Текст книги "Гонобобель (сборник)"

Паралипоменон

Причал был всегда, люди помирали, и их сменяли друзья или родственники, ялики, отходив сверх всякой нормы, заменялись новыми, а Причал оставался, и вневременность его была в памяти. Каждый знал предшественников своего плавсредства, его хозяев и истории с ними связанные, и передавал эти знания следующему поколению.

– Слышь, ты не знаешь, чья это халабуда?

– Вон та? Это Витьки шибзданутого, а до него были братья Пименовы, а до них дядя Коля, а до дяди Коли его Петр Иванович Кных занимал, серьезный был мужчина, еще при немцах на тузике браконьерил.

– А ялик у этого вашего шибзданутого есть?

– Нет, его уже года три как на дрова разобрали.

– А как Витю найти?

– Да запросто, на кладбище, адрес постоянный. Помер он в прошлом годе, так халабуда закрытая и стоит.

Ялику активно искали замену, хотелось чего-нибудь побольше, и обязательно чтоб непотопляемое. Советовались со стариками, но, как ни крути, выходило или безопасно, или для рыбалки. Задействовали всех – знакомых друзей и друзей знакомых, искали по всему Крыму. В Донузлаве военные предложили пластиковый ялик недорого, но без документов, поди, ворованный, в Черноморске нашли списанный баркас с документами, однако очень дорого. Но сказано было: «Ищите, и обрящете; стучите, и отворят вам» (от Матфея, 7:7) – и свершилось, под большим секретом пришла информация, что в Камышовой бухте на складах бербазы «Атлантики» есть списанные спасательные вельботы немецкой постройки. Дальше все шло как в шпионском романе, с тайными встречами и паролями. Через неделю хождения вокруг да около Морев вышел на финишную прямую, наконец была назначена встреча на складах для осмотра вельботов. Пройдя вдоль забора, он остановился у глухих железных ворот, огляделся, нет ли хвоста, и постучал условным стуком. Через пару минут ворота со скрипом приоткрылись, и наружу выглянула вороватая рожа кладовщика.

– Здравствуйте, вам привет от Ильи Семеновича.

Пароль был верный, кладовщик удовлетворенно кивнул головой и пропустил Морева вовнутрь. Территория была ухожена, нигде ничего не валялось, дорожки подметены, крытые склады опечатаны, на пандусах ни окурка тебе, ни бумажки, на каждом углу пожарные щиты, во всем чувствовалась серьезная хозяйская рука. Морев расстроился – эти дешево не отдадут. Вельботы стояли в закутке за дальним складом, скрытые от посторонних глаз. Это было великолепие, о котором невозможно было и мечтать. Практически новые корпуса, скорее всего, ни разу на воду не спущенные, семь с половиной метров в длину, под три метра в ширину, качественный немецкий пластик, и конструкция такова, что если полностью залить водой-то не утонет. Единственный недостаток – это отсутствие двигателя, видимо, их продали раньше, ну да и Бог с ним. Морев расплатился не торгуясь, но проблемы с доставкой возложил на продавца.

На следующий день рано утром состоялся триумфальный въезд вельбота на Причал. Краном корпус поставили на заранее подготовленные кильблоки и, естественно, отметили приобретение.

Через неделю из Феодосии привезли новенький дизелек 4ЧСП, наш родной, советского производства, морского исполнения, способный выдержать ядерный удар. Солидная вещь, его если сам не упорешь, то будет тарахтеть вечно.

Устанавливали всем миром, мучились с центровкой, а за забором бушевала перестройка. На жизни Причала, слава Богу, это никак не отразилось, потому как рыба газет не читала, «Прожектор перестройки» не смотрела и ловилась как обычно. Борьба с пьянством и тотальное отсутствие в продаже спиртного тоже никого на Причале не озадачили, там давно перешли на свой экологически чистый продукт двойной перегонки. А что касаемо гласности, то на Причале люди говорили немного и негромко и только по делу, так уж было заведено. К первому сентября вельбот полностью подготовили к эксплуатации и заказали подъемный кран. Солнечная погода, легкий северный ветерок, дети в школу, а вельбот в море, одно слово – праздник! На приемку плавсредства пригласили Пал Петровича Баха, тот к вопросу подошел серьезно и притащил с собой пятидесятиметровую сетку и емкость с набранным коротеньким переметом на пятьдесят крючков, видимо, решил всерьез проверить вельбот на пригодность к рыбалке. Прогревали дизель и ждали опаздывающего Шпака. Стуча башмаками по деревянному настилу мостка, торопливо семенил Шпак, над головой на вытянутых руках он держал икону Николая Чудотворца. В своей безотказности бабскому племени он здорово похудал и пообтрепался и в последнее время стал своих многочисленных подруг избегать и в церковь захаживать.

