Текст книги "Мы пойдем с конем по полю вдвоем…"

До завтра!

Прощальных слов не говори.

До завтра!

Устало светят фонари.

Тебе пора домой давно,

На улице темно,

А мне – так все одно.

Поделать ничего нельзя,

Посмотри в глаза,

Посмотри мне в глаза…

До завтра!

Печалиться напрасно брось,

Ты ведь знаешь.

До завтра!

Мы никогда не будем врозь.

Наверно, я плохой актер —

Уже узнал весь двор,

О чем наш разговор.

Наверно, это лунный свет

Разгадал секрет,

Разгадал наш секрет.

Ночной городок.

Пройдусь по округе…

Рассвет недалек,

Недолго скучать в разлуке!

До завтра!

Прощальных слов не говори.

До завтра!

До первых отблесков зари.

Я не считаю пустяком

Часы с тобой вдвоем,

Не думай о плохом.

О, как мне хочется сберечь

Теплоту наших встреч!

Ночной городок.

Пройдусь по округе…

Рассвет недалек,

Недолго скучать в разлуке!

До завтра!

Игорь Матвиенко

В этот же период, не знаю каким образом, возник в моей записной книжке и телефон Игоря Матвиенко. Он занимался проектами «Класс» и «ЧП». Репетиционная база была в ДК АЗЛК. Окна обширной комнаты выходили на стадион и футбольное поле, где я подростком гонял мяч, от всей души защищая цвета производителя московских малолитражек, теперь уже уступившего место французскому автопрому. Стоппер (передний защитник) Шаганов в футболке за номером три сражался, не жалея своих ног и соперника. Свой не свой, в штрафной не стой!

Игорь мне не понравился при знакомстве. Никакого соавтора в этом бледном субтильном персонаже я не разглядел. Он остался похожего мнения и обо мне. Наверно, я выглядел излишне самоуверенным.

Мы жили недалеко друг от друга, я на Новокузьминской, Игорь – в конце Рязанского проспекта. Однажды он позвонил совсем рано, к его маленькой дочурке должен был прийти доктор. Игорь спросил – не могу ли я выручить его, одолжив до вечера немного денег для педиатра. Я подумал, что, наверное, ему совсем туго. Или же все-таки из нашей первой встречи не надо делать безапелляционных выводов – соавторы мы или не соавторы? Первое впечатление, не зря говорят, обманчиво. Смитинговались, короче.

Стали сочинять, как подорванные. Кое-что пригодилось для «Класса», а другие песни просто ждали своего часа. И полтора года в портфелях композитора и поэта пылились уже сочиненные и «Батька Махно», и «Дуся-агрегат», и многое остальное, что составило дебютную пластинку «Любэ». У нас просто не было средств, чтобы осуществить запись. Конечно, если бы мы могли предположить будущий успех, то наверняка эти несчастные денежки нашлись бы. Хотя бы и из бюджета семьи, а так…

Андрей Лукинов

Андрей Лукинов всегда тепло относился к моим песням, возможность студийного воплощения у него была (в студии «Звук» вовсю накручивал киловатт-часы Летягин со своим «Миражом»).

Кстати, одни из первых творений Маликова на мои стихи тоже появились в каморке на последнем этаже ДК МЭЛЗ, все в той же студии «Звук». Как и пластинки Талькова и многих других. А сама студия – небольшая комнатка странного вида, – ведущая вверх, а там клочок пола, где мог разместиться пульт да по бокам клавишная стойка. И столик со стульчиком. Пульт – восемь каналов на все про все, микрофонного помещения как такового не было вовсе. И при записи вокала все остальные присутствующие сидели ни гугу. Сложней, если возникал шум в коридоре. И так далее и так далее… Но ничего, записи тех лет до сих пор издаются.

Как Лукинов умудрялся в то время отлавливать таланты – необъяснимо для меня и сегодня. Обликом зажиточный крестьянин и пожизненный любитель хардрокового тремела, Андрей руководит ныне центром Игоря Матвиенко и еще чем-то сопутствующим. А тогда, осуществляя свойственное ему кураторство, он предложил мне потрудиться оператором тиражной мастерской. И несколько месяцев я заправлял пленочки. Директор «Любэ» Олег Головко удивлялся, встречая меня за таким небогемным занятием:

– У тебя такая фишка, да?

