Текст книги "История эпидемий в России. От чумы до коронавируса"

Нужно удивляться, почему эпидемия не распространилась вглубь страны и ограничилась только Новгородскими землями.

Следующее описание морового поветрия мы встречаем в 1532–1533 гг.: «Бысть мор во Пскове: мряху бо мужи и жены и младия дети»[79]79
  Псковская I летопись. С. 298.


[Закрыть].

В 1533 г. «той же осени бысть в Великом Новегороде, месяца октября, нача явитися на человецех вред, яко прыть, и тем начаше мнози человецы умирати, и бысть поветрие не мало… а не стало от того поветрие мужеска полу и женска тысяча человек и множая». Судя по краткому описанию, это была не чума, а оспа «вред… яко прыщь»[80]80
  Отрывок русской летописи по Воскресенскому списку. С. 289 (цит. по Эккерману).


[Закрыть]. Известный историк оспы и оспопрививания В. О. Губерт так и рассматривал эту эпидемию.

Сильнейшая эпидемия разразилась на Руси в 1552 г. Она захватила Псков, Новгород, Смоленск и ряд других городов. В Пскове «с седьмаго четвергя октября до 7 числа положиша в скудельницу 4800 и 8 сот и покопаша, и после того в месяц и 3 дни ноября до 9 числа положиша в новую скудельницу 2700 и 7-сот и покопаша: мроша тогда многие простые люди железою…и в год положили в скудельницах 25 000…»[81]81
  Псковская I летопись. С. 308.


[Закрыть].

Не менее сильной эта эпидемия была в Новгороде: «В лето 7060 (1552) июля в 30 день, нача смертоносие быти в Великом Новеграде, и с августа велмн силнее бысть;…Таково бысть поветрие от Семеня дни 7061 года до Николина дни месяца декабря Священнаго чина иноков преставися и священников и диаконов безчисленное множество, много еже овдовеша и мнози сами изомроша… яко мнози человецы древний не запомнят такого поветрия на священнический чин; и всего в поветрие не стало смертоносною язвою, в Великом Новеграде, и по маиастырем, и в Старой Русе, и в пригородах и в волостях Новгородских, игуменов и священноиноков и инокин и мнишескаго чину»[82]82
  Новгородская III летопись. С. 251.


[Закрыть].

Эта эпидемия, как видно из приведенной цитаты, захватила и 1553 г. Под датой этого года Никоновская летопись сообщала: «7061 (1553) бысть во Пскове и Новеграде великое поветрие… и преста поветрие на Николин день»[83]83
  Никоновская летопись. С. 197.


[Закрыть].

В 1552 г. летописцы сообщают об эпидемии в осажденной Казани. Причиной эпидемии считали плохую воду, которой вынуждены были пользоваться осажденные: «Ини начаша воду копати и не обретоша, но токмо мал поток докопашеся смраден, и до взятья взимаху воду с нужен, от тое же воды болезнь бяше в них, пухли и умирали оные»[84]84
  Там же. С. 164.


[Закрыть]. О какой болезни здесь идет речь, сказать трудно. Вероятнее всего, это была цинга, связанная не с плохой питьевой водой, а с голодом и авитаминным питанием, сопровождавшими осаду. Цинга в этом же году поразила русский гарнизон крепости Свияжска, основанного Иоаном IV в качестве опорного пункта для нападения на Казань. В 1552 г. гонцы из города Свияжска доносили царю: «По грехом пришла немочь великая на государевы люди, цинга и язва, многие померли, и иные мрут и больны лежат дети боярские, стрельцы и казаки».

По поводу этого донесения Л. Ф. Змеев отмечал: «У нас о цинге упоминается впервые, но нет сомнения, что при тогдашнем способе осады городов она господствовала часто под именем мора» Казанскую эпидемию 1552 г. Л. Ф. Змеев также признавал цингою.

