Текст книги "Мы пойдем с конем по полю вдвоем…"

Кукла

Весь день льет дождь,

Льет по стеклам и по крышам,

Весь день ты ждешь,

А хозяйка где-то с рыжим

Бродит по бульварам дотемна,

И опять, опять ты здесь одна.

Весь день льет дождь,

Дождь-зануда, дождь-зазнайка.

А ты все ждешь,

Ждешь, когда придет хозяйка.

Фонари зажгли вечерний свет,

А ее все дома нет и нет.

Кукла Маша, кукла Ира,

Зайцы, тигры, крокодилы…

Просто годы детские прошли…

А эти слезы, словно дождик, – вновь и вновь.

Кукла Маша, кукла Саша,

Просто дети стали старше,

Просто-просто все мы подросли.

А может быть, у них первая любовь?

Весь день льет дождь,

За окном намокли ветки.

Дождь льет, льет дождь,

Куклу отдадут соседке.

Отдадут – не спросят, отдадут,

Отдадут, руками разведут.

У них малыш, он тебя поставит в угол.

И ты грустишь.

Не бросайте, люди, кукол!

И уж скоро полночь на часах,

И у куклы слезы на глазах.

Горделивая

Ночь стояла такая тоскливая,

Так и на сердце было темно.

Я увидел тебя, горделивая,

На последнем сеансе в кино.

Посветлела старинная улица,

Боль моя отлетела с груди.

Ты позволь, горделивая умница,

Проводить хоть бы четверть пути!

Бушевали медовые запахи,

Где-то пела в округе гармонь.

Звезды падали с неба, как яблоки, —

Только тронь их рукой, только тронь!

Я увидел тебя, горделивая,

На последнем сеансе в кино.

Окончанье в том фильме счастливое,

А по жизни – другое оно.

Свитерок

Веселый вечер заглянул в наш городок,

Такой беспечный озорует ветерок,

Волнует сердце и на улицу зовет,

А там, как прежде, сад сиреневый цветет.

А в нем поют соловьи о любви, все о любви.

Помнит, помнит сирени темный цвет,

Все наши встречи помнит счастливых наших лет.

Накинь на плечи свитерок, пусть дует ветерок,

Я жду тебя в саду под вечерок.

И садом этим мы опять с тобой пойдем

И, не заметив, до рассвета добредем.

Ты улыбнешься без печали, без тревог

Своей улыбкою, что для меня сберег.

Не зря поют соловьи о любви, все о любви.

Помнит, помнит сирени темный цвет,

Все наши встречи помнит счастливых наших лет.

Накинь на плечи свитерок, пусть дует ветерок,

Я жду тебя в саду под вечерок.

Вечерочки-вечерки

За окном осенний вечер,

Мне опять заняться нечем,

Я иду к тебе на огонек.

Просто мы давно знакомы,

Просто ты сегодня дома,

Просто, просто вечер одинок.

Впрочем, все не так тоскливо,

Каждый должен быть счастливым,

Свой бокал вина допить до дна.

Пусть сегодня просто вечер,

Но однажды будет встреча,

Я с тобой останусь навсегда.

Осень, осень, снова осень,

Сердце нежных песен просит,

Ну, а небо хмурится дождем.

Я иду пустынным сквером,

Дом твой рядышком налево,

Хорошо – так близко мы живем!

За окном осенний вечер,

Мне опять заняться нечем,

Я иду к тебе на огонек.

Просто мы давно знакомы,

Просто ты сегодня дома,

Просто, просто вечер одинок.

Ах, вечера вы золотые, вечерочки-вечерки,

Девчонки наши зажигают огонечки-огоньки

И обнимают, подливают нам глоточки от тоски,

Ах, вечера вы, вечерочки, вечерочки-вечерки.

«Твою походку узнаю я издали…»

Твою походку узнаю я издали,

Сегодня ты гуляешь одинокая.

