Текст книги "Записки о способностях"

Гершон Бреслав посвящает любви большую главу с названием «Чувства и счастье». К сожалению, как это водится у наших психологов, он прекрасно осведомлен о том, что сказали о любви ТАМ, но не в силах сказать о ней ничего своего. Впрочем, одну мысль он все же высказал, и она, возможно, стоит многих томов.

Начав главу с вопроса: чем отличается психологическое понимание любви от житейского? – уже через страницу он заключает: «Вряд ли даже Эриксон и Фромм могут соревноваться в описании чувства любви со Стендалем или Толстым» (Бреслав, с.341).

Хорошие слова. Важные. Поскольку исходно показывают, что пока в современной научной психологии любви рыбы нет…

Тем не менее, надо признать, что как рассказ о том, что делается в западной психологии, глава Бреслава хороша. Он начинает с того, психологическое изучение любви началось около века тому назад. Собственно, с работ Фрейда, «который в 1922 году предположил, что любовь может быть описана в терминах сублимированной сексуальности, то есть как социально приемлемая форма выражения сексуальных импульсов в условиях социальных ограничений и запретов» (т. ж).

После него было много разных теорий, большую часть из которых стоит упоминать только как курьезы. К примеру, как говорит Бреслав, «донаучное представление» Абрахама Маслоу:

«Маслоу выделяет два вида любви: любовь вида Д («дефицитарная») и любовь вида Б («бытийная»)… Соответственно, в любви вида Д человек, движимый стремлением к ликвидации дефицита, гораздо больше зависит от других людей, чем человек, сосредоточенный на саморазвитии» (т.ж.с.342).

Не менее любопытна и физиологическая, точнее, термостатическая теория любви Стэнли-Джонса:

«Автор рассматривает похоть и ярость (и их эмоциональные эквиваленты – любовь и ненависть) как физиологические реакции, которые по своей биологической природе восходят к гомеостатическому механизму защиты от холода и жары у млекопитающих, ибо центры терморегуляции, как и центры сексуального или агрессивного поведения, находятся в гипоталамусе» (т.ж.с.343).

Собственно наука, точнее, опытные психологические исследования любви начинаются лишь в шестидесятые годы прошлого века. Бреслав подробно рассказывает о различных методиках диагностики любви, начиная с Зика Рабина, Маршала Динэра и Томаса Пышчинского… Впрочем, имен этих много и всех не перечесть. Очевидно, как отмечает это Рабин, рост подобных исследований на Западе не случаен и вызван спросом или социальным заказом, «направленным на поиск средств улучшения качества супружеских взаимоотношений в условиях катастрофического роста разводов» (т.ж.с.345).

Так рождается западное семейное или брачное консультирование. У нас же оно, думается мне, рождается не потому, что плохо с семейным счастьем и любовью, а исключительно потому, что появилось на Западе…

Описания всех этих западных методик и экспериментов занимательны, но оставляют ощущение, что все это еще только самое начало. Исследователи не вывели определений основных понятий, начиная с любви, путаются в языке и предметах исследования. Неясно даже, что брать за исходное основание, поэтому берут то, что ближе самому исследователю:

«В своем первом исследовании Карен и Кеннет Дайон проверяли реальность стереотипа западной культурной традиции о любви как о «внешней, мистической силе», соотнося данные по своему опроснику с данными по локусу контроля» (т.ж.с.346).

Честно говоря, я бы очень хотел понять, что же это за «стереотип», считающий любовь «внешней и мистической силой». И подозреваю, что рассказ об этом дал бы мне гораздо больше, чем все «локусы контроля» вместе взятые. Однако настоящая наука как раз не в той части, где гуляет эта неведомая и в то же время общеизвестная сила…

Пока же приходится исходить не из любви, а из российского убеждения, что в книге врать не будут. Когда-то эта вера относилась ко всему, что напечатано, теперь сохраняется как научное суеверие по отношению к источнику всех научных знаний, который, как известно, находится в Америке.