В 1566 г. какое-то эпидемическое заболевание опустошило ряд русских городов. Заболевание это началось в Полоцке осенью: «Тое же осени был мор в Полоцку, много людей вымерло… и был мор до Николина дни, до осенняго, да престал, а на весну прийде мор в Озерище городок, и вымерло много, мало осталося; потом прийде мор на Луки, и в Торопец, и в Смоленск, и по многим местом»[85]85
  Змеев Л. Ф. Чтения по врачебной истории России. СПб., 1896. С. 167.


[Закрыть]. О характере эпидемии можно делать только предположения, но Ф. А. Дёрбек и В. Эккерман указывали, что эта была чума.

В 1567 г. на Руси снова мор: «Был мор в Великом Новегороде от Госпожина заговеня до Николина дни осенняго и далее, а мерло многое множество людей, мужей и жен и детей и чернцов и черниц, такоже и по селом и в Старой Русе; и во Пскове почали мерети тое же осени»[86]86
  Псковская I летопись. С. 317.


[Закрыть].

В 1567–1568 гг. мор в Пскове, Новгороде, Великих Луках и других городах. В 1567 г. в летописи наряду с мором отмечается нашествие грызунов: «Того же лета прииде на Казанские да на Свияжские, да на Чебоксарские места мышь малая, с лесов, что тучами великими единого колоса, да и не токмо полем хлеб поядоша, но и в житницах и в закромех людем же и хлеба не дадуще ясти от множества их; отгоняху от себя метлами и убиваху, но и тем их не можаше отгонити, но паче множае прибываху»[87]87
  Там же.


[Закрыть].

В 1568 г. «Бысть моровое поветрие в Великом Новегороде и много людей помроша, а которые люди побегоша из града, и тех беглецов имаша и жгоша»[88]88
  Дополнение к Никоновской летописи. С. 405.


[Закрыть].

Упоминание о море в Новгороде в 1570 г. встречается также в летописях. Можно предполагать, что это был сыпной тиф.

По свидетельству историков, разграбление Новгорода и резня, учиненная над его жителями, происходили в январе и феврале 1570 г., опустошения и убийства продолжались шесть недель. В течение этого времени охваченное ужасом население пряталось в подвалах, сараях и т. п. Кроме того, оно голодало, так как Иоанн приказал грабить кельи, служебные дома, жечь в житницах и на скирдах хлеб, бить скот. Естественно, что в этих условиях люди быстро стали жертвою болезней.

В 1592 г. опять «моровое поветрие» в Новгороде: «Бысть мор во Пскове велик язвою, а почали мерети с весны и до осени… и государь прислал с святою водою с Москвы… и с тех мест преста мор»[89]89
  Новгородская III летопись. С. 253.


[Закрыть].

В XVI веке по данным летописцев, это были последние эпидемии на Руси. О характере эпидемий сведений нет, но можно думать, что это была чума.

В XVI веке впервые было сделано описание сыпного тифа. Гезер признал его «важнейшей болезнью XVI века». Нужно сказать, что задолго до того, как о сыпном тифе стали писать врачи, он, несомненно, был известен народной медицине, выделявшей «горячечные» заболевания, отличавшиеся отсутствием бубонов, особой сыпью и меньшей, чем при чуме, смертностью. В Италии эти заболевания назывались petechial или petichial – уменьшительное от «pestis» – чума. На Руси их называли «огневицами», «огневиками», «палячками» и пр.

Тиф упоминается в одной рукописи, относящейся к 1447 г. «В этом году в Милане скончалось великое множество людей от неукротимых и неизлечимых лихорадок, причем некоторые из больных сами выбрасывались из окон» (по Гезеру). Сходные заболевания наблюдались в это время во Франции, Германии и Испании во время войны короля Фердинанда I с сарацинами.

