Текст книги "Мы пойдем с конем по полю вдвоем…"

Пьяница

Злится на меня жена, и родные злятся,

Соберутся и ругают почем зря.

Полюбил с недавних пор я опохмеляться —

Пьяница я, проще говоря.

Укоряет управдом, участковый злится,

Обещает забесплатно подлечить.

От заботы от такой хочется напиться,

Пьяница я – что там говорить!

Хлопну первый полтишок,

Говорят: «Не балуй!»

А душа пошла плясать уж по избе.

Между первой и восьмой промежуток малый —

Пьяница я, знаю по себе.

Жизнь веселая моя шита сикось-накось,

Но судьбинушку чихвостить – нет, нельзя:

Не ушла еще жена, есть покуда закусь…

Пьяница я, заходи, друзья!

Пьяница, я горький пьяница,

Ай-яй-яй-яй, мне нравится!

Пьяница, я горький пьяница,

Ой-ёй-ёй, зато вихор кудрявится!

Солдаты эстрады

Посвящается моим друзьям Жене Белоусову, Сереже Парамонову

Солдаты эстрады уходят рано,

Солдаты эстрады награды не ждут.

Они улыбнутся тебе с экрана,

Диски за них допоют.

Поклонники молча склонят знамена,

Гвоздики зардеют прощальным костром.

Солдаты эстрады, вы поименно

Вписаны в сердце моем.

Солдаты эстрады – почти что дети,

Небесные гости на грешной земле.

Их судьбы подобны ночной комете,

Свету в безудержной мгле.

Я вновь вспоминаю, листаю даты…

Весенние клены уснуть не дадут.

Звучат барабаны, идут солдаты,

Лучшие песни поют.

Олег Каледин

С Олегом Калединым мы придумали две уникальные песни. «Вечерочки-вечерки» и «Океан». Мелодию первой он сочинил минут за пятнадцать, прямо у меня дома. Взял гитарку подрасстроенную и лихо так – раз-два – наскулил мотивчик. Мне бы так стихи свои сочинять. Нет, конечно, этот трюк я видел не единожды. И попевки скороспелые мне доводилось от других музыкантов и раньше слышать. Но вот чтобы они после прижились… А «Вечерочки» аж до «Песни-98» дошагали. А про «Океан» другая история. Пять лет песня пролежала в наших творческих портфелях, и все без надобности для исполнителей. А потом пригодилась, дождалась своего часа. В год столетия подводного флота первый раз прозвучала и сама нашла свою аудиторию.

А с Олегом мы познакомились при очень странных обстоятельствах. На съемках «Темы», давно уже, получается. Вела ее дама в шляпе, Иванова. И Олег возник, как человек из публики. Уходя из студии, я услышал:

– Саша, Саша, подождите!

И очень взволнованно, через головы желающих взять автограф, он стал представляться – что композитор, что никак не может познакомиться со мной, что пишет песни и т. д. И все это с повышенной эмоциональностью, можно было подумать, что я для него человек из иного мира. Вот встретил, а второй раз доведется ли? Я оставил свой телефон, и так мы начали общаться.

Океан

Погружаемся мы, мы уходим под воду,

Сколько дней не увидим небес синевы!

Я прошу – вы за нас улыбнитесь восходу,

И закату, прошу вас, порадуйтесь вы.

Сколько дней и ночей! Только радио нити

Будут с Родиной связью в положенный час.

Я прошу – вы за нас по аллеям пройдите,

На березы и клены взгляните за нас!

Океан…

Уходит лодка в темноту глубин,

Мы остаемся один на один —

Не любит слабых океан…

Океан…

Ну что сегодня растревожен он?

Ну что сегодня он почти взбешен? —

Не любит шуток океан!..

Свет дежурный горит, и за месяцем месяц

Длится наша работа и труден поход,

Не грустите, прошу!

Смейтесь в праздники, смейтесь! —

Так быстрее для нас время в трюмах идет.

А когда мы придем после долгой разлуки,

После боя вернемся к родным берегам,

Нас обнимут, прижмут к сердцу верные руки,

За любовь и надежду спасибо всем вам!