Поэтому можно принять за определение любви «инструмент для ее диагностики», разработанный Педерсоном и Шумейкером под видом Шкалы романтического отношения:

«При разработке которой любовь понималась как набор из пяти компонентов, полученных с помощью факторного анализа на основе свободных описаний респондентов:

1) совместность – показатель степени одобрения активности, осуществляемой только с романтическим партнером… 2) выражение – показатель степени одобрения вербального и невербального выражения склонности и привязанности… 3) намерение и коммуникация – оценка важности осознания проблем партнера по любви и способности обсуждать и решать эти проблемы… 4) романтичность – выраженность идеализированных установок по отношению к любовным взаимоотношениям, подчеркивающих волнение в присутствии любимого (ой)… 5) сензитивность и спонтанность – степень готовности отвечать на спонтанные желания и потребности партнера…» (т.ж. с348).

Любовь понималась как набор из этих пяти компонентов!

Как странно там у них на Западе: если пять компонентов в наличии, то все счастливы, потому что это считается любовью…

Все эти, простите, «компоненты», если их правильно назвать, вероятно, являются признаками любви. Иначе говоря, если любовь есть, то будут и соответствующие признаки. Как они стали частями любви? И если человек имеет руки, ноги и голову, то можно ли из рук, ног и головы сложить человека?

В сущности, это не наука о любви, а миф о такой науке, которая сейчас людям расскажет, как любить и быть счастливыми. Таким же мифом является и модное сейчас у западных и прозападных психологов понятие о стилях любви.

«Следующим шагом в эмпирическом изучении любви было возвращение к описательной типологии любви, но уже операционализированной в виде понятия «стиль любви». На основании проведения интервью и «Карт сортировки любовных историй» (всевозможные варианты развития любовных историй, начиная с признания в любви) Джон Алэн Ли выделяет три основных первичных стиля, или цвета любви:

1) «эрос» – любовь с первого взгляда, интенсивные взаимоотношения; 2) «людус» – любовь-игра; 3) «сторгэ» – любовь-привязанность или дружба, с медленным развитием и длительными обязательствами;

и три основных вторичных стиля: 4) «прагма» – любовь по расчету, совместимость с партнером и наличие обязательств с его стороны; 5) «агапэ» – альтруистическая любовь; 6) «мания» – собственническая любовь, зависимость от партнера и неуверенность в себе» (т.ж.с.349).

Следующая классификация была создана Клайдом и Сьюзен Хендриков. К чести американских ученых надо сказать, что и Ли, и Хендриков исходно признавали, что стили – это явления культурные, зависят от идеологических установок и ценностей общества, а значит, являются чертами личности.

А не любви!

Они бы сработали при культурно-историческом исследовании любви, как средства для очищения понятия «любовь» от различных напластований. Так же, думается мне, полезны стили и при игре в иностранную любовь. Но задача психолога все же понять, что такое та любовь, о которой он умно пишет. Это отмечает и Бреслав, как некую задачу, которую ставила перед собой американская психология:

«По мере разработки методов изучения и сбора эмпирических данных появляются и психологические теории любви, которые пытаются дать ответ на вопрос о природе этого чувства уже на основании собранных эмпирических данных.

Одной из первых таких психологических теорий любви можно считать теорию Элен Бершайд и Элейн Уолстер (Хэтфилд), которые рассмотрели любовь в контексте когнитивной эмоции Шехтера» (т.ж.с.353).

Как и следует ожидать от настоящих психологов, научная теория любви должна рождаться из физиологии, а не из души:

«Они предложили двухкомпонентную теорию любви, согласно которой люди оказываются восприимчивы к переживанию любви всякий раз, когда они сильно физиологически возбуждены. Люди затем могут обозначить это возбуждение по-разному, в том числе и как любовь» (т.ж.).

Звучит это диковато, особенно для передового фронта науки. Впрочем, в последующих книгах эти авторы и сами оговорились, что физиологическое возбуждение работает только в любви-страсти…

Одной такой оговорки для настоящего исследователя должно бы быть достаточно, чтобы сделать вывод, что словом «любовь» принято обозначать разные вещи, которые стоило бы разделить и развести в настоящем исследовании. Одна из них – это отношения, вроде семейных, так сказать, сожительство двух людей. Другая – чувство, рождающееся в душе.

