Текст книги "Мы пойдем с конем по полю вдвоем…"

Рукопись

Во всем царило запустение.

Сияла пыль недельной давности,

Но были политы растения —

Бутоны с признаком державности.

Часы творили бой полуденный,

За окнами стучали плотники,

Кухарка звякала посудиной…

Но Время выдавали ходики.

Настрой на тихое, осеннее

Обманывался в каждой черточке.

Здесь ночью было потрясение —

Здесь попугай срывался с жердочки!

Здесь замышлялось Воскресение.

Здесь шумно каблуками ботали,

Неслись колеса обозрения,

Заводы умные работали.

Здесь соблазняли и шарахались,

Бельем шуршали и купюрами,

Любили, пили, ловко трахались

И «Боинги» летали курами!..

Теперь – покой, почти смирение,

Картины желудей и луковиц.

А на столе благодарение —

Оконченная ночью рукопись.

«Он был бездарный ученик…»

Он был бездарный ученик

И безнадежный вольнодумец,

И баловень, и баловник,

И свой среди вечерних улиц.

Его любил окрестный сброд,

Такие черти всюду любы.

Он целовал девчонок в рот,

А женщин – в губы.

Он был капризен и умен,

Поклонник самых грязных песен.

Какой-то радостью клеймен,

Какой-то грустью интересен.

Романил девочек шутя

И светских дам жучарил, просто

В нем что-то было от вождя,

Но все же больше – от прохвоста.

А на семь бед – один ответ,

И всех ведет один диспетчер.

Его обычный марафет

Не состоялся в этот вечер.

Гордец, повеса, херувим,

А все равно окончил плохо —

Глумился вдоволь, а над ним

Глумилась новая эпоха.

О поэзии

Поэзия все же – это не профессия. Образ жизни, пожалуй. И названия «профессиональный поэт» надо всячески остерегаться. Поэзия – это наитие, поэтому так и ценны юношеские стихи, где эмоций от первого познания мира больше, чем рассудительности. Сохранить бы в себе тот задор и ту бесшабашность, когда вдохновение посещает тебя каждый день и ты все успеваешь – надежды звонкая пора!

И еще – поэзия, в любом ее проявлении, это то, что укрепляет планету. Есть масса вещей, которые Землю разрушают. Противостоять этому поэзия способна. Не смущайтесь сочинять, друзья мои.

Яблочный Спас

Саня Рыбкин что ни скажет – всем смешно. Такой тембр голоса у человека редкий. И с чувством юмора все сложилось при этом.

Купил машину, подержанную одиннадцатую модель ВАЗа канареечного цвета. Ездит без прав, прежний закос от армии не позволяет пройти медкомиссию. Правила движения, естественно, старается не нарушать, по ночам не рассекать, но все равно встреч с автоинспекторами не избежать.

– Как же вы без прав ездите? – спросят стражи порядка на дорогах.

На этот случай у Рыбкина два готовых ответа.

– Вы знаете, скажу вам честно, не утаивая – прав нет, и как езжу – сам удивляюсь.

Или же:

– Скажу вам откровенно, товарищ сержант, пока двадцать пять рублей не дашь, то обычно дальше и не едешь.

Нет проблем с передислокацией у моего дружка-композитора Рыбкина по московским холмам. И вот он мне говорит:

– Алла сказала, чтоб приводили поэта.

– Какая Алла?

– Какая-какая – Пугачева! Другой Аллы у нас нет. Алла Борисовна…

Для меня, тогдашнего, это приглашение было сродни аудиенции у папы римского. В нашем случае – мамы. Я надел свой самый лучший свитер. И вот мы этакой «творческой молодежью столицы», чуть опоздав из-за дождя, позвонили в дверь по известному адресу на улице Горького. Дверь 13-й квартиры открыла сама хозяйка. Испытывая понятную робость, я переступил порог.

Гостей нас, значит, было трое – Рыбкин, я и Санин директор. Тоже не обремененный возрастом, но не в пример нам аккуратно подстриженный. Фамилия и имя его теряются за давностью происходящего. Расселись мы в удобные кресла у камина. Предложен нам кофе – не отказываемся. На столе пачка «Мальборо». В стране в это время талонная ситуация с табачной продукцией.

– Алла Борисовна, а эти сигареты – курятся? – спрашивает Рыбкин со своим характерным говорком.

– Курите, курите, ребята. Я завтра в Америку улетаю на гастроли.

И тут молчаливый рыбкинский импресарио совершенно неожиданно для меня, застенчиво улыбаясь, неуверенным движением достает из своей сумки бутылку коньяка. Саня предупреждающе кашлянул. Все же не к слесарю ведь знакомому пришли.