Зачем тебе моя чудна́я исповедь?

А мне нужна ты, чудо синеокое.

Ты знаешь, мы, наверно, оба грешники,

Ты знаешь, мы когда-нибудь покаемся.

Мне нравятся веселые подснежники,

Тебе, наверно, тоже кто-то нравится.

Мы утром торопливо распрощаемся,

Допьем легко шампанское игристое,

Но если снова, снова повстречаемся —

Твою походку я узнаю издали.

Однажды

Однажды ты проснешься и поймешь,

Что все на свете за любовь отдашь ты.

И никуда от счастья не уйдешь

Однажды, однажды.

Ты влюбишься однажды и навек,

И остальное станет так неважно!

Ведь счастье все равно находит всех

Однажды, однажды.

Песни – они как дети

Когда я слышу свои песни, я вспоминаю волей-неволей, как я их сочинял, но при этом у меня создается такое ощущение, что их придумал не я. Знаете, песни – они как дети. У них начинается своя дорога. Я иногда могу по-хорошему даже удивиться. У них начинается своя жизнь. Но время летит очень быстро, а мне все равно хочется подольше оставаться футуристом. Я в голове своей, безусловно, еще настроен на пост-студенческие годы. Несмотря на седину на висках. Дело в том, что из футуристов в классики всегда можно на книжных полках переступить. Обратное движение невозможно никоим образом. Поэтому я бы хотел в себе как можно дольше сохранить этот юношеский задор, эту в хорошем понимании «безбашенность». Удивляться миру и еще попробовать удивить самого себя.

Я всегда хотел, чтобы мои песни были услышаны и пригодились большому количеству людей. И не подумайте, что в этом спрятан какой-то конформизм. Я просто глубоко убежден, что песня сопровождает человека и в минуты отдохновения, и в минуты грусти, как хороший добрый друг. И знать, что твои песни нужны огромному количеству людей – это определенные такие авторские, что ли, «заморочки». Потому что у исполнителя, пусть он даже не совсем известный, все равно есть какая-то своя аудитория, своя «торсида», десять-пятнадцать человек, которые готовы с ним на Северный полюс и в Арктику. А автор – это все-таки некий «теневой» человек, который сочиняет в тиши своего кабинета, наедине со своим письменным столом. И потом при улыбке небес это становится достоянием огромного количества людей. То есть понимаете, какое озарение должно случиться, чтобы потом твоя мысль обрела нужность в многомиллионной аудитории? И при этом не самое главное, что люди знают мою фамилию. Хотя, наверное, какой-то момент тщеславия и живет в моем сердце, безусловно. Но при этом людям не важно, кто придумал холодильник или, например, аспирин. Главное, чтобы то и другое помогало, понимаете? Так же и песня. Но я всегда хотел, чтобы мои песни тяготели именно к городскому фольклору…

Песни… Песня – она по-хорошему консервативна. Условно говоря, «Очи черные»… Такая песня могла появиться и сейчас, например, в какой-то другой аранжировке. Мне бы хотелось быть продолжателем этой непрерывной реки нашей песенной культуры. Одной из волн этой песенной Волги.

Я очень трепетно отношусь к своим песням, они для меня как дети, и за ними нужен глаз да глаз. Даже отдав их в «хорошие руки», я не перестаю о них заботиться – езжу на концерты, выглядываю из-за кулис: «Как там моя песня себя на сцене чувствует?»

Песни мои разбросало по свету

Песни мои разбросало по свету,

Просьба без отчества – я не такой.

Вот соберусь и однажды приеду

Вас навестить на денек, на другой.

Я расстараюсь – приеду нежданно,

Улицу вашу я сразу найду.

Здесь тополя и аллея каштана,

Стол для гостей накрывают в саду.

Здравствуйте, здравствуйте, как вы живете?

Будет у нас разговор дотемна.

Что вы тут пьете, о чем вы поете?