От того, какое из понятий о любви мы изберем, будет зависеть и задача, которую придется решать в прикладной работе, а значит, и способности, которые придется развивать. Если речь идет о брачном консультировании, то тут психологу потребуются одни умения, если о семейном, то другие. Но если речь идет о любви, тут без понятия о чувстве не обойтись.

Очевидно потому, что сама по себе философия есть вид любви, пусть к мудрости, философы наши, в отличие от психологов, определять любовь любили. Первым был Эрнест Радлов, давший в «Философском словаре» в начале двадцатого века такое мудреное определение:

«Любовь есть аффект души, чрезвычайно разнообразный по виду и интенсивности; начиная от спокойного чувства расположения, любовь может достигать силы весьма напряженной и становится страстью, например в чувстве полового влечения. Любовь есть один из главнейших факторов социальной жизни, являясь связующим началом живых существ между собой, в противоположность отвращению и ненависти».

Далее Радлов приводит изрядный список мудрецов, начиная от Эмпедокла и Платона, размышлявших о любви. Поэтому, использовав слово «аффект», он философски прав. Это словечко стало основным способом обозначения чувств в профессиональной философии. Причем, сам Радлов не сомневается, что и Аристотель, и стоики говорили именно об аффектах, то есть на латыни, где afficio означало воздействие.

Под аффектом же он понимает – «состояние возбуждения». Правда, по ходу рассуждения сводит все эти возбуждения на чувства. Так что косвенно можно понять, что любовь – это все же не возбуждение и не воздействие, а чувство. Но слово «чувство» он использовать не мог, поскольку придерживался того понятия, что чувства – это «субъективные состояния, в которых отражается отношение нашего «я» к происходящим в сознании переживаниям».

Субъективные состояния – это и есть состояния «я» или состояния души. То, что в чувствах присутствует оценка происходящего с точки зрения моего выживания, кажется верным. Но только до тех пор, пока речь не заходит о любви. Любовь, если это и чувство, кажется, до оценок даже не опускается. Оно захватывает всецело и даже готово уничтожить страдальца, лишь бы овладеть тем, на кого направлено.

Если любовь и несет в себе оценки, то настолько высокие, что все остальные оценки чувств даже оценками считать нельзя. Видала я такие горы, по сравнению с которыми ваши – просто низины…

С точки зрения психологии чувств, это очень важное наблюдение, поскольку оно показывает: чувства рождаются в связи с оценками происходящего, однако сама по себе оценка – не есть дело чувств. Они могут существовать и без нее. Их природа где-то за оценками.

Следующее определение любви было сделано в самом начале правления Брежнева, в 1964 году в идеологизированном коммунистическом издании – третьем томе «Философской энциклопедии». Составлено оно было одним из самых одиозных наших коммунистических философов – Спиркиным. Объясняется это, конечно, не тем, что любовь стала интересна нашим советским философам, а тем, что о ней писали Маркс и Энгельс, сделав ее сутью того, как человек становится «общественным существом».

Спиркин умудрился в таком издании помянуть даже «Искусство любви» Овидия и «Камасутру», но это никак не помогло ему при определении любви. Оно осталось идеологически выдержанным:

«Любовь – нравственно-эстетическое чувство, выражающееся в бескорыстном и самозабвенном стремлении к своему объекту. Понятие любви многозначно: существует любовь к делу, идее, родине, человечеству, личности».

Однако дать определение такому сложному понятию невозможно, если не сделать его описание. Попросту говоря, чтобы определить нечто, вначале надо понять, что именно ты собрался определять. Точно так же и прикладная работа по раскрытию способностей невозможна, если ты не определился с тем, что именно тебе нужно. В отношении любви, это вопрос о том, каким из видов любви ты намерен овладеть.

