Текст книги "Призрак Заратустры"

Глава III,
вопреки ожиданиям сдабривающая роман лиризмом

В шесть утра, сгорая от нетерпения, Вадим передал дежурство Мансуру и сделал вид, будто отправляется спать. На самом деле о сне он и не помышлял, его охватило стремление действовать, тело словно бы пронизывал электрический ток. В палатке, где храпели Вранич и Павлуха, он задержался буквально на минуту – пополнил запас патронов, взял на всякий пожарный еще один револьвер и, приподняв полотнище, выполз с противоположной от входа стороны, чтобы не заметил Мансур, который медитировал у тлевших углей.

Дорога к озеру уже была ему известна, но он и на этот раз предпочел идти по компасу, так как заплутать в пустыне – пара пустяков. Шел, поглядывал на подрагивавшую стрелку и прислушивался. Мир, просыпаясь, наполнялся звуками: чирикали птахи, скребли брюшками по песку ящерки, где-то вдалеке дробно постукивали копытца. Но все лишнее Вадим автоматически отсеивал. Он уподобился стрелке радиоприемника, перемещающейся по шкале настройки в поисках нужной станции. Шумы и потрескивания эфира она проходит, не задерживаясь, но если вдруг из бессодержательного звукового облака вынырнет обрывок человеческой речи, мгновенно замирает. Так и Вадим, сосредоточившись на акустическом восприятии, пытался поймать слышанные вчера голоса.

Повезло – поймал. Они просочились сквозь наливавшийся зноем воздух откуда-то из-за песчаной сопки, высившейся впереди. Вадим спрятал в карман компас, в котором пока не было необходимости, вытащил заряженный «Коломбо-Риччи» и тихо скользнул к подножию увала. Сделал глубокий вдох, шагнул вбок, выглянул из-за отлогого склона и – увидел «нечистых».

Да-да, то были именно они, причем вживую, а не в виде громадных акварельных клякс над горизонтом. Сникеры, саваны, плетеные колпаки на головах – все атрибуты в наличии. «Нечистые» сновали по небольшой равнине, вымощенной спекшейся под солнцем и растрескавшейся глиняной корой. Они махали направо и налево изогнутыми палками, сталкивались, падали, тут же поднимались и визжали на высоких дискантный нотах. От их движений вздымалась пыль и закручивалась в спирали, образуя маленькие смерчи, которые мешали Вадиму определить, чем же конкретно заняты эти невиданные создания. Он отметил, что в большинстве своем они совсем не великанского роста – скорее, даже ниже среднего.

Процесс, представший перед ним, напоминал игру. Ни намека на агрессию или что-либо подобное. Если то был религиозный обряд, то чрезмерно задорный и лишенный какой бы то ни было зловещей мистичности. Еще меньше эти скоморохи – а в том, что они не исчадия ада, а обычные люди, Вадим не сомневался – походили на бандитов. Ну не могла басмаческая орда так беспечно забавляться, ничего не замечая!

Наигравшись, они побросали палки, избавились от плетеных нахлобучек и роем понеслись к озеру, до которого оставалось с полкилометра. Скатились в ложбину и пропали из поля зрения Вадима. Он обождал минуту-другую и вышел из-за бархана. Удостоверившись, что никто за ним не подглядывает, осмотрел брошенное «нечистыми» снаряжение. Корзины-колпаки представляли собой что-то вроде защитных шлемов из гибкого лозняка, а крюки на палках напоминали ручки зонтиков.

Интуиция подсказывала Вадиму, что эти чудаковатые субъекты не причинят ему вреда. Однако револьвер он держал наготове. На цыпочках одолел дистанцию, отделявшую глинистое плато от ложбины, глянул сверху в чашу озера, и…

Бог ты мой! Вот это зрелище! Восемь бесформенных чучел совлекли с себя саваны и обернулись… прелестными наядами. Голые, белокожие, они с серебряным смехом ворвались в озеро и принялись плескаться в нем с озорством и беззаботностью маленьких детей.