Что, не балует ли часом шпана?

Песни мои разбросало по свету,

Просьба без отчества – не депутат.

Вот соберусь и однажды приеду,

Вырвусь проведать на день – и назад.

Песни дотемна

Песня называлась «Кристиан». Но я не считаю, что она стала событийной в жизни Аллы Борисовны. Хотя, безусловно, мне приятно, что в ее антологии есть песня на стихи Александра Шаганова.

В тот период мы часто общались, Алла Борисовна здорово помогла нам с группой «Любэ», которую пригласила на «Рождественские встречи», я показывал ей многие свои песни. Но у меня мало текстов, что называется, для женского вокала.

С песней «Кристиан» случайно все вышло, тут нет никакой моей заслуги. В том плане, что был найден клавир – на студии у Челобанова где-то завалялся, – и они записали песню, не зная даже автора слов. Позже выяснили. И был очень трогательный звонок примадонны мне домой. Лето. Я – такой молодой популярный сочинитель песен. У меня какие-то друзья в гостях, девчонки. И телефон звонит постоянно, не умолкая. Говорю одной подружке: бери трубку, спрашивай, кто это, и говори, что меня нет дома. Монотонно весь вечер она повторяет одни и те же слова. И вдруг – у нее в глазах такое удивление! Ни слова не говоря, протягивает мне трубку. И я слышу голос Пугачевой: «Саша, ты где?» Я растерялся: «Дома». – «Понимаю, что дома. Дом твой где?» – «На Рязанском проспекте». – «Слушай, мы сейчас записали твою песню. Срочно приезжай ко мне на Тверскую». Судорожно начинаю собираться, а сам думаю, что за песня? Вообще ни сном ни духом. Приезжаю к Пугачевой домой, а там звучит «Кристиан». «Твои стихи?» – спрашивает. «Мои». – «Ну, я тебя поздравляю. По-настоящему популярным станешь». Потом мы вместе поужинали: Сережа Челобанов, Алла Борисовна. Замечательно посидели.

Была еще одна история, с другой песней. Уж не помню год, самое начало 90-х. Мы с Матвиенко написали песню «Подари мне вечерок-вечерочек», я показал ее Алле. «Знаешь, – говорит, – эту песню я могла бы спеть». – «Алла Борисовна, – я смутился, – мы уже отдали ее, будет петь Женя Белоусов». – «Женя – хороший певец, он справится, конечно. Но я могу сделать так, что эта песня… Ты даже не представляешь, как я могу ее спеть, какой у нее может быть успех». – «Вы знаете, мне как-то неловко, я должен поговорить с композитором». То есть стрелки перевел. Уперся, в общем. В силу своих юных лет, что ли. Да и Женьку неудобно было подводить – мы дружили. Она говорит: «Знаешь, делайте, конечно, как сочтете нужным. Но мне кажется, спустя некоторое время ты пожалеешь».

Знаете, как: все думали, что это была природная скромность, а на самом деле – врожденная застенчивость. Видимо, из этой я породы. Всегда был сам по себе, для меня важнее дело, работа. В общем, «служенье муз не терпит суеты» – так, наверное.

Кристиан

Кристиан! Когда трубят отбой,

Ты идешь усталый и чужой!

Оранжевый закат закрыл лучами землю,

Бедняга Кристиан в казарме сладко дремлет.

Эй, маленький солдат!

Храни печаль,

Тебя мне жаль!

Эй, маленький солдат!

Кристиан! Твои глаза для слез!

Кристиан! Для ласки – прядь волос.

Доверь свой талисман ладоням поздних спутниц,

Бедняга Кристиан – красивый и беспутный!

Храни тебя, ночное небо!

Храни тебя от всяких ран!

Не умирай, сверкает небо!

Солдат любви, мой Кристиан!

Жека

Года четыре мы вместе с Женей Белоусовым выходили на сцену.

