Текст книги "История эпидемий в России. От чумы до коронавируса"

Выслав всех из города, губернатор не упустил из виду и интересы казны, приказав: «Для пользы народу, а паче, чтоб в сборе интереса не было упущено, при том лагере поставлен кабак, понеже в городе, за высылкою всех жителей, на кружечном дворе в продаже вина и в сборе денег ничего не имеется».

Но принимая во внимание, что, по понятиям того времени, моровая зараза легко передается посредством денег, губернатор распорядился «на одном кабаке ящики и коробки, в которые сбираются за продажное вино за питья деньги… вымыть уксусом и ставить те ящики и коробки в уксусе ж, понеже ныне многие имеются заповетренные деньги»[207]207
  Сборник Русского исторического общества. Т. 84. СПб., 1893. С. 557–561.


[Закрыть].

Распоряжением Верховного тайного совета в июне 1728 г. была устроена застава, кроме Царицынской, на Черном Яру, и настрого было запрещено пропускать через заставы всех проезжающих из Астрахани или других «опасных мест», «с паспортами и без паспортов».

В Воронежскую и Киевскую губернии, на Дон и в «Малую Россию» были посланы подтвердительные указы, «дабы имели крепкую предосторожность и никого б из тех опасных мест не пропускали».

В начале августа 1728 г эпидемия в Астрахани прекратилась. «По репорту определенного лекаря», с 7-го по 15-е число в Астрахани «опасной болезни ни на ком не явилось и никто не заболел»[208]208
  Цетральный государственный архив древних актов. Фонд 16. Разряд XVI.


[Закрыть].

Эпидемия продолжалась ровно год и сопровождалась большой смертностью: умерло больше половины всех жителей города (например, из 931 лица купечества умерло 538, т. е. 58 %, из 111 духовных лиц умерло 87, т. е. 78 %)[209]209
  Щепотьев Н. К. Чумные и холерные эпидемии в Астраханской губернии. Казань, 1884. С. 26–27.


[Закрыть].

Кроме того, по сообщению Астраханской портовой конторы вымерли все канцелярские служащие и все губернские канцелярии «заповетрили и заперты». Однако эпидемия не распространилась вглубь страны и на этот раз носила местный характер: «По щастию болезнь сия не распространилась в Россию, и сии принятые меры доказали ясно мудрую попечительность благоустроенного Правительства».

Оставляя на совести Рихтера указание о «благоустроенном правительстве», так как кратковременное и сумбурное царствование Петра II, во время которого произошла эта эпидемия, никак не вяжется с представлением о «благоустроенном правительстве», все же следует отметить энергию и распорядительность, проявленную астраханскими властями при проведении противочумных мероприятий. Заслуживает внимания и деятельность астраханских врачей – Бриля и Фета, которые своими советами и практическими указаниями много содействовали своевременной диагностике и локализации эпидемии.

Была ли в Астрахани чума? Имеются все основания ответить на этот вопрос утвердительно.

18 октября штаб-лекарь Бриль и лекарь Ефим Фет донесли астраханскому коменданту, что «по осмотру ихнему 17 октября 1727 года в Шапиловой улице у астраханского жителя Власа Ефимова на дворе явилась от опасной болезни умершая баба, да в одном же дворе у другой бабы имеетца в левом паху язва». 24 октября того же года в городе Красном Яру (близ Астрахани) умерла от «опасной болезни» женщина. За неимением лекаря ее освидетельствовал офицер, «который при опасной болезни бывал и моровые язвы знает». По его заключению, «у умершей была на правом плече моровая язва».

Кроме того, в Персии в это время свирепствовала чума, опустошившая целую провинцию Астрабад. Наконец, высокая смертность также говорит больше за чуму, чем в пользу каких-нибудь иных остроинфекционных заболеваний.