Заслуга подробного описания и выделения сыпного тифа из группы чумоподобных лихорадок принадлежит Джироламе Фракасторо, наблюдавшему эпидемию этого заболевания в городе Вероне в 1505 г. (эпидемия описана многими авторами, как врачами, так и не врачами). Фракасторо описал сыпной тиф под названием «лихорадки, известной под именем дентикула, пунктикула или путикула». По его мнению, эта болезнь занимает среднее место между «истинными» и «ложными» чумными лихорадками. Народ называет ее «дентикула» или «пунтикула» из-за сыпи, имеющей чечевицеобразную форму или напоминающей укус блох. Болезнь контагиозна, и заражение ею происходит «не на расстоянии, не сразу и не быстро», но путем соприкосновения.

Большинство же врачей XVI века считали сыпной тиф болезнью не контагиозной, а возникающей в связи с голодом, нуждою, неприятностями.

Фракасторо описал также и другие, сходные с сыпным тифом, спорадические заболевания, источником которых является не плохой воздух, а особенности организма: чрезмерная полнота, потливость или иные «неведомые свойства». Эти заболевания, по его мнению, стоят на границе с чумоподобными лихорадками: они сопровождаются сыпью постоянно красного цвета, вместо бреда наблюдается полная потеря сознания или бессонница. Возможно, что в этих случаях речь шла о брюшном тифе. Это тем более вероятно, что Фракасторо указывает на понос, наблюдавшийся при них.

На Руси, согласно указаниям летописцев, сыпной тиф проявлялся в виде эпидемий в XVI веке. В «Летописце русском» под датой 1550 г. говорится: «Которая болезнь горячками называется, а у иных огневою, понеже бо человек в той болезни, что огонь горит, подобно тому, как которая храмина горит, а близ тое иная стоит, тако от того огня загорается»[90]90
  Летописец русский. Т. V. С. 9.


[Закрыть]. В этом описании говорится не о «море», а о «горячке», указывается и на ее заразительность («Храмина горит, а близ тое иная стоит, тако от того огня загорается»).

«Огневою болезнью» в 1558 г. болел Царь Иван Грозный: «В то время посети немощию царя нашего, прииде огнь велий, сиречь огневая болезнь»[91]91
  Царственная книга. М., 1769. С. 336.


[Закрыть].

В 1563 г. в Полоцке после долгой осады был мор. По всей вероятности, это был сыпной тиф.

О частоте тифа в Московском государстве свидетельствовал и Герберштейн в своих записках, относящихся к XVI веку. Он писал, что в Москве свирепствует болезнь, которую «москвитяне называют огниво». Сам Герберштейн называл эту болезнь «calor», Гваньини – «ognyowa lеbris». Герберштейн писал: «У них (москвичей) есть одна болезнь, поражающая голову и внутренности и весьма похожая на заразу; она называется у них калором и от ее умирают в несколько дней. Эта болезнь свирепствовала в нашу бытность в Москве и похитила одного из нашей свиты»[92]92
  Герберштейн С. Записки о Московии. СПб., 1866. С. 98.


[Закрыть].

Надо полагать, что это не была чума, ибо иначе Герберштейн – по своему времени образованный европеец – так бы ее и назвал. Скорее всего, это был сыпной тиф, дававший высокую смертность. Эта высокая смертность от «огневой болезни» позволяет провести аналогию между ней и так называемой «венгерской болезнью», известия о которой относятся к 1542 г. (Лахтин не совсем точно относит первое описание этой болезни и к 1566 г.). Болезнь называлась также «венгерской чумой», «венгерской лихорадкой».

В 1542 г. во время австро-турецкой войны в австрийских войсках вспыхнула эпидемия, жертвами которой стали 30 000 солдат. В 1566 г. эта болезнь широко распространилась и, по сообщению главного доктора австро-венгерской армии, первая вспышка ее наблюдалась в Коморне на Дунае. Отсюда эпидемия под названием «венгерской лихорадки», венгерской чумы, «венгерской болезни» перебросилась в Италию, Богемию, Бельгию, Францию, Германию, Польшу и Англию. К «венгерской болезни» присоединилась дизентерия. Смертность была очень велика. На улицах и площадях лежали умирающие и умершие от этой болезни. Симптомы «венгерской лихорадки» совпадают с признаками сыпного тифа: сильная головная боль, покрасневшие глаза, бред, петехии, поносы, понижение слуха, мочевые кризы. Длительность болезни 14–20 дней.