Однажды я спросил его:

– Какая у тебя самая любимая песня из тех, что ты сам исполняешь?

– «Облако волос».

– Мне как автору очень приятно. Спасибо. А почему именно она?

– Саш, а ты обратил внимание – я обычно ею заканчиваю свои выступления. Вот поэтому она и любимая.

Баловень судьбы, по-другому не скажешь. После первого более-менее серьезного эфира в какой-то там «Утренней почте» восемьдесят восьмого года разлива артист проснулся знаменитым. Именно тот случай. Крайне редкий, надо сказать.

Его любили девочки и их старшие сестры, обожали мамы и бабушки. «Наш Женечка». Создавалось впечатление массового помешательства женского населения.

В его звездный год «Девочки синеглазой» не было ни одного журнала, где бы с обложки не улыбался Женька. Домохозяйки южных республик млели от его небесной красоты. И не только южных. Любимая плюшевая игрушка в их доме. Не иначе.

А при этом у Жеки был совершенно мужской ум, очень твердый характер. Поразительная эрудиция и память. «Тебе бы областью руководить, Жень, а не песни петь», – любили подшучивать мы над другом. В его близком кругу были Александр Любимов и Иван Демидов. Любившие совсем другую музыку, надо полагать.

А еще кочевая гастрольная жизнь тех лет включала в себя изредка некие приколы в общении со всевозможной шпаной, желающей наживы. Женька ничего не боялся. С такими ходят в разведку, как говорится. С шестнадцати лет он работал в различных музыкальных коллективах, и жизненного опыта хватало ему с лихвой. Мы и познакомились, еще когда он был обычным бас-гитаристом в «Интеграле». Лет за пять до его феноменальных успехов.

Шутить он умел безупречно. Отъезжаем на гастроли. Встречаемся на площади Курского вокзала. Накануне в Москве выступал Майкл Джексон. Музыканты обсуждают концерт американца. Кто-то поинтересовался у меня:

– Саш, ты сходил на вчерашнее шоу?

Накануне мне было не до того. Попал в какую-то переделку, какая-то алкогольная компания. Все закончилось неприятно, не то слово!

Женя:

– Ребята, спорим – Шаганов вчера не был в «Лужниках» (а там, собственно, и проходил концерт). Знаете почему?

Я уж подумал, что мой внешний вид выдает вчерашнее гульбище, а вслед за ним и потасовку, такую, в коей бились пивные кружки об голову.

– Так вот, ребята! Шаганов не очень-то любит, когда звучат песни, написанные не на его стихи. А Майкл, он вообще, я заметил, поет на английском. Сто процентов – Саша вчера ни на каком концерте не был! И правильно.

Или тоже вот, к примеру, история. Звезды эстрады поехали играть в футбол. После матча – концерт. Народу на стадионе – не протолкнуться. В окончание всего этого – банкет. И там, среди отцов города, местных журналистов, любителей эстрады пара-другая симпатичных девчонок. И взгляды у них такие откровенные. Один из артистов-футболистов спрашивает у Женьки:

– Как ты думаешь, откуда эти девушки?

– Проститутки.

– Да, а сколько стоят?

– Триста долларов.

– Да? А от чего так дорого?

– Ну ведь ты не стесняешься брать за свой концерт четыре тысячи.

Как-то снимались вместе в «Останкине». Женька незадолго до этого, месяц-другой назад, купил серебристый «порше». Очень редкий экспонат на тогдашних московских улицах. Машины вообще были его слабостью. Он любил их и понимал. Автомеханик жил в его сердце.

И вот кто-то говорит:

– Жень, смотри, пацаны вертятся у твоей машины.

Окна в «Останкине» большие, витражные. А пацанам лет по десять-двенадцать. А что им нужно – сами знаете.

