Текст книги "История эпидемий в России. От чумы до коронавируса"

Карантинные строгости соблюдались даже тогда, когда дипломатические интересы, казалось, требовали их смягчения. Например, в конце XVII века московское правительство было очень заинтересовано в сближении с казаками, тем не менее в связи с чумой оно потребовало от атаманов Войска донского, чтобы они в Москву не ездили.

В 1692 г. «… посланы грамоты на Дон, к атаманам и казакам, к войсковому атаману ко Фролу Миняеву и ко всему Войску донскому, чтобы и они от того морового поветрия имели великую осторожность и никого к себе в Астрахань не пускали, и учинили заказ во всех городках, да и зимовой бы станицы к Москве не отпускали ж».

Вообще нужно сказать, что после московской эпидемии всякие известия о «моровом поветрии» вызывали у правительства страх, и при малейшем подозрении на «моровую язву» принимались самые строгие меры. Так, например, в 1660 г. скоропостижно умерла сидевшая под арестом в Стрелецком приказе 80-летняя старуха. Скоропостижность ее смерти вызвала переполох, и об этом было срочно сообщено находившемуся в походе царю: «…Ивашко Прозоровский челом бьет… сказывал нам Стрелецкого приказу дьяк Иван Степанов… сидела в Стрелецком приказе жопка татарка некрещеная в татином деле… и сего же де числа после обеда… умерла скорою смертью, а та де жонка была стара, лет 80 и больше».

В ответ на эту челобитную последовал строжайший приказ: «Разыскав про то, от чего та жонка умерла, допряма и обо всем к нам отписать, и сыск прислать не мешкав, и которой подъячей тое жонки поехал осматривать, и того подъячего в город пускать до нашего указу не велеть; и ту жонку велели закопать за Земляным городом подалее… помубже; и велеть на тое могилу накласть огню побольше и нажечь гораздо больше той могилы зверь никакой не раскопал».

Такое же дело возникло и в 1662 г., и воевода доносил царю: «…Пришел к нам Александр Дуров, сказывал: сидят де в Стрелецком приказе колодники – безместная старица да стрельчиха… в деле, что та стрельчиха на тое старицу извещала в ворожбе и… сказывала подъячему Ивану та стрельчиха на ту старицу, что у той старицы наперед сего в моровое поветрие была язва, а ныне де у ней та язва отрыгнулась… И мы приказали дьяку Александру Дурову, велели ему послать той стрельчихи и старицы и допросить подъячего недоходя приказу, в окошко, издалека, у той старипы язва есть ли будет, и мы ту старицу и жонку стрельчиху, которая на нее извещала, велели отвезть по Дмитровской дороге, верст с 15 и больше тотчас, и велели их в большом лесу от большой дороги в стороне обсечь накрепко и поставить караул… десятника, а с ним 5 стрельцов, и тем стрельцам приказали смотреть и беречь накрепко, под смертной казнию, чтоб они, обсекши ту старицу и жонку, были безотступно и по деревням никуды ни для чего не ходили, и смотрели и берегли того на крепко, чтоб к ним никакой человек ни откуда не приехал и не пришел некоторыми обычаи, а которых подъячих и всяких чинов людей в Стрелецком приказе тот извет застал, и мы тех всех людей из приказу выпускать и к ним никого припускать до ночи не велели, а ночью велели их из приказу вывести и поставить за городом на пустых дворех и караульщиком у тех дворов быть велели до твоего указу».

В ответ на это сообщение воеводы об «извете» на старицу и о мерах, принятых немедленно после получения этого «извета», в Приказе последовало именное распоряжение: «…Велено дьяку Ивану Патрикееву обыскасть по старицу Каптелину, где она жила, около двора ее соседьми… на той старице Каптелине моровая язва бывала ль или не бывала… Августа в 9-й день посылай приказу заставных дел подъячий Антипин… доехал за земляным городом, позади Новые Дмитровские слободы… А по осмотру (старицы) на правом плече старое сабельное рублеиие да на голове на затылке рублено ж… да у ней же в правом паху выкинулось побольше ореха, а знатно, что откинулась железа от сеченья старой болезни, а не язва. А старица сказала:… было у ней в моровое поветрие в паху выкинулось с брус и изошло без провалу… Такове письмо переписано в седьмое и послано к… государю с стряпчим с Борисом Арга маковым»[157]157
  Акты Московского государства. Т. III. № 597. С. 502–504.