– А вы – директор? – чуть распевно обратилась хозяйка к тому парню. – Ну что ж, открывайте, это входит в вашу работу. Открывайте, не смущайтесь…

Мы общались, я читал стихи из недавнего. Одно из них «Яблочный Спас».

– А вы знаете, что такое Яблочный Спас? – деликатно спросил меня голос, любимый миллионами сограждан.

– Ну да – церковный праздник в августе. В деревне, откуда родом мой отец и дед, отмечали, бывало, всей улицей.

– Прочитайте.

Я прочел:

Беда приходит не одна,

Одной бывает лишь вина,

Беда свое возьмет сполна…

– А я когда-то хотела написать автобиографию с таким же названием…

«Беда приходит не одна…»

Беда приходит не одна,

Одной бывает лишь вина,

Беда свое возьмет сполна.

Пугливой ночью стучится в окно

Парадом яблок стучится и будит!

Столько сменилось дней,

Забыл и думать о ней,

Но беда не забудет.

Я буду слушать до утра

Молчанье мира и добра,

Беда моя любви сестра!

Заставлю голос взлететь,

Воспеть боль кроткого Спаса!

Поздно меня жалеть,

Беда моя радость впредь,

Впредь до смертного часа!

Володя Орлов

– Ира, как же мы забыли? Ира, давай саблю Саше неси, неси саблю!..

Володя улыбался. Я стоял в растерянности. Что за саблю они с женой собирались мне вручить? Никаких казачьих корней в моем роду не наблюдалась. И вот те на – сабля. Зачем мне этот клинок?

Было это в самом конце нашей встречи. Я заехал прослушать новые песни, что записал Володя. Совсем скоро у него должна была состояться многообещающая гастрольная поездка.

– Ты представляешь, Саша, ни когда работал в «Лейся, песня», ни потом ничего подобного не происходило. И это будет моя первая поездка за границу. Да еще какая, а? Австралия! И не просто туризм, а с концертами! Скажу откровенно – волнуюсь.

– Ну что ты, Володь, не волнуйся. Все будет хорошо…

Он был очень хороший артист. Пусть и не избалованный вниманием ТВ или газетными публикациями. Он просто честно выполнял свою работу. Выходил на сцену и пел для людей. В наших нечастых совместных выступлениях я всегда отдавал ему право завершать концерт. У Володи это получалось более празднично.

Оставалось немного для окончания записи пластинки. Уже была договоренность с одной из ведущих рекорд-компаний. И очень плотный график поездок. Пусть это не были центральные площадки, Володя никогда не отказывался. Неважно – всюду ведь зрители. В 2003-м таких концертов набралось количеством за 180. Через день на сцене. И после каждого – хоть сорочку отжимай. Он не мог халтурить. Его вокальные данные – это данные самородка. А университетами стала сама гастрольная жизнь.

На ту ночную съемку канала ТВ-3 мы должны были ехать вместе. Я по какой-то причине не смог, отказался.

Ничто не предвещало трагедии. Может быть, только пару раз он стиснул грудь возле сердца. Я видел эту пленку. Запись его прощального концерта. Он вернулся в гримерную и спустя пятнадцать минут умер. Острая сердечная недостаточность.

Стеклянная емкость в форме сабли. Дагестанский коньяк. Сам Володя относился к спиртному расслабленно. Но знал, что этот дружеский подарок не затеряется в моей коллекции.

– Спасибо, старина, спасибо, Ира… Сохраню до Нового года. Отметим начало 2005-го.

Все это было за неделю до той самой съемки в районе Отрадного.

…Спустя время понимаешь, что Володи очень не хватает. Его присутствием определялась какая-то очень оптимистическая и очень точная нота в окружающем тебя мире.

Остались записи. Они часто звучат в моем кабинете. Таково одно из хрупких преимуществ творческой стези – оставить после себя нечто, помогающее людям. В данном случае – песни.

И еще. На одном из моих дней рождения Володя подарил мне настольные часы и великолепный «Паркер». Его авторучкой я пишу эти строки, часы отсчитывают свое вселенское время…

Почему от Волги до Енисея?

Когда Николая Расторгуева спросили, почему от Волги до Енисея, и куда же делись остальные части страны, он ответил: «Песня – это не исторический документ. Это всего-навсего музыкальное произведение. Просто такая получилась поэтическая рифма. Мы ни пяди своей земли не отдадим никому».

Конечно, Россия гораздо шире. А Енисей, и Волга – два речных символа России, и в этой песне одна великая река передает привет другой. Поэтические произведения – это не урок географии.