Пока мы спускались вниз, мальцов этих и след простыл. Открутили значок с капота «порше» и дали деру. Женька расстроился, сразу видно…

– Вот, Саш… Вроде бы значок всего лишь, а без него автомобиль как-то из немецкого автопрома перешел в отечественный. Чем-то стал смахивать на «Волгу» Горьковского автозавода. Не находишь? – И тут же с досадой продолжил: – Ну что у меня за характер! Не пойму. Вот поймал бы сейчас этих школяров – надрал бы уши. Чтоб знали, что такое дорогая машина. А потом взял бы этот значок и, уж коли он им так нужен, – отдал бы сам. Если его так не хватает в их детской коллекции.

Мне он подарил волнистого попугая. Я обмолвился, что хочу заехать на Птичий рынок.

– Погоди, погоди. Я тебе прям завтра, с доставкой на дом. У меня на студии живет Кеша. Наверное, уже обезумел от одиночества, имитирует телефонные звонки. Пусть живет у тебя.

Этот Кеша был переименован в Сашу. Освоил массу слов и очень выделялся среди своих сородичей.

У самого Жени дома жили два пса. Один огромный – кавказская овчарка, другой чихуахуа. Когда они выходили на прогулку – это была прикольная троица! А вернувшись с какого-то музыкального фестиваля, Женька гордо показывал три «бейсика». На одном фото Женьки и подпись «артист». На другом свирепая овчара, подпись «гость». Ну и на третьем – очаровательная мордаха любимой породы китайских императоров и подпись «VIP».

Валера Муленков – его неизменный директор – рассказал мне поразительную историю. В одном телевизионном интервью Женя сказал, что очень хотел бы познакомиться с Ободзинским, великим певцом, в то время уже оставившим сцену. Интервью проходило на Волочаевской улице. Это один (не главный) из московских адресов Женьки. А как выяснилось, недалеко, в Лефортове, доводилось бывать и Ободзинскому… В земной жизни такой встречи не случилось.

Судьба так распорядилась, что их могилы на Новокунцевском кладбище рядом…

Облако волос

Белым огоньком мерцают очи,

Дрогнули ладони и слова.

Люди неспроста избрали ночи,

Ночи для любви и воровства.

И когда плечо твое целую

И лицо, горячее от слез,

Я ворую, я тебя ворую

Искренно, свободно и всерьез.

Облако волос во тьме взлетает,

Искушенье сводит алый рот,

Тает сердце, тает, тает, тает,

Тает – начинается полет.

Мы летим над парком и домами,

Где уже творится новый фарс,

Мы летим, летим, и вместе с нами

Красная звезда – наверно, Марс.

Мы исчезнем за чертой окраин,

Дальше – поле, дальше – никого.

Как хочу тобой я быть украден!..

Ты возьми, возьми меня всего.

Белым огоньком мерцают очи,

За окном прохлада и листва.

Люди неспроста избрали ночи,

Ночи для святого торжества.

Девчонка-девчоночка

Он не любит тебя нисколечко,

У него таких сколько хочешь,

Отчего же ты твердишь, девчоночка:

«Он хороший. Он хороший»?

Ты не знаешь его ни капельки,

Будет поздно, когда заноешь.

Только с виду он мальчик-паинька.

Никакой он не хороший!

Девчонка-девчоночка,

Темные ночи,

Я люблю тебя, девочка, очень.

Ты прости разговоры мне эти.

Я за ночь с тобой отдам

Все на свете.

Про него порасскажут всякое,

Просто так не болтают все же…

А ты ходишь за ним, послушная,

Повторяешь: «Он хороший».

Не был я никогда советчиком,

И советовать здесь негоже.

Я сегодня с ним встречаюсь вечером,

Он получит свое, хороший!

Любимый ребенок нации

С Сергеем Парамоновым мы познакомились, когда он работал на радиостанции «Юность». Делал небольшие репортажи, одним из героев которых должен был стать я. Встретились у меня дома. На Новокузьминской улице. Обычное редакционное задание он обставлял так, чтоб оно становилось по-настоящему авторским. Если что-то увлекало Сергея, он отдавался этому целиком.