– Вот, у соседки еле выпросил на первый выход. Как-никак покровитель моряков.

Икону поставили на приборную доску и отчалили. В море провели целый день, Петрович извел всех, и рулишь не туда, и якорь говно, с сеткой ничего не получилось, да и с переметом намучались. Возвратились вечером, Петрович спрыгнул на мосток, громыхнул костями и подвел итог:

– Не будет здесь рыбалки, если только палками махать. Одним словом – лоханка.

Палками он пренебрежительно называл спиннинги. Забрав свое барахло, он разочарованно побрел на берег.

Вот так, прослужив долгие годы верой и правдой, ялик родил лоханку.

Не тормознула в эволюции и халабуда. Появилась сауна и небольшой итальянский дворик с тыльной стороны. В сауне хозяйничал Шпак, превратив ее в логово бабы Яги, а дворик был душевный. Стены были увиты каприфолью и розами, а посередине росла вишня, накрывая дворик и защищая от солнца и дождя. Стали всерьез задумываться о втором этаже, но дело это было серьезное, и без специалиста тут не обойтись. Для консультаций позвали Мишу Смушкевича, тот был главным по стройке в отделе гидрографии. Он осмечивал строительство и ремонт всех объектов гидрографии на Черном море, да и руки у него были на месте, так что лучше кандидатуры было не найти.

Миша был человеком обстоятельным и к делу подошел соответственно. Он несколько раз обошел халабуду и простучал стены, проверил подвал и залез на крышу.

– Ну что, второй этаж ставить можно, только перекрытия у вас дерьмовые, нужно будет усилить. Крышу сделаем плоской, подобьем деревом – греться не будет. Стены сложим из ракушечника и оштукатурим, сто лет простоят. Да, и еще, сверху вид на бухту открывается шикарный, так что предлагаю строить с эркером.

Шпак возмутился:

– Миша, мы что, сами не справимся?

Доктору понадобилось время, чтоб разъяснить Шпаку, что эркер – это не фамилия.

Дело спорилось, неделю завозили стройматериалы и разбирали старую крышу. Возникла проблема с шифером, как обычно, выручил Вася Крысюк, где-то добыл по дешевке двенадцать листов. Дед с Васей разгружали шифер, и Дед полюбопытствовал:

– Вась, а ты чего пацана своего на Причал не водишь? К рыбалке бы пристрастил, все лучше, чем в подъездах со шпаной отираться.

– Рано ему еще.

– Чего рано-то?

– Побойся Бога, парень только восьмой класс окончил, куда ему пить?

Через месяц закончили, получилось здорово. Новоселье справили как положено, и на Причале еще долго вспоминали это событие. Вот такие пироги, простояв Бог весть сколько лет, халабуда родила второй этаж.

Второй этаж оказался бесплоден.

Шло времечко, его ведь не остановишь, часы остановить можно, а время никак. Не заметили, как оказались в другой стране, распад Союза на Причале приняли спокойно – сменой флагов и перерегистрацией плавсредств. И если раньше в бухте стояли корабли под военно-морскими флагами Советского Союза, то теперь полбухты под украинскими флагами, полбухты под российскими. Флот делился, как инфузория-туфелька, – простым делением, но флот не инфузория и общего с видом парамеций хвостатых имеет только водную среду обитания.

Постепенно освоили второй этаж и попривыкли к лоханке. Как и предсказывал мудрый Бах, рыбачок получился не ахти, зато в море спокойно, никакой шторм не страшен. Устоявшееся благостное причальское бытие расшевелил звонок из Одессы. Это был старый друг Виктор Абдурахманов, зная моревское пристрастие, он звонил сообщить, что Черноморское пароходство продает какое-то большое пассажирское судно, а все спасательные катера списаны и ждут реализации. Но соль в том, что катера эти не простые, а изготовлены на известной голландской верфи Mulder Yachts, основанной в 30-е годы прошлого века, и установлены на них шведские тридцативосьмисильные дизеля Volvo Penta, и он, Виктор, может помочь в приобретении.

