Текст книги "История эпидемий в России. От чумы до коронавируса"

Часть вторая. XVII век

Глава 5. Эпидемия на Руси в XVII веке

Начало семнадцатого столетия в России ознаменовалось рядом эпидемий «моровой язвы».

С 1601 по 1603 г. на Руси был великий «глад» и вслед за ним «мор»: «Бысть же в земле глад велик, такая же бысть беда, что отцы детей своих метаху, а муже жен своих метаху же и мроша люди яко и в прогневание божие так помроша в поветрие моровое, бысть же глад 3 года»[100]100
  Никоновская летопись. С. 47.


[Закрыть].

По свидетельству Рихтера, голод не свирепствовал по всей России. Многие области, такие как: Украина, Казань, Астрахань, Устюг, Вятка и пр., не пострадали. Однако люди, кое-как спасшиеся от голода, умирали от «моровой язвы».

В одной только Москве похоронено было 127 000 покойников, не считая погибших в окрестностях города[101]101
  Хилков. Ядро русской истории. Т. III. И., 1799. С. 267.


[Закрыть].

Для борьбы с голодом Борис Годунов приказал привезти хлеб с Поволожья, а для борьбы с мором распорядился отрядить особых людей для погребения умерших: «Царь же Борис повеле мертвых людей погребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы сбирати». «Убогими домами» или «скудельницами» назывались в то время братские могилы, где хоронили тела казненных, людей, умерших в «государевой опале», а также самоубийц и погибших от несчастного случая: «Который человек вина опьется или удавится… или сам себя отравит, или какое дурно над собой учинит, и тех при церкви божией не хронити, а над ними не отпевати, а велети класти их в убогех домех» (описание города Шуи, сделанное во время Иоанна Грозного). Эти «убогие или божьи дома» обычно закапывались по мере заполнения один раз в год. Поэтому-то летописи отмечают как некую особенность, имевшую место лишь во время морового поветрия, быстрое закапывание скудельниц: «…с седьмаго четверга октября… положиша в скудельницу 4800 и покопаше, и после того в месяц и 3 дни ноября до 9 числа положиша в новую скудельницу 2700 и покопаша»[102]102
  Псковская I летопись. С. 308.


[Закрыть].

Довольно подробное описание этого голода было сделано голландцем Исааком Масса. Приводим выдержки из этого описания. «В то время… во всей Московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку. Так что даже матери ели своих детей… ели также мякину, кошек, собак, а от такой пищи животы у них становились толстые, как кооров, и постигала их жалкая смерть; зимою случались с ними странные обмороки и они в беспамятстве падали на землю. И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, собаки и другие животные. В самой Москве было не лучше: привозить хлеб на рынок надо было тайком, чтобы его не отняли силой, и были наряжены люди с телегами и санями, которые каждодневно собирали множество мертвых и свозили их в ямы, вырытые за городом в поле и сваливали их туда, как мусор… и когда эти ямы наполнялись, их покрывали землей и рыли новые; и те, что подбирали мертвых на улицах и дорогах, брали, что достоверно, много и таких, у коих душа еще не разлучилась с телом, хотя они и лежали бездыханными… и никто не смел подать кому-нибудь на улице милостыню, ибо собиравшаяся толпа могла задавить того до смерти.

…На дорогах было множество разбойников и убийц, а где их не было, там голодные волки разрывали на части людей: также повсюду тяжелые болезни и моровое поветрие… и такая дороговизна хлеба продолжалась 4 года почти до 1605 года»[103]103
  Масса Исаакк. Краткое известие о Московии в начале XVII века. М., 1937. С. 59–62.


[Закрыть].

Буссов писал об этом голоде: «В Москве я видел собственными глазами людей, которые, валяясь на улицах, летом щипали траву, подобно скотам, а зимою ели сено: у мертвых находили во рту вместе с навозом, человеческий кал. Везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей, дети – своих родителей, хозяева гостей; мясо человеческое, мелко изрубленное, продавалось на рынках за говяжье; путешественники страшились останавливаться в гостиницах»[104]104
  Сказание современников о Дмитрии Самозванце. Ч. 1. СПб., 1837. С. 3.


[Закрыть].

Маржерет свидетельствовал: «Голод свирепствовал с такою силою, что, кроме умерших в других городах, в одной Москве погибло от него 120 000 человек. Их похоронили за городом на 3 кладбищах»[105]105
  Состояние Российской державы и Великого княжества Московского. Сочинения капитана Маржаретта. СПб., 1830. С. 74.