Здесь были девушки на любой вкус. Вон пухленькая, с такими рельефными округлостями, что потекли бы слюни у Рубенса. Груди-дыньки подпрыгивают, шлепают по воде, вздымая снопы брызг. Около нее – худышка, почти плоская, но с такими огненными волосами, что кажется, сейчас вспыхнут. Длинные, намокшие, они разметались у нее по спине и плечам, приклеились к подбородку, к шейке, к сосочкам… А вон совсем миниатюрная, как фарфоровая куколка. Чуть не тонет в мелкой лужице. И если у остальных внешность азиатская, то эта, похоже, чистопородная европейка. На щечках ямочки, голова в белокурых кудряшках, как у овечки, изящные ручки унизаны браслетами, как у баядерки. Ее подруги, которым вода не доставала и до подмышек, расшалились, соленое сеево попало в ее голубые глазки, она негодующе зажмурилась и внезапно раскинулась на поверхности озера морской звездой, животом вниз, спиной кверху, выставив над водой два до невозможности соблазнительных полушария.

Вадим опустил револьвер, в промежности зачесалось, он облизнул пересохшие губы. Ослепительная нагота красавиц, их бездумная фривольность свели бы с ума любого представителя мужского пола. Уже не таясь, он сел на песок и смотрел на них, как на актрис, разыгрывающих перед ним восхитительно-возбуждающий спектакль.

А они все резвились и по сторонам не глядели. Наконец, накупавшись, вышли из воды. Капли, блестевшие на телах, стали моментально испаряться, вместо них появился налет соли. Но у девушек все было предусмотрено. На берегу – Вадим только теперь приметил – стояла железная бочка на колесиках. Русалки по очереди зачерпывали из нее ковшом воду – надо думать, пресную – и, хохоча, обливали друг друга. Вадим наладился досмотреть финальную сцену, но на горе ему какая-то из прелестниц ненароком глянула на склон, где он примостился, и заверещала, как резаная:

– Ай! Бегона одам!

«Одам» – это, понятно, «мужчина», созвучно с «Адам». А «бегона», вероятней всего, «чужой». Впрочем, Вадиму сразу расхотелось упражняться в узбекском, когда обнаженные нимфы стали хватать валявшиеся у озера кристаллы соли и швырять их в непрошенного подглядчика. Будь то какие-нибудь изнеженные рохли, ни за что бы не добросили. Но у этих фигурки литые, спортивные, силы в ручонках обнаружилось немало. Спрессованные и затверделые комья градом посыпались на Вадима. Он вскочил и отбежал на взгорок. Убрав револьвер, примирительно поднял руки.

– Девчата! Как вас там… Йош айолар! Не бойтесь! Достлик… Дружба!

Они переглянулись, европейка что-то сказала товаркам, и бомбометание прекратилось. Вадим, чтобы показать свое джентльменство, закрыл глаза ладонями.

– Не смотрю! Одевайтесь!

На самом деле, смотрел. А поди-ка, удержись от соблазна! Слегка раздвинул пальцы и в щелочку видел, как девушки суетливо натягивали на себя свои неуклюжие хламиды. Последние оказались вовсе не саванами, как померещилось Павлухе. Это было своеобразное платье-рубаха, известное под названием «гуйнак» – нательная одежда хорезмских узбечек. Под низ надевались штаны «иштан», а поверх – паранджа. Несколько мгновений и, вуаля, – перед вами типичная угнетенная женщина Востока.

Обидно было следить, как точеные красотки преображались в огородных пугал. Чертовы рабские традиции… Здесь, на южных окраинах страны, они особенно живучи. Даже в столице республики – просвещенном Самарканде – не каждая девица решается пройти по улице, не завесившись чадрой.

Завернувшись с свои одеяния-коконы, незнакомки выжидательно повернулись к белокурой. Она тоже вырядилась в паранджу, но не опустила на личико волосяную сетку-чачван. Так, с открытым забралом, смело шагнула к Вадиму. Он отнял ладони от глаз, спустился ей навстречу. Вблизи увидел, что она еще симпатичнее, чем ему показалось в первые минуты. Распушенные ресницы, очаровательная родинка на правом виске, полускрытая белой прядкой. Когда заговорила, солнечный луч сверкнул на жемчужных зубках:

– Ты кто? Откуда пришел?

Говорила дерзко, с вызовом, и без акцента. Точно – русская.