Билеты на фирменный поезд «Таврия», следующий из Симферополя в Одессу, были куплены в тот же день. Морев с Доктором под крики: «Семечки! Беляши! Водичка!»: подошли к своему вагону. Поезд обслуживала одесская бригада, поэтому, зайдя в вагон, они сразу попали в Одессу. Перекрыв толстым задом проход, дородная проводница отчитывала старичка, который, неловко раскорячась пытался пропихнуть в купе огромную сумку.

– Ну и шо вы мне тута краба демонстрируете? Давайте уже убирайте свои бебехи, не видите, пассажиры делают себе нервы.

С усилием пропихнув в купе старика вместе с сумкой, она прислонилась спиной к перегородке.

– Проходим, проходим, аккуратненько, на ковер не трусим!

Морев бочком протиснулся мимо проводницы, почувствовав на себе все выпирающие части ее тела, а Доктор застрял.

– Ну и шо мы стали? Понравилося?

Доктор совсем растерялся, покраснел и обмяк.

– Таки вы остаетесь или все-таки пойдете?

Морев отвесил Доктору леща, и тот с трудом оторвался от выдающихся прелестей.

Доехали без происшествий. В Одессе на вокзале их встретил Абдурахманов, сразу поехали смотреть катер.

В Одессе Виктор был уважаемым человеком, мало того что он был коренным одесситом, он еще и работал в инспекции по безопасности судоходства, а это было вторым по доходности местом после Привоза. В Одессе он знал почти всех и почти все, когда он делал променад по Дерибасовской, он здоровался чаще, чем шагал.

– Ребята, не волнуйтесь, начальник службы хранения – мой друг детства Толя Коцюба. Так что вас не обманут, несмотря на то, что вы в Одессе.

Территория склада была огромной и совершенно заброшенной, заросшей бурьяном. Кругом нагромождение каких-то ящиков, беспорядочно расставленных контейнеров. Добро пропадало. Морев вспомнил склады в Севастополе.

– Витя, ты ничего не перепутал? Что это за бардак?

– Послушай, это не просто бардак, это бардак рукотворный, он годами создавался. Представь, если какая ревизия заглянет, так они наизнанку вывернутся, а ничего здесь проверить не смогут.

Подошел Абдурахмановский кореш.

– Здравствуйте, меня зовут Анатолий, фамилия Коцюба. Что вы имеете насчет посмотреть?

Абсолютно новый девятиметровый красавец, даже не верилось, что его могут продать чужим. Доктор залез вовнутрь проверить дизель, Морев обошел вокруг, осмотрел корпус. Коцюба снисходительно улыбался:

– Будьте спокойны, все по описи до последнего винтика. Лучше поговорим за цену.

И назвал неприлично малую сумму. Морев растерялся и потерял бдительность:

– А почему так мало?

– Витя, что-то я не понял, твоему другу нужен катер или дорого?

Обговорили детали, деньги оставили Абдурахманову и на катер, и на транспортировку в Севастополь. Нужно было спешить на вокзал, в машине Доктор поинтересовался:

– Виктор, объясни, почему твой друг детства – Коцюба, а говорит как Мандельштам?

– Что тебе сказать, в Одессе каждый Коцюба немножко Мандельштам.

Через две недели специализированный трейлер, предназначенный для перевозки негабаритных грузов, прибыл в Севастополь. Катер выгрузили в порту и на Причал перешли своим ходом. Пару недель провозились с подготовкой катера к рыбалке. Больше всех радовался Дед, теперь у него было свое заведование – мини-камбуз и обеденный стол. На ходовые испытания, как и положено, позвали Петровича. Свое пренебрежение к новому приобретению он выказывал всем своим видом. В море он даже не собрал спиннинг, сидел в кокпите и презрительно курил. По возвращении он вылез на мосток, обреченно махнул рукой и вынес решение:

– Жоповоз!

