Текст книги "Записки о способностях"

Очень бы хотелось, чтобы языковеды сделали глубокое и полноценное исследование понятия «чувство». Этимология дает намеки на то, что это понятие очень древнее и когда-то служило для обозначения высочайших ценностей человечества или называло способность, которая позволяла достигать этих ценностей. Однако языковеды как-то странно обходятся с подобными понятиями.

Существует уже немало исследований, посвященных душе, но в них нет почти ничего о душевности. Точно так же и с чувствами. Они либо не пишут о них, а если пишут, то пишут что-то дикое… Страшнее русские языковеды обращаются только с русским языком! Это какая-то потрясающая загадка: чтобы языковед выглядел настоящим ученым, он должен говорить на том же простонаучье, что и естественники.

Сами языковеды, правда, придумали собственные оправдания для обоснования своего права увечить русский язык. Это обоснование было высказано академиком Ю.Д.Апресяном в его знаменитой «Лексической семантике». Апресян писал эту работу с 1966 по 1970 годы. Это было время расцвета структурной лингвистики и структуральнейших лингвистов, по выражению Стругацких.

Структуральнейший лингвист, в ужасе от которого выли все тахорги, вместе с математическим логиком творил моду на науку той поры, потому что был самым передовым и разрабатывал теорию машинного перевода!

И Апресян, после того, как был убран из Института русского языка, оказался в «Информэлектро», где занимался как раз машинным переводом. Кстати сказать, машинный перевод так полноценно и не существует до сих пор, но все языковеды, которые когда-то имели отношение к его несозданию, теперь считаются мировыми величинами лингвистики…

Прежде всего, надо отдать этим людям должное – они действительно были умнейшими учеными и должны бы были считаться гордостью России. Но брежневская эпоха сделала их заложниками их талантов и превратила всю науку в поле бесконечной идеологической битвы, в которой властные бездари и подлецы душили всех, кто выказывал хоть какое-то неподчинение.

Попытка высказать несогласие с властью, возмутиться бесправием или поддержать товарища, делала ученого предметом травли. А поскольку чиновникам всегда плевать на то, что человек значит для страны и народной гордости, они, как полагается потомкам Дантеса, отстреливают всех наших Пушкиных, предпочтительно, пока те не обрели мировой славы. Так было и с нашими языковедами. Шла война.

В итоге они воевали в ответ. И это второй слой культуры, который тоже нельзя не учитывать, когда пытаешься понять то, что они сказали о языке. И если в целом они заслужили благодарность и уважение потомков, то за этот второй слой им стоило бы ответить, потому что этой своей войной против властей они нанесли огромный вред действительному поиску истины.

Суть их борьбы сводилась к тому, чтобы держать большую фигу в кармане, доказывая властным приспособленцам, что они глупы и не в силах даже понимать, на что подымают руку. Поэтому они вели себя как заговорщики или масоны, разрабатывая тайные языки и способы подавать знаки для приобщенных.

Все это закономерно отразилось и в научных подходах языковедов. Не зная о культурном слое борьбы с властью, диссидентства и преклонения перед математикой, кибернетикой и математической логикой, понимать языковедов вообще трудно, тем более видеть присутствие в их трудах чужеродного.

К примеру, вполне научным выглядит исходное положение всей «Лексической семантики» Апресяна, в котором он говорит о том, как все поколение лингвистов той поры понимает язык:

«Нынешняя эпоха развития лингвистики – это, бесспорно, эпоха семантики, центральное положение которой в кругу лингвистических дисциплин непосредственно вытекает из того факта, что человеческий язык в своей основной функции есть средство общения, средство кодирования и декодирования определенной информации» (Апресян, т.1, с.3).

Спокойное и даже почти понятное высказывание. Если только не видеть в нем культурных слоев. Причем, человек, не знающий, что такое семантика, о которой говорит Апресян, может посчитать, что это наука о смыслах или значениях слов или высказываний. Либо откроет «Толковый словарь иноязычных слов» коллеги Апресяна по Институту русского языка Л.П.Крысина и прочитает там, что семантика – это раздел языкознания, изучающий смысловую сторону языка. Ну, и раздел семиотики, изучающий знаковые системы как средства значения смысла…

Но в действительности, если вы будете внимательны к тому, что сказал сам Апресян, это наука о кодировании и декодировании информации!

Как вы понимаете, информация тут появилась из кибернетики и теории машинного перевода – двух лженаук, которые задурили головы человечеству в середине прошлого века. А вот как понималось это странное «кодирование» в то время, я покажу примером из работы Вяч. Вс. Иванова «Очерки по предыстории и истории семиотики», вышедшей вскоре после работы Апресяна.