Вадим не посчитал нужным изворачиваться, показал редакционное удостоверение, пояснил, что в пустыне находится по заданию, вместе с исследовательской группой.

Поверила. Тревожные стрелочки на миловидном лице разгладились.

Настал его черед спрашивать:

– А вы кто? Что здесь делаете?

Блондинка обвела рукой стоявших на почтительном отдалении подружек. Они близко не подходили – стеснялись или робели.

– Это бывший гарем Рахматуллы. Все, кто уцелели…

– Р-рахматулла?

– Сын Абдуллы, последнего хана Хорезма. Сам хан и его родственники под арестом, их судили, отправили в ссылку. У Рахматуллы было пятьдесят жен, осталось семь.

– А где еще сорок три?

– Кто умер, кто сбежал… Знакомься. – Она стала поочередно показывать на выстроившихся, как на смотре, девушек. – Алия, Эльмира, Онахон, Юлдуз, Бахор, Аиша, Саадат.

Как она их различает? Закутанные в рубища, они выглядели одинаково, как фасолины в стручке.

– А ты? Тоже из гарема?

Она нахохлилась.

– Я из Рязани! Направлена в Туркестан по комсомольской путевке. Работаю инструктором женотдела Кокандского уездного комитета партии. Потому что, – тут ее голосок пафосно зазвенел, – молодежь, как наиболее активная часть рабочего класса, идет в первых рядах пролетарской революции.

– Садись, отлично.

– Чего?

– Говорю, отлично по политпросвещению. А зовут-то как?

– Гуля… Здешние иногда называют Гюльчатай. Но мне не нравится. Глупо звучит: Гюльчатай Перепелкина.

Вадим дернул за край паранджи.

– А знаешь ли ты, инструктор Перепелкина, что по партийной линии с этим вот тряпьем ведется жесточайшая борьба?

Ее лазурные зеницы затуманились.

– Знаю. Каждый день воспитательные беседы провожу, – она укоризненно мотнула кудряшками на отставных ханских жен, – но они пока ни в какую… Твержу им: вы, как молодое поколение, должны проникнуться идеями коммунизма, проходить школу революционной борьбы и строить новую пролетарскую культуру. Но у них в мозгах – сплошные пережитки прошлого. И читать не умеют. А по-русски еле-еле понимают… Трудный контингент.

– Что ж ты за них взялась, р-раз трудный?

– Потому и взялась. Чем сложнее задача, тем она почетнее. Я на самый сложный участок попросилась, узбекский выучила, медицинские курсы окончила, роды принимать умею…

– А это зачем?

– Как же! Восточные женщины совсем темные, и у них сплошная антисанитария. В каких условиях они рожают?! Кошмар!

Занятная девчушка эта Гуля-Гюльчатай. Боевая, напористая. Если б поменьше лозунгами говорила, то цены бы ей не было. Но этот грешок нынче за многими водится – отголоски совещаний, собраний, прений и всякого прочего словоблудия.

– А что же ты сама паранджу носишь? Из пролетарской солидарности?

– Нет! – Она загнула полу. – Видишь? Эти паранджи из двух слоев. Хорошая защита!

– Защита? От чего?

– А вот! – На ее ладошке появился каучуковый мячик. – Если таким со всей дури влупить, знаешь, какой синяк будет!

– Погоди! – Вадим почувствовал, что рассудок дает сбой. – Что это? И чем вы тут р-развлекаетесь?

– Это не развлечение. Мы у себя в Коканде спортивное общество организовали – «Бепул киз». По-русски – «Свободная девушка». Проводим соревнования по бегу, стрельбе из лука, прыжкам в высоту и в длину… Потому что в Уставе РКСМ сказано: «Комсомол широко распространяет идеи спорта и создает среди молодежи соответствующие организации».

– Ясно, ясно! Устав ты, гляжу, наизусть вызубрила. Ну а в пустыню вы с какой целью забрались – с антилопами наперегонки побегать или в варанов из лука пострелять?

Она уловила его сарказм, набычилась.

– Балда ты… Я хочу новаторские виды спорта развивать. Мы с девочками хоккей осваиваем.

Вадим чуть не сел.

