может, на берлинское Торгпредство, – писал Аросев в НКИД, прося довести это мнение до сведения «инстанции», – …даже в случае неуспеха полный и только полный разрыв отношений с ЧСР давал бы для нас полезный политический эффект в складывающейся теперь боевой международной обстановке»[761]761
  Письмо А.Я. Аросева М.М. Литвинову, 13.3.1931. – Там же. Л. 333–334 (слова, выделенные курсивом, в документе даны прописными буквами).


[Закрыть].

«НКИД не может согласиться с предложением т. Аросева о предъявлении ультиматума, – сообщал Литвинов членам Политбюро. – Нет никаких оснований думать, что Чехословакия испугается нашего ультиматума и удовлетворит наши требования. Если даже допустить, что она предпочтет установление нормальных отношений разрыву нынешних отношений, то она не сможет этого сделать под давлением ультиматума, хотя бы в силу престижных соображений». Разрыв отношений по инициативе Москвы поставил бы ее в крайне невыгодное положение и породил бы «ряд практических затруднений ввиду центрального положения Чехословакии». Нарком предлагал заявить правительству ЧСР о желании советского правительства «ликвидировать самостоятельное полпредство в Праге и назначить нашим представителем при чехословацком правительстве нашего полпреда в Вене – по совместительству», что повлекло бы за собой и ликвидацию чехословацкой миссии в Москве. В столицах обеих стран остались бы лишь консульские учреждения, не пользующиеся дипломатическим иммунитетом (вопрос о сохранении торгпредства Литвинов выражал готовность предоставить на усмотрение НКВТ).

В записке рассматривались три варианта возможной реакции чехословацкого руководства на такую акцию: а) Прага «принимает, наконец, определенное решение» и соглашается на установление полных дипломатических отношений; б) она отклоняет предложение СССР и, ссылаясь на договор 1922 г., настаивает на сохранении полпредства в Праге и миссии в Москве, что показало бы «всему миру» заинтересованность Чехословакии в отношениях с СССР; в) «Чехословакия принимает наше предложение и соглашается на ликвидацию в Праге и в Москве полномочных представительств. Даже при таком исходе мы ровно ничего не теряем в политическом отношении, сберегаем валюту, расходуемую ныне на полпредство, и избавляемся от явно зловредной чехословацкой миссии в Москве». Дополнительным мотивом в пользу такого демарша Литвинов называл возможность продемонстрировать «нашу готовность к объединению заграничных представительств», что облегчило бы установление дипломатических отношений с теми странами, которые, подобно Венгрии, воздерживаются от этого из опасений коммунистического проникновения и пропаганды.

Внесенный НКИД проект постановления предлагал «одобрить записку т. Литвинова от 8 апреля касательно взаимоотношений с Чехословакией и другими странами»[762]762
  Записка М.М. Литвинова И.В. Сталину, 8.4.1931 (копии членам Политбюро, Е.М. Ярославскому, П. П. Постышеву, В.Р. Менжинскому). – АВП РФ. Ф.010. Оп.2. П.14. Д. 257. Л. 1–4.


[Закрыть]. По всей вероятности, причины отклонения Политбюро этой инициативы были связаны с его решением принять предложение Франции «о немедленном вступлении в переговоры о заключении пакта о ненападении… и временного торгового соглашения»[763]763
  Телеграмма М.М. Литвинова В.С. Довгалевскому, 23.4.1931. – ДВП СССР. Т.ХIV. С.266.


[Закрыть]. Обострение отношений СССР с Чехословакией – самой близкой и лояльной союзницей Франции оказывалось в новых обстоятельствах неуместным, а предложение Литвинова месячной давности – утратившим актуальность.

17 мая 1931 г.

Опросом членов Политбюро

40/2. – О Финляндии.

Принять предложение НКИД.

а) о посылке финляндскому правительству ноты (см. приложение), содержащей категорический протест против действий финляндского правительства, не только не оказывающего сопротивления провокационным попыткам активистов, но и фактически оказывающего поддержку антисоветской кампании. Ноту опубликовать в печати.

б) Кроме того, послать финляндскому правительству отдельную краткую ноту с перечислением имеющихся у нас сведений о произведенных Финляндией вооружениях на прилегающих ей островах и побережье Финского залива, которые по мирному договору должны быть нейтрализованы, и с требованием дать разъяснения по поводу этих вооружений (см. приложение). В случае отказа финпра дать нам ответ или в случае простого отрицания им факта вооружений в нейтрализованных зонах, послать финпра ноту протеста с опубликованием в печати.

в) Предложение о закрытии нами Выборгского консульства и о закрытии финляндского консульства в Ленинграде отклонить.

Выписка послана: т. Стомонякову.

Протокол № 39 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20.5.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 47.