К этому времени относится издание от имени Петра II весьма важного законодательного акта, в известной степени обобщающего весь предыдущий опыт борьбы с эпидемиями в России. Это «Наказ губернаторам и воеводам и их товарищам, по которому они должны поступать», изданный 12 сентября 1728 г. Этот наказ послужил прототипом почти для всех подобных распоряжений, изданных в России в XVIII веке, а поэтому на нем остановимся подробнее. § 38 наказа посвящен организации противоэпидемических мероприятий при появлении «моровой язвы».

Кто был автором этого раздела, неизвестно. «Архиятером» (главою Медицинской канцелярии) в то время был доктор Иоганн Блюментрост, и, вероятно, этот раздел, по поручению сената был составлен Медицинской канцелярией под руководством Блюментроста.

Согласно наказу, при появлении «моровой язвы» в губернском или провинциальном городе губернатор и воеводы должны были немедленно сообщать в сенат или в сенатскую контору, «где она (т. е. контора) будет». По отсылке такого рода сообщения, предлагалось «освидетельствовать Доктерами, а где докторов нет – лекарями или подлинными свидетельствовать».

Если, таким образом, диагноз «моровой язвы» был подтвержден, губернаторы и воеводы должны были «немедленно по всем дорогам и по лесным стежкам поставить заставы, дабы отнюдь никакого пропускать. Да и прохода через те места и из них и близь оных не было, и иметь при всех таких караулах огни. А в которых домах та язва явится: из тех домов людей вывести в особые пустые места далее от жилья и около их завалить и зарубить лесом, дабы оные никуда не расходились, а пищу и питье приносить им и класть в виду от них и, не дожидаясь их, тем здоровым людям отходить прочь немедленно, и никакого сообщения с ними… не иметь, чтоб они сами могли то взять без них».

Зараженные дома велено было, где возможно, сжечь «с пожитками, и скотом, и лошадьми». Если же такие дома, «за опасностью других домов» сжечь нельзя, то «всячески предостерегать, дабы другим домам от того вреды не было, и накрепко следить, чтобы отнюдь в те домы не ходили и из них никто ничего не брали».

На обязанности начальников губерний лежало наблюдение за возникновением моровой язвы не только в своих, но и в соседних губерниях: «А ежели явятся где других губерний и провинций… о таком же заповетрии ведомости, и о том накрепко проведывать». Строгие меры изоляции надлежало проводить по отношению к людям, проезжающим или приходящим из «заповетренных» мест: «и их о той язве на заставах расспрашивать через огни, под смертною казнью, и буде скажут, что в тех местах на люди моровое поветрие есть, и тех людей держать за заставами, не в жилье, чтоб с людьми никакого сообщения не имели, а в города, села и деревни отнюдь их не пропускать».

Держать этих проезжих и прохожих людей у заставы полагалось до 6 недель. По прошествии этого срока их надлежало «осмотреть и освидетельствовать»; кто должен был заниматься таким осмотром и освидетельствованием, в инструкции не сказано.

Казалось бы, что это должны были делать врачи. Но в 1728 г. (время издания инструкции) врачей в России было так мало, что их не хватало даже для обслуживания армии и флота. Гражданское же население, за исключением, может быть, двух столиц, было почти полностью лишено врачебной помощи. Заставы же, по инструкции, надо было располагать «по большим дорогам и малым стежкам», следовательно, застав было много и для обслуживания их всех не имелось не только врачей, но и лекарских учеников. Поэтому нужно думать, что только наиболее крупные заставы, вроде Царицынской, обслуживались врачами. На небольших же заставах осмотром и освидетельствованием больных занимались «сведуюшие» люди, так же как это делалось при появлениях первых случаев заболевания.

На всех больших, проезжих, «знатных» дорогах было приказано поставить для большего «страха» виселицы. Вешать же, «не описываясь», из числа тех, кто, «презрев указ, мимо тех застав прокрадется», можно было лишь лиц неблагородного происхождения: «всех, кроме дворянства и шляхсства». Относительно последних было дано распоряжение «держать под крепкими караулами и об них писать в самой скорости и ожидать указа». Курьеров и «посланцев», как русских, так и чужестранных, велено было задерживать и опрашивать у застав на равных правах с остальными «всяких чинов людьми», но «оный указ в какой силе состоит объявить с учтивостью». Очевидно, учтивость по отношению к другим людям – не курьерам и не посланцам – считалась излишней.