[Закрыть].

Голод увеличивался притоком в Москву большого количества людей из окрестных городов и сел: «Мнози же тогда от ближних градов приидуще к царствующему граду, пропитатеся хотяше от милостыни царевы; слава бо велице приходящи о милостыни. И теи убо приходящим такоже погибаху скудости ради пиши»[106]106
  Русская историческая библиотека. Т. XIII. 1891. С. 968.


[Закрыть].

В 1602 г. разразился мор в Смоленске, куда он, по всей вероятности, был занесен из Литвы или из Польши: «В то же время бысть в Смоленске моровое поветрие, заставыж быша от Смоленска по всему Смоленскому рубежу. Царь же Борис наипаче повеле крепити заставы и прибавиша до Брянска, чтоб никто из Литвы и в Литву не ходил»[107]107
  Никоновская летопись. С. 59.


[Закрыть].

Более подробной характеристики этого мора в летописи нет. Мы полагаем, что это был тиф и, вероятнее всего, сыпной, так как разразился он в военном лагере, во время подготовки Дмитрия Самозванца к походу на Москву.

Рихтер на основании показаний приехавшего в Москву в 1602 г. аптекаря Фремчема утверждал, что «зараза эта свирепствовала прежде и осени, в других северных землях». Ею будто бы были поражены Штеттин, Данциг, Вильна, Рига и другие города, причем малые города были совершенно ею опустошены[108]108
  Рихтер В. История медицины в России. Ч. I. М., 1814. С. 382.


[Закрыть].

Гезер указывал, что в 1601–1603 гг. в Северной Европе господствовали «чумоподобные заболевания», а в Италии – «тифозные пневмонии». «Мор» в Смоленске в 1602 г. Гезер, ссылаясь на Рихтера, называет чумой.

Борис Годунов, по сообщению Маржерета, послал в Смоленск 20 000 рублей для помощи «бедным, нуждающимися и недужным».

В 1605 г. во время осады войсками Бориса Годунова города Кром среди солдат, осаждавших город, вспыхнула эпидемия кровавого поноса: «Грех ради прииде под Кромы на ратных людей скорбь велия… нашедшею болезнью поносом на воинство Российское»[109]109
  Никоновская летопись. Т. VIII. С. 64.


[Закрыть].

Много солдат умерло, и «вся армия вообще ослабела по причине великого числа больных и умерших» (Рихтер). Для борьбы с этой эпидемией по совету врачей царь Борис послал под Кромы из Москвы лекарства: можжевеловое вино, уксус, лимоны.

В 1606 г. был «мор» в Новгороде, а в 1608–1609 гг. – в окрестностях Москвы. В Троицко-Сергиевском монастыре в один день было похоронено 860 человек, умерших от «моровой язвы»; в ближайших селах за семь с половиной месяцев – 3000 человек. В летописи об этом море говорится кратко: «В Новегороде бысть мор великий»[110]110
  Там же. С. 179.


[Закрыть].

Эккерман считал этот мор чумой, господствовавшей в то время в Швейцарии и Германии. Гезер говорил о сильной чуме, опустошавшей в 1603–1613 гг. Германию, Швейцарию, Францию и Англию. В Лондоне в 1603 г. умерло от чумы 20 000 человек. В Париже в 1606–1608 гг. также сильно свирепствовала чума, унесшая в течение немногих недель 2000 человек.

Возможно, конечно, что новгородский мор 1606 г. был чумой. Что же касается подмосковного «мора» 1608 г., то, принимая во внимание историческую обстановку того времени (начало «смутного времени», польскую интервенцию, осаду войсками Сапеги Троицко-Сергиевского монастыря и т. д.), скорее нужно думать, что это был сыпной, а может быть, и брюшной тиф. Последнее до некоторой степени подтверждается сравнительно небольшой смертностью и местным характером эпидемии.

Следует отметить, что в Троицко-Сергиевском монастыре принимались кое-какие меры для борьбы с эпидемией, вернее, по оказанию помощи больным: «Каждый день великое число больных принимаемо было безденежно, довольствуемое пищею, а слабейшие даже вино получали» (Рихтер).

С 1606 г. и вплоть до 1631 г. сведений об эпидемических заболеваниях на Руси нет, за исключением «отписок» об отдельных незначительных вспышках эпидемических заболеваний. В 1631 г. «бысть мор в Печерах, умерло 1700 людей всяких, от Ильина дни до Рождество Христово»[111]111
  Псковская летопись. С. 333.