В 1597 г. отмечено повое появление этой болезни в Италии.

Что это была за болезнь, и можно ли безоговорочно принять ее за сыпной тиф? Наличие поносов, а также и «присоединение» к ней дизентерии позволяет думать и о брюшном тифе. Во всяком случае, это было тифозное заболевание. Нельзя согласиться с Гезером, утверждавшим наличие там малярии.

«Огневая болезнь», или «огневица», наблюдавшаяся в России, могла быть «венгерской болезнью», занесенной к нам из Германии, Австрии или Польши. Время распространения ее в России совпадает со временем распространения этого заболевания в Западной Европе (1566 и 1568 гг.). В 1568 г. Иван Грозный писал польскому королю, что он в ответ на грубую его королевскую грамоту хотел бы идти на него войной, но помешало моровое поветрие[93]93
  Соловьев С. История России с древнейших времен. Т. II. СПб., 1896. С. 202.


[Закрыть]. Скорее всего речь шла об огневой болезни.

Укажем, что и Л. Ф. Змеев считает «огневку» болезнью, «близкой к брюшному тифу».

О профилактике петехиального тифа в XVI веке в Западной Европе у нас сведений нет. Вогралик отмечает, что она «можно сказать, отсутствовала». Терапия сводилась к отвлекающим средствам в виде мушек на затылок. Следует отметить, что виднейшие врачи XVI века указывали на вред частых кровопусканий при петехиальном тифе.

Среди других эпидемических заболеваний, наблюдавшихся в XVI веке в Европе и на Руси, упомянем, прежде всего, оспу.

По мнению многих авторов (Морозов, Киреев и др.), оспа на Руси впервые появилась в конце XVI или даже в начале XVII века. Приведенное выше сообщение летописцев о море, при котором «мерли прыщем», говорит о том, что оспа появилась на Руси гораздо раньше. И если мы в летописях не встречаем упоминаний о ней, то это, вероятно, объясняется только тем, что оспу считали «обычной» болезнью и летописцы не находили нужным упоминать о ней. Больших эпидемий, опустошавших целые города и области, оспа на Руси в XVI веке не давала. Рассеянные же там и сям отдельные очаги, равно как и отдельные эпидемические вспышки ее, не привлекали к себе внимания ни летописцев, ни путешественников, посещавших Россию.

Упомянем о наблюдавшихся в XVI веке эпидемических вспышках гриппа.

Большие вспышки этого заболевания в Европе имели место в 1510, 1557 и 1580, 1593 гг. В 1557 г. грипп распространился «с Запада на Восток», следовательно, должен был захватить и Русь. В 1580 г. болезнь эта в течение шести месяцев охватила всю Европу, Африку и Азию, произведя местами огромные опустошения. Особенно пострадали Мадрид и Париж (в последнем умерло около 10 000 человек).

Однако в русских летописях никаких указаний о появлении и распространении гриппа найти не удается, но, принимая во внимание характер распространения гриппа и ход эпидемий во время этой пандемии с запада на восток, можно полагать, что грипп в 1580 г. не пощадил и России. По крайней мере, есть прямые указания об эпидемии гриппа в это время в пограничной Лифляндии (Брензон) и Польше.

Частые эпидемии острозаразных болезней и необходимость борьбы с ними обусловили накопление и формирование эпидемических знаний. Как уже говорилось, после колоссальной пандемии «черной смерти» в Западной Европе и России стали организовываться первые карантины. При устройстве их исходили, прежде всего, из признания заразительности чумы. «Ни один из очевидцев болезни не сомневался в ее прилипчивости», – отметил Гезер.