Письма и бумаги велено было принимать, «на заставах, через огонь, трижды переписывать и посылать последнюю копию» туда, к кому они отправлены, самые же оригиналы оставлять на заставах.

В дальнейшем § 38 этого наказа неоднократно повторялся и в других законодательных актах, разумеется, с дополнениями и поправками, зависящими как от размера и характера эпидемии, так и от уровня научномедицннских познаний и взглядов.

В 1738 г. чума снова появилась на юге России – Украине. Россия вела в это время войну с Турцией.

Откуда и кем была занесена чума на Украину, точных сведений нет. И. Фишер, служивший в 1738 г. военным врачом в русской армии, утверждал, что болезнь была занесена из Валахии. По Гезеру, чума в 1738 г. вспыхнула в Придунайских странах. Одновременно с появлением на Украине, чума вторглась в Австрию, Венгрию и через Карпатский горный хребет, в Польшу и Буковину. Шнуррер указывал, что болезнь была занесена из Египта, где свирепствовала в 1736 г. в Каире, причем в этом же городе от нее в течение одного дня будто бы умерло 10 000 человек.

Но откуда бы ни была занесена чума, она впервые появилась среди русских войск в Очакове.

В марте 1738 г. командовавший войсками Миних сообщил в Петербург на основании «табелей», присланных к нему из Очакова генералом Штоффельном, «о великом числе в таможнем гарнизоне больных и беспрестанно умирающих, и что в одном прошедшем генваре месяце слишком тысяча человек померло».

По мнению офицера, присланного с донесением от Миниха, «тамошние болезни… больше в скорбутике состоят». Считалось, что эти болезни «иногда от тамошней плохой воды и от жития в землянках от большей части происходят».

В апреле 1738 г в Очакове была определенно констатирована чума. Затем она появилась и в Кинбурне и стала распространяться вверх по Днепру, достигнув Запорожской сечи.

В начале эпидемии чума, вероятно, из дипломатических и военных соображений именовалась «опасной» или «прилипчивой» болезнью. Впрочем, такого рода термин употреблялся в течение всего XVIII века для обозначения «моровой язвы» и для отличия ее от других инфекционных заболеваний, одни из которых (например, оспа) считались прилипчивыми, но не опасными, другие же (тиф) – опасными, хотя и не в такой мере, как моровая язва, но не менее прилипчивыми.

В июле Кабинет министров направил именной указ лейб-гвардии майору Шипову и членам Малороссийской генеральской канцелярии об учреждении «крепчайших застав» по Днепру и всей украинской линии. В указе, данном Шипову, отмечалось, что, по донесению Миниха, в Очакове «явились опасные и прилипчивые болезни, которые некакою оплошностью от приезжих оттуда, до Малышсвского острова, который ниже днепровских порогов, дошли». Миних, как это явствует из цитируемого указа, отдал командующему армией генералу Трубецкому приказ (ордер) «о твердой предосторожности от этой опасной болезни, дабы от кого в Украину нанесена не была». В помощь командующему была учреждена «главная комиссия».

Шипову указом поручено было «тотчас и без всякого медления к нему, генерал-лейтенанту, ехать с крайним поспешением». Кроме того, указ предписал Шипову выделить из Глуховского гарнизона «военных людей довольное число» для учреждаемых застав.

Указ был строго секретным: «И что по сему нашему указу учинено удет, о том сюда рапортовать; в прочем вам оное содержать в высшем секрете и все вышеописанное исправить под таким приличным интекстом и осторожностию, чтоб украинский народ от того в страх приведен не был».

В тот же день послан Трубецкому из Кабинета министров указ, одержавший, во-первых, выговор за несвоевременное извещение об опасной болезни, а во-вторых, довольно подробную инструкцию («пункты») по предотвращению дальнейшего ее распространения.