Причиной обсуждения проблем отношений с Финляндией на заседаниях Политбюро 17 и 24 мая 1931 г. явилась развернутая в апреле 1931 г. кампания протеста против жестокостей коллективизации в Ингерманландии[764]764
  См. решение «О переговорах с финнами» от 20.4.1931.


[Закрыть]. Протестов с финской стороны по поводу событий в Ингерманландии в Москве ждали. В течение зимы-весны 1931 г. временный поверенный в делах Вестерлунд неоднократно поднимал эту тему беседах с руководящими работниками НКИД (в одной из них он объяснял происходящее в Ингрии террором красных финских эмигрантов). 19 апреля 1931 г. нарком М.М. Литвинов обратился к И.В. Сталину со срочным запросом по поводу развернувшейся в Финляндии антисоветской кампании. Литвинов просил генерального секретаря ознакомиться с прилагаемым комментарием к телеграмме ТАСС об ингерманландской кампании в Финляндии, опубликованной накануне в некоторых советских газетах, внести, если потребуется, свои дополнения и передать окончательный вариант Поскребышеву для немедленной публикации в «Известиях»[765]765
  Записка М.М Литвинова И.В. Сталину («весьма срочно»), 19.4.1931. – АВП РФ. Ф. 05. Оп. 11. П. 79. Д. 100. Л. 8.


[Закрыть]. Судя по письму, в НКИД негативно отнеслись к публикации телеграммы ТАСС, что, пожалуй, было обусловлено нежеланием публичной дискуссии по данному вопросу. На следующий день в «Известиях» появилась публикация под названием «Новая антисоветская провокация в Финляндии. Успех коллективизации советской Ингерманландии не дает покоя финляндским фашистам». «Несколько десятков высланных кулаков превращены финской прессой, – писала газета, – в «десятки тыс.» ингерманландцев, которых, якобы, советское правительство выселяет в массовом порядке». Через несколько дней в «Известиях» появились другие публикации о состоянии советско-финляндских отношений.

В середине апреля комиссия по иностранным делам эдускунты заслушала специальный доклад министра иностранных дел Финляндии. Правительство к тому времени оказалось под сильнейшим давлением различных общественных организаций. В апреле в Турку, Тампере и Выборге прошли собрания, участники которых потребовали срочного вмешательства финского правительства в происходящие в Ингрии события, в том числе и через институты Лиги Наций[766]766
  См.: Toivo Nygärd. Suur-Suomi vai lähiheimolaisten auttaminen. Aattellinen heimotyö itsenäisessä Suomessa. Helsinki, 1978. S.171–174.


[Закрыть]. Финское правительство 11 и 13 апреля обсуждало ингерманландский вопрос, тем не менее, до середины мая оно фактически не предпринимало шагов, способных обострить и без того сложные отношения с Советским Союзом. В Москве также стремились избежать такого обострения. Возможно, что полученные в конце месяца поверенным в делах Финляндии в Москве Э. Вестерлундом сведения о ходе коллективизации в Ингерманландии были переданы ему не без ведома советских инстанций. Информатор сообщил, что «досадное внимание» финской стороны к раскулачиванию в Ингрии стало для советских властей неожиданностью, поскольку они не могли представить себе, что у этого дела может быть какое-то другое значение, кроме аграрно-политического. В центральных инстанциях якобы просто «забыли» о наличии в Ленинградской области ингерманландцев, о которых в Москве не имелось никаких статистических данных[767]767
  UMArk. Suomen Moskovan-lähetystön raportti. 29.4.1931.


[Закрыть].

В подобную забывчивость в Хельсинки верить отказывались, и имели на это серьезные основания. Исполком Ленинградской области уже в апреле 1930 г. сообщал во ВЦИК, что с декабря 1929 г. среди национальных меньшинств в области начали развиваться эмиграционные настроения, вызванные плановым выселением социально опасных элементов[768]768
  3аписка заместителя председателя Леноблисполкома Кондратьева в Президиум ВЦИК, [апрель 1930 г.]. – ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 88. Д. 17. Л. 7–8.


[Закрыть]. Возможно, в Хельсинки не знали о начавшейся с осени 1928 г. по инициативе Ленгорисполкома разработке мер по разрешению «затяжного кризиса», переживаемого сельским хозяйством в приграничных территориях, вызванного крайней измельченностью крестьянского землепользования (к данной работе в начале 1929 г. подключился наркомат земледелия РСФСР, уже в конце апреля 1929 г. направивший свои рекомендации в СНК РСФСР. Они были рассмотрены на заседании Малого СНК РСФСР в конце сентября того же года)[769]769
  Справка НК Земледелия РСФСР к заседанию Малого СНК «О переселении излишнего и в первую очередь социально-опасного населения из пограничных районов РСФСР», 20.9.1929 – АВП РФ. Ф.05. Оп. 87. Д. 1. Л. 169.