Что я мог ответить? Прослушивая огромным потоком музыкальные излияния своих сограждан и заграничных, талантливых и не очень или совсем никудышных – песенное ощущение настаивалось во мне необычайным образом. По Горькому, это были мои «университеты». Потом я поругался с Лукиновым, характер у него не самый мягкий. Да и надоело уже. С Андреем мы не разговаривали полгода. Надо же уметь и дружить и ссориться.

Потом помирились.

Как появилась «Владимирская Русь»

Все начиналось с «Владимирской Руси». Я шел пешком от «Пушкинской» в сторону «Таганской». Перед этим в одиночестве, в «Лире», за бокалом шампанского поразмышлял о том, что первая сессия позади. И оценки 3–5–5–5 могут даже принести стипендию, не лишнюю в кармане студента Шаганова. Был объемный снегопад. Я шел по улицам, привычно что-то такое напевая себе под нос. И когда проходил Ильинкой, эти строки сложились сами собой. Озарение в чистом виде. До этого ничего подобного со мной не происходило.

Деревянные церкви Руси,

Перекошены древние стены, —

Подойди и о многом спроси,

В этих срубах есть сердце и вены.

Мне было семнадцать лет тем январским снегопадом. Спустя пять лет эти строки в исполнении «Черного кофе» выйдут миллионным тиражом на пластинках, облетят все радиостанции и хит-парады. И отправят молодого специалиста из «Мостелефонстроя» в свободное плавание сочинителя песен. Без гарантированного оклада инженера.

«Владимирской Русью» я назвал эти стихи чуть позднее, обозначая малую родину моего отца и деда.

Деревушка Пигасово – местечко под Суздалем – среди бескрайних полей и чащобных лесов. Свои детские летние месяцы я проводил здесь, и те дни навсегда со мной. Запахи клевера и цветущей липы, река Нерль, простые люди с открытыми сердцами – «володимирские», наши…

Более русского места для меня нет.

А стихи – они не пишутся, они случаются (как однажды заметил мой любимый Андрей Андреевич Вознесенский). Эта тема, безусловно, случилась в моем воспаленном поэтическом сознании тех лет.

Как мы познакомились с Димой Варшавским? По телефону. В репертуаре его группы была песня на мои стихи «Звездный водоем». Каким-то образом листок попал в поле его зрения, кто-то передал, не знаю. Мы созвонились. Конечно, тот давний успех «Черного кофе» совпал с изменениями в стране восемьдесят шестого года. Как их именовали – перестройка и ускорение? А нам ускоряться не надо было. Мы и так нормально бегали свои кроссы. Вернулся после студенческой практики в Волгограде, моя парта вся расписана: «Черный кофе», Hevy metal и т. д. Можно было догадаться – что-то происходит в умах твоих сверстников и ты имеешь к этому отношение немаленькое.

И все же, я думаю, судьба была ко мне более чем благодушна. Случись все чуть ранее, не знаю, как бы я поступил. Успех-то был нешуточный. И в семнадцать лет, будучи первокурсником, задвинул бы на учебу наверняка. Желающих сказать тебе в застолье теплые слова парней и подарить жаркие темы девушек тоже сломило бы психику юнца. А так я уже притерт был жизнью и кое-что кумекал. И все же немного жаль, что все сказанное произошло не день в день.

А за пять лет можно научиться и не отчаиваться, и не переживать от невостребованности. Ты никому не нужен, кроме близких друзей. Ну и хорошо. Никто тебя не дергает из-за письменного стола. Главное – пиши. Не ленись. И дома особо не засиживайся. Болезнь «ТТТ: тахта-тапки-телевизор» – не для тебя. Твой завтрак: литр кофе, блок сигарет – и вперед!

Я пересмотрел все концерты популярных групп. Такой благодарный зритель. По возможности знакомился с музыкантами. Леша Глызин, тогда солист «Веселых ребят», еще не спевший «Фургончик в поле чистом». Игорь Романов, лидер-гитара «Землян». Они были добросердечны. Спасибо.

Были и другие случаи. Слава Малежик, спросив, где я учусь, сказал:

– Так вот и учись там, в своем институте!

Хорошо, что хоть подзатыльником не наградил. Вид у него соответствовал.

Потом как-то, спустя годы, он же:

– Да, чуть не закопал я твой талант, Саша, в телефонных канавах.

Да, таких, как я, не очень-то закопаешь. А самое главное в институте нашем сказал мне преподаватель арифметики. Попросил стихи, прочитал и сказал:

– Знаете, Шаганов, что-то в ваших строчках есть. Поэзия как стержень, в тяжких жизненных ситуациях не даст сломиться. Пишите, молодой человек, пишите.