То же самое можно сказать и о русской народной медицине. Уже в XIV веке появляется мысль о возможности заражения при соприкосновении с вещами умерших или с лицами, бывшими с ними в тесном общении (Никоновская, IV Новгородская летописи). Однако мистический элемент по-прежнему играл большую роль в объяснении происхождения эпидемий. Поэтому наряду с рациональными противоэпидемическими мероприятиями для прекращения эпидемий нередко прибегали к богослужениям, постройке церквей, заговорам, преследованию «ведьм», а при объяснении причин появления эпидемий – к текстам из священного писания.

Вопрос о причинах и сущности эпидемических болезней вызывал горячие споры между врачами того времени. Разгорелась оживленная словесная война между «контагионистами» и «антиконтагионистами».

Антиконтагионисты вслед за Галеном, смешивали в единое понятия «чума» и «эпидемия», в доказательство ссылались на бога и священное писание. В качестве причин чумы особое значение придавалось божьему гневу, влиянию враждебных созвездий. Использовалось также учение Парацельса об археях и особых определяющих болезнь существах.

Контагионисты же упорно, примерами из трагической практики чумных эпидемий, указывали на заразительность чумы. Первая попытка обосновать теорию контагионистов была сделана Джироламо Фракасторо в книге «О контагии, контагиозных болезнях и лечении», выпущенной им в 1546 г.[94]94
  Книга дважды издавалась на русском языке: в 1896 г. в переводе П. В. Модестова и в 1954 г. под редакцией академика К. М. Быкова с обстоятельными комментариями П. Е. Заблудовского. См. также: Бессмертный Б. С. Фракасторо и его роль в истории учения об инфекциях // Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии. 1946. № 6; Заблудовский П. Е. Учение о заразных болезнях и Джироламо Фракасторо. Там же. 1954. № 9.


[Закрыть]

На основании опыта борьбы с эпидемиями Фракасторо создает цельное учение о причинах и способах распространения заразных болезней. Под контагиями он понимает особый вид болезней, которые характеризуются передачей заболевания от больного здоровому. В книге рассматривается вопрос о путях передачи заразного начала и дается классификация «контагиев» по способу их распространения. Фракасторо подразделяет все контагии на три группы: а) способные распространяться путем только прямого контакта; б) способные распространяться как при прямом контакте, так и через «очаг»; в) распространяющиеся путем контакта и на расстоянии (через воздух). Под словом же «очаг» Фракасторо понимал «…одежду, вещи из дерева и другие подобные им предметы которые… воспринимают первичные зародыши контагия и таким путем становятся сами по себе источником инфекции».

Трактат «О контагии, контагиозных болезнях и лечении» явился одним из первых обобщений разрозненных сведений о заразных болезнях человека и первой попыткой классифицировать последние, исходя из представлений о путях и способах их передачи.

Неверно было бы, однако, представлять Фракасторо, жившего на рубеже XV–XVI веков, последовательным контангионистом. Известно, например, что наряду с передачей болезни при непосредственном соприкосновении и через предметы он допускал также возможность заражения при одном взгляде на больного. Он писал: «Известен вид гнойной офтальмии; страдающий ею обычно заражает всякого, кто на него взглянет…». Движение контагий, распространяемых на расстоянии, уподоблялось им движению духов. Допускалась возможность поступления контагиев в воздух «…из воды, из болот и из иных источников».

Совершенно в духе времени рассматривал Фракасторо и патогенез болезней, но непоследовательность взглядов великого врача эпохи Возрождения вполне естественна и объясняется, с одной стороны, уровнем знаний, а с другой – господством системы схоластического мировоззрения, глубоко идеалистического по своей сущности. Такое мировоззрение, правда, было к тому времени сильнорасшатано, но далеко еще не отвергнуто.