«В следующем поколении важный шаг на пути к возрождению теоретических занятий в той области, которая стала позднее называться семиотикой, сделал молодой этнограф… Ю.В.Кнорозов.

Еще совсем молодым в первые послевоенные годы Кнорозов создал научный, по необходимости тайный, кружок по сравнительному изучению замкнутых социальных групп (типа партий и сект) на протяжении всей истории человечества. В нем участвовал психолог и индолог А.М. Пятигорский, позднее один из основателей московско-тартуской семиотической группы, историк Л.Н.Гумилев (в перерыве между двумя тюремными и лагерными отсидками), поэт… В.Берестов.

Замечательным по тем временам фактом было то, что благодаря искусной конспирации существование таких кружковых занятий властям осталось неизвестным и никто из его участников за работу в нем ничем не поплатился» (Иванов, с.697).

Власти просто не узнали о его существовании, как не узнали и мы, простые читатели… Еще раз повторю, но теперь строго как психолог: отдавая должное этим людям, исследователь должен понимать, что все то поколение, которое закладывало основы современного русского языковедения, было нездоровым, и это надо учитывать при чтении их работ о языке. Болезнь проявляется как в выборе тем для исследований, так и в способе подачи, то есть в конспирации и кодировании, которые сохраняются как особый язык подпольной науки.

О том, каким должен быть этот язык, рассказывает Апресян:

«Современная семантика так или иначе усвоила следующие… принципы: а) сущность, называемая (лексическим) значением слова, – это не научное, а «наивное» (по Л.В.Щербе) – («обывательское») понятие о соответствующей вещи…

б) эта сущность должна раскрываться в толковании слова, выполняемом на особом «интеллектуальном языке-идентификаторе», который строится в основном на базе обычного языка, но может содержать и такие слова (например, «норма» в смысле Э.Сепира), которые не имеют прямых семантических соответствий в естественном языке…» (Апресян, т.1,с.7).

Очевидно: есть два языка, один наивный или обывательский, это наш, обычный русский язык; и язык научный. Научный нужен, чтобы ученый мог говорить о простом языке, растолковывая его с помощью декодирования, которое осуществляется с помощью таких слов, которые не имеют никакого смысла! По крайней мере, для обычных людей. В сказках такие изыски назывались птичьим языком.

При этом надо не забывать, что информатика наложила на все эти игры свой отпечаток, и лингвист всегда мечтает, что однажды создаст с помощью языка искусственный интеллект, поэтому толкование строится с помощью всяческих «иерархических» фокусов, вроде систем, подсистем и моделей, которые, как предполагалось, будут легко усваиваться машинами. В общем, если война машин с использованием терминаторов еще не началась, то отнюдь не из-за отсутствия старательности наших языковедов!

«Сказанное позволяет заключить, что искомый язык существенно отличается от естественного языка хотя бы тем, что его слова семантически гораздо проще слов естественного языка и не имеют синонимов» (т.ж.с.15).

Что означает вовсе не простоту научного языка, а его смысловую обедненность. Любое слово языка науки должно быть однозначным, как математический знак, чтобы его могла понять машина …

Думаю, это во многом объясняет, почему для языковедов нет душевности и чувств. И хотя сами они утверждают, что эта тема ими изрядно исследована, но, кажется, они плохо отдают себе отчет, что исследована она была не для людей, а для машин. Человеческое слово в этих исследованиях встречается редко, да и то в клетке или под колпаком, чтобы не заразиться.

Именно так написана та часть «Лексической семантики» Апресяна, которая посвящена человеку и его чувствам. Называется она «Образ человека по данным языка». С пояснением, что это попытка системного описания, что надо понимать как часть работы над теорией машинного перевода. Рассматривается в этой статье не образ человека, как он существует в русском языке, а «наивная картина мира», которая к тому же перелагается или перелыгается на том особом, научном языке декодирования…

Надо отдать должное Апресяну, он прекрасно понимает, что естественный язык вовсе не дебильное творение пещерных идиотов. Его вина лишь в том, что он отличается от языка науки, поскольку отражает не научную картину мира:

«С другой стороны, он «наивен» в том смысле, что во многих существенных деталях отличается от научной картины мира. При этом наивные представления отнюдь не примитивны. Во многих случаях они не менее сложны и интересны, чем научные. Таковы, например, наивные представления о внутреннем мире человека. Они отражают опыт интроспекции десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить надежным проводником в этот мир» (Апресян, т.2.с.351).