Но, несмотря на принимаемые меры, эпидемия продолжала разгораться и охватывала все новые и новые территории. 26 июня 1738 г., согласно полученному сенатом рапорту, болезнь появилась уже в Белгороде и в его уезде. Это было целиком приписано «нерадению и невыполнению прежних указов о предупредительных против нее мерах: «Из того видно, что оные болезни с низу Днепра в те места принесены от людей, туда пришедших, того ради вы сами легко разсудите, каким образом сии ведомости от нас приняты, когда мы толь многократно подтвержденными жестокими указами, того накрепко смотреть и предостерегать повелели, чтоб отнюдь с низу Днепра никто… в границы наши пропущен не был. А ныне видно, что, несмотря на все такие отправленные от нас указы… надлежащее смотрение по содержанию тех наших указов не имелось и не имеется, и безсовестным, и перед богом, и пред нами никогда неоп равдываемым образом допущены, что уже сия болезнь и внутрь государства вошла».

Подтверждая «иаикрепчайше» содержание всех прежних указов о борьбе с «опасною болезнью», указ от 26 июля предписывал немедленно исследовать, «каким способом в те места, и через кого, и каким случаем вышеописанная болезнь принесена». При этом было дано предупреждение, что все те, «которые в сем деле свою должность пренебрегали и далее пренебрегать будут, в том не ниако, как головою своею ответ дадут, без всякой пощады».

На заседании Кабинета министров в июле зачитано сообщение о том, что эпидемия появилась в ряде местностей Изюмского и Харьковского полков. В связи с этим Шипову отправлен «жестокий» указ, в котором обвиняли в оплошности стоящих по «заставам» людей и в том, что «надлежащего и прилежного смотрения весьма не имеется»[210]210
  Сборник Русского исторического общества. Т. 124. Юрьев, 1906. С. 101–102.


[Закрыть].

Указ подтверждал необходимость принятия самых строгих мер и всех «потребных и удобь вымышленных предосторожностей от расширения оной опасной болезни». Предлагалось, «где солдат и других военных людей нет, то определить для караула и предостережения того, из обывателей тамошних довольное число».

Кроме того, в этом указе впервые проявляется забота о «простом народе»: «И чтобы простому народу к предупреждению от помянутых болезней в тех местах, где оная есть, давали пить дегтю жидкого по ложке, как больным, так и здоровым; и ежели где такого жидкого дегтя нет, то туда посылать из других мест немедленно; такожде беспрестанно курить можжевельником и прочими способными к тому потребностями».

Ограничив ложкой дегтя свою заботу о «простых людях», Кабинет министров постановил «для вящей в слободских полках и в Белгородском уезде от явившейся опасной болезни предосторожности» направить в те места из Петербурга члена военной коллегии генерал-майора Баскакова.

Эпидемия продолжала нарастать и продвигаться вглубь Украины. В августе болезнь появилась в Полтавском полку и «вместо умаления в Изюме и оного полка в уездах, в Харьковском полку в некоторых местах и в уездах в Белгородской умножается».

Один за другим следовали подтвердительные «жестокие», и «прежестокие» указы. В августе Трубецкому был отправлен суровый указ, выражающий «немалое удивление» в неполучении от него в течение двух месяцев никаких известий о том, «что в Очакове и в тех сторонах чинится и о бывших тамо болезнях»[211]211
  Сборник Русского исторического общества. Т. 124. Юрьев, 1906. С. 132–133, 227–228.


[Закрыть].

Подобный же указ, также с выражением «немалого удивления», был послан вскоре и Шипову: «К немалому нашему удивлению, репортов от вас о состоянии в Украине, и особливо в слободских полках давно не имеем». Но, в противоположность прежним указам, обещавшим кары за невыполнение, на этот раз Шипову обещают награждение: «Ежели верным и должным вашим радением оная болезнь до дальнейшего не допущена, но паче как наискорее прекращена будет, то вы за то особливою нашею милостью награждены будете».