[Закрыть].

Как видно, достаточно было «извета» на колодницу, чтобы и она, и сидевшая вместе с ней «стрельчиха» подверглись изоляции и строжайшему карантину. Временно были изолированы и все, соприкасавшиеся с обеими «колодиицами». Срочно было произведено следствие с соблюдением всех процессуальных формальностей. И несмотря на то, что следствие не установило наличия «моровой язвы», сообщение об этом было переписано 7 раз и только седьмая копия послана во дворец.

Оба приведенных документа свидетельствуют о том, как внимательно и осторожно относились московские власти ко всем известиям об эпидемических болезнях.

Профилактические мероприятия следовали немедленно за получением извещения о такого рода заболеваниях, причем донесения о них пересылались лично царю, даже в поход. Скоропостижная смерть 80-летней старухи вызвала целый переполох, длиннейшую переписку, из которой мы привели только малую часть.

При возникновении эпидемии в XVII веке на Руси проводился целый ряд противоэпидемических мероприятий. Главным звеном этой системы было оцепление и изоляция эпидемических очагов. При получении известий о «моровом поветрии» местность, где оно появилось, окружалась цепью застав и засек. На больших дорогах «учинялись заставы крепкие», проселочные дороги и «малые стежки» перекапывались канавами или заваливались деревьями – засеками. На заставах и засеках ставили сторожевые посты.

Оцепление «заповетренных мест» применялось и до эпидемии 1654–1655 гг., но особенно широкое распространение оно получило на Руси во время этого мора и в конце XVII столетия. Первое время при появлении «моровой язвы» в Москве всем желающим было разрешено выехать из города. Но правительство скоро спохватилось и уже в июле на дорогах, ведущих в Москву, появились заставы. Воеводам подмосковных городов были разосланы указы – никого из Москвы не пропускать. Так, в августе 1654 г. была послана на Коломну воеводе «Васке Морткину» грамота: «На Коломне и в Коломенском уезде учинити заказ крепкой под смертной казнью, и дороги, который от Москвы на Коломну и в Коломенский уезд и в… Понизовые городы, велеть все засечь и на тех дорогах поставити заставы крепкия; а на тех заставах велено поставить из отставных дворян и из детей боярских по человеку, да с ними коломенских стрельцов и посадских и уездных жилецких всяких чинов людей, и велено им приказать накрепко: которые всяких чинов люди учнут приезжать и приходить с Москвы к заставам, и похотят ехать в… Понизовые городы, никого не пропускать отнюдь никоторыми делы, в велети тем людем от застав ехать и итти к Москве, чтоб отнюдь на заставы и мимо застав от Москвы никаких чинов люди на Коломну и в Коломенской уезд, и в Понизовые города, горним и водяным путем не проезжали и не проходили; а на Москве-реке потому ж велено учинити заставы крепкия и пропускать с Москвы никого не велено»[158]158
  Дополнения к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. С. 445–446.


[Закрыть].

Карантин распространялся на всех «торговых и служилых и всяких чинов людей». Так, в том же 1654 г. было указано: «И наши де гонцы и посланники, и с нашею денежною и ефимочною казною, мимо города Твери ездят к Москве и с Москвы, а под тое пашу казну и под гонцы берут подводы во Твери, на Яму, и те де тверские ямщики и проводники, отвезчи к Москве нашу казну и гонцов, приезжают с Москвы в домы свои, во Тверь… И как к вам ся наша грамота придет и вы бы с Москвы в Великий Новгород и во Псков… и в иные наши тамошные городы и в уезды, также и из тех городов к Москве, гонцов и посланников, с нашею денежною и ефимочною и с иною ни с какою казной и ни с чем, всяких чинов людей, мимо Твери пропускать отнюдь не велели… и который ямщики посланы с подводы, под посланники и под гонцы… и как те ямщики учнут приезжать, и тех ямщиков велеть держать за заставами недели по две и по три потому, чтоб от них в наносе морового поветрия здоровым людей упадка никакого не учинилось, а велеть стоять им за заставою неблизко»[159]159
  Дополнения к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. С. 451.