[Закрыть].

В 1630 г. «лазутчики у Нового Городища доносили, что близко до Миргорода вымерло 2 слободы». О каких болезнях в этих случаях шла речь, трудно сказать.

В 1636 г. по случаю «морового поветрия» в Крыму крымские гонцы были не допущены к Москве и подвергнуты карантину в Ливнах и Осколе. Возможно, что речь шла о чуме, свирепствовавшей с 1629 по 1631 г. в верхней и средней Италии, главным образом в Турине, Милане, Вероне Падуе, Венеции, Болонье, Флоренции, а с 1636–1637 гг. в Голландии и на острове Малага.

В 1643 г. отмечена эпидемия «пострела» (сибирской язвы), по каковому случаю были устроены «заставы и засеки». «Всяких чинов людям, поместных и вотчинных сел и деревень крестьянам, с 5 дворов по человеку с рогатины, топоры и заступ… от Вязьмы большие дороги и приселочные и малые стежки и засеки лесом и всякими крепостьми укрепить… и на заставах и на засеках и на сторожах, в день и в ночь огни класть безпрерывно и беречь накрепко, чтобы из Вязьмы и Вяземского Уезда в Калугу и в Калужский уезд, и в иные не в которые города никто не проехал и не пришел»[112]112
  Архив Министерства юстиции. Белгородский стол. Столбец № 130 (цит. по Новомбергскому).


[Закрыть].

В 1653 г. в пограничном городе Чернухе «люди все вымерли моровым поветрием». В том же году в городе Вологде с посадами умерло «мужеского полу больших 212, да жен умерло 166, да детей 154 человека, и всего умерло 532 человека». Несколько отступая от хронологической последовательности в изложении, нужно указать, что в XVII веке наблюдались также массовые заболевания цингой. Так, в 1640 г. в Яблонов больным (от «мыту» и на Усерд стрельцам, которые «оцынжали») были посланы вино, уксус и перец. В 1647 г. уксус и перец были посланы в Ольшанский город по случаю болезни «от полевых ветров». В 1644 г. «ратные люди из Севска» послали челобитную, в которой жаловались, что они «оцынжали», а многие больны, а сбитню и уксусу нет»[113]113
  Новомбергский Н. Основы борьбы с эпидемиями в допетровской Руси. СПб., 1906. С. 15.


[Закрыть].

Однако все описанные «моры» были лишь прелюдией к грозной эпидемии чумы, разразившейся в России в 1654–1657 гг.

Где началась эта эпидемия и как она распространилась на Москву, не установлено и поныне. Если предполагать, что на территории Европейской России издавна существовали природные очаги чумы, то нег необходимости искать далеких связей с эпидемиями за рубежом или на юге России. Однако В. Н. Федоров, И. И. Рогозин и Б. К. Фенюк указывают, что зона очагов «дикой» чумы не распространяется далее 50° северной широты, что обусловлено климатогеографическими моментами, определяющими условия жизни грызунов и их блох[114]114
  Федоров В. Н., Рогозин И. И., Фенюк Б. К. Профилактика чумы. М., 1938. С. 7–8.


[Закрыть].

Следовательно, если эпидемии чумы возникали севернее этой зоны, то их нужно связывать с заносом откуда-то извне. Поэтому чаще других страдали от эпидемий пограничные города: Смоленск, Новгород, Псков. Особенность эту подметил уже в начале XVII века Петрей, неоднократно посещавший Русь. Он писал: «Московитяне, находящиеся за Рязанью и в Татарии, вовсе не знают моровой язвы, страдают же от нее лишь близкие к западной границе, а именно: Новгород, Псков, Смоленск и т. д.»[115]115
  Петрей Петр. История о Великом княжестве Московском (1620). Чтения при Обществе истории и древностей российских. 1865. Т. IV.


[Закрыть].

На этот раз города у западной границы вначале не были заражены чумой. Эпидемия одновременно с Москвой бушевала в Астрахани и не исключена возможность заноса ее в Москву с Востока.

Эпидемия разразилась в августе 1654 г. Но слухи о ней, очевидно, дошли до московского правительства раньше, ибо уже в июле по распоряжению патриарха Никона царица с семейством выехала из Москвы, выехал и сам патриарх. Царь же по случаю войны с Польшей находился в это время в Смоленске.