12 сентября Кабинет министров в очередном заседании заслушал «репорт» Шипова о том, что эпидемия захватила новые районы и места. Она подходила к Курской губернии: «Явилось еще в Галяпком полку в местечке Лютенке, такожде и в Глуховской сотне за селом Княжичами в хуторе, который разстоянием от Глухова в 30, а от Севского уезда и от жилья токмо в одной версте». По свидетельству посланного туда врача, «кроме умерших, оставшие больные находятся, заражены моровою язвою». Шипов приказал упомянутый хутор, выведя из него людей в «пустое место», сжечь вместе со скотом, а вокруг села Княжичи поставить караулы «для невыпуска из него людей».

Это распоряжение Шипова «опробуется» Кабинетом министров. В то же время Шипову направляется новый указ, с перечислением всех прежних и новых мер предосторожности. Жителям села Княжичи велено было передать «чрез огни на шестах или стрелах нестрожайший ордер, чтоб они содержали себя от опасной болезни в крепкой осторожности, и ежели кто в том селе занеможет, тех бы со всеми семьями отсылали из того села тотчас вон, в отдаленное место и, окопав их валом или заваля лесом, приставили б к ним крепкую сторожу».

После перечисления всех предупредительных мер указ ставит в вину Шипову и всем другим, находящимся в тамошних местах, командирам то, что они, сообщая о распространении на Украине «прилипчивых и опасных болезней от приходящих с низа Днепра и из других зараженных мест людей», не уведомляли заблаговременно, «из которого полка и места» такие люди приходили. «И по сему видимо, – заключает указ, – что от вас и от других, с начала получения ведомостей о происшедших в Очакове и в других местах по Днепру злых и прилипчивых болезней… таких определений, чтобы приходящих и дезертирующих из оных мест в Украину крепчайшее везде предостережение иметь… знатно не учинено».

Следовательно, майор Шипов и все другие командиры прямо обвиняются в невыполнении с самого начала эпидемии ни одного из посланных им указов и распоряжений. Трудно сказать, насколько это обвинение правильно. Вернее предположить, что и Шипов, и другие поступали согласно указам, но что проведение в жизнь этих распоряжений наталкивалось на целый ряд зачастую непреодолимых трудностей. Трудно, а подчас и невозможно, было запереть всю Украину так, чтобы ни одно лицо ни днем, ни ночью не пробралось сквозь линию застав, протянувшуюся от Очакова почти до Курска.

В Петербурге между тем возникло опасение уже о возможности заноса болезни в столицы, поэтому было приказано всех приезжающих с Украины курьеров «далее Москвы не пускать», письма отбирать, окуривать и осматривать. Если они не были переписаны на заставах, у Белгорода или Севска, то переписывать вне Москвы, «для чего потребно отвесть какой загородный двор за Калужскими вороты к полю». Для снятия копий с писем «определить секретаря, канцеляристов и копиистов добрых и надежных» с тем, чтобы вся эта работа велась «без разглашения, весьма секретно». Копии с писем предписано посылать в Петербург, оригиналы же оставлять на том загородном дворе – «особливом от людей месте».

В августе 1738 г. на Украину выехал наделенный особыми полномочиями А. Баскаков. Согласно указу, ему представлялась «полная мочь» учредить во всех пораженных эпидемией местах «крепкие и надежные заставы, расставя одну от другой по близости… и указав жесточайшими ордерами, чтоб везде на тех заставах с крайним прилежанием приезжающих из тех опасных мест людей, никого не токмо через заставы, но и до застав не допускали».

По указу вместе с Баскаковым следовало отправить от Медицинской канцелярии доктора и лекаря с медикаментами «для свидетельства и пользования больных». Но доктора канцелярия не нашла – почти все они были уже ранее посланы в действующую армию, или в захваченные эпидемией места. По распоряжению архиятера Фишера было рэшено отправить на Украину всех вышедших в отставку докторов и лекарей. Если они не соглашались ехать добровольно, их посылали в принудительном порядке. К концу лета 1738 г. в Москве не осталось ни одного доктора, «кроме дряхлого Шоберта, ни к чему не способного, и Тр. Гербера, и старого дрогиста, преобразованного в операторы»[212]212
  Чистов Я. А. Военно-медицинский журнал. 1876. Ч. CXXVII. С. 83.