После той встречи наше общение переросло в крепкую дружбу, как говорится, домами. Конечно, он сильно изменился с периода звездного детства. Я в шутку называл его «любимый ребенок нации». Сергей улыбался. Вот, пожалуй, улыбка осталась прежней, тех лет. «От которой станет всем светлей», как он пел в хоре Попова. Мои родители, да и не только они, хотели, чтобы дети брали пример с этого «телевизионного мальчика», были похожи на того улыбчивого маленького человечка, который своими выступлениями дарил неподдельную радость многомиллионному Советскому Союзу. Его знали в лицо и любили люди от столиц и до окраин. Любили за естественность. Искренность была для Сергея главным мерилом в творчестве. А творчество составляло смысл его жизни. Поверьте, я не преувеличиваю. В любое время дня и ночи смело звонишь Парамонову, поделиться своим замыслом. Он тут же включался, его можно было использовать буквально как аккумулятор для идей. Успехи друзей он встречал как свои победы. Про себя гордился ими. Вот кто мог порадоваться – и удачной строке и мелодии!

Мы поехали на совместные гастроли. Без Парамонова это был бы совсем другой коллектив. Он умел объединять. А потом, его опыт. Обо всем, что касается эстрадного мира, у Сергея было собственное мнение. При этом он оставался артистом, таким, что дай бог каждому. Его попурри из тех детских песен аудитория встречала с восторгом. Хотя прошло более двадцати лет, а то и больше. «Сегодня мой зритель», – говаривал Сергей, если в зале в большинстве были люди старшего поколения. И он старался. Увидеть в концерте унылого, побитого жизнью Парамонова? Да что вы! Такого просто не могло быть.

Сравнительно небольшие гонорары за выступления вполне его устраивали. Он вел аскетический образ жизни. Но дом его всегда был открыт для друзей. Я любил приезжать к нему просто так, без повода. Как-то он заметил, что я часто открываю альбом с песнями Пугачевой.

– Давай я подарю его тебе.

– Да нет, Сергей, не надо, что ты…

– Давай, давай.

– Ты не понимаешь, мне нравится перелистывать этот альбом у тебя дома.

– А, ну смотри, как хочешь.

И вот однажды мы вместе встречали Новый год. Моя жизнь тогда не баловала изысками. После определенного числа «подножек мастеру манежа» чувствовал я себя хреновенько, скажем так. Бывает. Получается – встречали 1993 год. И вот я выдумал заорганизовать те самые изыски, коих не хватало. Познакомиться с девушкой за час, за два до боя курантов. Мысль поражала своей новизной. Как ни странно – все удалось. Девушка, уже не помню имени, из Новосибирска гостила в Москве, в гостинице «Россия» на пятом этаже. Мы поехали к Сережке.

– Я сам пить не буду, а тебе приготовил «Смирновскую» под соленые грибочки, приезжайте скорее.

Сергей откликался на любые мои авантюры. Друг все же. И вот тогда, под новогодние поздравления, он и подарил-таки тот самый альбом певицы. В моей библиотеке эта книга на отдельном месте. Как память тех лет и память о Сереже.

И конечно же часы напролет он мог проводить со своей «Клавой». Так, любя, он называл клавиши. Они были его подругой. Несмотря на разные характеры друг друга, они уживались. В квартире частенько выбивало пробки, отчего электронная информация слетала с дисплея. Сергей видел в этом чуть ли не человеческие взаимоотношения.

Со стороны выглядело прикольно. Сидит на диване Сережа, перед ним журнальный столик, на котором возлежит «Клавдия Иванна». Вся этакая без пылинки. А Серега попыхивает сигареткой, – пепельнички в виде ежиков с настырненькими носиками, – и композитор Парамонов показывает свой недавний опус. Думаю, многие помнят такую картину на Перовской улице.