Океан…

Высокий гость из Германии

А спустя какое-то время Олег Каледин озадачил меня:

– С тобой хочет познакомиться Давид Тухманов. Ты не против?..

– Нет, а он что – в Москве?

Я убрал звук телевизионной футбольной трансляции.

– Да, вчера встретились с ним в Доме композиторов. Как тебе будет удобнее, где встретимся?

Вообще-то Тухманов, автор музыки «Дня Победы», по моим сведениям, проживал с начала перестроечного бардака в Германии, и его отсутствие на общем музыкальном фоне, конечно, сказывалось. Всегда нужен такой «впередибегущий» человек. А вот ведь как, наведывается все же. Правда, при чем здесь Каледин? Наверно, что-то их связывает по союзкомпозиторскому сообществу.

– Олег, я с радостью. Договаривайся о встрече, куда надо, я подскочу.

– Ну а чего тебе дергаться на дорогу? Мы можем и сами заехать к тебе домой. Додику все равно, времени у него теперь хватает. Диктуй адрес.

Вот у них какие теплые отношения. Великий Тухманов для Каледина – Додик.

Накануне их визита еле вырвался я из какого-то застолья:

– Извиняйте, откланяюсь. Завтра у меня встреча с композитором Тухмановым, домой ко мне приедет. Прознал в своем заграничье про такого поэтишку, приехал, можно сказать, специально. Наверняка песни предложит сочинять вместе, поэтому – по последней, и я помчусь.

Но все же вчерашняя компания была навязчивой, и чувствовал я себя перед встречей эпохальной соответствующе. Не лучшим образом. Лежал на диване, смотрел телик. «Может, – думаю, – вообще она отменится, чего-то не едут, уже час прошел». Вечеринка предыдущая сказывалась. Хотел стол накрыть подобающий высокому гостю, а сил подняться и пробежаться до магазина не было. Ладно, чай будем пить с вареньем деревенским. И все же – звонок в дверь. Открываю. Стоит Каледин мой разлюбезный и с ним какой-то сопровождающий. Дедушка с усами. «Неужели, – думаю, – так меняет жизнь на Германщине облик советского композитора-классика?» Вглядываюсь повнимательнее, в общем коридоре лампочки не самые яркие, если и те не выкрутили. Да не-е – не он.

– Проходите, – говорю. – Милости просим.

– Познакомься, Саша, это Давид Усманов, поэт.

– Очень рад, Александр. Давно мечтал пожать вашу руку.

Потом уже Каледин мне говорит:

– Вижу твой взгляд недоуменный, смотришь, будто мы ходоки, не ко времени пришедшие. А по телефону вроде так воодушевился предстоящей встречей. И – на тебе!

Но все равно неплохо пообщались, только недолго. Говорю:

– Друзья мои, чувствую недомогание вполне объяснимое – физического свойства. И некоторое душевное беспокойство опять от того же… Поэтому прошу понять правильно.

– Во-во, Саш, у меня тоже был случай, – поддержал Усманов, – придумал песню однажды:

Если солнце в небе светит – это хорошо!

Снегопады – это тоже очень хорошо!

Пугачевский хит…

– Да, великолепная песня, Давид Абрамович. Очень даже помню ее…

– А настроение было – хоть в петлю лезь, тоже по схожей причине. А строки вот какие жизнеутверждающие тем не менее сочинились. Мы пойдем, а вы потрудитесь. И спасибо за чай…

Волшебный вагон

Однажды с Белорусского вокзала наш коллектив отправлялся в Брест. Майской ночью 1998 года. И организаторы концертов определили нам волшебный вагон. Вместе с нами направлялись Александра Николаевна Пахмутова и Николай Николаевич Добронравов. Собственно говоря, именно таким легендарным соседством и была обусловлена подача этого личного вагона начальника Брестского отделения дороги к перрону.