– Хоккей?! Ты хоть знаешь, что это такое?

– А то! Я целых две книжки о нем прочитала. Историю, правила…

– Как же ты упустила из виду важную деталь? В хоккей играют на льду. И где, скажи на милость, вы нашли в пустыне лед?

Гуля Перепелкина окинула его бирюзовым взглядом, полным превосходства.

– Ты совсем не разбираешься в спорте! Есть хоккей на траве. В него еще на лондонской Олимпиаде играли. Все то же самое, только вместо шайбы мяч. И никакого льда не надо.

– Но травы в пустыне тоже нет! – не сдавался Вадим.

– Мы тренируемся без травы. Это я нарочно придумала. Игра на жаре развивает выносливость и сгоняет лишний вес. Когда наберем нужные кондиции и освоим технику, вернемся в Коканд. Там есть травяные площадки, на них и будем устраивать матчи.

– С кем?

– С девушками из других городов. А может, и республик. Я все просчитала! Уже разослала письма в Киргизию, Туркмению, Казахстан… Мы поднимем женский спорт в Советской Азии на новый уровень! А потом выйдем на международную арену. Добьемся, чтобы женский хоккей включили в программу Олимпийских Игр наравне с мужским.

– И всех победим, – закончил за нее Вадим.

То, что казалось таинственным и угрожающим, не стоило выеденного яйца. Девы-спортсменки выехали на тренировочный сбор, гоняли мячик. Гнутые жерди оказались хоккейными клюшками, а плетеные корзины использовались для дополнительной защиты.

– А откуда у вас американские сникеры?

– Это нам милиция передала. Готовилось восстание, но заговорщиков арестовали. У них на складе нашли оружие и обмундирование. Обувь тоже… Бандиты ее хотели для диверсий использовать, но ведь она спортивная! Мы и попросили. Я от женотдела заявление составила, и нам двадцать пар отдали. В них удобно бегать.

Вадим и сам не отказался бы от такого подарка. Но все же не вязался у него ханский гарем с хоккейной командой. И какой к шайтану спорт, когда кругом шныряет разбойный люд, а девчонки тут одни, без надзора, и в случае чего заступиться за них некому.

– Где вы живете?

– В юртах. – Гуля вытянула руку в северном направлении. – Там… за той грядой, есть еще одно озеро, но оно пересохло. Мы прямо на дне поставили юрты, в них и ночуем. Сначала возле Алтынкана хотели остановиться, но место попалось неудачное, змей видимо-невидимо. А однажды стрельбу поблизости услышали… Поэтому сюда перебрались.

«Это их наши патрульные спугнули», – вспомнился Вадиму сбивчивый доклад Павлухи в кишлаке.

– И как вам здесь?

– Ничего. Мы с собой муку взяли, лепешки печем, с едой проблем нет. Возле озера опреснительную установку нашли, она еще от солеваров осталась, которые на промысел ходили… Если ее раскочегарить, то воды и на чай, и на помывку хватает. А вечерами я политинформации устраиваю. Потому что каждый комсомолец обязан распространять среди рабоче-крестьянской среды пролетарское миропонимание и создавать стойких сознательных борцов за идеалы марксизмаленинизма.

Опять понесла! Вадим скосился на девичью шеренгу, которая топталась в молчании, пережидая, пока предводительница закончит разговор. Это из них-то она собирается выковать стойких сознательных бойцов? Еще вчера они ублажали Рахматуллу, исполняли его «утонченные» ханские прихоти, а завтра что – пойдут с пулеметами басмачей крошить? Чушь… И не нужно этим кралям становиться бойцами. Пускай лучше замуж выходят за политически подкованных дехкан, сбрасывают паранджи, производят на свет социалистическую поросль и посвящают себя мирному труду.

Во как. Вадим поймал себя на мысли, что, поддавшись влиянию новой знакомой, стал думать плакатными шаблонами. Ухмыльнулся. Обидчивая инструкторша приняла это на свой счет.

– Ты не веришь, что у нас получится? – И с подозрением прижмурилась. – А ты комсомолец?

– Нет. Староват я для комсомольца, мне уже тридцать.