Любопытно, что жившие в это время в Москве иностранцы (Олеарий, Павел Алеппский, Герберштейн) свидетельствовали, будто «московиты» особенно растерялись перед лицом этой эпидемии потому, что «не знали моровой язвы издавна»[116]116
  Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века. М., 1897.


[Закрыть].

Адам Олеарий писал: «Что касается Московской области и пограничных с нею, здесь вообще воздух свежий и здоровый, здесь мало слышали об эпидемических заболеваниях или моровых поветриях… Следует поэтому весьма удивляться, что в нынешнем 1654 году во время Смоленской войны в Москве появилось поветрие и сильная чума»[117]117
  Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Парню и обратно (1647–1671 гг.). СПб., 1906. С. 158.


[Закрыть].

То же самое пишет Герберштейн: «Воздух в России, особенно в центральных областях, хорош и здоров, так что там мало слышно о заразительных болезнях, оттого, когда в 1654 г. в Смоленске появилась моровая язва, все были изумлены, тем более что никто не помнил ничего подобного».

В одном неизданном списке Космографии конца XVII века «О великом и славном Российском Московском государстве» говорится. «В Московском государстве воздух здрав… К донской стране и на восток морового поветрия не бывает, болезнь огненная и та в кратких днех минетца»[118]118
  Арсеньев Ю. В. Описание Москвы и Московского государства. По неизданному списку Космографии конца XVII века. Записки Московского археологического института. М., 1911.


[Закрыть].

Но иностранны, очевидно, не знали, что чума в то время на Руси была не в редкость. Изумление же москвичей при появлении чумы, по всей вероятности, объясняется тем, что она, свирепствуя преимущественно на северных и западных окраинах Московского государства (в Смоленске, Новгороде, Пскове и т. п.), сравнительно редко добиралась до Москвы. По крайней мере, в XVII веке, до описываемого 1654 г., чумных эпидемий в Москве не было.

Появившись в Москве в августе 1654 г., эпидемия быстро нарастала. Уже в сентябре князь Пронский, исполнявший в Москве должность царского наместника, доносил царю, что моровое поветрие в Москве усиливается и что «православных христиан остается немного». Спустя короткое время в самой Москве и в ее пригородах осталось только очень небольшое количество людей. Погибли или разбежались почти все стрелецкие полки. По улицам Москвы валялось множество трупов, пожираемых собаками.

Пронский в своей «челобитной» к царю Алексею Михайловичу дает подробное описание чумы в Москве в 1654 г.: «…В нынешнем, в 1654 году после Симеонова дня моровое поветрие умножилось, день от дня больше прибывает; уже в Москве и слободах православных христиан малая часть остаетца, а стрельцов от шести приказов ни един приказ не остался, из тех достальных многие лежат больные, а иные разбежались, и на караулах, от них быть некому… и погребают без священников и мертвых телеса в граде и за градом лежат; псы влачими; а в убогие домы возят мертвых и ям накопать некому; ярыжные земские извощики, которые в убегех домех ямы копали и мертвых возили, и от того сами померли, а достальные, великий государь, всяких чинов люди… ужаснулися и за тем к мертвым приступить опасаются; а приказы, великий государь все заперты, дьяки подъячие все померли, и домишки наши пустые учинились. Люди же померли мало не все, а мы, холопы твои тоже ожидаем себе смертоносного посещения с часу на час, и без твоего, великий государь, указа по переменкам с Москвы в подмосковные деревнюшки, ради тяжелого духа, чтобы всем не помереть, съезжать не смеем, и о том, государь, вели нам свой указ учинить»[119]119
  Дополнение к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. № 119. С. 446.


[Закрыть].

7 сентября 1654 г. Пронскому от имени царицы Марии Ильинишны и царевича Алексея послан ответ: «Бояром нашим, князю Михайлу Петровичу Пронскому с товарыщи. Писали вы к нам, что на Москве моровое поветрие множится гораздо и православных христиан остается малая часть, а вы себе то ж ожидаете смертного посечения…».

Положение царской власти в Москве во время эпидемии было весьма шатким. Стрельцы разбежались или вымерли, некому было ни охранять ворота, ни даже сторожить арестантов в тюрьмах. Вся жизнь столицы замерла.