– А ты, знаешь, Саша, – сказал мне Николай Николаевич, – у нас с Алей уже был такой случай. В далеком году, в шестидесятых… Прежде тот вагон служил Берии, там еще и ванная комната была предусмотрена.

Вагончик на восемь персон. С обслуживанием горничной, стол просто ломился от по-домашнему приготовленных угощений. Наш скромно захваченный провиант гастрольный был излишен в той ситуации. Авторы, любимые всей Белоруссией за такие пронзительные песни как «Беловежская пуща» и «Белый аист летит…», были очень доброжелательны и в то же время скромны. Замечательные люди. И рассказали такую историю. Они были дружны с Юрием Гагариным. И однажды в Артеке, в доброй компании кто-то подначил первого космонавта:

– Юра, да ведь ты не рыбак?

– Как не рыбак? Давайте поспорим, завтра утром увидите, какой я рыбак.

И утром, пока все еще спали после предыдущей вечеринки, Юрий Алексеевич, не тратя время на сон, нашел лодку и по заре направился на веслах к стоящим невдалеке на рейде сейнерам. Представляете удивление моряков, когда в пришвартовавшейся лодке они узнали человека, который своим подвигом, своим полетом открыл эру космоса для землян…

– Ну, кто не умеет рыбачить? – лукаво подмигнул Гагарин спорщику за завтраком, улыбаясь своей открытой улыбкой, которую знал весь мир.

Вся лодка до краев была завалена рыбой.

На Самаркандском

К тридцати четырем годам я решил приобрести личную квартиру. Расположение нового жилья было обусловлено следующими позициями:

а) чтобы будущий дом находился недалеко от прежнего. Без участия в своей безалаберной жизни сестры я в тот период себя представлял смутно;

б) машиной я не владел, потому станция метрополитена должна была быть доступна пешеходу с такой говорящей фамилией;

в) пункт таковой, как и все остальные последующие, отсутствовал.

Я позвонил Коле Расторгуеву, тоже как недавнему новоселу, и он порекомендовал мне строительную компанию.

– Переезжай, Саш, к нам в Жулебино – чего ты не хочешь? Будем соседями.

– Сложновато, Коль. Пункт «б» не позволяет.

В общем, новостройка нашлась на Самаркандском бульваре, рядом с метро «Выхино». Оно же бывшая «Ждановская», а теперь в шутливом переиначивании «Чувихино».

Само название – бульвар – настраивало на некий поэтический лад. То, что он почему-то Самаркандский, – меня, по причине интернационального воспитания, тоже не смущало. Деревьев на нем было мало, не то что на Есенинском, где любилось мне прогуливаться возле скульптуры Цигаля. Ну да ладно. Попривыкнем.

Выбор этажа – двадцать первого – видимо, предполагал будущее песенное вдохновение.

Очень не нравится мне одалживаться и быть должником. И самому одалживать не вызывает вдохновения. Особенно если это касается блажи поменять один немецкий автомобиль – С-класса, на другой – Е-класса. Другое дело, если покупка важная вещь, а не ради борьбы пафоса и реальных возможностей. Тогда не зазорно попросить у близких друзей и самому помочь при случае. Так я и поступил. Добавил к своим чуть более половинным накоплениям «дружеское участие», оплатил недвижимость весенним деньком и в начале сентября стал обладателем ключей от 161-й квартиры на том самом 21-м этаже. Получите, как просили.

Единственное, что несколько подтуманивало радость новосельскую, – это загадочный перед сентябрем месяц август. В том девяносто восьмом году, как и всем, пришлось мне разучить новое словечко «дефолт». Дефолт – это по-нашему облом. А если в рифму, то – огромный болт, который в очередной раз ввернули в задницу народа. Крайних не найти. Хорошо, что мои кредиторы люди понимающие, вошли в положение. Вот что значит занимать у друзей и не их последние… Сообща пережили.

Спустя месяц после заселения на каком-то светском рауте случайно столкнулся с Колей.

– Ну, все получилось? – спросил Расторгуев.

– Спасибо, Коля, уже обживаюсь.

– Ну, так давай поедем, показывай.