[Закрыть].

Заставы и засеки устраивались не только вокруг городов, по большим и проселочным дорогам, но иногда оцеплялись и отдельные деревни и села. Так, в 1654 г. в одной из деревень Кашинского уезда умерла «думного дворянина… жена, да у князь Юрьева жены Звенигородского померли люди их… и князь Юрьева жена Звенигородского с досталными людьми переехали в иные свои деревни». По этому поводу Кашинскому воеводе Борису Ивановичу Непейцыну было отдано распоряжение: «И как к тебе ся наша грамота придет и ты б в те деревни, и в которой умерла… Гавреиева жена, и в которую перевезена, и в которой деревне померли князь Юрьева-Звенигородского люди, и в которую деревню его князь Юрьева жена с досталными людми переехали, велел засечь, и приставил около тех деревень сторожи крепкие, а на тех сторожах покласть огни часто, чтоб из тех деревень никто в иные в околные деревни не ходил и не ездил, также бы и из околиых деревень в те деревни, в который учинилось моровое поветрие… потому ж никто не ходили и не ездили отнюдь никоторыми делы, и о том бы велел учинить заказ накрепко под смертною казнию».

Иногда при появлении инфекционных заболеваний в деревнях заставами и засеками оцеплялся целый уезд. Так было, например, в 1655 г., когда из-за двух случаев «скорой смерти с язвами» в двух деревнях Рославльского уезда весь уезд был «обсечен»[160]160
  Новомбергский Н. Врачебное строение в допетровской Руси. Томск. 1907. С. 326.


[Закрыть]. Заставы и засеки устанавливались не только в случае действительного наличия эпидемии, но и при подозрении и слухе о ней, впредь до получения «подлинной ведомости буде то моровое поветрие пристанет или распространится». Так, в 1656 г. в Полоцкий уезд прибыли люди из Друй, где будто бы имелись случаи смерти от морового поветрия. Было приказано «поставить в деревне, от болыпия дороги в стороне, где пригоже, и ту деревню осечь и сторожей поставить». Стрельцы и солдаты, ехавшие в Смоленск мимо города Рославля, где было моровое поветрие, по указу 1656 г. были высланы в деревню, которую повелевалось «осечь на месяц… и будет упадку у них не будет, их отпустить по домам»[161]161
  Там же. С. 338.


[Закрыть].

В 1681 г. была послана царская грамота кунгурскому воеводе о предосторожностях от мора и скотского падежа. В ней, между прочим, говорится: «Указали мы в городех воеводам нашим и приказным людем накрепко, буде в которых городех и в уездех объявилось или вперед учинится на людех поветрие… в тех городех и в уездех… велели все места засечь лесом, и около тех засек, по всем дорогам, и по малым стежкам и по причинным местам учинили заставы крепкие…»[162]162
  Акты исторические. Т. V. СПб., 1842. С. 106.


[Закрыть].

Люди, прибывшие из «заморных мест» или с застав, допрашивались «накрепко», «с великим пристрастием», «под жестоким страхом». Переговоры с ними велись «издалека», «не сходясь», или «через огонь». Например, в 1656 г. приставу Ивану Ножевнику повелевалось: «Да чтоб тебе в селе Ягодном взять дьячка и приехать к селу Перевозу и того села Перевоза попа и лутчих крестьян человека 4 велеть выкликать и с ними о тебе говорить через огонь, что в селе Перевозе, сколько померло ребят… июля по 17 число, и тебе б велеть дьячку те речи написать через огонь или через речку Пьяву на иную бумагу порознь, по статьям – 3 статьи, а первую записку велеть сжечь, а другую записку оставить у себя, а с той другой записки списав на иную бумагу и прислать ко мне»[163]163
  Дополнения к актам историческим. Т. IV. СПб., 1851. № 29.


[Закрыть].