Научное высокомерие довольно часто перерастает в подростковое хамство, и ученый перестает сам понимать, что сказал. Наука, которой от силы пара веков, снисходительно похлопывает по плечу народ, поясняя ему, что он говорит прозой и именно на ней творил все свои величайшие произведения…

Кажется, заслуга науки исчерпывается именно тем, что она придумала имена для того, что создано народом, причем, на том языке, который не имеет смысла. Мой двухлетний сын называет машину мимика, ночь – нока, а вместо хорошо говорит тепло, и очень горд этим!

Я думаю, рассказ о том, как языковедение видит чувства и описывает их в своем машинном языке, снимет немало сомнений и подозрений, что где-то еще спит герой, который придет и спасет нас. Ни царь, ни бог и не герой… не спасет от труда, который однажды надо проделать.

Просто взять и проделать все исследование самому. А потом, если найдутся стоящие исследования, которые я упустил, сличить взгляды и исправить ошибки, которые допустил.

В современной России сами представители власти называют себя системой. Очевидно, системой осознавалась и власть в Советском Союзе. Единственная надежда справиться с этой ужасающей, безликой силой связывалась советскими интеллигентами с возможностью создать нечто сходное, свою систему… Силе надо противопоставить силу, системе – систему.

Система творилась всеми, но как все чудовищные творения рук человеческих, она вырвалась из-под власти творца и пожрала его. Это очевидно, когда читаешь книги наших лингвистов, особенно ту часть труда академика Апресяна, которая называется «Образ человека по данным языка»…

Апресян хотел создать словарь для машинного перевода, для этого он делал «интегральное описание языка», которое включало и «наивную картину человека». Говоря просто, наш язык содержит в себе множество имен и способов говорить о человеке. Безусловно, эти имена и способы были плодом тысячелетних наблюдений, поэтому, если вдуматься, никаких сомнений в этих именах быть не может.

Мало того, что наши предки действительно наблюдали и описывали себя с помощью языка, но они просто так называли части и свойства человека и его тела. Усомниться можно в том, где проходит граница имени, иными словами, докуда надо считать руку рукой, а откуда начинается плечо. Но в том, что это рука, сомневаться нельзя, потому что народ дал этой части тела именно такое имя.

Рука – это та часть тела, которая названа в русском языке рукой.

Рука – это очень простой и наглядный пример. Когда речь заходит о скрытых частях человека, сомнения, отражающиеся в названии «наивная картина человека», вдруг оказываются возможны. Исходит это из естественнонаучного опыта врачей: как выяснилось, народ не знал каких-то внутренних органов и плохо знал, как работают те, что были известны. К примеру, значение сердца, как кровеносного насоса, было понято народом очень поздно.

Поэтому ученому кажется, что он может усомниться во всех народных знаниях, а поскольку они хранятся в языке, то и во всем живом языке. И уж подавно, если это относится к невидимым вещам, вроде души, духа или чувств. И попадают в ловушку: пока ты вооружен анатомическим скальпелем и лабораторией, ты действительно можешь лучше понять анатомию и физиологию тела, чем смог народ, который не имел достаточно времени и жестокосердия для подобных исследований.

Но как только дело доходит до психологии, ученый оказывается в гораздо более тяжелом положении, чем народ. Народ имел опыт наблюдений, а ученый от него отказался. А видеть тонкие вещи он не может, поскольку продал душу за телесность! Доверять психологам нельзя совсем, они, в отличие от всех остальных людей науки, не только избрали служить телесности, но еще и принципиально изгнали из своего сознания право на самонаблюдение!

При этом их уверенность в том, что они могут вещать истины, основывается на давней самоуверенности физиологов, что сейчас они объяснят все психические факты, исходя из работы тела. Физиологи давно надорвались, и психологи это прекрасно знают, поскольку сами раз за разом признают это в своих трудах. Но при этом остаются зачарованными своей же саморекламой, что именно они могут объяснить человеку человека.

Эта самоуверенность психологов, за которыми стоит большой Вася-физиолог и сейчас всем обидчикам надает по шапке, передается и тем, кто плохо знает психологию. В частности, языковедам. Психологи при этом уже давно поняли, как слабы физиологические объяснения, и очень осторожны в этом. А вот языковед пока еще нисколько не сомневается в смежниках! Вася-физиолог заступится и за него!

Поэтому он круто сомневается в правоте народа и пытается переписать все на научный, а на самом деле на вульгарно-материалистический лад. И свысока.