Эпидемия чумы в Венеции в 1576 г. подлила масла в огонь затихшей было борьбы между контагионистами и их противниками. Огромное опустошение, произведенное этой эпидемией в Венеции (погибло около 70 000 жителей), объяснялось контагионистами тем, что не были приняты соответствующие карантинные мероприятия. В этом «ослеплении» властей контагионисты обвиняли двух вызванных из Падуи для борьбы с чумой врачей, которые отрицали заразительность чумы, объясняя ее появление спонтанным развитием из «злокачественных» и «чумоподобных» лихорадок. Их противником был контагионист А. Массариа, доказавший, что чума является контагиозным заболеванием, и что метеорологические условия никакого влияния на ее распространение не имеют, подкрепляя это указанием на то, что в противном случае она имела бы повсеместное распространение.

Вскоре, кроме двух враждующих партий, – контагионистов и антиконтагионистов, появилась третья, занимавшая среднюю позицию. В конце концов между партиями было достигнуто соглашение. Были признаны две причины чумных эпидемий: «эпидемическая конституция» и «контагий». Причем предпочтение отдавалось то одному, то другому. Что же касается противоэпидемических мероприятий, то в их проведении исходили в основном из представлений о разных видах заразы, возможности передачи ее как непосредственным соприкосновением, так и через различные предметы, а в отдельных случаях и более сложным путем – через здоровых людей.

Во время эпидемии в Париже в 1533 г. издано распоряжение, запрещающее передавать из дома в дом постельные принадлежности и одежду больного, которые рассматривались как «очаг».

В итальянских городах в середине XIV века учреждена должность портовых надзирателей – «попечителей здоровья» (provedittori di sanita), в обязанности которых входило наблюдение за проведением мер по предупреждению заразы. Ту же роль выполняли городские врачи («физики») в городах Центральной Европы.

Во время эпидемии чумы в 1666 г. во Франкфурте было издано постановление, в котором, между прочим, записано:

1) граждане, живущие в зараженных домах, должны воздерживаться от посещения общественных рынков и церквей;

2) следует заботиться о том, чтобы умершие были похоронены не позже двух дней после смерти;

3) цирюльники должны доводить до сведения властей информацию обо всех больных чумой, которых они лечат;

4) свиньи, не имеющие пастухов, должны быть проданы хозяевами;

5) число гостей во время свадеб должно быть по возможности ограничено;

6) пастор, обходящий чумные дома, не должен соприкасаться со здоровыми людьми.

Запрещалось также продавать одежду, и убирать трупы умерших от чумы без окуривания дымом, мойки и проветривания, а также предусматривалось проведение некоторых общесанитарных мероприятий[95]95
  Голлендер Е. Медицина в классической живописи. СПб., 1908. С. 18.


[Закрыть].

В целях личной профилактики от чумы предлагали втирание и применение различных лекарств, мазей, но главным образом проповедовалось и неукоснительно соблюдалось правило: «беги, отступай, уходи» (Fuge, recede, redi) или «беги немедленно, отступай подальше, возвращайся позднее» (Мох luge, longe recede, tarde veni).

Вполне ясные представления о заразности – «прилипчивости» болезней, вызывающих эпидемии, как известно, возникшие в древнерусской медицине еще в XIV веке, создали почву для появления и формирования на Руси ряда противоэпидемических мероприятий. На дорогах, ведущих в города, где возникало «моровое поветрие», выставляли заставы. Указания о заставах встречаются в русских летописях несколько раз. Так, в 1552 г., 10 октября: «Был клич в Новегороде о Псковичех, о гостех (куйцах), чтобы все они ехали вон, часа того, из Новагорода с товаром с каким нибуди: а поймают гостя Псковитина назавтрее в Новегороде с товаром с каким ни буди, ино его выведши за город сжечи и с товаром; а в Новегороде вымут во дворе Псковитина, ино дворника (хозяина дома) бити кнутом, а Псковитина сжечи. И бысть застава на Псковской дороги, чтоб гости с товаром не ездили во Псков, ни изо Пскова в Новгород»[96]96
  Новгородская II летопись. С. 155.