Грамотой от 27 июля 1681 г. предписывалось расспрашивать жителей заморных городов, сел и деревень чрез «огонь», при этом «расспрашивать издалека, как мочно человеку от человека голос слышать». Кроме того, в целях «предосторожности» от морового поветрия приказано было: «А подъячему, который станет записывать, стоять одаль же, как мочно у того, кто станет через огнь людей расспрашивать, голос было слышать», т. е. человек, допрашивавший жителей поветренных (заморных) мест, должен был находиться от них на расстоянии человеческого голоса. Подъячий, записывавший «опросные речи», должен был находиться на таком же расстоянии от допрашивавшего.

Считаясь с возможностью заноса морового поветрия через все предметы, исходившие из «поветренных» мест, бывшие в соприкосновении с заразными больными или с их трупами, московское правительство строго регламентировало как куплю и продажу этих предметов, так и транспорт их в здоровые места. В 1654 г. было строго запрещено «торговым всяким людям от Архангельского городу с товары и без товары ехать на Вологду… потому что на Вологде и в Вологодском уезде объявилось на люди моровое поветрие»[164]164
  Дополнения к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. № 30.


[Закрыть].

В этом же году было запрещено привозить в Москву во дворец из Астраханской царской вотчины арбузы и виноград: «И вы бы досталных арбузов и винограду из Астрахани не посылали… потому что на Москве и в городех от морового поветрия учинился людем упадок немалый».

В октябре 1654 г. ярославскому воеводе было приказано купить для смоленского войска «3000 кафтанов шубных, добрых и пространных, а купя те кафтаны прислать… тотчас без мотчанья». Но воевода едва успел купить 350 кафтанов, как в Ярославле разразилась эпидемия. И в феврале 1655 г. последовало распоряжение: «Чтобы кафтаны в Ярославле держать до указу с бережением и больше того не покупать»[165]165
  Новомбергский Н. Врачебное строение в допетровской Руси. Томск, 1907. С. 345.


[Закрыть].

В августе 1663 г. до Москвы дошли слухи, что из казачьих городов, в которых было поветрие, «торговые многие люди поехали вверх по Дону и повезли с собой выморочную рухлядь в Русь, на продажу в украинные городы». Тотчас были посланы строжайшие указы в Казань, Астрахань и во все «понизовые… и по черте в новые городы… и на Воронеж, и в Яблоков, и в Тамбов, и на Валуйку… сыскать всех до одного человека со всей их рухлядью… велено под смертною казнию, чтобы сыщики тех людей сыскивали всякими обычаи накрепко без мотчанья и без поноровки… и, сыскав, где кого сыщут, со всею донскою рухлядью держать за городом, на отводных дворех, где доведетца, не близко города и жилых мест 8 недель… и держать около тех мест складочный огонь, а корм и питье подавать издали через огнь… да будет от тех людей, которые будут сысканы и посажены за караулы 8 недель дурна никакого не объявится, и им велено платье и рухлядь перемыть и на ветре перетрясти, а с караула их освободить»[166]166
  Новомбергский Н. Врачебное строение в допетровской Руси. Томск, 1907. С. 75.


[Закрыть].

Страх перед «моровой язвой» был настолько велик, что запрещалось даже косить сено в местах, где было моровое поветрие. В июле 1656 г. была послана «память приставу Ивану Ножевнику», в которой, между прочим, говорилось: «Есть де наняты сенные покосы за рекою Пьяною, около Мордовской деревни Верезни… и тебе проведать подлинно, что те сенные покосы… не в моровых ли местех, и буде в моровых местех и те покосы тебе косить не велеть»[167]167
  Дополнения к актам историческим. Т. IV. СПб., 1851. № 29.


[Закрыть].

Все противоэпидемические мероприятия декретировались и проводились с чрезвычайной строгостью «под смертной казнью». Последняя грозила как тайно или силой пробравшимся через заставы, так и тем, которые «по дружбе или за взятку» пропускали их. Так, в 1690 г. во время морового поветрия в Запорожье было приказано: «А будет через речку учнет кто проходить сильно, и они бы тех людей били из пищалей… А будет их заставных людей небреженьем кто из тамошних мест в здоровые места проедет или пройдет, или прокрадется и тем заставным людям быть повешенным в тех же местах, где люди пройдут»[168]168
  Новомбергский Н. Врачебное строение в допетровскои Руси. Томск, 1907. С. 78.