Время было позднее. У меня настроение, несмотря на все рублево-долларовые романы неудачные, вообще приподнятое. Градус его не снижался. Поехали на Самаркандский – Коля, Паша Усанов – бас-гитарист «Любэ», и я.

Возле подъезда Расторгуев, глядя вверх, спрашивает:

– Какой этаж?

– Двадцать первый.

– Чего, серьезно?

– Мне сверху видно все… – напел я мотивчик из «Небесного тихохода».

– А всего двадцать два, значит – да, практически пентхаус. А ты знаешь, Саша, что в Америке в пентхаусах живут очень богатые люди, – улыбается. – Ну что ж, пойдем-пойдем, посмотрим обзор.

В парадном пахнет недавно окрашенными стенами.

– А ты знаешь, хорошо, – похвалил Николай мое приобретение, оглядевшись в квартире. – Сам-то как чувствуешь?

– Да что ты, Коль, – лучась от счастья, затянул я, – великолепно, не то слово. – И затараторил:

– Вот эта стена сносится, тут, значит, будет вот так вот, там будет то.

– Э, подожди-подожди, во разошелся. Поживи, притрись – инженеры тоже ведь не дураки сооружали, а ты вот так махом – сносить. – И повернулся к Усанову: – Паша, вот тебе ключи от моей машины, не в службу, а в дружбу – сбегай, а? Откроешь багажник, там увидишь, что лежит. Вот это самое неси сюда в квартиру. Подарок будет от нас поэту на новоселье. Этаж не перепутай – двадцать первый!

– Коль, – начал я отнекиваться, – даже неудобно как-то.

– Чего тебе неудобно, давай лучше выпьем, рад за тебя.

Сидим, беседуем. Время идет, а Паши все нет…

– Ничего не пойму, куда он запропастился. У тебя окна во двор выходят?

Вглядываемся в полночную осеннюю тьму. Автомобиль на месте, Паши нет и нет.

– Да, чего-то долго он. А что за подарок, Коль?

– Увидишь.

И тут звонок, мы оба пошли открывать дверь. На пороге – изрядно взмокший и разрумяненный Паша.

– Во, допер… Вниз лифт работал, обратно – не хочет. На себе пришлось…

На плече Паши лежал увесистый, совсем не маленький ковер. По размеру – аккурат в гостиную, его и приподнять-то нелегко, а тут…

– Паша, ну ты даешь! – говорю. – Не бережешься вовсе. Ну, если лифт подвел, – в новостройках обычная история, – так можно было бы и в другой раз, чем тащить на себе, эх…

– Да ничего, я же качаюсь, – отвечает Усанов. – А потом ведь не кто-нибудь, а Коля попросил.

Ковер безусловно украсил холостяцкий пол. Составил компанию двум табуреткам на кухне.

– Ну вот – почин есть, теперь, не торопясь, мебелишку прикупишь, пойдет дело!

Жил я весело. Одной стороной окна квартиры выходили на МКАД (окружную дорогу московскую, кто не знает). За ней прямо напротив дома стыдливо прижался рынок мелкооптовый. И во весь забор торгашеский надпись разудалая «Шампанское, вина, водка». Утренний взгляд мой, расшторивая окна, невольно натыкался на эту навязчивую рекламу. В зависимости от того, чем завершен был вечер накануне, я в окончании этого предложения из трех существительных ставил про себя то многоточие, то вопросительный знак. Заметив, что зачастил доминировать утвердительный восклицательный, старался и не открывать шторы на игривом восточном окне… Брал паузу…

Другая сторона выходила на запад. Из него в трехкилометровой отдаленности виднелись оконца дома сестренки. Новостройка моя не была телефонизирована, и я наладил связь фермера. У друзей был одолжен какой-то странный телефонный аппарат с антенной, как хоккейная клюшка. Прежде чем я догадался отключить восьмерку в наборе первой цифры, ко мне стали приходить счета от мифических звонков в Пакистан, Вьетнам и т. д.

– Да, сочувствуем… Видите, как у вас много знакомых на планете, – улыбнулись мне всепонимающие связисты на АТС.