От Волги до Енисея

По дороге ночной

Гармонь заливается!

Девки ходят гурьбой,

Милым улыбаются.

Ночь такая замечательная

Рядом с тобой,

Песня русская мечтательная

Льется рекой.

От Волги до Енисея

Ногами не счесть километров, —

Рассея, моя Рассея!..

Гармонист молодой

От души старается.

Над речною волной

Здорово играется!

Сторона моя родная,

Русь бревенчатая.

Песня звонкая шальная,

С грустью венчанная.

От Волги до Енисея

Ногами не счесть километров, —

Рассея, моя Рассея!..

Михаил Танич

Заехал в РАО. Российское авторское общество. У окошка сберкассы встретил Танича.

– Здравствуйте, Михаил Исаевич.

– А, Саша, здравствуй-здравствуй…

– Рад вас видеть.

– Спасибо, спасибо, я тоже рад тебя видеть. Ну как ты там – кого-нибудь родил?

– Да уж, дочери скоро три года.

– Что ты говоришь? Молодец-молодец…

В моей библиотеке есть книга Михаила Исаевича с лестным для меня автографом – «Саше Шаганову – как привет и в мою юность. Танич. 98».

Он позвонил мне и пригласил на свое 75-летие. Был большой концерт в «России» и много гостей. Юбиляр поднялся на сцену:

– Меня спрашивают, как я себя чувствую в семьдесят пять? Не знаю, друзья, со мной это впервые.

Я думал, что подарить. Решил – офорт моего приятеля художника А. Носкова. «Задворки». Такой же висит у меня в кабинете. Офортное искусство, позволяющее сделать несколько оттисков с одной матрицы, объединяет. Сберкасса РАО, впрочем, тоже.

– Ты знаешь, Саша, когда я получал свои первые гонорары, то каждый месяц приезжал, и мне казалось, вот-вот закроют эту антисоветскую лавочку. Все не мог привыкнуть, что за песни еще и деньги платят. Ты застал то время, тогда еще ВААП был в Лаврушинском переулке?

– Да, конечно.

– Так вот, однажды стоим в очереди с Галичем. И я предлагаю ему пройти вперед себя. «Вы намекаете на то, что я старше вас?»

Оба они были влюблены в одну девушку, которая впоследствии стала женой Михаила Исаевича. Свои первые песни, что широко зазвучали по стране, он написал, когда ему было 39 лет.

– Три года войны, шесть лет лагерей, Саша. А в остальном, знаешь, все же – счастливые годы…

Вовремя, опять же…

Леонид Дербенев мне при той памятной встрече во Владимире говорил раздраженно:

– Книги читать нужно до двадцати пяти, потом поздно. Жизнь уже нужно читать.

Я, конечно, сомневаюсь в том, что сказанное касается всех людей, но отчасти правота в его словах есть…

Вспомнилось, как семнадцатилетним студентом-первокурсником ехал на электричке, и сосед справа, мужчина среднего возраста, читает Герцена. А напротив сидит другой персонаж тех же годков, но все еще фрондирующий. Видно, что только недавно опохмелился, и по этой причине, когда книгочей на остановке покинул вагон, глядя отрешенно в никуда и достаточно внятно, чтобы мной было услышано, задумчиво произносит:

– «Былое и думы» надо читать в юности, а после уже бесполезно… Не поможет… Можно только перечитывать…

Книги в доперестроечной стране выпускались многотысячными тиражами, а все равно приобрести необходимую было большой удачей. И библиотека домашняя выставлялась в квартире на видном месте и была таким же украшением и гордостью хозяев, как хрусталь на полках и ковры на стене. Загадочное дело – люди сдавали макулатуру и покупали на талоны Джека Лондона, скажем. И ведь зерно истины в этом всеобщем влечении стать читателем очень даже здравое. Убирая планету от мусора, сохраняя деревья, ты еще и обогащался духовно. И надо сказать, что все же очереди в «Утильсырье», где за те же талоны предлагался дефицит промтоварный, не шли ни в какое сравнение с энтузиазмом читающего Советского Союза.

Чувство это до сих пор со мной. Едва научился бегло читать, был сразу записан родителями в детскую библиотеку. И на какое-то время даже телевизор остался не у дел, даже прогулки во дворе были вытеснены этим чувством – я умею читать! И, видимо, те первые самостоятельно прочитанные книги были хороши. И вовремя, опять же… А отечественная литература, и детская в том числе, – это то, чем любой русскоговорящий человек может по праву гордиться в любой стране и при любых обстоятельствах. И когда в почтовом ящике я сегодня встречаю в необъяснимом количестве прокламации реклам – все эти бесконечные листочки с предложениями пиццы, остеклением балконов и т. д., – я думаю: какое тотальное убийство бумаги происходит даже в нашем городе. Если бы она тратилась на талантливую литературу! И молодых авторов, ребят начинающих, а?.. Потому что зачастую печатается нечто сиюминутное – то, что вряд ли переживет самого сочинителя.