Одновременно это был и приговор, и прозвище. Было обидно, ведь это то же самое, если переспать с Мерилин Монро и после этого вспоминать только прыщик на ее заднице. Но тут уж ничего не попишешь, жоповоз так жоповоз.

Честно проработав четыре года, лоханка родила жоповоза.

Жоповоз оказался бесплоден.

Притчи

Праведные в намерении своем утверждаются более на благодати Божией, чем на собственной мудрости; и в Боге полагают упование свое, что бы ни предприняли, ибо человек предполагает, а Бог располагает, и не в человеке путь его (Иер. 10: 23).

Кн. 1 Гл. XIX. О упражнении доброго инока

Чем занимается увлеченный рыбалкой человек в пятницу вечером? Готовит снасти? Проверяет наживку? Прячет от жены припасенную бутылку водки? Изучает прогноз погоды? Нет, нет и еще раз нет – он мечтает.

Мечтает, чтобы в море стало больше рыбы, чтоб ловилась она лучше, чтоб рыбнадзор исчез навсегда, а вместе с ним и пограничники, конечно же, мечтает поймать самую большую рыбу, какая ни на есть, и о том, как сварит из нее уху и с друзьями ее под водочку и разговоры. А вот о золотой рыбке не мечтает, потому как если она и попадется, то непонятно, что с ней делать, – завялить к пивку как-то не очень, пожарить невозможно – она же говорящая, орать будет, ну а желание будет только одно – «Сделай так, чтоб клевало».

Вот так лежал Морев на диване, полон ожиданий от завтрашней рыбалки. Из сладостного полуобморочного состояния его вывел телефонный звонок. С досадой, нехотя он встал с дивана и прошел в прихожую к телефону.

– Говорите.

– Дядька, привет, ты что такой строгий?

Звонил его друг Игорь Бутриков.

– Да не строгий я, к рыбалке готовлюсь.

– А я с охоты вернулся, перепелок набил.

– Далеко был?

– Нет, в Балаклаве, поднялся на Кефало Вриси, а там перелетной птицы тьма, ну я душу и отвел. Бери жену и приезжай, поужинаем.

– Ну не совращай, завтра с утра пораньше сбор на Причале.

– Да мы недолго, приезжай давай, я уже готовить начал.

Трудно от перепелок отказаться, да еще в бутриковском исполнении. Морев торопил жену, хотя по опыту знал – дело бесполезное, все равно она свое положенное время высидит. Добирались недолго, в подъезде стоял густой аппетитный запах жаркого. Встретил Игорь в трусах и фартуке, в одной руке кухонное полотенце, в другой большая двузубая вилка. Аромат дичи вызывал слюноотделение, скоренько расселись вокруг стола, Игорь вытащил из духовки противень с жареными перепелками, и к органам обоняния присоединились органы зрения, слюноотделение стало неконтролируемым. Он красиво выложил перепелок на большое блюдо, на отдельную тарелку положил потрошки и слил из противня в чашку аппетитную, дымящуюся юшку.

– Ну, давай по первой!

Выпили и закусили помидорчиками. Помидорчики, надо сказать, были особые, солила их его мама и вкладывала в процесс всю свою материнскую любовь. С непривычки от первого укуса глаза выпадали, как у вареной креветки, ну а потом было не оторвать. Перепелок жевали с аппетитом, жены трещали о своем, а Морев с хозяином строили планы на завтрашнюю рыбалку. Потрошки женам не давали, ели сами и запивали юшкой. Часа через два, сытые и почти трезвые, распрощались.

Спать легли пораньше, утром вставать ни свет ни заря. Среди ночи организм начал подавать тревожные сигналы, сначала неярко выраженные, еще не болезненные, но уже беспокойные. Морев проснулся, рядом сладко посапывала жена, он перевернулся на другой бок и попытался заснуть. Ничего не вышло, беспокойство не прошло, и появилась жгучая боль под левой лопаткой. Морев сел на кровати в надежде, что боль отступит, но боль усиливалась. Появился страх, и он растолкал жену, терпеть уже не было сил, и он себя больше не сдерживал, активно реагировал на происходящее голосовыми связками. Жена поняла, что дело серьезное, и вызвала скорую. Приехали быстро, Морева от боли выгибало до хруста в суставах. Доктор, пожилая полная женщина с добрыми глазами, больше напоминала заботливую бабушку, и казалось, что из своего медицинского ридикюля она вытащит не лекарство, а пирожки.