И конечно, отдельной гордостью было то, что, выходя на балкон, я видел через сто метров здание роддома!

– Ай, молодец, – хвалил я себя. – Удачное место для проживания избрал, не важно, что такое совпадение вышло непроизвольным образом. Вот будет семья, жена будет рожать, так далеко и направляться не надо. На руках донесу в случае чего!

Увы, никакой семейной полноценной жизни в том гнезде так и не заладилось. И отчасти в этом виноват я сам, ну и та надпись на заборе через МКАД.

Gross Politic

– Здравствуйте, это Александр Шаганов?

В телефонной трубке незнакомый мне голос.

– Да, слушаю вас…

– Вам звонят из администрации президента по поводу стихов, которые вы отправляли в Кремль.

– В смысле?

– Это Шаганов?

– Да.

– Разве вы не отправляли стихов?

– Нет.

– Как – нет? «Россия – навеки священна» – это ваши строки?

– Мои… – растерянно произношу я. – Но никаких писем я не отправлял…

– Неважно. Дело в том, что ваши стихи отобраны из творческого конкурса слов для гимна страны.

– Но стихи, о которых вы говорите, написаны в соавторстве с Петром Синявским… С Петром Алексеевичем…

Я понял, что этот разговор вовсе не чей-то розыгрыш, как показалось вначале.

– Да-да, здесь указано. Свяжитесь с ним, в понедельник мы хотим пригласить вас на Старую площадь. Есть предложения кое-что доработать, в бюро пропусков будут оставлены заявки на ваши фамилии.

Вот так вот.

В поездке по Северному Кавказу я познакомился с Александрой Буратаевой, депутатом Госдумы и лидером «Молодежного единства». До своей политической карьеры Саша работала ведущей телевизионных новостей на ОРТ и мне как зрителю, конечно, была хорошо известна. А для нее было некоторым откровением, что многие популярные песни в стране сочинил я.

– Какой молодец, вон сколько хитов вышло из-под твоего пера, – все удивлялась Александра. – А вот сейчас проходит конкурс на сочинение слов гимна, ты что-нибудь придумал уже?

– Нет, я даже и не…

– А ты попробуй. Задача сложная, но, раз у тебя такой талант, попробуй. Даже обязательно – попробуй…

В России девяностых годов того столетия во всеобщей неразберихе случилось так, что государство оказалось с новой музыкой гимна, слов на которую не было. Россия – страна поэзии, а верных и точных слов для главной песни долгие годы не наблюдалось. Да и торжественную музыку Глинки народ воспринимал тоже не очень, без должного воодушевления. Больно задумчивая, видать. Ни в какое сравнение не идет с александровской патетикой. Прежнее руководство Кремля, любя по-своему музицировать (один дирижер Ельцин в Берлине чего стоит), точного представления о том, что же такое гимн страны, не имело абсолютно. При этом повсюду много рассуждалось о необходимости поиска объединяющей идеи взамен коммунистической идеологии, о разброде и усталости нации. А элементарного – внятных слов гимна – не было десять лет.

Теперь объявлен конкурс. Любой россиянин может направить свое сочинение по адресу творческой комиссии. И чуть побольше месяца остается до утверждения текста президентом и Госдумой.

И я не строил в этом вопросе никаких иллюзий на свой счет.

Поездка по Кавказу была непростой. Я вернулся в Москву уставший, к этому прибавились еще и переживания в личной жизни. Садиться за письменный стол не спешил. И все же…

Заехал в офис Матвиенко, где меня встретили недоуменно:

– Саша, объясни ситуацию. По «Маяку» передали, да и мы вот специально для тебя распечатку из Интернета сделали: «Депутат Буратаева считает, что слова нового гимна мог бы написать молодой поэт. Например, Александр Шаганов, автор песен „Комбат“, „Там за туманами“.» Ты что, гимн пишешь? Правда, что ли?

– Да, – ответил я, – теперь уже пишу.