В том же письме царицы и царевича к князю Пронскому, между прочим, говорится: «Да вам же извещал Московских тюрем дворянин Василей Сомороков, что тюремные целовальники и сторожи померли и вы о даче тюрмам сторожей и целовальников черных сотен и слобод соцким и старостам говорили, и соцкие де и старосты вам сказали, что им в сторожи и целовальники ныне дать некого. И как к вам вся наша грамота придет, и вы б соцким и старостам говорили, чтобы они к тюрмам целовальников и сторожей дали… а вы б от морового поветрия жили в Верху (во дварце) с великим береженьем, а в наших и во всяких делех всем людем отказали, и наших и никаких дел не делали, и к нам ни о каких наших делах не писали, а которые впредь будут великие дела, и вы бы о тех делах писали Великому государю под Смоленск»[120]120
  Дополнения к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. С. 446–447.


[Закрыть].

Неизвестно, получил ли Пронский это письмо, датированное 7 сентября, так как он умер вначале, а его заместитель Хилков – 12 сентября. На их место, как это явствует из дворцового дневника, был назначен Иван Васильевич Морозов: «Того же месяца генваря… из Вязьмы послал государь к Москве, и велел ведать Москву, боярина Ивана Васильевича Морозова для того, что на Москве боярина князь Михаила Пронского не стало; а товарищи с боярином Иваном Васильевичем указал государь быть тем же, что были с боярином, с князь Михаилом Петровичем Пронским»[121]121
  Повсядневных дворцовых времен государей, царей и великих князей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича записок часть вторая. М., 1769.


[Закрыть].

Положение в Москве становилось все тяжелее и тревожнее. Это грубоватыми, но четкими штрихами обрисовано в письме царицы к окольничьему Хилкову: «Писал ты к нам, что… бояре наши князь Михайло Петрович Пронской, да князь Иван Васильевич Хилков умерли, а околничей наш князь Федор Андреевич Хилков лежит болен, а ты себе ожидаешь смерти ж, а моровое поветрие на Москве на люди… учало быть больши прежнего, а Суздальской архиепископ Софроний умер, и в монастырех и на монастырских подворьях, в Кремле, в Китае, и в Белом городе, и за городом архимандриты и игумены, и старцы, и старицы… попы и дьяконы и всякие церковные причетники померли многие… и служилые люди, дворяне и дети боярские городовые многие померли, а иные с Москвы съехали; а которые у наших дел были на Москве гости… и иные гостиные и суконные сотен торговые люди многие померли, и в таможне и на денежнем дворе и у иных наших дел голов и целовальников нет, а выбрать некого, а в черных сотнях и в слободах жилецкие всякие люди померли ж многие, а осталась самая малая часть; а стрельцов шти приказов и с один приказ не остался, многие померли ж, и иные разбежались, а которые и осталось и те многие болны, а здоровых мест в городе и за городом слобод жилецких и стрелецких ничего нет, и ряды все заперти».

В городе начались грабежи: «А воровство де на Москве объявилось: в Белом городе разграбили Филонов двор Оничкова, да Алексеев двор Луговского, да за городом разграбили Осипов двор Костяева и иные выморочные пустые многие дворы грабят, а сыскивать про то воровство и воров унять некому. Да, по вашему государеву указу, для малолюдства велели запереть ворота… а у тех ворот на караулы стрельцов поставить некого и стоят без перемены толко человека по 3 и по 4, и те болны»[122]122
  Дополнения к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. С. 459.


[Закрыть].

Павел Алеппский в своих, уже нами цитированных, заметках сообщает, будто по «точным» вычислениям «царского наместника и визипей», по спискам, число умерших в столице с начала эпидемии и до ее окончания равнялось 480 000. Москва, «прежде битком набитая народом сделалась безлюдной… Собаки и свиньи пожирали мертвых и бесились и потому никто не осмеливался ходить в одиночку, ибо, если бывало одолеют одинокого прохожего, то загрызают его до смерти».

Все приказы в Москве были закрыты: дьяки и подъячие умерли или разбежались. Большая часть ворот была закрыта за отсутствием сторожей и стрельцов. По словам патриарха Макария, «царь послал сначала 600 стрельцов с их агой (для охраны ворот), и все они умерли; вторично послал других и эти также умерли, в третий раз послал и с этими случилось то же, ибо всякий, кто входил в столицу, тотчас падал мертвым». Запах гниющих трупов заполнял весь город. Население, объятое паническим страхом, бежало из Москвы. В Москве остались лишь те из ее жителей, которые бежать не смогли, – «челядь боярская», или же те, кому некуда и не с чем было бежать, – «черных сотен и слобод люди». Совершенно прекратилась торговля: «торговые люди в лавках, ни в которых рядах, и хлебники, и калашники и в харчевнях не сидят, а ряды все заперты».