[Закрыть].

О сторожах «от мора» и заставах говорится также в 1566 г.: «Лета 1566 сентября в 1 день в Можайску, на Добрейском яму явилось лихое поветрие, умирали люди знамением; великий государь велел и заставу и сторожу кругом того места учинить крепкую… того же лета в тех местах то лихое поветрие утишилось. И сентября 10-го дня архиепископ писал ко государю, что в Великом Новегороде появилось лихое поветрие на шестнадцати улицах, люди умирают знаменем»[97]97
  Русская историческая библиотека. Т. III. 1876. С. 282.


[Закрыть].

В 1557 г. во время эпидемии в Пскове были поставлены на заставах сторожа: «а стражи те поставлены стерещи от мору».

За самовольный обход застав жестоко наказывали. Описывая мор в Новгороде в 1521 г., летописец сообщает, что лиц, нарушивших это постановление, приказано было «при многих людях бити батоги нещадно, чтоб ему и иным, на него глядя, впредь как не воровать через заставу ходить, было неповадно».

В пораженном болезнью городе устраивались внутренние карантины («дома печаташе»… «улицу… заперети с обоих концов»), запрещали священникам приходить к больным, хоронили умерших за пределами города. Так, в 1572 г. новгородский летописец пишет: «Месяца октября 29, в понедельник, в Новегороде которые люди есть на них знамя смертоносное, у церквей погребати не велели, и велели их из Новагорода выносити вон за город, в деревню Водопьяново, за шесть верст по Волхово вниз… и поставиши заставу по улицам и сторожей: в которой улице человек умрет знаменем и те дворы запирали и с людьми и кормили тех людей улицею, и отцом духовным покаивати тех людей знаменных не велели; а учнет который священник тех людей каяти, бояр не доложа, ино тех священников велели жещи с теми же людми з болными»[98]98
  Новгородская II летопись. С. 169.


[Закрыть].

Это сообщение летописца свидетельствует: во-первых, о том, что «моровое поветрие» (в данном случае чума) считалось контагиозным заболеванием, которое может передаваться посредством здоровых лиц, в данном случае священников, исповедовавших больных; во-вторых, о том, что страх перед эпидемией был так велик, что новгородские власти, которых вряд ли можно упрекнуть в атеизме, решались жечь священников, приходивших в соприкосновение с больными. Н. Я. Новомбергский замечает: «Строгость взыскания за карантинное нарушение не остановилась даже перед чашей с дарами. Приходится только пожалеть, что не всегда светская власть удерживалась на этой трудной позиции и… нередко беспрепятственно дозволяла обобщаться для крестных ходов, молебствий и других церковных служб, вследствие чего зараза распространялась с усиленною быстротою»[99]99
  Новомбергский Н. Основы борьбы с эпидемиями в допетровской Руси. 1906. С. 3.


[Закрыть].

Новгородская летопись после только что цитированного сообщения о карантине и о сжигании священников «с теми же людми з больными» говорит о том, что эпидемия в Новгороде прекратилась: «Месяца ноября в 4, в неделю, в Новегороде, на опришной стороне, государьской послании Григорий Никитичь Бормосов спрашивал игуменов и священников и старцев и всех монастырей про мор; и сказали, мору нет нигде». Следовательно, все эти меры принимались с ведома московских властей, а сведения об умерших давали священники.

Нередко было и бегство из пораженного эпидемией города, и количество убежавших из моровых мест, наверное, во много превышало количество умерших.

Однако беглецы попадали буквально из огня да в полымя, так как на заставах настрого было приказано ловить их и жечь: «…А которые люди побегаши из града и тех беглецов имаша и жгаша».

В заключении следует сказать, что нет никакой необходимости искать истоки проводимых на Руси противоэпидемических мероприятий, заимствовании их из-за рубежа, потому что, как и в Западной Европе они появились у нас на основе многовекового опыта народной медицины.