И тут надо отдать должное Спиркину, в отличие от многих других он не стал повторять лучшие изречения мыслителей прошлого, а попытался просто описать те разнообразные состояния, что мы называем одним и тем же именем любви:

«Специфическим содержанием любви является самоотверженность, самоотдача и возникающее на этой основе духовное взаимопроникновение.

Духовная близость в любви ощущается как постоянное взаимное мысленное присутствие, как такое отношение любящих, когда один человек направляет свои помыслы и чувства к другому и оценивает свои поступки в соответствии с его взглядами…

Индивидуальности с их духовными и природными различиями образуют в любви завершенное единство; дополняя друг друга, они выступают как гармоничное целое».

Как это ни смешно, но, прочитав столько психологической макулатуры про любовь, я склоняюсь к тому, что точнее всех ее описал марксист Спиркин… Ни любовь по расчету, ни любовь-игра современной эмпирической психологии не есть то, что желанно. И игра при любви важна, и дружба между любящими должна быть, как и уважение. Но любовь – это такое чувство, когда один человек направляет свои помыслы и чувства к другому и оценивает свои поступки в соответствии с его взглядами…

Конечно, это не есть определение ни любви, ни понятия о ней. Но это указывает, где искать. А искать, похоже, надо там, где рождается такое отношение в душе человека.

Более философическое определение любви дал Р.Апресян в «Новой философской энциклопедии» 2001 года. Это определение считало любовь не чувством, а отношением:

«Любовь – в самом общем смысле – отношение к кому-либо или чему-либо как безусловно ценному, объединение и соединенность с кем (чем) воспринимается как благо, то есть одна из высших ценностей.

В более узком смысле любовь (если не принимать во внимание разнообразные эмоциональные состояния, связанные с привязанностью или страстью к различным вещам, состояниям и опытам, например, сластолюбие, сребролюбие, властолюбие, любомудрие и т. п.) – это отношение к другой личности (или по крайней мере индивидуальности)».

То, что описано, если смотреть на это со стороны души, показывает, что душу может влечь к самым разным вещам, делая ее зависимой от них. В определенном смысле эти влечение и привязанность или приверженность, очень сходны с тем, как одну душу влечет к другой, как если бы без обладания этим, а точнее, без соединения с ним, она ощущала себя неполной.

Понятие неполноты души, похоже, очень важно для понимания любви, поскольку то, что готов отдать человек за предмет своей страсти, бывает столь ценно, что даже жизнь ценится меньше. Выше жизни бывает только то, что бессмертно!

Это значит, что сребролюбие, сластолюбие, властолюбие, любомудрие и что угодно другое, чем одержим человек, дают его душе нечто равное ей самой. В сущности, недостающий кусок этой самой бессмертной души, откуда и цена. Как происходит такая подмена, вопрос не для психологии способностей, а для общей психологии.

Впрочем, в самом общем виде подобная привязанность с очевидностью связана с качествами души, а значит, и с ее совершенствованием. Это значит, что все подобные зависимости могут быть уроками, которые проходит душа в очередном воплощении. Впрочем, такие уроки могут затягиваться и на многие жизни.

Но страсти такие, хоть и именуются любовью, в действительности есть зависимости, лишь вызывающие у души сходное с любовью движение. Иными словами, чувство, оценивающее движения души и зовущееся чувством любви, может быть обмануто, если воспринимает определенное душевное движение. Оно явно узнает любовь не по тому, на что она направлена, а по самому движению, происходящему в душе.

Это может означать только одно: чувство любви, как некий орган, следящий за любовью или, точнее, за соответствующими движениями души, направлено внутрь, в душу и отслеживает его состояния. Появилось соответствующее влечение, и чувство любви просыпается с подозрением, ответила душа движением, и чувство свидетельствует: я люблю!

Затем человек с удивлением обнаруживает, что любит, к примеру, овощ! Как пели зайцы в одном старом мультфильме или кукольном спектакле:

 
Сейчас прольется чья-то кровь,
Сейчас прольется чья-то кровь —
Я люблю морковь!
 