С первых же дней появления большого количества заболеваний правительство стало принимать меры по изоляции местностей, пораженных эпидемией.

На всех дорогах, ведущих в Москву, были выставлены заставы. Особенно строго следили на заставах, поставленных на Можайской дороге, ведущей из Москвы в Смоленск, осаждаемый в это время русскими войсками под предводительством царя. Не допустить заразу в русскую действующую армию было первой заботой правительства, очевидно уже хорошо понимавшего последствия повальных болезней в войсках.

Однако первое время жителям Москвы и соседних слобод было разрешено покинуть город и выехать в подмосковные деревни или другие города. Эта снисходительная и эпидемиологически себя не оправдавшая мера повела к распространению заразы далеко за пределы Москвы. Когда же власти спохватились и запретили выезд из города, пожар эпидемии пылал уже во многих городах страны: 1 августа случаи чумы появились в Туле, 4 августа – в Торжке, 10 августа – в Калуге, 15 августа – в Звенигороде, 26 августа – в Ржеве и Суздале, 1 сентября – в Белеве и Мценске, 5 сентября – в Дедилове и Малоярославце, 6 сентября – в Кашине[123]123
  Дополнения к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. С. 517.


[Закрыть].

Эпидемия быстро распространилась по стране. Она проникла в Киев, ею были охвачены местности, соответствующие губерниям: Тверской, Нижегородской, Рязанской, Владимирской, Тульской, Тамбовской, Орловской, Черниговской, Ярославской и Новгородской.

О течении и распространении эпидемии в провинции можно судить по рассказу патриарха Макария, застрявшего из-за морового поветрия в городе Коломне: «Сильная моровая язва, перейдя из города Москвы, распространилась вокруг нее на дальнее расстояние, причем многие области безлюдели. Она появилась в здешнем городе Коломне и в окрестных дсревнях. То было нечто ужасающее, ибо являлось не просто моровою язвою, но внезапною смертью. Стоит, бывало, человек и вдруг моментально падает мертвым; или едет верхом или в повозке и валится павичь бездыханным, тотчас вздувается как пузырь, чернеет и принимает неприятный вид. Лошади бродили по полям без хозяев, и люди мертвые лежали в повозках, и некому было их хоронить».

Воевода послал из Коломны царю шестнадцать гонцов, одного за другим, и ни один из них не доехал до места назначения: все умерли от чумы на дороге. «Собаки и свиньи бродили по домам, как некому было их выгнать и запереть двери». Город совершенно обезлюдел.

Вымерли многие деревни. «Мор, – писал Павел Алеппский, – как в столице, так и здесь (в Коломне) и во всех окружных областях на расстоянии 700 верст не прекращался, начиная с августа месяца почти до праздника Рождества, пока не опустошил города, истребив людей. Воевода составил точный перечень умерших в этом городе, их было около 10 000 душ. Потом бедствие стало еще тяжелее и сильнее, и смертность чрезвычайно увеличилась. Некому было хоронить. В одну яму клали по несколько человек друг на друга, а привозили их мальчики, сидя верхом на лошади… и сваливали их в могилу в одежде… По недостатку гробов… цена на них, бывшая прежде меньше динара (рубля), стала 7 динаров, да и за эту цену, наконец, нельзя было найти, так что стали делать для богатых гробы из досок (здесь же обыкновенно хоронят в гробых, выдолбленных из одного куска дерева), а бедных зарывали просто в платье».

Наиболее деятельными переносчиками болезни в начале эпидемии были стрельцы. Так, в городе Михайлове «учинилось моровое поветрие от михайловских стрельцов», которые, как мы видели выше, первыми бежали из Москвы. В Печерниках «моровое поветрие учало быть от печерниковских стрельцов, которые прибежали с Москвы». В город Кострому болезнь была занесена ремесленниками и торговыми людьми – костромичами – жившими в Москве и бежавшими оттуда в свой родной город. «Как учали в домы свои приежать… и многих москвич и костромич родимцем своих в домы свои к себе пущали, и от того на Костроме учинилось моровое поветрие большое». В Старицкий уезд занес чуму «старицкого Успенского монастыря архимандрит Леонид со старцем с Оверкием Коневским, как ехали с Москвы в монастырь».