[Закрыть]. Однако финские власти были хорошо осведомлены о практике выполнения решения советских органов власти о «разгрузке от социально опасного элемента» «особо нуждающихся» в этом Кингисеппском, Гдовском районах и районе г. Сестрорецка.

В Финляндии ухудшение отношений с СССР, в результате коллективизации на заселенных ингерманландцами территориях, было секретом полишинеля и вызвало распространение слухов о возможности вооруженного конфликта. Полпред И.М. Майский докладывал, что резкое усиление в середине апреля кампании в финской прессе против событий в Ингерманландии, являлось не «проявлением стихийного возмущения финского народа большевистскими зверствами, а представляло собой вполне организованное и из одного центра дирижируемое выступление», толчком к которому послужило, якобы, состоявшееся секретное совещание представителей генерального штаба, штаба шюцкора, МВД, МИД и соплеменных организаций 11 апреля (по сведениям Майского, на этом совещании начальник генерального штаба генерал К.Л. Эш сетовал на то, что в результате коллективизации в Ленинградской области сокращаются возможности для осуществления шпионской работы, а финская армия утрачивает необходимые в случае войны опорные пункты; но, вместе с тем, предостерег начальника штаба шюцкоров В. Палоярви от «бряцания оружием»)[770]770
  Доклад И.М. Майского Б.С. Стомонякову, 28.4.1931. – Там же. Ф. 010. Оп. 2. П. 13. Д. 224. Л. 2.


[Закрыть].

Сложившаяся ситуация побудила Стомонякова сделать вывод, что характерная для советско-финляндских отношений неустойчивость не позволяет возлагать какие-либо надежды на факт занятия А. Юрье-Коскиненом поста главы МИД Финляндии (при этом за ним был сохранен пост посланника в СССР). В Москве осознавали, что Коскинен должен считаться с почти полным единодушием политических кругов Финляндии в отношении событий в Ингерманландии, но понимали и то, что возможностей для компромисса нет. Едва ли сам Коскинен мог рассчитывать на серьезное рассмотрение таких своих предложений, как прием в колхозы всех ингерманландцев без учета их классовой принадлежности или обязательств советских властей ограничить высылки пределами Ингрии. Можно предположить, что в Москве было решено продемонстрировать финским властям всю тщету их усилий вмешаться в эти события. В конце апреля 1 Западный отдел НКИД предложил Коллегии не только направить правительству Финляндии соответствующую ноту, но и изучить вопрос об «эвентуальных репрессиях» (в отношении финского судоходства на Неве, закрытие консульств в Выборге и Ленинграде, установление более строгого пограничного режима)[771]771
  Письмо Б.С. Стомонякова И.М. Майскому. 26.4.1931. – АВП РФ. Ф.010. Оп.2. П. 3. Д. 223. Л. 2–3.


[Закрыть]. 13 мая Коллегия НКИД приняла решение обратиться в Политбюро для получения согласия на меры, «имеющие целью заставить финляндское правительство и руководящие круги Финляндии оказать сопротивление крайним элементам, толкающим Финляндию на путь авантюр».

16 мая Б.С. Стомоняков направил И.В. Сталину записку с приложением проекта ноты (14–15 мая в НКИД были подготовлены несколько вариантов, окончательный был выработан Стомоняковым вместе с Н.Я. Райвидом[772]772
  Там же. П. 13. Д. 226. Л. 19.


[Закрыть]). В записке обращалось особое внимание на то, что антисоветское движение в Финляндии получило мощные стимулы со стороны лесопромышленников, ведущих конкурентную борьбу с советским лесным экспортом. Вместе с тем, Стомоняков считал неправильным рассматривать антисоветские выходки последнего времени, «как изолированные временные явления, а лапуаское движение только как локальное движение финского активизма против СССР». Все происходившее в Финляндии он рассматривал как яркое проявление непрерывного процесса организации антисоветских сил для будущей войны с СССР. Из всех членов Коллегии НКИД Стомоняков занял самую жесткую позицию. Он поставил Генерального Секретаря в известность, что Коллегия не согласилась с его предложением о закрытии советского консульства в Выборге из боязни произвести впечатление агрессивности. Для НКИД было желательным полное устранение самой возможности возникновения «ингерманландской темы» в советско-финляндских отношениях. Такую возможность советской стороне предоставляла трудное экономическое положение Финляндии. Стомоняков считал, что публичной демонстрацией конфликтности отношений между СССР и Финляндией можно будет нанести удар по ее кредиту на международном финансовом рынке, что должно оказать воздействие и на правительство, и на финские буржуазные круги, расколоть единый антисоветский фронт в Финляндии, сложившийся «на почве ингерманландской кампании»[773]773
  Записка Б.С. Стомонякова И.В. Сталину. 11.6.1931. – Там же. Ф. 05. Оп. 11. П. 79. Д. 100. Л. 11.


[Закрыть].