Согласно Уставу РКСМ, принятому на второй год после революции, в комсомоле можно было состоять до двадцатитрехлетнего возраста. После этого, если «перестарок» не сдавал свой билет, его переводили в разряд так называемых пассивных членов, лишенных права голоса. Быть пассивным членом Вадиму не улыбалось. Строго говоря, службисту ОГПУ полагалось бы вступить в партию, и ему на это не единожды указывали, но он находил предлоги увильнуть – ссылался на то, что морально не готов, не искупил еще свое дворянское происхождение. Настоящей же причиной являлось другое: Вадим в принципе не представлял себе большевика, изучающего оккультизм. И это при том, что в построение коммунизма он верил свято и готов был дать в морду любому, кто усомнился бы в правильности совершенной десять лет назад Великой Октябрьской революции. Просто не монтировалось его нынешнее ремесло с принадлежностью к партии убежденных атеистов. Кстати, этой позиции придерживался не только Вадим – значительная часть особой группы была беспартийной, что и провоцировало нападки на нее со стороны различных праведных службистов.

Чтобы втолковать это товарищу Перепелкиной, потребовалось бы рассекретить себя, да еще и потратить уйму времени. Поэтому Вадим ушел от щекотливой темы.

– Ты вот что… Бери своих физкультурниц, и дуйте в Коканд, в Хиву, в Бухару… в общем куда подальше.

– С чего это? – Ей явно не понравилось, что он вздумал распоряжаться.

– С того… Здесь басмачей пруд пруди. Налетит на вас ватага мужиков с саблями – чем будете отбиваться? Клюшками?

– У меня пистолет есть…

– Один на всех? Не смеши. Если себя не жалко, то о ханшах подумай. Они не для того из р-рабства вырвались, чтобы в р-расцвете лет сгинуть…

Вроде все правильно обосновал, доходчиво, но комсомолке-спортсменке вожжа под хвост попала. Ротик округлился, затараторила прерывисто:

– Да ну тебя! Раскомандовался! У меня разрешение от уездного комитета… и от обкома тоже… Не имеешь права нас ущемлять, понял? В Уставе сказано: первоочередная задача каждого комсомольца состоит в том, чтобы…

Короче, разругались. Вмиг Довела Гуля-Гюльчатай Вадима до белого каления, он плюнул, пожелал хоккеисткам когда-нибудь выиграть олимпийские медали и вернулся к своим. Потом, конечно, пожалел, что сорвался. Девчонкам лет по двадцать, глупышки еще, их воспитывать и воспитывать.

Рассказал о них Враничу. Известие о том, что чудовища, сотворенные фата-морганой, были всего-навсего безобидными юницами, серб воспринял как должное. Когда же Вадим заикнулся по поводу бедственного положения злосчастных дурашек, научник не дал ему договорить:

– Где е бедствие? Колико разумею, насильно их никто не держит. Пребывают по доброй воле. Имамо ли право мешаться?

– Да как вы можете так р-рассуждать! – загорячился Вадим. – Им ведь даже укрыться негде! Их Керим-бек… как перепелок…

Хотел сказать «как куропаток», но на ум некстати пришла фамилия Гули, и получилась неуместная игра слов. Неуместная, потому что смешного в создавшейся ситуации он не находил.

Серб, разумеется, не понял каламбура.

– Что вы желаете? Гнать их отсюда? На то нет наших полномочий. Будемо вершить свои задачи, а они – свои.

Формалист! Вадим разобиделся на него, но вскоре почуял, что черствость Вранича имеет под собой основания. Недосуг начальнику экспедиции чужими девками заниматься, у него своих проблем выше крыши. Изучение крепости покамест ничего не дало, в актив можно было записать только две-три откопанные финтифлюшки незапамятных времен, которые годились для провинциального музейчика. Однако более всего настораживало отсутствие Сивухи. Когда он не приехал на следующее утро, это еще восприняли бестревожно. Ездок устал с дороги, лег отоспаться – кто его упрекнет? Но не приехал он и еще через сутки. Допустили, что близ кишлака испортилась погода, подул сильный ветер, погнал клубы песка, сводящие видимость к нулю. В таких условиях Мокрый не даст гонцу добро на выезд. Над лагерем, правда, небосвод был чистейшим, а чахлые воздушные потоки не рассеивали даже дым от костра, но в пустыне всякое бывает, она неоднородна и переменчива.