Не знаю, судить не берусь… Но ведь обидно думать, что Чехов, Толстой и Достоевский в прошлом и нынешние литераторы объединены одним общим псевдонимом Кондом Падлович Чеков. А для него где горячая батарея – там и Родина.

А сельская библиотека в Пигасове чудесным образом подарила мне прочтение книг, которых я не мог найти и в столице. Только если в читальном зале, а вот в периоде вряд ли. Читал на сеновале. Деревенское милое детство…

Конечно, читать запоем, не глядя на часы, можно только в детстве. И все же один автор открылся для меня уже в зрелом возрасте. Причем книга его простояла на полке в моем доме не один год, и все без надобности. Открыл было, прочитал полстраницы и обратно поставил. Не вник! И название было у нее тюремное, думаю, ну что читать буду об этом, и так криминал непроходящий льется с экрана. А ведь это был сборник Довлатова «Зона». И всем творчеством Сергей Донатович вновь меня возвратил в то прекрасное время – читателя.

Читайте, господа! И старайтесь – вовремя…

А что вы думаете об этом?

Иногда я смотрю на своих коллег по департаменту, и очень они смахивают, не желая того, на официантов. Пускай дорогостоящих, но все же работничков «подай-принеси». Откуда такая нелепость во взгляде, в общем-то, серьезных людей? Видимо, сказывается долгое и изнурительное служение в «корпоративном концертном движении». Впору уже зарегистрировать Рублевскую филармонию. И стать ее сотрудниками мечтают так много талантливых ребят. «Так ведь плотють» – скажут.

А зрители – тоже чудаки, на таких концертах. Как будто они из другой галактики. Повышенная значимость сквозит в их облике. Сами с собой на «вы» разговаривают. Очень скупы на эмоции, если, конечно, «градус» не поможет. Так вот и разговаривают люди на сцене и люди в зале на разных языках. А у администрации особый для таланта выступающего показатель – пошел ли зритель танцевать? Раз пошел в пляс – артиста похвалят, а нет – посочувствуют.

А ведь, вступая на эту стезю, мечтали каким-то образом, пусть и наивно, но все же «жечь сердца людей», о чем читалось в великой русской литературе, а тут на́ тебе – создаешь музыку фона какую-то. Забавен ты, шоу-бизнес загадочный. Всего себя человек искорежит, лишь бы пригодиться для этого самого бизнеса. Чуть ли не на заклание готов.

Тоже вот другая история – День города. Типа день рождения населенного пункта всем колхозом наяриваем. Что в общем-то неплохо. Это еще от дореволюционной России идет. Тогда у каждой деревни из года в год в церковный праздник был свой сбор. В Пигасово, к примеру, приходилось это событие на Покров. Я ни разу не застал. А говорят, шумно гуляли. Ну, еще бы – все хлеба поубраны, что бы не отметить, хоть и погода октябрьская.

Так вот, для любого артиста оказаться на этом самом Дне города – мечта заветная. Только Рублевская филармония покруче будет. Весь город соберется на тебя посмотреть – об этом я уже писал. Желательно, чтоб ты зажигал по-настоящему, по-площадному, а не под нос себе что-то такое мурлыкал. Руками маши пошире, чтоб с дальней улицы видны были твои старания. Оденься поярче и потеплей. Не всегда День города – летом. Разучи возгласы – «Я не слышу вас!», «Не вижу ваших рук!»… За старание будешь вознагражден проходом через милицейское окружение к банкетному столу. Подарят книгу о городе, в котором ты сегодня, на рыбалку пригласят. Девушки тоже любят «столичных штучек». Будь разборчив, не забывай о раннем утреннем вылете. Впрочем, тебя разбудят. Сумку собери с вечера.

Но почему люди так любят слушать уличные представления и совсем не хотят покупать билеты на рядовые эстрадные концерты? Дорого… А ведь эстрада – это, говоря гастрономическим языком, не деликатесы, что под Новый год на стол ставят. Это, знаете ли, хлеб и молоко. Ведь такие продукты человек должен приобретать, не очень-то опустошая свой кошелек. А если в повседневном обиходе районного городка или, что совсем печально, зачастую и областного центра отсутствует родниковая жизнь эстрадная с регулярной афишей, с появлением полновесных концертов любимых звезд, не стоит тогда удивляться и разбитым фонарям на улицах, и унылости панельного обветшалого ландшафта. Не сдвинется никуда течение бытия такого захудалого.