– Успокойтесь, успокойтесь, молодой человек. Что у нас случилось?

Белый халат и спокойный голос немного уменьшили боль, но только немного.

– Не знаю, боль сильная, как будто под левую лопатку раскаленный лом вогнали.

Бабулька для порядку поелозила по нему фонендоскопом и вынесла вердикт:

– Будем забирать, давайте носилки.

При слове «носилки» боль обрушилась с новой силой. До больницы долетели за считаные минуты, сдали задком к входу в приемный покой, носилки аккуратно вытащили из машины. Облезлый кривой козырек над крыльцом, громко хлопающая обшарпанная дверь с толстой ржавой пружиной уверенности в том, что выйдешь отсюда через парадный вход, не прибавляли. Да уж, последствия гласности и перестройки не миновали и медицину. Нехватку врачей, лекарств и медицинского оборудования щедро компенсировали наглядной агитацией, прямо над входом висел новенький плакат «Милости просим!». Знакомый с творчеством Ильфа и Петрова, Морев попытался протестовать, но сил уже не было. В приемном покое рулила медсестра – бой-баба, просто боцман в юбке. Увидев санитаров с носилками, она сделала страшное лицо и заорала:

– Дурни безмозглые, кто ж вперед ногами несет?!!!

В общем, с самого начала как-то не заладилось. Морева положили на кушетку, облепили датчиками и пытались снять кардиограмму, прямо перед ним за спинами копошащихся врачей на облупившейся стене красовался плакат «Больница – от слова боль», сразу настраивающий пациента на конструктив. Дежурный доктор внимательно изучал ленту с кардиограммой, видимо, не удовлетворившись, приподнял очки, наклонил по-птичьи голову, выпучил правый глаз и еще раз просмотрел ленту.

– Не пойму, вроде никакого криминала нет, а боли сильные. Давай-ка его в кардиологию, пусть понаблюдают.

Морева переложили на каталку и повезли на третий этаж, по пути чуть не опрокинув, зацепившись колесом за порванный линолеум. В отделении кардиологии мудрствовать лукаво не стали и определили его в реанимацию. Реанимация в больнице место почти святое, к нему и относились соответственно – чистота, тишина, притушенное дежурное освещение. В углу на койке сопел старичок, Морева положили рядом и сразу поставили капельницу. Дежурная медсестра молча, по-деловому задрала ему футболку, сделала укол в живот и протерла проспиртованной ваткой.

– Ну все, миленький, успокаиваемся и засыпаем.

Боль постепенно отступала, и он провалился в сон.

Проспал часов до одиннадцати, открыл глаза, огляделся, старушка-санитарка в белом халате и платке, завязанном по-комиссарски, согнувшись пополам, усердно терла пол. Соседа на месте не было, его койка была показательно заправлена.

– Добрый день, бабуля.

– И тебе, сынок, не хворать.

– А куда сосед делся? В другую палату перевели?

– Перевели, сынок, перевели, откуда уже не выписывают.

Санитарка закончила мыть полы, собрала свой нехитрый инструмент и вышла. Морев проводил ее взглядом, над дверью висел плакат, исполненный красивой прописью: «Смерть для умершего – не трагедия». Морев прочел несколько раз, пока не понял смысл, и почему-то порадовался за своего бывшего соседа.

Вскоре посмотреть на странного пациента пришел завотделением, докторишка так себе, но он никогда не состоял в рядах КПСС и потому в смутные перестроечные времена был выдвинут в заведующие. Бегло глянул на кардиограмму, постучал, послушал.

– Жалобы есть?

– Да вроде нет, боли прошли.

– Значится, так, сегодня еще полежите здесь, а завтра переведем вас в общую палату.

День пролетел быстро, капельницы сменялись одна за другой, не давая отдохнуть руке, от бесконечных уколов гепарина живот стал походить на огромных размеров синяк.

Утром следующего дня его растолкала медсестра.

– Так, быстренько встаем, берем свои вещи и за мной.