Не объявился Сивуха и на третий день. Все более-менее правдоподобные объяснения были исчерпаны, Вранич собрал совет, к которому скрепя сердце допустил и Хруща-Ладожского. Аркадий Христофорович рубанул сплеча:

– Х-ха! Нашли, кого послать… Да сразу видно было, что он тварь! Пропойца окаянный… Чай, дорвался до бузы, нажрался в зюзю и лыка не вяжет.

Бузой называли алкогольную бурду, приготовленную методом брожения из пшеницы или проса. Правоверные узбеки к спиртному относились сдержанно, но бывало, что и согрешали, попивая под настроение этот мутноватый шмурдяк, чей рецепт занесли в Среднюю Азию еще монголы. Почти в каждом кишлаке имелись мастера по изготовлению бузы, и Алтынкан не был исключением.

Допущение приват-доцента Вадима не устроило.

– Если бы Сивуха запил, вместо него отправили бы другого. У Мокрого достаточно людей. Он бы не бросил нас на произвол.

– Тогда что могло сотвориться? – проговорил озадаченно Вранич.

Вопрос повис в знойном мареве, но висел всего пару мгновений, потому что клейкая тишь вздрогнула от донесшегося издалека отчаянного многоголосья:

– А-а-а! Помогите!

Из головы Вадима враз выветрились мысли о пропавшем нарочном. Он вперился в даль, откуда доносились крики и выстрелы. Они, девчонки! Бегут гурьбой к лагерю, путаясь в длинных хитонах. Последней бежит инструктор Перепелкина и палит из браунинга через плечо в белый свет, как в копейку. За ними вроде никого не видать, но Вадим сквозь гам угадал топот лошадиных копыт. За девицами гнались верховые, и не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы дотумкать: это басмачи. Возможно, душегубы Керим-бека.

– Беремо зброю! – гаркнул научник и первым выхватил из кобуры револьвер.

Побледневший Павлуха защелкал винтовкой, Хрущ-Ладожский побежал в крепость за своим «Литтл Томом».

Бестолочи! Если бандитов с дюжину или поболе, то черта с два отобьешься от них этими пукалками. Вадим нырнул в палатку и выволок оттуда «Гочкис». Не зря тащили шестидесятифунтовую махину из кишлака!

Разжалованные ханши, подгоняемые Гулей, мчались к крепости. А их – теперь это было уже видно всем – настигали вывернувшие из-за дюны всадники, стрелявшие на скаку. Преследователей было двое, но Вадим не сомневался, что это лишь авангард, и где-то за ними несутся во весь опор основные силы банды.

Пули летели над убегавшими, чудом никого не задевая, а они – вот дуры марлевые, как сказал бы Макар Чубатюк! – бежали кучно и даже не думали рассеяться в стороны, чтобы затруднить охотникам задачу.

Вадим воткнул треногу пулемета в песок, двумя движениями отрегулировал механизм горизонтальной и вертикальной наводки, вставил жесткую латунную ленту с патронами.

– Ложись! – проорал, срывая голос.

Слава Творцу всего сущего, у дурех достало ума исполнить приказание. Они попадали плашмя, не добежав до крепости метров двести. Теперь по всадникам можно было строчить без опасения задеть беглянок.

Захлопали выстрелы справа и слева – это задействовали свои пугачи Хрущ и Вранич. Им подпевала винтовка Павлухи. Эх, вы! Вадим нажал на гашетку, и «Гочкис» с его двухкилометровой прицельной дальностью в момент скосил обоих конников. Они свалились, как куклы, а напуганные лошади, помяв их подковами, умчались в пустыню.

Вадим не тешил себя надеждой, что это конец боя, он ждал появления главного отряда, но тот так и не обнаружил себя. Прошло минут пять в сильнейшем напряжении, никто не показывался. Спортсменки лежали, вжавшись в песок, их защитники не решались оторваться от оружия.

Обстановку разрядил Мансур. Он храбро, во весь рост, двинулся вперед. Научник что-то каркнул ему по-казахски, но в ответ не удостоился даже междометия.