[Закрыть].

Однако в просмотренных документах нам не удалось найти ни одного случая смертной казни за нарушение карантинов. В 1655 г. во время чумы в Москве «некая «женка» Федорка приехала с Москвы (в Тверь) и виделась с отцом своим и с матерью втай, и от того тот мужик с женою и детьми лежит болен, и дочь у него девка умерла скорою смертью, и то учинилось их небрежением и оплошкой». Очевидно, в связи с тем, что данное нарушение карантина рассматривалось не как сознательное преступление, а как «небрежение и оплошка», с упомянутой «женкой Федоркою» обошлись милостиво: ее велено было «от заставы отослать тою же дорогою, которою приехала, а двор их велеть обломать и завалить»[169]169
  Дополнения к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. С. 451–452.


[Закрыть].

Гораздо более суровому наказанию подвергся «посадской человек Федка Григорьев», который в сентябре 1655 г. пришел из города Кашина в село Постемниково. Воеводе было приказано: «И ты б его Федку за то, что он проходил через заставу, велел в Кашине перед съезжею избою, при кашинпах, при многих людех бить батоги нещадно, чтоб ему и иным на него смотря впредь так воровать, через заставу ходить, было неповадно»[170]170
  Там же. С. 457.


[Закрыть].

К строжайшей ответственности привлекались люди, принимавшие в своих домах гостей или родичей, приехавших из зараженных или подозрительных на заразу местностей и каким-либо способом миновавших заставы. В 1654 г. населению города Устюга и его уезда предписывалось не держать у себя приезжих из Москвы: «А будет кто кого учнет к себе пускать и держать у себя тайно, а после про то сыщется и тем людям быть за то в смертной казни безо всякия пощады». В том же году в «памяти» Тихвинского монастыря было указано: «А буде кто станет к себе приезжих или прохожих каких людей на надворье пускать или у себя таить, или на посад приставать… и им за то быти от государя… в смертной казни».

Такой же указ был издан в 1656 г.: «Июля в 29 день послать памяти во дворец, в Конюшенный приказ, в государынину – царицину Мастерскую Палату, а велеть собрать старост и сказать им о том, чтоб вег брали десяцких, и тем десяцким и старостам приказать накрепко, чтоб они десятчаном по государеву указу учинили заказ крепкий под смертною казнию, которые тех слобод жилецкие и всякие люди, их братья и дети, и всякие захребетники приедут к Москве из понизовых городов, и тех бы приезжих людей в те слободы отнюдь во дворы не пускали и от дворов, и от слобод их высылали за земляной город, а ставили их а поле и про них извещали тотчас».

Строгость в соблюдении карантинных мероприятий нередко приводила к тому, что люди начинали «мереть» не от морового поветрия, а от голода. В 1657 г. Шеховской писал: «Мишка Шеховской челом бьет… велено мне от Гродненского повету и от литовских городов, от морового поветрия учинить заставы крепкие и засечь засеки, и в Вильне в съезжую избу приходят многие и шляхта, и мещане, и поветные люди и бьют челом… многие де в местечках, и в селах, и в деревнях поветные люди помирают смертью с голоду, потому что в Вильну де за заставами из поветов хлебных запасов не возят».

Карантинные мероприятия наносили большой ущерб и торговле. Так, например, в 1690 г. в Москву была подана населением челобитная, в которой говорилось: «В Курске на посаде в разных слободах в городы никуды для торговых промыслов пропущать их не велено… и от того они оскудали и обедняли, и великий государь пожаловали бы их учинился на люди упадок и многие посадские люди померли, и за тем упадком них не велели».