Приехал домой, на свой двадцать первый этаж. Какие же слова должны заменить те, что знаешь с юных лет, что в каждой двухкопеечной школьной тетрадочке на последней страничке печатались? И которые вызывали гордость за страну, устремленную в космос.

На часы не смотрел, сколько времени писал – не знаю. Поэтический набросок начинался строками:

Россия! Россия – навеки священна,

Любовью хранима, единством сильна,

Россия, мы верим в тебя неизменно,

Так было, так будет во все времена!

Конечно же, слова гимна – «торжественной песни» – все-таки особая поэзия. В чем-то она сродни оде. Поэтому после суток работы за письменным столом позвонил я Пете Синявскому, своему товарищу-поэту:

– Петр Алексеевич, скажи, что ты думаешь по этому поводу?..

– Да, Александр Алексеевич, ну и задачу ты себе выбрал…

– Знаешь что, Петя, время позднее, но сейчас я сажусь в машину и еду к тебе. Подключайся, дорогой…

И у Пети, уже на Маяковке, текло поэтическое время. И так же не улавливали его часы. Неделя пролетела или чуть больше – бог весть. Но вариант текста в соавторстве был готов. Я позвонил Саше Буратаевой и продиктовал строки…

Куда наши стихи направят, что там за комиссия такая определяющая, даже и вникать не стал. И никому особо об этой работе не распространялся. Как поэт-песенник и, простите, гражданин выполнил ее, а дальше…

И вот теперь такой звонок из администрации президента. В понедельник мы встретились на Старой площади с господином Абрамовым, которому и было поручено курировать обретение Россией полновесного гимна. И хозяин кабинета с полированной мебелью, присев по-рабочему напротив двух посетителей, огорошил нас, и без того озадаченных причиной визита, следующим:

– Ну-с, что могу сказать, – начал он бодрым голосом, – в четверг утверждение. Из огромного количества В.В. оставил два варианта – ваш и еще один. И, откровенно говоря, ваш вариант, на мой взгляд, на сегодняшний день выглядит предпочтительнее. Но нужно кое-что доработать. Причем времени не остается совсем. Начинайте не откладывая. Могу предложить вот этот кабинет, чай-кофе, если нужно, и что-нибудь остальное.

Мы с Петей не стали уточнять, кому принадлежит второй отобранный вариант. И вызывали ли другого автора под такие же своды государственные, как и нас, или же, учитывая его возраст, проехались сами до Николиной Горы – не знаю. А что касается доработки текста, сославшись на то, что в другой обстановке сочиняется лучше – что справедливо, – мы откланялись.

– Звоните сразу же, – напутствовали нас уже в коридоре.

Все вышло как вышло. Страна через несколько дней обрела долгожданные слова гимна. Сочиненные Михалковым. Хороши ли они, не очень ли – в любом случае нужно уважительно относиться к тому, что имеем. Прежнее полное отсутствие оных ничем не лучше.

– Ну, вы, наверно, уже все знаете из телевизионных сообщений. – Голос в трубке у господина Абрамова был такой же бодрый, как и при визуальной беседе. – Будем считать, что вы, Александр, с вашим соавтором заняли почетное второе место.

Я чуть не рассмеялся над столь спортивной формой суждения. Дальнейшего нашего общения в этих стартах-соревнованиях не предусматривалось.

– Gross politic, изъясняясь по-немецки, все происшедшее – большая политика, – умудренно сказал Синявский и, улыбаясь, добавил: – Хотя могли бы и авторучку от высоких кабинетов преподнесть. Работу все же мы с тобой проделали нешуточную, да еще и эти редакции последних дней. Уже не для моего здоровья… А ты – как?

А что я… Мои личные переживания, о которых я обмолвился в повествовании (читайте, пожалуйста, повнимательнее), были связаны с расставанием с девушкой Олей, которая очень мне нравилась.

– Ну а если мои слова утвердят, выйдешь за меня замуж? – дурачась, спросил я.

– Тогда, конечно, выйду, – ответила Оля на мой ребяческий вопрос.

Не вышло такой оказии.