И имя у того преподавателя было очень редким для той поры и очень поэтичным, с налетом запретности, опять же для той эпохи, – Осип.

Правда, вот отчество не Эмильевич, Владимирович. И фамилия – Шварцман. Но тоже ничего, обнадеживало.

Владимирская Русь

Деревянные церкви Руси,

Перекошены древние стены.

Подойди и о многом спроси, —

В этих срубах есть сердце и вены.

Заколочено накрест окно,

Молчаливо, убого убранство.

Но зато старым стенам дано

Мерить душу с великим пространством.

Левитан оставался один,

Если кисть замирала в застое.

И тогда среди просто картин

Вдруг рождалось «Над вечным покоем».

На холсте небольшая деталь —

С позабытой церквушки на круче

Открывается вечная даль!

Верить хочется – это не случай.

Старорусский народный обряд —

Неподкупная гордость и сила.

Век за веком теснятся подряд,

Нас Россия о многом простила.

Деревянные церкви Руси,

Перекошены древние стены.

Подойди и о многом спроси, —

В этих срубах есть сердце и вены.

Отчаянные ребята

После песни «Владимирская Русь» передо мной открылись многие двери, ко мне проявляли интерес люди, до того в упор меня не замечавшие. Тогда я смекнул, что новые проекты надо делать «с нуля» – с ребятами, находящимися с тобой в одной весовой категории. Так появились группа «Любэ» и Дима Маликов, который пел мои песни, будучи еще никому не известным студентом консерватории.

Игорь Матвиенко к моменту нашего знакомства проживал в конце Рязанского проспекта. От моей Новокузьминской улицы до его дома неспешным шагом идти минут двадцать. А чуть далее – тогдашний адрес люберецкий Коли Расторгуева.

Мне кажется, что судьба даже расположила нас в географически необъятной столице так, чтобы удобно было работать вместе.

И мы старались. Очень уж были мы отчаянные ребята в те месяцы, когда на студии «Звук» записывали свои первые песни. Всегда я тепло вспоминаю ту каморку-скворечник на последнем этаже в ДК МЭЛЗ. И нас тогдашних. Ну вот скажи кто-нибудь в те далекие дни, что Николай Расторгуев будет народным артистом России, – да не поверили бы.

Но очень верили друг в друга.

Теперь у всех другие адреса. И встречаемся не так часто. Но это не самое важное, главное, что при встрече в душе мы все те же.

Пятигорск, Железноводск, Новочеркасск

– Ну и правильно, надо тебе поближе к сцене быть. Поедем с нами на гастроли. Будешь концерт вести. Но только не как конферансье, а как поэт. Ну там стихи прочитаешь, придумаем что-нибудь, – подбодрил меня соавтор-композитор.

У «Любэ» случилась первая поездка. Конец марта 1989 года. Поздний вылет из аэропорта Внуково. Коля Расторгуев, Игорь Матвиенко, Саша Николаев, барабанщик Ринат, кореец Миша Ессентук, Олег Кацура, ну и я. Рейс Москва – Минеральные Воды. Приземлились за полночь, шел крепкий весенний проливной дождь. Непритязательный автобус «фурцваген» довез нас до Пятигорска. В центре города – гостиница, напоминающая собой Дом колхозника, как и положено. По приезде собрались у Коли в номере. Антураж комнатки – рукомойник, зеркальце на стенке, коечка железная – классика. Шутки-прибаутки, ужин. Разошлись, когда светало.

После московской слякоти начало южной весны просто ошеломляло. Обещало и волновало…

Вечером направились в Железноводск. Там-то и случился первый выход на сцену группы «Любэ». Завершал программу Олег Кацура, я читал стихи в перерыве, ну а в первом отделении – будьте любезны, Николай Расторгуев и группа «Любэ». Выступление проходило в типовом кинотеатре, неудобном для концертов. С плохим звуком и светом. Гримерок тоже не было. А зрителей набилось прилично. Но не надо иллюзий – в тот вечер песни «Любэ» нужны были только их создателям. Железноводский любитель эстрады ждал Кацуру. «Мы ребята просто класс», «Нетелефонный разговор» – его раскрученные хиты были встречены на ура.

Ехали обратно в пятигорскую гостиницу опять же ночью, и настроение было так себе. Если бы не «кусочек» спиртного, можно сказать, унылое возвращение.