Но Московское правительство меньше всего склонялось к налоговым льготам. Ответа на эту свою челобитную куряне не получили и немного времени спустя снова обратились с просьбой: «Велено с нас, сирот ваших… взять стрелецкие деньги, и ныне из тех денег стоим мы, си для того упадку и для их скудности тех стрелецких денег править на роты ваши, на правеже, а нам… тех стрелецких денег платить нечем и взять негде, потому что промыслишков своих отбыли… Велите… указ учинить и в стрелецких деньгах для нашего разорения дать льготы, чтобы нам, холопам вашим, с женами и детьми от того в конец не разориться». Исход этого дела неизвестен, но вряд ли злосчастные куряне получили просимые льготы.

Особо нужно остановиться на организации застав.

В первой половине XVII века обычно на заставы посылался один человек от 5 душ местного населения. Самые заставы размешались одна от другой на довольно близком расстоянии. В 1643 г. на Пехорской заставе были размещены «на версте и на дву верстах по стрельцу, да по 2 человека уездных людей, а на трех и на четырех верстах – по стрельцу ж, да по 3 человека уездных людей». В том же 1643 г. «с Москвы поставлены заставы по дорогам для береженья от морового поветрия… на Вяземской дороге, на Ельце, Иван Тимофеев сын Фустов, да подъячий Кирилло Семенов, а с ними московских стрельцов 30 человек… на Тверской дороге, на Хинке – Таврило Андреев сын Вельяминов, а с ним 3 человека детей боярских, да стрельцов 30 человек»[171]171
  Новомбергский Н. Врачебное строение в допетровской Руси. Томск, 1907. С. 336.


[Закрыть].

Ширина охранной полосы заставы равнялась, например, на дороге от Москвы к Владимиру 17 верстам. Она закрывала собой Владимирскую дорогу и девять проселочных дорог. В состав заставы, как мы видим, входили: начальник – голова заставы, подъячий для ведения записей и переписывания бумаг, 3–4 человека «детей боярских, крепких, кому б мочно верить», по одному от 5 душ населения или от 5 дворов. «Уездных и всяких чинов люди» должны были являться на заставы вооруженными. Так, в 1643 г. было отдано распоряжение направить на заставу «всяких чинов людей, поместных и вотчинных сел и деревень крестьянам с 5 дворов по человеку, с рогатины, с топоры и с заступы».

Сведения, относящиеся ко второй половине XVII века, говорят об иной организации застав. В 1681 г. кунгурскому воеводе было приказано: «Учинить заставы крепкие, а на тех заставах велели быть из отставных дворян, которым оклады по двести четьи и меньше, а в которых городех дворян нет – кого пригоже, а с ними тех городов служилым людям… по скольку человек пригоже, да с ними ж велели быть тех городов разных сел и деревень посадским и уездным людей… поскольку человек пригоже». Следовательно, в это время заставы организовались без участия стрельцов. Возможно, что твердых норм для заставной службы не существовало, и что организация застав видоизменялась от случая к случаю. Заставная служба являлась тяжелым бременем как для «посадских и уездных и иных всяких чинов людей», так и для стрельцов. В 1643 г. люди Осташковской слободы «безотступно били челом», прося освободить от несения заставной повинности и указывая, что «нет у них для застав ни по одному бобылю, а работают сами своими руками, и что высеяно у них хлеба, и то обрядить некому».

О тяготах службы на заставах говорится и в донесении воеводы: «И стрельцам от переменных караулов на заставах тягость великая, и многие от неразуванья ноги погноили».

На заставе предписывалось зажигать костры: «И на заставах, и на засеках, и на сторожках в день и ночь огни класть беспрерывно», а с приезжими и прохожими разговаривать только через эти огни.

Все задержанные из моровых мест размещались перед заставой, и общаться с ними было настрого запрещено. Вся переписка, поступавшая на заставы, передавалась через огонь. Особенно тщательно это правило соблюдалось по отношению к документам, направлявшимся в царские руки. Эти документы переписывались «на новую бумагу», иногда довольствовались снятием одной копии, чаще же снимали 3 копии, и в конце концов дошли до шести, даже семикратного переписывания. В 1657 г. «бояром. и приказным людем» повелевалось: «А отписки и опросные речи велети переписывать на заставе». В том же году предписано было от гонца из Юрьева Ливонского: «Отписки принять через огонь в клещатех (щипцах), и те отписки переписать на новую бумагу, а те отписки, которые присланы от Юрьева… сжечь… и те отписки, кои списаны в Приказной избе, переписать на новую бумагу, и те списки с отписок послать к государю к Москве»[172]172
  Там же. С. 353.