Морев натянул спортивные штаны, взял пакет с туалетными принадлежностями и вышел следом за сестричкой. В коридоре он обратил внимание на красочную стенгазету, на ней было крупно нарисовано сердце в разрезе и много мелкого текста, газета называлась «Дефибриллятор». Интересно, как называлась стенгазета в инфекционном отделении?

Медсестра завела его в палату № 6, это было символично.

– Занимайте любую свободную койку.

Сделав свое дело, она удалилась. В палате лежало четверо больных, трое старики и один нестарый, здорово смахивающий на бомжа. Свободных коек было две, и Морев выбирал, какую из них занять. Старик, тот, что лежал у окна, приподнялся на локте, тыкнул указательным пальцем и с трудом, шумно втягивая воздух после каждого слова, произнес:

– Вон на ту ложись.

Сам не зная почему, Морев подчинился. Вообще общественно-социальный уклад в больнице сильно напоминал тюремный. Старик у окна имел за плечами два инфаркта и инсульт, и в палате он был за пахана. Трое других – инфарктники, эти были вроде как блатные, ну а Морев, не имевший даже диагноза, как ни обидно, но был за шныря. Он ходил с графином за водой, бегал звать медсестру и стоял на шухере, когда пахан потихоньку покуривал в окно. Лечащего врача больные воспринимали как «гражданина начальника» и на контакт не шли, а медсестры, ни дать ни взять вертухаи, постоянно шмонали тумбочки и изымали курево.

Вечером в палате произошло ЧП. Бомжеватый стал фиолетовеньким и перестал дышать. Пахан сделал непонятное движение рукой, и блатные заголосили:

– Врача давай!

Морев выскочил в коридор и заорал что есть мочи:

– Доктора в шестую срочно!

Из ординаторской выскочил сонный дежурный врач и рванул в палату. Морев забежал следом. Доктор глянул на больного и, произнеся про себя известный монолог Тараса Бульбы, размахнулся и долбанул со всей силы по груди бомжеватого. Тот неожиданно для зрителей икнул, захрипел и начал приходить в себя. Его положили на каталку и увезли.

Ночь прошла беспокойно, снились кошмары. Утром после завтрака Морева увели делать ЭКГ под нагрузкой. Честно открутив педали на тренажере, он лежал в палате в ожидании результатов. В голове жужжало от дум, а думы были о жизни. Раньше такого не было, жил себе не тужил и на темы такие не задумывался. Здесь, в кардиологии, он вдруг отчетливо ощутил рядом с собой смерть и неожиданно обнаружил в себе мощное, ни с чем не сравнимое желание жить.

Дверь скрипнула и приоткрылась, в проеме появилась круглая голова с коротким рыжим бобриком, это был Игорь Бутриков.

– Дядька, а ты чего тут развалился? Давай вставай, пойдем пивка дернем.

– С ума сошел? У меня подозрение на инфаркт.

– Брось, не парься, отравились мы с тобой. Меня тоже ночью скорая увезла, только в травму, меня от боли так ломало, что выскочил позвонок. Там мне быстро диагноз поставили, промыли с двух сторон и утром выгнали. Я узнал, что ты здесь, и сразу к тебе.

– А чем это мы могли отравиться?

– Потрошками. Оказывается, эти маленькие пернатые твари перед длинным перелетом жрут белену, им под кайфом лететь веселее, а накапливается вся эта гадость в потрошках. Сколько охочусь, первый раз так попал.

Морев внимательно выслушал, встал, молча собрался и двинул на выход. Вышли через парадный вход. Птички щебечут, людишки суетятся, солнышко пригревает, до чего же жизнь штука приятная.

– Игореша, слушай, пивом душу не обманешь, а мне жена из Праги бутылку абсента привезла, так что пошли ко мне.

Дома никого не было, сели на кухне, собрали нехитрую закусь и разлили по рюмкам непривычного зеленого цвета алкоголь.

– Ну, давай за здоровье!

Выпили, Игорь встряхнулся и крякнул.

– Да, абсент не пиво, а рыбалку-то мы просрали. На Причале говорят, луфарь пер как сумасшедший.

– Так всегда бывает, лучший клев, когда тебя нет. Ничего, в субботу пойдем наловим.

– Лучше не загадывай.

– Это точно, говорят же: «Человек предполагает…»