[Закрыть].

С Баскаковым был также отправлен лекарь и «физиатр» московской медицинской конторы – Бекман, и несколько учеников московской госпитальной школы. Перед отправкой из Медицинской канцелярии Бекману была дана инструкция, и так как она полно отражает тогдашний уровень медицинских знаний и дает яркое представление о мерах, которые надлежало принимать для борьбы с эпидемиями, приводим эту инструкцию полностью.

Этот документ называется «Инструкция, как лекарю Георгу Бекману в Белогородской губернии в прочих местах, где эпидемические болезни обрящутся, с определенными при нем лекарскими учениками поступать»[213]213
  Там же. С. 86–87.


[Закрыть].

«1) Должен смотреть, дабы по множеству больных в надлежащих против оных болезней медикаментах при нем недостатку не было, и ежели в оных недостаток начнет являться, то оным каталог послать в ближнюю полевую аптеку без всякого замедления и для наискорейшего приводу оных медикаментов предлагать кому надлежит, чего и определенным при нем ученикам чинить под опасением жестокого штрафу.

2) Из посылаемых 6 лекарских учеников распределять по множеству больных во всяком месте, где оная болезнь жесточая находится, по одному или по два человека и им придать по одному или по два человека из старост тех мест, которым всех дворов осматривать, и где больные явятся, о том объявлять определенным в тех местах ученикам, которые должны к тем больным явиться немедленно и по предписанному им от лекаря методу оных больных пользовать со всяким прилежанием.

3) Ежели оных учеников к распределению не достанет, то лекарю Бекману в прочих местах, особливо же где оной болезни немного, некоторых против тех болезней пристойных медикаментов, например потовых, слабительных и т. п., некоторым… старостам того места оставить и оных обучить, как им те медикаменты раздавать и при том как оных больных пищею и прочим довольствовать.

4) Ежели в котором городе больные обрящутся какими лихорадками с пятнами, или бубонами, или карбункулами, то надлежит учредить, дабы за городом несколько дворов очищено было, и при том определить одного ученика с некоторыми служителями и прочими потребностями, и ежели у кого какие знаки к вышеописанной болезни появятся, то оных того же часа на оные дворы отвозить и по усмотрению подлинной такой болезни в тех дворах принимать, и лечить, и пищею довольствовать.

5) Оный же лекарь Бекман должен осведомиться, какие другие лекари в близости имеются и со оным о тех болезнях иметь прилежное сношение, и от них брать о происхождении той эпидемии и о умерших ведомости, и буде у оных лекарей из медикаментов недостаток имеется, то оных из имеющихся при нем медикаментов ссужать…

6) Что до удовольствия оных больных… то о том… господину Баскакову лекарю Бекману предлагать с крайним прилежанием…

7) Особливо же для нездорового воздуха обывателям приказать, чтобы в их покоях всякое утро, когда пробудятся, на раскаленном кирпиче для окуривания наливали по 3–4 ложки доброго уксусу, а которые того купить не смогут, тем зажигать в их покоях половину заряда пороху на таком же камне, или жечь и окуривать покой можжевельником; и дабы оное конечно исправлено было, то для присмотру к тому определить тех мест старост или других надежных людей.

•9) Лекарю же Бекману о вышеописанном о всем, как больных изобретет (т. е. обнаружит), такоже из репортов ученических и других ведомостей, касающихся до оных болезней, повсенедельно в Медицинскую канцелярию присылать репорт. – 3 августа 1738 года».

Инструкция эта была вручена Бекману, так же о ее содержании поставлен в известность Баскаков. Но перед самым отъездом архиятер Фишер прислал Бекману «секретный указ», согласно которому 9-й пункт инструкции – о присылке «ведомостей, касающихся до оных болезней» в Медицинскую канцелярию – отменяется. Было запрещено «под опасением жесточайшего штрафа» присылать из армии или из пораженных эпидемией мест ведомости «пока вся опасность счастливо закончится». Этот секретный указ Фишер мотивировал «некоторыми особыми резонами». На самом же деле причина, как отметил Я. А. Чистович, заключалась в том, что Бирон и его клевреты были страшно испуганы донесениями о ходе эпидемии на Украине и боялись заноса ее в Петербург письменными сообщениями, посылаемыми из зараженных мест.