[Закрыть].

В 1681 г. кунгурскому воеводе было приказано: «И те их отписки, окуря над огнем, переписывать на новую бумагу… а на новой бумаге описки их привозить к себе в город и переписывать на третью или на четвертую бумагу: в первых городех… по Московской дороге, а в тех первых городех те их отписки переписать на шестую или на седмую бумагу одному подьячему, а другому сказывать, и кто станет переписывать и тем меж себя близко не сходиться, и смотреть и беречь того накрепко, чтоб от того письма, которому быть послану к Москве, не малым чим к тому письму, с которого учнут писать не причинить» (т. е. не прикоснуться к тому письму, с которого начали списывать). Такие меры предосторожности применялись лишь к документам, которые должны были попасть в руки к самому царю, во всех же остальных случаях обычно довольствовались 2–3-х кратным снятием копий.

Описанные карантины вне городов, сел и деревень и по государственной границе можно назвать внешними. Но кроме того, устраивались и внутренние карантины – внутри пораженного эпидемией города и селения. Эти внутренние карантины сводились к тому, что «зараженные» дома и дворы «обламывались», возле них ставились сторожа, которым приказано было никого из оцепленных таким образом дворов и домов не выпускать.

Если во дворах не было колодцев, то сторожам вменялось в обязанность приносить воду, но в двери домов не входить, а подавать ее через ворота: «А в которых дворех учинилось на Москве моровое поветрие, и из тех бы дворов досталных (оставшихся в живых) людей выпускать не велети, и велеть те дворы завалить, и приставить к тем дворам сторожи крепкие, чтобы из тех дворов отнюдь никто не выходил, и с Москвы по деревням и в города их не отпускать».

Кормить жителей «обсеченных» дворов полагалось «целой улицей», очевидно, поочередно, по порядку расположенных на данной улице домов. Вообще же вопросами о пропитании людей, задержанных на карантинных заставах и засеках, московское правительство занималось лишь в отношении посланников, гонцов и других «нужных» людей. Имеются указания, что прибывшему в 1668 г. с Дона в Коротояк и там задержанному Афанасию Нестерову «с товарищи» были отпущены хлебные запасы, вино и пиво. Задержанному в этом же году в Валуйках «посланнику и толмачу и крымским гонцам с татары» выдали с государевых житниц овса и ржи, из кружечного двора – пива и меду, «харчевой» же керм и сено собирались «с валуйчан, со всяких чипов с грацких людей».

Есть также указания, что иногда внутренние карантины не устраивались, а жители дворов, в которых имелась «моровая болезнь», выселялись за город. Например, в 1658 г. воевода из города Царевичева-Дмитриева доносил: «А в то, государь, время, как скорбь на людей учала быть, и которые скорбные люди были, и я их… выслал за город, покамест выздоровеют».

В 1657 г., когда чума появилась в Верхотурье, был издан указ, в котором. между прочим, говорилось: «А которые люди после умерших дворех их оставались и вы из тех дворов тех людей велели высылать иные дворы, в которых дворех морового поветрия не было, и в тех выборочных дворех были им не велели недели 2, чтобы в тех дворех морозом прозябло, а как 2 недели минет, и вы бы в тех выморочных дворех велели избы затопить мозжевеловыми дровами и положити полыни, чтобы гораздо понатопить, а велеть топить дни по 3, чтобы в тех избах духу можжевелового и полынного понадержалось гораздо»[173]173
  Акты исторические. Т. IV. СПб., 1842. С. 247–249.


[Закрыть].

Трупы умерших хоронили или за городом, в специально отведенном месте, или во дворе того дома, где они умерли. Во время московской чумы 1654–1655 гг. издан приказ: «Мертвых погребать в тех же дворех во всем платье, и на нем мертвый лежал, достальным людем, которые в тех дворех, останутся». Приказ этот, вероятно, с достаточным основанием приписывался молвою патриарху Никону. В связи с этим люди, недовольные Никоновскими новшествами, тайно или явно отказывались этот приказ выполнять.