Точно так же люди гибнут за металл!

Вероятно, когда гибель завершается, и душа отделяется от тела, она приходит в полное обалдение от того, как ловко ей подменили предмет любви.

Это свойство души слепнуть, когда в ней просыпается любовное влечение, давно было подмечено всеми народами и использовано для любовной магии. Заговоры на любовь, используемые в любже, стремятся оказать воздействие на душу избранника и привязать ее к определенному человеку. Привязать узой или наузом – это наложить узы любви и брачные узы.

Народ видел, как это возможно и оказывал подобные воздействия. Не знаю, превращалось ли это в любовь, но то, что простые люди знали психологию лучше ученых, бесспорно. Такая способность, как умение присушивать, даже может стать целью и предметом самосовершенствования. Во всяком случае, подобные опыты удаются в экспериментальных условиях.

Однако остается вопрос: любовь ли при этом возникает?

Толковая – в смысле толкования ее словарями русского языка. Так «Словарь Академии Российской» толковал любовь, как «склонность душевную к другому, побуждающую нас в благополучии его находить услаждение, также приверженность, прилепленность к кому или чему».

Словарь Стояна считал любовь действием по глаголу любить. А любить – это «чувствовать склонность, быть привязанным; сильно чтить, очень уважать».

Последнее, кажется, не может быть любовью по определению: уважать – это уважать. Привязанность больше относится к делу, если не забывать, что народная любовная магия, любжа привораживала именно тем, что связывала любовью два сердца, плела узы или наузы.

А вот что такое склонность – это вопрос, ответ на который получить совсем не просто, в силу простоты слова. Тут нужно бы особое исследование, поскольку понять это слово можно лишь поняв, кто или что склоняется при склонности. Явно же не физическое тело…

Чудинов точно так же считал, что любовь – это «сердечная привязанность к кому-либо, склонность к чему-либо». Создается ощущение, что когда речь идет о любви к человеку, это привязанность, а вот когда это любовь к деньгам или вещам, то это склонность. Боюсь, это было бы слишком прямолинейно…

Определение словаря Ушакова приведу почти полностью, уж очень оно показательно для того, чтобы понять, почему же все так запутано:

«Любовь. 1. Чувство привязанности, основанное на общности интересов, идеалов, на готовности отдать свои силы общему делу. Любовь к родине // Такое же чувство, основанное на взаимном расположении, симпатии, близости. Братская любовь. Любовь к людям // Такое же чувство, основанное на инстинкте. Материнская любовь.

2. Такое же чувство, основанное на половом влечении; отношения двух лиц, взаимно связанных этим чувством. Несчастная любовь. Счастливая любовь. Неразделенная любовь. Платоническая любовь. Чувственная любовь. Пылать любовью. Страдать от любви…

4. Склонность, расположение или влечение к чему-нибудь. Любовь к искусству. Любовь к работе».

Какие-то странные ощущения остаются у меня после советских определений. Как если бы тот, кто их создавал, был в каком-то смысле извращенцем, и все естественное было ему чуждо. Все вывернуто словно бы на изнанку и понято так, чтобы жизнь легкой не казалась.

Любовь, которую мы ищем, – такое же чувство, основанное на общности интересов и идеалов, как и любовь к родине или людям… Материнская любовь – вообще не любовь, а инстинкт. В общем, мать – это животное, а баба – скотина, как завещало нам еще средневековое христианство.

Взять из этого определения нечего…

Также почти полностью приведу и определение из словаря Евгеньевой. Как хорошо, что его созданием руководила женщина:

«Любовь. 1. Чувство глубокой привязанности к кому-либо, чему-либо. Материнская любовь. Любовь к другу. Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой. Лермонтов… // Чувство расположения, симпатии к кому-либо. Хитрым и вкрадчивым умом умела она приобрести любовь своих господ. Пушкин. Главная же хорошая черта его, вызывающая почти общую любовь к нему, была его скромность. Л.Толстой.