Конечно, верхом жлобства перестроечного периода для меня лично стало превращение кинозалов, спортивных арен в салоны по продаже мебели, чулок, шуб и т. д. До сих пор потряхивает при виде остатков такого цинизма.

Вдумайтесь, предыдущее поколение строило эти сооружения на народные средства, чтобы маленький ребенок мог стать гармонично развитым, улыбчивым, добрым, подготовленным спортивно, а тут вдруг – тетки с вечными своими меховыми выставками. И когда же они продадут наконец все свои шапки!

А что вы об этом думаете?

Заря

Я иду по стране старорусским маршрутом

Безоблачным утром, окутанный первой зарей.

Все песни мои, все друзья будут рядом, как будто

И сам я, как будто еще молодой-озорной.

А заря, заря, заря,

Дело Божее творя,

Золотит леса и пашни

Светом ясным янтаря.

А заря, заря, заря,

Все ж старается не зря,

Окрыляя судьбы наши,

Души, проще говоря.

Души, проще говоря.

А я верю, что все еще только в начале,

Едва зазвучали на ярмарку эх, бубенцы.

Вся даль впереди, а ее не пройти без печали,

Но сколь не живешь, а для жизни мы все же юнцы.

«Когда иду один весенним садом…»

Когда иду один весенним садом

И осыпает путь черемух цвет,

Мне ничего от прошлого не надо

И ничего плохого в прошлом нет.

Блеснет листва рассветною росою,

И мне слезу невольную простят.

И жизнь опять покажется простою

И бесконечной, как весенний сад.

И сердце вновь зальется переливом,

Я пропою все песни наизусть

И буду думать только о счастливом,

А счастье, счастье – это та же грусть.

Подруга

Вот бы встретиться нам,

Повидаться бы нам,

Нашей песне как прежде отметиться,

А пока где-то там,

По медвежьим местам

Твой Чапай колесит ясным месяцем.

Вот бы встретиться нам

Всем назло временам

На минутку хоть, на секундочку.

Наши звонкие дни,

В моем сердце они,

Каждым утром играют в побудочку.

Подруга, старинная подруга.

А ну, давай для друга

Достань свою гармонь, подруга,

А ежели разлука, то для другого друга

Гармонь прошу не тронь, подруга.

По знакомой тропе

Я приеду к тебе

Закачается тихая улица

А пока погоди,

Понимаешь поди

Не кончается мать Революция.

«Кострами и битвами…»

Кострами и битвами,

Ветрами, молитвами

Ведет человечий род

Свой горький поход.

И в почве и воздухе

Осколки и отзвуки

Нездешних седых времен

И кровь тех племен.

Любовью и грозами,

Стихами и прозою

Земля обрела настой

Сегодняшний свой.

Но в каждом движении,

За каждым рождением

Скрываются даль веков

И холод клыков.

Глаза наши ясные

И взоры прекрасные,

Но там в глубине души

Свои миражи,

Святые и варвары.

Неправдой и правдою

Творит человечий род

Свой нынешний свод.

Просто любовь

В соавторстве с Э. Коган

По зеленым полям, по тенистым садам,

По аллеям ночным и весенним дворам

Вновь пройду я один, никого не виня,

Здесь немного есть радости и для меня,

И для тебя, любимая моя.

По зеленым полям, по тенистым садам,

По проселкам глухим и большим городам

Я пройду, для тебя свое сердце храня,

Здесь немного есть радости и для меня,

И для тебя, любимая моя.

В этом мире не зря есть закат и заря,

Так придумана жизнь, где земля и моря.

Это старше планет, выше всех облаков,

Это все называем мы просто любовь,

Любимая моя.

По зеленым полям, по тенистым садам,

По проселкам глухим и большим городам

Я пройду, для тебя свое сердце храня,

Никому эту радость не взять у меня.

В ней – полет вольных птиц,

в ней – рассвет и роса,

Отчий дом, дети малые, в мае гроза,

Это греет внутри, дает силы дышать,

Мое сердце с твоим в одном ритме стучать.

Эта вера моя гонит в венах кровь,

Это все называем мы просто любовь.

В ней – полет вольных птиц,

в ней – рассвет и роса,

Отчий дом, дети малые, в мае гроза,

Безотчетная вера моя вновь и вновь,

Это все называем мы просто любовь.

По зеленым полям, по тенистым садам,

По аллеям ночным и осенним дворам

Вновь пройду я один, никого не виня,

Здесь немного есть радости и для меня,

И для тебя, любимая моя.