В 1656 г. был издан новый указ, касающийся погребения умерших от морового поветрия. Приводим его с некоторыми сокращениями:

«Лета 7164 (1656) августа в 6-й день по государеву (титул) указу память думному дворянину Прокофью Кузьмичу Елизарову да Роману Васильевичу Жукову, да дьякам Федору Иванову, да Алексею Маркову. Ведомо ему, великому государю, учинилось, что в Москве, в монастырях да у приходских церквей умерших людей нынешнего лета хоронят в тех местах, в которых хоронили умерших людей в моровое поветрие во 161 и 163 гг. и те прежние гробы окапываются и ныне на Москве на иных людях от того объявилась болезнь с язвою. И в. г. (титул) указал… на Москве, в Кремле-городе, и в Китае, и в Белом, в Земляном и за городом, учинить заказ крепкий: которого человека волею божиею не станет и того бы человека хоронить… на порожнем месте, где умершие люди в моровое поветрие во 161 и 163 гг. не хоронены. А на таких и иных кладбищах, где хоронены в моровое поветрие, над гробами и близко гробов могил не копать, чтобы тех прежних гробов не окапывать. Сей указ велеть в Земском приказе записать и к приходским церквам послать памяти, и всех черных сотен и слобод соцким и десятским велеть сказать имянно, а соцкие и десяцкие сказывали бы всех сотен и слобод жилецким и всяким людям потому же внятно, чтоб сей указ для береженья от морового поветрия всем людям был ведом»[174]174
  Новомбергский Н. Материалы по истории медицины в России. Томск, 1907. С. 174–175.


[Закрыть].

Указ этот интересен в двух отношениях. Во-первых, он основывается на уверенности в заразительности чумных трупов, даже несмотря на 3-х летнее пребывание их в земле. Во-вторых, он дает нам представление о том, как во время эпидемий доводились до сведения населения административные предписания – «в земском приказе записать, и к приходским церквам послать памяти… а соцкие и десяцкие сказывали бы всех сотен и слобод жилецким и всяким людям потому ж внятно, чтоб сей указ для береженья от морового поветрия всем людям был ведом». Впрочем, подобного рода указы и распоряжения оглашались не только «соцким и десяцким», а также и особыми глашатаями – «бирючами». Например, в 1640 г. было издано распоряжение о береженье от скотского падежа и морового поветрия. В этом распоряжении, между прочим, говорилось: «Велеть у Земского приказу служилым и всяким людям сказывати не по един день, и по крестцам (на перекрестках) велеть биричем прокликать»[175]175
  Петров Е. Собрание российских законов о медицинском управлении. Т. 1. СПб., 1826. С. 1.


[Закрыть].

В 1643 г воевода Грязной сообщал в Москву, что он «в Галиче служилым и посадским, и жилецким, и уездным всяким людям сказал всем вслух, и в торговы дни велел бирючем прокликать не на один день, у которых людей лошадь, и корова, и иная какая животина падет, и они б всех лошадей со всякой падежной животины кож не снимали…».

Обязательной мерой при борьбе с «моровой язвой» считалось также проведение дезинфекции. Основными дезинфицирующими средствами были: огонь, мороз и вода. Выше уже говорилось, что на заставах предписывалось «класть огни» и с приезжими и прохожими разговаривать только через огонь. Таким же образом принимали и всю служебную переписку. Выморочные дворы сначала вымораживали по 2 недели «чтобы в тех дворех морозов гораздо прозябло», а затем – топили дня по 3 можжевельникого с полынью, «чтобы гораздо поднатопить… чтобы в тех избах духу можжевельного и полынного поиздержалось гораздо».

Указания на необходимость сжигать во время морового поветрия в печах и кострах можжевельник и полынь неоднократно встречаются также в древнерусских лечебниках. Очевидно, дым полыни и можжевельника считался в то время дезинфицирующим средством.