2. Чувство горячей сердечной склонности, влечение к лицу другого пола. Жениться по любви. Первая любовь. Здесь некогда любовь меня встречала, свободная, кипящая любовь; я счастлив был. Пушкин. Соня вся дышала счастьем и любовью с тех пор, как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Л.Толстой. // О человеке, внушающем такое чувство. – Прощай, мать, прощай моя невеста, моя любовь! Гаршин…

3. Внутреннее стремление, влечение, склонность, тяготение к чему-либо. Любовь к свободе родины у Инсарова…»

Почему наши словари скромно начинают рассказывать о любви с любви материнской, дружеской, идейной? За этим определенно есть какое-то мировоззрение. Я бы предположил и знание, но сами словарные статьи не дают основания подозревать языковедов в том, что они знают, что такое любовь. Их определения, мягко говоря, убоги и плоски. Но они определенно знают, что любовь страстная – это как-то нехорошо…

Поэтому они, вероятно, пытаются вывести некое общее понятие о любви, которое в любви не любовников, на их взгляд, проступает отчетливей. Возможно, это и так. Но мне пока не по зубам.

Так же не просто и понять все те слова, с помощью которых языковеды пытаются объяснять это чувство и состояние. Я не рассматривал все эти привязанности, склонности и расположения, потому что более поздние словари заимствовали их у Даля. Новое – только симпатия. Однако это слово греческое и, пожалуй, философское. То есть, не по зубам не только мне, но и языковедам.

Они, конечно, смело берутся переводить его русскими словами, но тогда получаются понятийные круги, как у той же Евгеньевой:

«Симпатия – влечение, расположение к кому-либо».

Тут, конечно, можно поискать подсказки в словарях иностранных слов. Но их тоже составляли языковеды. Вот определение «Словаря иностранных слов» под редакцией Бодуэна-де-Куртенэ 1912 года:

«Симпатия греческое – безотчетное влечение, расположение, сочувствие…».

Чудинов в «Словаре иностранных слов» гораздо глубже:

«Симпатия (греч., от syn – вместе, pathein – чувствовать). Сочувствие; бессознательное влечение к кому-либо, безотчетное влечение одного человека к другому; естественное согласие двух или многих вещей».

Если исходить из греческой основы, то симпатия – это способность чувствовать нечто вместе. И это явно не телесные ощущения, здесь “чувствовать” относится к душевным или сердечным чувствам.

В греческой философии это слово, которое, очевидно, имелось исходно в народном языке, со времен пифагорейства начало обретать особое значение, относящееся к космосу, как чему-то цельно упорядоченному. Особенно развили понятие о космической симпатии неоплатоники и стоики, в частности, Посидоний.

От них понятие о космической симпатии перешло в раннюю патристику, культуру возрождения и в Новое время. Чтобы понять, какой смысл вкладывался в ставшее сейчас обиходным словечко «симпатия», приведу отрывок из статьи «Симпатия космическая» А.Столярова в словаре «Античная философия»:

«Термин, по-видимому, впервые используется Теофрастом для обозначения упорядоченного взаимодействия, однако он не выражает еще универсального общекосмического единства – данный смысл он приобретает в учении Ранней Стои, где служит для обозначения гармонической целостности космоса как живого организма.

Основой этого телесного единства… служит вездесущая пневма, обеспечивающая (благодаря своему «напряжению») устойчивость космического континиума и разнообразие его внутренней структуры. Упорядоченная взаимосвязь частей и целого в отдельных вещах и всех вещей в масштабах космоса поясняется корреспондирующим понятием «всеобщего и полного смешения» на уровне вещества.

В абсолютной взаимозависимости всех мировых процессов проявляется нерушимость глобальных причинно-следственных связей («судьба»), что позволяет «мудрецу» на основании одного судить о другом, по прошлому о будущем и т. д. (теоретическая основа мантики)».

Мантика – это искусство прорицания и гадания. По-русски это называлось ворожить. Но ворожея могла приворожить и любовника. Более того, все девчонки в прежней Руси умели ворожить и ворожили себе женихов. Это искусство было всеобщим…