Мы жили, по московским меркам, почти по соседству. Между нами располагался парк Кусково. Пешком, бодрым шагом идти час сорок. Раза два мы засекали время. Но Сергей не очень жаловал одиночество аллей владения Шереметьева. Тут я с ним не соглашался.

– Понимаешь, меня это удручает. Наверное, сказывается депрессия от прежних переживаний.

Но вот когда Сергей Владимирович стал отцом, то, кажется, что-то поменялось в его отношении к благословленному Кускову.

– Сегодня гулял с Сашкой по твоему маршруту, – чудесные места!

Саша – сын, был его любовью.

– Особо не задавайся, сына назвали в честь поэта Пушкина.

Мы все так радовались, что у Сережи появился наследник.

А среди «соавторов» Парамонов полушутя-полусерьезно называл домашнего кота – Афоню. Афанасий. По-моему, тут было что-то связанное с поэтом Фетом.

Еще Сережа был из породы ньюфаундлендов. Если кому-то требовалось его участие, то дважды обмолвливаться на этот счет было излишне. Я это знаю по себе. Мы должны были с сестрой лететь в Калифорнию, но совсем некстати я загремел в больницу № 50 на свидание со скальпелем. Аудиенция затянулась, больничная палата не отпускала. Как же меня поддерживал Серега! Через весь город, изо дня в день – приедет, скрасит мои страдания. А если у кого в семейной жизни неурядицы – «Шаганов, поехали. Мирить будем Пьянковых. Понимаю, что тебе не хочется. Давай, собирайся. Ехать-то надо». А скольким он помог, не афишируя свою добродетель, в ситуации «тихой мужской болезни» – запоев.

– Помогай, Саша, и тебе помогут когда-нибудь.

Где-то у Достоевского вычитал про подобное проявление эгоизма и потом воодушевленно рассказывал об этом в подтверждение своего определения.

Из его пророчеств тоже ой как многое сбылось. Глядя, как я «зажигаю» на его кухне, говорит: «Да, Саша, сейчас тебе, конечно, рановато, но придет время – крепко задумаешься над темой „поэт Шаганов и алкоголь“. Будь аккуратнее с тем, что ты любишь. Я заметил – у меня башка раскалывается так, будто вчера с тобой бражничал». После этих слов я старался не позволять себе подобное. Сережу надо было беречь.

Была у нас одна совместная песня и в исполнении и в авторстве – «Пьяница», в свое время лихо звучавшая по радиоканалам.

Злится на меня жена, и родные злятся,

Соберутся и ругают почем зря.

Полюбил с недавних пор я опохмеляться,

Пьяница я, проще говоря.

И припев – «Пьяница, я горький пьяница…»

Людям нравилось, люди звонили в прямой эфир и просили прокрутить пленочку. Сергей ходил довольный.

– Сразу видно, что авторы знают предмет не понаслышке.

А когда я только-только читал ему эти стишата по телефону, то:

– Я тебя очень прошу, никому из твоих композиторов не отдавай. Мелодию на этот текст должен сделать я.

Сережа Парамонов. Парамидонтыч, как звали его однокашники по музучилищу им. Ипполитова-Степанова. «Иполлитрова-Стаканова». Большего энтузиаста в понимании «любить жизнь» надо было крепко поискать.

И Сережа для меня, кроме того что он был близким другом, остается еще и некой харизматической фигурой всего, что именуется «семидесятые годы», «восьмидесятые годы». Через него очень легко представить ту Москву, ту молодежь. И время с его аккордами виашных песен и тенистыми скверами, с его брюками клеш и первым портвейном студенческих компаний. Он один из «ребят с нашего двора». В этой песне «Любэ» есть и живет Сережа Парамонов. И он по-прежнему с нами.

В моей книге стихов есть посвящение Жене Белоусову и Сереже. Мы прощались с ними с разницей меньше года…