К осени 1738 г. эпидемия на Украине начала утихать, и Баскаков уведомил архиятера, что болезнь ослабевает и что следует прекратить дальнейшую присылку как врачей, так и медикаментов. Но вследствие того, что доставка корреспонденции из зараженных мест в Медицинскую канцелярию была запрещена, присылка врачей и аптекарей продолжалась еще два месяца. Среди других врачей был направлен и Лерхе, оставивший нам подробное описание чумы 1738–1739 г.[214]214
  Leschе J. Lebens– und Reisegeschichte… Halle, 1791.


[Закрыть]

Лерхе описал мрачную картину эпидемии на Украине: «Царила мертвая тишина. Все боялись друг друга. Вокруг всех городов и деревень была выставлена стража и поставлены виселицы для тех, кто бежал из зараженных местностей. Ночью никто не смел подходить близко к заставам из-за риска быть застреленным».

Хотя Баскаков поспешил в сентябре сообщить в Петербург, что «моровая язва» на Украине совсем прекратилась, тем не менее эпидемия еще продолжалась около года. В сентябре 1738 г. чума была в Бахму те, Лебедяни, в Белгородской и Курской губерниях. В ноябре было получено сообщение об эпидемии чумы в Харькове, и туда был послан Лерхе.

По приезде в Харьков Лерхе узнал у тамошних лекарей, что всего в городе умерло от чумы 800 человек, из них 500 – в октябре. В 20-х числах ноября, к моменту прибытия Лерхе, в Харькове оставалось еще 50 больных, причем у некоторых из них были бубоны, у большинства же – петехии и карбункулы. Около 30 зараженных домов в городе были сожжены, остальные же заколочены.

В начале эпидемии никаких противоэпидемических мероприятий в Харькове не проводилось. Все городские власти и богатые горожане бежали из города. Те же, кто остались в городе, скрывали больных и тайком хоронили их вблизи своих домов, в сараях и огородах. Больные не изолировались, никаких лазаретов или больниц для них отведено не было.

Первым делом Лерхе была организация в Харькове лазарета для чумных больных, во главе которого был поставлен подлекарь Дюкре. Город для санитарного надзора был разделен на 2 части, каждая из которых была поручена одному из лекарей. Кроме того, из среды населения были назначены особые «попечители», надзиравшие за определенным количеством домов. Каждое утро они обязаны были посещать эти дома и, если кто-нибудь умирал, немедленно оповещать об этом того лекаря, в ведении которого данная часть города находилась. Тотчас Лерхе вместе с лекарем выезжал для осмотра умершего и если констатировал смерть от чумы, то труп безотлагательно вывозился в крытых санях за город. Лица же здоровые, имевшие контакт с умершим, изолировались, содержались под караулом в своих домах, куда им доставлялись провизия, вода, дрова и сено.

Но ввиду того, что таких домов оказалось слишком много, и поставить около каждого из них караул было невозможно, были выбраны 15 самых больших домов и туда пересилили всех жителей из домов зараженных. Все переселенные таким образом лица были инструктированы относительно профилактических мероприятий. Каждый день полагалось проветривать, выколачивать и окуривать свою одежду, белье часто стирать, а жилые помещения несколько раз в день окуривать порохом или соломой. За выполнением всех этих предписаний следила поставленная у домов стража. «Благодаря этим мероприятиям, – отмечал Лерхе, – чума быстро пошла на убыль». Так как «все шло хорошо», то Лерхе через 4–5 недель выпустил изолированных в домах жителей. 3 февраля 1739 г. из лазарета был выписан последний больной, после чего здание было сожжено.