Мансур прошел меж распластавшихся девиц, добрел до песчаных взлобков, заглянул за них и прокричал, сложив ладони рупором:

– Бурада кимсе йок! Чисто!

– Он речет на туркменски. Тамо нема ни едина персона, – перевел Вранич.

Перепроверять не было повода, но Вадим все же не поленился – произвел вылазку и подтвердил: басмачи, если и были, убрались восвояси, не считая двоих погибших.

– Вставайте! – разрешил он девушкам, и они боязливо, трепеща, как осиновые листья, поднялись на ноги.

С них посыпались песчинки. Гуля Перепелкина, растерявшая львиную долю своей комсомольской заносчивости, подбежала к Вадиму и пылко, доверчиво прижалась к нему.

– Спасибо! Я думала, они нас убьют…

– Сколько их было?

– Не запомнила. Человек пятнадцать или двадцать. Они появились возле наших юрт… как из-под земли выросли. Мы побежали, за нами погнались пятеро или шестеро, но потом остались только эти двое. Они начали стрелять… не понимаю, как мы уцелели…

– Если не перестреляли сразу, значит, покуражиться хотели. Не подозревали, что нарвутся на нас… А вы молодчины, что погнали сразу сюда.

– Больше некуда было… Хорошо, что ты мне сказал, где ваша стоянка.

Вадим покровительственно пригладил ее растрепавшиеся кудельки.

– Будешь знать, как меня не слушаться. Я тебя предупреждал? Предупреждал! А ты в амбицию: не хочу, не буду, комсомолец обязан…

Она запунцовела, хотела, как видно, отпарировать, но так и не подобрала возражений. Еще и Вранич отвлек.

– Грядите до меня! Имамо нечто занимальное.

Он разглядывал мертвых бандитов. Вадим подошел, вгляделся в их обветренные физии и невольно вскрикнул:

– Это же они! Те, которые напали на нас по пути из Самарканда!

Он не ошибался. Трудно было спутать эти впечатавшиеся в память рыла с какими-либо другими. Живо вылепились в воображении события той ночи, когда лежали с научником в палатке, как два батона колбасы, обмотанные веревками, а предатели-проводники переговаривались с этими вот янычарами и скалили зубы. Если б не явление Мансура, все завершилось бы очень плачевно. Вадим жалел тогда, что двух бандитов, которых он посчитал наиболее опасными, упустили. Но, как показывает житейская практика, никакое злодеяние не остается безнаказанным. Справедливость восторжествовала, злодеев настигло возмездие. Лишь одно так и не удалось установить: кто они такие и кому подчинялись? Или работали сами по себе, не будучи зависимыми ни от кого? Однако девушки утверждают, что видели возле своих юрт чуть ли не эскадрон…

– Их точно было много? – уточнил Вадим у Гули. – Или это вам со страху привиделось?

Она мигом позабыла, что он спас ее и подруг от неминуемой гибели, и задиристо отбрила:

– Сам ты… со страху! Настоящий комсомолец никогда не искажает истину. Нормы коммунистической морали обязывают нас не вводить товарищей в заблуждение, излагать правду и ничего, кроме правды.

Ишь, пигалица, еще и коммунистическую мораль приплела! Вадим, дабы избежать новой порции суконных цитат, отошел от нее, помог Павлухе обыскать трупы. Не нашлось ничего, что могло бы пролить свет на принадлежность мертвяков к той или иной разбойной группировке.

– Может, все-таки это люди Керим-бека? – повторил Вадим вопрос, который уже однажды задавал.

– Не! – замотал Павлуха патлатой башкой. – То не они! Керим бы всех подчистую извел, не стал бы нянькаться…

Сошлись на том, что на ближайшем участке пустыни орудует, помимо Керимовых рубак, еще какое-то отребье.

– Девушки нуждаются в нашей защите! – насел Вадим на помрачнелого серба. – Я настаиваю, слышите?

Иного выхода не было. Выпроваживать спортсменок в город, как он пытался это сделать раньше, представлялось теперь шагом неоправданно рискованным. Если пустыня кишит вооруженной швалью, то никуда они не дойдут, сгибнут по дороге. Сопровождать их некому.