На следующий день по тому же маршруту… Кинотеатр пуст. От силы десять зрителей сдавали купленные билеты. Концерт не состоялся, ради приличия прождали минут сорок и тронулись назад, и, как ни странно, настроение улучшилось. Сколько же потом было выступлений в этих местах? Аншлаги, аншлаги…

Свободное время проводили кто как хотел, то вместе, то порознь. В гостинице был небольшой зальчик, где угощали чаем с разными травами, там обычно и встречались поутру. Съездили в горы на шашлыки, в общем, не унывали.

Перед последним, то бишь вторым, концертом в городе Новочеркасск присоединился к нам Игорь Селиверстов, тогда набирающий темп ведущий всевозможных московских дискотек.

Из той поездки еще припоминается знакомство с Соней. Самой красивой девушкой Кавказских Минеральных Вод.

Как поэт, награжден был походом к месту дуэли Лермонтова.

Фортель

Если судьба вам подкинет фортель – пожить в эпоху перестройки, а вы молоды, ваш организм еще не начал окисляться, – соглашайтесь. Не пожалеете.

События развиваются стремительно, не то слово. По всем направлениям. Каждую пятницу «Взгляд» вечерним телеэфиром рождает нового кумира. Следом субботнее утро страницами «Огонька» развенчивает десяток прежних героев.

Общий смысл – мы жили неправильно, теперь будем жить по-новому!

Озвучено и суперпредложение уложиться в 500 дней. Ни сутками больше, ни сутками меньше. Звучит более чем заманчиво, но этому парню все никак не дают отмашку начать отсчет.

Доселе никому не известная гражданка Нина Андреева пишет в «Советской России», что никоим образом не может поступиться своими принципами. А ее кредо почему-то должно быть обязательно для всей страны. Везде много говорят об этой статье. Сама Нина Андреева так и возникает на обозримом горизонте.

Зато за год до этого прилетает Руст. Аккурат в День пограничника. Видимо, от избытка девятнадцатилетних чувств, с настроением избрав для аэродрома Красную площадь. На год препровождается в «Лефортово», изучать основы посадки. Заодно же отправляя министра обороны маршала Соколова руководить ветеранским движением.

«Молодежный канал» радиостанции «Юность» в избытке транслирует новинки грамзаписи. Обходясь без нынешних навязчивых ротаций. «Хит-парад» Александра Градского на той же радиоволне – более правильной и крепкой программы во всех отношениях я не слышал и поныне.

В Москве и других городах проходит огромное количество концертов. Все площадки забиты до отказа. Представьте себе: одновременно аншлаговая ситуация в «Олимпийском», в «Лужниках», в Сетуни («Крылья Советов») и т. д. Плюс концертный зал «Измайлово» 22 апреля 1989 года, где у меня проходил первый творческий вечер. Все хотят слушать рок! Советская песня как жанр признана анахронизмом, так что даже ее апологеты, следуя велению времени, срочно заказывают себе чуть ли не кожаные браслеты с заклепками и цепочками из сантехнической утвари. Все вокруг бурлит, на улицах отдельные граждане передвигаются с приемничками – идет трансляция очередного съезда или пленума. Нельзя же пропустить, как кого-то размазывают по стенке. Далее по повестке дня – сибирские реки таки не будут повернуты вспять! Всеобщее воодушевление, романтизм и революционность на одной грядке! При этом очевидный стрём у каждого второго, что завтра все закончится. Надо успеть, развенчать, что не развенчано. Развинтить, что не развинчено. Постараться унести домой. Некоторым удальцам было подвластно запихать в личные вещмешки аж целые заводы. Состояния делаются за секунды.

При этом в магазинах магическим образом исчезает и так скудный ассортимент. Народу предлагаются талоны на спиртное и табак. Пару нереализованных квиточков я недавно нашел, разбирая архивы. Недокурил вроде как. Еще есть карточка покупателя жителя города Москвы. Мы все дружно сфотографировались и с этими листками картона бледно-голубого оттенка направились в очереди продуктовых лабазов. Все одеты в варенку, на ногах белые носки и темные штиблеты, жуем турецкую резинку, завезенную продвинутыми челноками. На афише Перовского рабочего клуба реклама фильма с аннотацией: «Современная эротическая картина о жизни лесбиянок США».

Любой советский школьник ответил бы, что на Западе живется в общем-то плохо, там обижают негров, люди вечерами боятся выйти из дома. Большая безработица, а в хоккее они делают подножки и бьют исподтишка. И надо быть все время начеку. Единственное, что не удавалось внятно предыдущей пропаганде, – замазать наличие джинсов и жвачки у тамошнего сверстника. Тут вам тот же школяр объяснил бы, для чего нужны джинсы подростку. И вот теперь все это стало доступнее. И в кинотеатре уже нет надписи «Детям до 16 лет вход воспрещен».