В Городец чума была занесена приехавшим из Москвы торговцем москательными товарами. В Рыльском уезде начало «мора» связывается с приездом из Москвы «посадского человека Гришки Лазарева». Он приехал из Москвы 24 сентября 1654 г. Односельчане заметили, что он хворает «и тот Гришка из тех сел выбит и на лесу умер, и было то моровое поветрие по 26 число». Несмотря на эту своеобразную «изоляцию» заболевшего, чума в Рыльском уезде быстро распространилась.

На народном бедствии нажились уцелевшие от чумы священники: «Оставшиеся в живых священники приобрели огромные богатства, ибо, не успевая погребать по одиночке, они отпевали за раз многих, и брали за них, сколько хотели. Обедня священника доходила до 3 динаров (рублей) и больше, да и за эту цену не всегда можно было иметь… Под конец уже не успевали хоронить покойников, стали копать ямы, куда и бросали их»[124]124
  Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века. М., 1897. С. 172.


[Закрыть].

В сентябре всякое сообщение с Москвой и городами, где появилось моровое поветрие, было полностью прекращено. В ноябре эпидемия в Москве пошла на убыль, а в декабре 1654 г. прекратилась совсем.

Когда эпидемия в Москве стала утихать, туда был направлен «новой четверти дьяк Кузьма Мошнин» с поручением «досмотрить и распросить… сколько живых и что померло». 6 декабря 1655 г. Мошнин прибыл в Москву и к 17 декабря уже составил «роспись живым и умершим». Такая быстрота работы заставляет несколько усомниться в точности собранных сведений, но тем не менее они дают некоторое представление об опустошении, произведенном в Москве чумой.

Из этой «росписи» видно, что почти четвертая часть всех охваченных досмотром дворов бояр, окольничьих, думных дворян и дьяков вымерла начисто. Например: «Михаила Кузовлева двор пуст, жена и дети и люди померли; крестового дьяка Фомы Борисова двор пуст, осталась дочь; Федора Абросимова сына Ладыженского двор пуст, жена в деревне».

На дворе князя Трубецкого «осталось в живых 8 человек, а умре 270 человек», следовательно, погибло около 97 %[125]125
  Дополнения к актам историческим. Т. III. СПб., 1848. С. 509–510.


[Закрыть].

Высокая смертность в Москве может быть объяснена скученностью населения, особенно на боярских дворах, где нередко проживало по нескольку сот человек. Так, во дворе князя Черкасского проживало 533 человека, у Романова – 487 человек, у Морозова – 362 человека[126]126
  Маржерет сообщал, что московские дворяне измеряли свое богатство числом слуг, а не денег, поэтому каждый из них держал множество «холопов».


[Закрыть].

Огромной заболеваемости и смертности способствовали также нужда, плохие жилищные и бытовые условия жизни «черных» людей и челяди:…нельзя удивляться тому, что мор свирепствовал особенно сильно между плохо прокормленными и плохо одетыми челядинцами» (Брикнер).

Какое количество жертв унесла эта эпидемия в Москве, точно установить не удается. Павел Алеппский указывал цифру в 480 000 человек, но это очевидное преувеличение. Принимая во внимание, что в Москве во второй половине XVIII века, по сообщениям иностранцев-путешественников (Рентенфелье, Мейерберг и др.), число жителей равнялось 500 000–600 000 и что заболеваемость в среднем достигала 80 % при таком же проценте смертности, можно думать, что в Москве погибло около 300 000–350 000 человек. Однако нужно учесть, что многие убежали из города, поэтому число умерших в самой Москве было значительно меньше.

Брикнер писал: «Можно думать, что более половины населения столицы сделалось в продолжение 4 и 5 месяцев добычей морового поветрия»[127]127
  См. статью Брикнера А. Г. в: Исторический вестник. 1884. Апр.


[Закрыть].

Эпидемия свирепствовала не только в Москве, но и во всей стране, главным образом в центральной части ее. Однако приводимые в официальных документах цифры настолько малы, что не могут даже считаться приблизительными. По «Актам историческим» на Руси погибло всего 23 250 человек, а между тем, в одной лишь Коломне умерло более 10 000. С. М. Соловьев[128]128
  Соловьев. История России с древнейших времен. СПб., 1896. Кн. II.