«Человек мыслится в русской языковой картине мира прежде всего как динамичное, деятельное существо. Он выполняет три различных типа действий – физические, интеллектуальные и речевые. С другой стороны, ему свойственны определенные состояния – восприятие, желания, знания, мнения, эмоции и т. п. Наконец он определенным образом реагирует на внешние или внутренние воздействия.

Каждым видом деятельности, каждым типом состояния, каждой реакцией ведает своя система. Она локализуется в определенном органе, который выполняет определенное действие, приходит в определенное состояние, формирует нужную реакцию. Иногда один и тот же орган обслуживает более одной системы, а одна система обслуживается несколькими органами.

Любопытно, например, что в душе локализуются не только эмоции, но и некоторые желания» (Апресян, т.2, с.352).

Даже не буду придираться ко всяческим неточностям и произволу в понятиях, хотя у меня множество вопросов, вроде таких: реагирование на воздействия относится к действиям или это нечто самостоятельное? А восприятие и прочие состояния – это состояния или действия? Гораздо важнее для меня, что гомункулус Апресяна осуществляет только физические, интеллектуальные и речевые действия, к тому же может находиться в состоянии эмоции. А может ли он любить? И когда любит, он в состоянии или в действии?

Далее несуразности нарастают, поскольку выясняется, что «помимо этих систем в человеке независимо от них действуют определенные силы, или способности» (т.ж.).

В общем, спешка нужна лишь при ловле блох…

Чуть ниже перечисляются «основные системы человека»: физическое восприятие; физиологические состояния; физиологические реакции; физические действия и деятельность; желания; мышление, интеллектуальная деятельность; эмоции; речь.

По поводу эмоций поясняется: «Они тоже делятся на первичные, общие для человека и животных (страх, ярость), и окультуренные (надежда, отчаяние, удивление, возмущение, восхищение и т. п.). У человека все эмоции локализуются в душе, сердце или в груди. Семантический примитив – чувствовать» (т.ж.с.356).

Русский языковед, будь он русским, конечно, никогда бы не смог так безжалостно кастрировать родной язык. Чувства русского языка и русской души выкинуты в какой-то семантический примитив, а на их месте чужеродные эмоции! А вместо сердца пламенный мотор, наверное!?

Далее идет изложение внутренней организации «систем» и их иерархии. Все это выполнено в соответствии со схемой написания учебников психофизиологии, начинающихся всегда от восприятия, поскольку оно ближе всего к веществу и естественнонаучности. Я опускаю эти весьма яркие образцы футуристической поэзии, хотя не могу не отметить, что «сознание – это следящее устройство», очевидно, в машине марки человек прямоходящий.

Опускаю и понятие «автономности систем», а также их классы и подклассы. Замечу только, что чем дальше, тем больше появляется систем, которые не только не были перечислены вначале, но и никак не укладываются в ложе из трех действий, нескольких состояний и одной реакции:

«С другой стороны, определенные телесные системы сближаются с определенными духовными системами, так что каждая телесная система отражается, дублируется, копируется в парной к ней духовной системе, и наоборот. Восприятию соответствуют интеллектуальные состояния и деятельность, физиологическим состояниям (потребностям) – желания, физиологическим реакциям – эмоции, физическим действиям – речь.

Принцип парности телесных и духовных систем прямо вытекает из характерной для наивной картины мира (и не только для нее) и давно замеченной дихотомии «тело» – «дух» (сравни ее разновидность «тело» – «душа»)» (т.ж.с.364).

Как естественник от языковедения, Апресян нисколько не сомневается, что видение души неким телом – это лишь способ говорить о том, чего нет. В этом убеждении он ссылается на другого лингвиста – Н.Арутюнову, еще одну сторонницу моделирования:

«Поскольку внутренний мир человека моделируется по образцу внешнего, материального мира, основным источником психологической лексики является лексика «физическая», используемая во вторичных, метафорических смыслах» (т.ж.).

Означает это, что наши языковеды попросту заявляют, что находятся на службе у телесной богини Науки и отрекаются от души. Все эти бредни про душу – это метафоры, иносказания, бред о том, чего нет. И зачем народ эти душу и дух моделирует? Наверное, чтобы скрыть свой страх перед смертью, которого настоящие ученые даже с возрастом не имут!

Допустить, что при разговорах о душе мы имеем не моделирование, а наблюдение, ученый не в силах, поскольку после отрешения от души видеть ее не может. Да и представляет он себе душу по картезиански, как ту точку осознавания, которая когито эрго сум, то бишь, существует, поскольку познает…

Бороться языковеду с языком, которому он обязался служить, совсем не просто. Язык ломает языковеда, он живой и бурный, он захватывает и уносит из привычного механистического мировоззрения. И все убеждения в том, что души нет, что человек – машина, не в силах защитить языковеда от этой стихии. Поэтому, в отличие от психолога, он вынужден писать так, как заставляет его та действительность, которую он изучает.