Но вообще-то вступать на самостоятельную тропу в непрочном мире зарождающегося капитализма несколько боязно. Без определенной отчаянности не обойдешься. С «Мостелефонстроем» я расстался. Все – теперь у тебя никаких начальников, сам рули свое времяпрепровождение. Хочешь – сочиняй, хочешь – развлекайся. И это только кажется, что предоставь лишь художнику свободу, и его творчество польется Волгой-матушкой. То широтой великой, как под Ульяновском, то чистотой серебристой, как в местечке Пено, откуда родом Саня Тихомиров, наш гитарист-рыболов. Ничего подобного. Я несколько подрастерялся, скажу вам честно.

Вначале, как и подобает дембелю, прошелся по кузьминским и таганским адресам, неделю-другую погулял. Потом задумался, что делать дальше. С кого списать судьбу, как писал Маяковский. И тут случились непредвиденные обстоятельства. Все в стране перестраивалось, в том числе и ВААП (Всесоюзное агентство по авторским правам). А ведь на сберкассу в подвале Лаврушинского переулка возлагались совсем другие ожидания. Песни твои блуждают по стране, а денег за их исполнение нет как нет. Рубль, короче, проверял на вшивость поэтишку. Я старался не шиковать, какие-то накопления имелись, но иногда, покупая кефир и хлеб, задумывался – не рано ли соскочил со стези рядового советского инженера с прогнозируемым обустройством быта.

Боря Носачев для продления трудового стажа записал меня в свою группу «Мистерия Буфф». Летом восемьдесят восьмого года мы направились в Абхазию, в пригород Сухуми. С нами еще три команды. Ошера, Очамчири, Ткварчели, Гагра – через год по всем этим благодатным местам пройдутся автоматными очередями. Вместо недельного срока прокантовались целый месяц, не могли уехать. Обстановка уже и тогда накалялась. И еще долгие десятилетия бородатые дядьки с калашниками наперевес будут гоняться друг за другом по здешним горам. Позабыв про мандарины. Вместо того чтобы строить гостиницы, как в той же Турции. Российский турист за это время своей отпускной копейкой возведет на турецком берегу не один Grand Palacе.

В одном из коллективов в той поездке – «Александр Невский», пели они псевдохристианские рок-попевки, работал Егор Пухов. Егорушка – арбатский пацан, раздолбайского вида. Рваная футболка, обрезанные техасы, пострижен ежиком, все время строит смешные рожи. Музыканты родной команды сторонились его, грузчик он для них. В кафе за свой столик не пригласят. А мы подружились. Мне нравятся такие неунывающие типажи. После знаменитого лужниковского рок-фестиваля Егор несколько огорошил своими сомнениями:

– Сань, я тут с техниками из группы «Мотли Крю» скорешился.

– Каким это образом?

– Ну, провода подтащить, за пивом сгонять, вот зовут в Англию, как считаешь – ехать?

– А что ты там будешь делать?

– Не знаю, здесь мне тоже светит только работа в кооперативном туалете.

– Ну, смотри, как знаешь. Что я могу посоветовать.

Прошло немало лет, однажды сентябрьским вечером звонит Коля Расторгуев:

– Саня, я возле твоего подъезда, спускайся. Будем ночную Москву показывать Егору.

Уже был поздний час, я даже не успел переспросить, какому Егору. И очень удивился, увидев в припаркованной машине улыбающуюся репу моего знакомого по абхазским гастролям. Живет в Лондоне, завпост технического обеспечения популярной западной группы. Прилетел в Москву отвести ребенка от первого брака в школу. Мы загуляли, последняя рюмка была выпита уже рано утром в номере «Метрополя», перед этим обошли десяток клубов.

– Эх, все равно на Альбионе Егор показал за ночь в два раза больше, – сказал Коля, доставляя меня, вконец обессиленного, по домашнему адресу.

– Когда он улетает?

– Вроде завтра, – неуверенно пожал плечами Коля.

Еще более я удивился, встретив их спустя месяц в аэропорту Внуково. Мне были тут же предложены предполетные сто граммов «Белого аиста». «Любэ» направлялись в Сочи, администраторы в запарке выправляли дополнительный билет для Егора. Мой утренний семичасовой рейс был на Ставрополь. Видимо, все это время родина не отпускала мистера Пухова. Арбатский характер не окисляется английским туманом.