[Закрыть], указал следующие цифры смертности от этой эпидемии в различных русских городах: в Костроме умерло 3247 человек; в Нижнем Новгороде – 1836 человек; в Троицком монастыре и подмонастырных слободах – 1278; в Торжке умерло 224 и осталось всяких людей 686; в Звенигороде умерло 164 и осталось с женами и детьми всего 197; в Кашине умерло 109 и осталось 300, в уезде умерло 1539 и осталось 908; в Твери умерло 336 и осталось 388; в Туле умерло 1808 и осталось 760 мужского пола; в Переяславле-Рязанском умерло 2583 и осталось 434; в Угличе умерло 319 и осталось 376; в Суздале умерло 1177 и осталось 1390; в Переяславле-Залесском умерло 3627 и осталось 939 и т. д. Насколько точны и верны эти цифры, сказать трудно. Но если судить даже по ним, то лишь в 11 небольших городах умерло от чумы около 13 000 жителей. Сколько же их умерло на всей Руси! Судя по этим цифрам, смертность от чумы колебалась от 30 % до 85 %. Следующие цифры[129]129
  Цифры взяты из «Актов исторических», «Дополнений к актам историческим» и трудов Соловьева С. М., Рихтера В., Брикнера А. Г. и Высоцкого Н. Ф.


[Закрыть] позволяют, конечно, сугубо приблизительно вычислить процент смертности от чумы в отдельных русских городах и уездах:

Данные, относящиеся к уездам. очень скудны и, наверное, далеко не полны, а поэтому на их основании трудно сделать какие-либо выводы.

Судя по приведенным цифрам, в Торжке смертность была значительно выше, чем в уезде, в Звенигороде смертность в городе и уезде была почти одинакова, в Кашине же имелось обратное соотношение. Трудно предположить, чтобы заболеваемость и смертность в уездах были ниже, чем в городах, так как условия жизни населения в уездах были едва ли лучше.

О смертности в других городах до нас дошли следующие цифры:

^* Если считать количество женщин приблизительно равным количеству мужчин, в Туле осталось в живых около 1500 человек, что и равняется 45 % всего населения города.

Брикнер предполагал, что более половины всего населения центральной части Московского государства погибло от морового поветрия во второй половине 1654 г.

С огромной силой чума свирепствовала в Казани, где в короткое время от нее погибло 48 000 человек. С 10 октября 1654 г. «моровое поветрие… учало тишеть и болные люди от язв начали обмотаться, так что с 8 октября в рядах с хлебы и с калачи, и в иных рядах начали сидеть немногие люди»

В начале января, после взятия Смоленска, возвратился «к Москве» царь Алексей Михайлович. Однако в Москву он сразу не въехал, а «стал на Воробьевых горах и стоял тут доколе Москву очистиша и люди собрашеся»[130]130
  I ПСЗ. Т. I. № 184.


[Закрыть]. Незадолго до него возвратился в Москву и патриарх Никон.

В январе 1655 г. эпидемия постепенно утихла и в остальных городах России, но тем не менее кое-где остались еще скрытые очаги, давшие в 1656 г. новую вспышку.

Всего первой волной чумной эпидемии было поражено более 35 городов и охвачена территория почти в 30 000 км.

Летом 1656 г. моровое поветрие появилось в низовьях Волги. При получении известия о появлении болезни был отдан приказ окружить «выморочные» места заставами и прекратить с ними всякое сообщение[131]131
  Акты исторические. Т. III. СПб., 1848. С. 498–499.


[Закрыть].

Однако несмотря на принятые меры, а весьма возможно, независимо от эпидемических очагов на Волге, эпидемия распрострапплас на Казань, а затем и Смоленск.

Летом 1657 г. эпидемия снова возобновилась в низовьях Волги. В Москву болезнь не проникла, но в Смоленске, вероятно, была, так как сохранился указ, предписывавший гонцам из Смоленска, в Москву не доезжая, останавливаться в Дорогомиловской слободе[132]132
  Там же.


[Закрыть].

О клиническом течении болезни во время эпидемии 1654–1655 гг. данные весьма отрывочны. Эккерман указал, что в Москве имела место бубонная форма чумы; Рихтер отметил, что чума вначале имела характер легочный, а затем бубонный. По официальным донесениям, было две формы болезни: «с язвами» и «без язв». Первая форма, по-видимому, быстрее приводила к смерти, чем вторая. Так, из донесения Троицко-Сергиевского монастыря видно, что как в самом монастыре, так и в подмонастырных слободах всего умерло от чумы 1272 человека и из них: умерло «с язвами», проболев более 1–4 дней, 417 человек и «без язв», проболев 4–7 дней 848 человек. В Нижнем Новгороде умерло всего 1851 человек и из них: «скорой смертью с язвами» – 947 человек, «без язв» – 846 и «протяжною болезнью без язв» – 56 человек и «с язвами» – 2 человека.