Психолог может закрыть глаза на душу, языковед на душу бы закрыл, но не имеет права закрыть их на язык. Он очень старается исковеркать родной язык, но тот бьется в его изнеженных руках и вырывается. И вот рождаются описания, которые нельзя не сохранить:

«Физиологические реакции и эмоции. Физиологические состояния типа бледность, сердцебиение, пот являются реакциями тела на внешние или внутренние раздражители. Эмоции тоже являются реакциями, а именно реакциями души на внешние и внутренние воздействия. На этой основе происходит глубокое уподобление эмоций и состояний тела.

Например, в состоянии страха душа человека чувствует нечто подобное тому, что ощущает его тело, когда ему холодно, а его тело реагирует на страх, как на холод: дрожать от страха – от холода, мурашки бегут по спине от страха – от холода, оцепенеть от страха от холода, страх – холод – сковал его тело.

Их подобие имеет и другой, более фундаментальный аспект: такие физиологические состояния, как голод, жажда, сон и т. п., всегда имеют причину – отсутствие еды, питья, сна в течение какого-то времени. Равным образом имеют причину и эмоции» (т.ж.с.365-6).

Глубокое наблюдение! Принцип причинности, кажется, вообще является основным законом этой вселенной… по крайней мере, в ее познаваемой части.

Языковед не обязан следить за своим языком и понимать, что говорит. Он певец стихии, и его несет. Но иногда стоит задумываться. Что, например, означает следующее:

«Мы ограничимся чисто лингвистическим разбором немногих фактов русского языка, но подчеркнем, что в самых разных европейских языках эмоциональная лексика имеет много сходных черт…» (т.ж.с.367).

Не знаю, как для языковедов, а для меня это означает только одно: чувства описывались не моделированием, а наблюдением. А поскольку чувства, как говорит язык, – это движения и порывы души, то наблюдение это было именно за душой. Апресян раз за разом относит эмоции к душе, но, насколько я понимаю, именно метафорически. В том смысле, что души в действительности нет, а есть лишь такой наивный способ говорить о различных физиологических реакциях организма.

Тем не менее, приведу пять фаз в «развитии (сценарии) эмоций, как они представляются в языке»:

«1) Первопричина эмоции – обычно физическое восприятие или ментальное созерцание некоторого положения вещей…

2) Непосредственная причина эмоции – как правило, интеллектуальная оценка этого положения вещей как вероятного или неожиданного, желательного или нежелательного для субъекта…

3) Собственно эмоция, или состояние души, обусловленное положением вещей, которое человек воспринял или созерцал, и его интеллектуальной оценкой положения вещей…

4) Обусловленное той или иной интеллектуальной оценкой или собственной эмоцией желание продлить или пресечь существование причины, которая вызывает эмоцию…

5) Внешнее проявление эмоции, которое имеет две основные формы: а) неконтролируемые физиологические реакции тела на причину, вызывающую эмоцию, или на самое эмоцию: ср. поднятие бровей, (расширение глаз) в случае удивления, сужение глаз в случае злости или гнева, бледность в случае страха, пот в случае смущения, покраснение в случае стыда и т. п.; б) контролируемые двигательные и речевые реакции субъекта на фактор, вызывающий эмоцию, или на его интеллектуальную оценку; ср. отступление в случае страха, наступление в случае гнева, восклицания в случае ликования, рычание в случае ярости» (т.ж.с.368-9).

Вот так наши чувства представляются в языке, так их описал народ, создав имена для всех состояний и действий, которые сопутствуют чувству.

Низкий поклон академику Апресяну, что он эту запись рассмотрел и восстановил. Как бы ни был ужасен язык наших подпольщиков от естествознания, все же свидетельства языковеда бесценны. В чем-то моя работа сейчас сходна с работой тех историков, которые пытались восстановить картину русского язычества по проповедям тех, кто его уничтожал. Но эти свидетельства нашей истории гораздо ценней для историка, чем вся остальная идеологическая шумиха победителей.

Как хотелось бы, чтобы кто-то продолжил дело Апресяна и описал чувства, впрочем, я согласен и на эмоции, и даже систему эмоционально-физиологических реакций. К сожалению, и душа, и ее движения не очень занимают наших языковедов. Даже рассказывая о душе, они рассказывают лишь о моделировании этого концепта в народных представлениях…