Наконец, от «чумной комиссии» пришло распоряжение раскрыть все выморочные и зараженные дома, тщательно их проверить, после того разрешить вселение прежних их обитателей. Заставы вокруг города были сняты лишь 18 февраля. Но и после этого жителям Харькова вплоть до 20 марта было запрещено выезжать из города и сообщаться с соседними деревнями[215]215
  Сборник Русского исторического общества. Т. 126. Юрьев, 1907. С. 110.


[Закрыть].

В феврале 1739 г. чума появилась в Азове, куда и были направлены как оставшиеся без дела лекари и подлекари, так и медикаменты. Однако Азов находился в отношении медицинской помощи в лучших условиях, чем другие пораженные эпидемией города. Там был морской госпиталь, и, кроме того, в Азовской флотилии было 34 «медицинских чина»: 6 лекарей, 11 подлекарей, 4 ученика на подлекарских должностях и 13 лекарских учеников. Во главе всей медико-санитарной организации был поставлен тот же доктор Лерхе.

Я. А. Чистович писал, что весной 1739 г. эпидемия совсем прекратилась и все доктора и лекари возвращены из Украины и пограничных городов на свои места. Это, однако, не совсем верно. В феврале 1739 г. сообщено в Кабинет министров из Азова «о продолжении тамо заразительной болезни», и Кабинет, констатировав, что слышать об этом «весьма сожалительно», приказал немедленно направить в Азов доктора, лекарей и медикаменты из Воронежа, «понеже в Воронежской губернии… такая ж бывшая болезнь… уже прекратилась». Врачей предлагалось послать немедленно в Азов «с надлежащим крепким о предосторожности и прилежном пользовании больных подтверждением».

В мае 1739 г. среди людей, задержанных на расположенной за Тулой, по дороге в Москву, заставой, появилась «лихорадка и болезнь, называемая бабон». По свидетельству лекаря Тульского оружейного завода, «хотя тамо опасных болезней не имеется, но, однако, умерших людей погребают скоро и без свидетельства».

Трудно что-либо сказать о характере этого заболевания: была ли это чума («бабон» – бубон), сифилис или мягкий шанкр? Против венерического характера заболевания говорят нередкие случаи смерти.

В сентябре 1739 г. заболевания «моровой язвой» появились в одном из полков армии, вернувшейся из Крыма: заболело 43 человека, из которых 5 умерли. В октябре того же года была ликвидирована небольшая вспышка чумы в пригороде и окрестностях Курска.

После этого случаев «моровой язвы» на юге России больше не регистрировалось. В конце 1739 г. в Петербург поступили донесения из разных мест о том, что «моровая болезнь полностью перестала».

Точных и достоверных сведений о числе больных и умерших от чумы в течение эпидемии 1738–1739 гг. нет. Существуют лишь разрозненные данные о количестве умерших по отдельным местностям: в Изюме и его окрестностях умерло 6610 человек, в Ставропольском уезде – 795, в Сватовой Лучке и Зенкове (на Украине) за один месяц – 507, в Купайне – 166, в Полтавском полку – 84 (Рихтер).

По Лерхе, в Изюме вымерла половина городских жителей. В Азове несколько тысяч человек (по Чистовичу, «эпидемия не нашла там себе много жертв»), В Харькове умерло 800 человек. Сколько было умерших в Бахмуте – неизвестно.

Согласно рапорту генерала Штоффельна, в Очакове в мае 1738 г. умерло 1080, а в июне – 642 человека. Из пяти стоявших в Очакове полков осталось в живых лишь 300 человек.

Однако эти скудные сведения о количестве умерших от чумы нельзя назвать точными; в действительности смертность и заболеваемость или гораздо выше (во многих домах вымирали «без всякого изъятия» целые семьи). Многие больные и умершие оставались вне поля зрения врачей и властей, ибо родные скрывали их и тайно хоронили, боясь карантинов, сожжения домов и прочих проводившихся в то время мероприятий. Кроме того, зная царившую в Петербурге панику, начальники губерний и военное начальство приуменьшали в своих рапортах количество умерших от чумы.