Покуда Вранич мозговал и что-то там про себя взвешивал, Вадим принял решение за него и за весь свой маленький отрядец.

– Забирайте манатки и переносите стан сюда. – Он показал Гуле на тень, которую отбрасывала засыпанная крепость. – Расположитесь где-нибудь рядышком. Вместе веселее.

– А мы не за весельем сюда пришли, – огрызнулась она.

– Ну-ну! – съехидничал Вадим. – То-то вы так р-ржали, когда в озере бултыхались… Будто вам кино с Максом Линдером показывали.

Инструктор Перепелкина из пунцовой превратилась в помидорно-алую. Вадим во избежание распрей, которые могли полыхнуть, как сухой саксаул, применил против строптивицы ее же тактику, доказав, что не только она знает назубок основополагающие тезисы:

– Что гласит Устав Р-РКСМ? А Устав Р-РКСМ гласит: «Сила р-рабочего класса в его единстве. Только р-рука об р-руку с другими организациями мы сможем прийти к торжеству коммунизма». Так?

Сразил. Пристыженная Гуля-Гюльчатай промычала, что девочки могут застесняться, но Вадим уже не слушал ее. Не теряя времени, он в компании с Мансуром, который наверняка согласился бы отправиться даже в гости к дьяволу, наведался в девичье стойбище. Собрали и перевезли на верблюдах весь нехитрый багаж горе-хоккеисток. Не забыли и бочку, доверху наполненную свежей водой. Опреснительную установку не тронули – ее имело смысл держать поближе к водоему.

– Кызганыч куллэр аз, – изрек Мансур по-татарски (кажется). – Жалко, что озеро далеко от нас.

Но поскольку передвинуть озеро к лагерю не представлялось возможным, запасы пресной воды предполагалось пополнять единственным способом – совершая опасные марш-броски с громоздкой посудиной. И еще молить Аллаха, чтобы бандиты не уничтожили установку, остающуюся без присмотра.

Вторым рейсом перевезли компактно сложенные юрты, и на этом переезд команды «Бепул киз» под покровительство доблестных археологов завершился.

Окаймленная золотистыми локонами мордашка комсомолки Перепелкиной не выглядела счастливой. Затвердившая, что «комсомолец должен быть самостоятельным», активистка Кокандского женотдела заметно тяготилась присутствием мужчин. Не иначе, тревожилась, что они возьмут бразды правления в свои мозолистые руки, а то чего доброго начнут заново порабощать экс-ханш.

Вадим внушал ей, что в отряде подобрались сугубые прогрессисты, ненавидящие старые отжившие порядки, и даже буржуй Вранич с уважением относится к социалистическим устоям. По-честному, только во Враниче Вадим и был уверен. Как себя поведут мужлан Ладожский и молчаливый Мансур с его невнятной философией, предугадать было сложно. А Павлуха с первых же минут стал похотливо облизываться и ходить вокруг девушек, как олень в брачный период. Но при всем при том Вадим надеялся, что товарищи сумеют держать себя в рамках приличий. А не сумеют – получат по сусалам, за Гулей не заржавеет. Вон какая бойкая!

Так и присоседились Гулины воспитанницы, которых за глаза окрестили «перепелками», к экспедиционному лагерю. Юрты они поставили на некотором отдалении от крепости и мужской палатки – соблюли приличия. Хрущ-Ладожский выражал недовольство «бабьим царством», ожидая от него отвлекающей от дел сумятицы и неразберихи. Но запеленатые в паранджи чаровницы показали себя с наилучшей стороны. Начать с того, что в дела мужчин они не совались. Товарищ инструктор в целях повышения образовательного уровня затеяла было расспросы насчет того, что же там такое сокрыто, в этих допотопных развалинах, однако Вранич выстроил ответ настолько заумно, что она заскучала и больше не выражала желания возвращаться к теме.

Спортсменки подыскали себе подходящую ровную площадку, где песок вперемешку с глиной слежался и засох, и возобновили прерванные тренировки. Пылили с утра до вечера, пренебрегая жарой и добросовестно оттаптывая друг другу ноги. Вадим подумал, что если и не получится у них стать чемпионками мира, то уж как минимум они сохранят стройность и не отяготятся жиром.