Текст книги "Русь и Литва"

Однако реализовать вторую оршинскую победу гетман Радзивилл не сумел. Литовское войско осадило Полоцк, но царский воевода князь Петр Щенятьев отказался сдать город. Русские артиллерийским огнем отбили штурм, и Радзивилл вынужден был снять осаду и отойти к Витебску.

В ночь на 30 апреля 1564 г. из захваченной русскими крепости Дерпт бежал его воевода Андрей Михайлович Курбский[183]183
  Князья Курбские происходят от Федора Ростиславича Чермного, т. е. являются потомками смоленских князей Ростиславичей. Сын Чермного Давид Федорович стал родоначальником нескольких ветвей ярославских князей. От внука Чермного Василия Давидовича Грозные Очи и пошли князья Курбские. Правнук Василия Грозные Очи получил в удел село Курбы на р. Курбице в 25 верстах от Ярославля. Его праправнуком и был Андрей Михайлович Курбский, герой взятия Казани. (См. А.Б. Широкорад «История русско-татарских войн»).


[Закрыть]. Наконец в город прибыл сам Малюта Скуратов в сопровождении отряда опричников. Князь Андрей резонно опасался расправы и бежал, стремясь избежать мучительной казни. Первая встреча с литовцами не принесла ничего хорошего беглецу. Они обчистили его до нитки, а князь вез с собой на значительную сумму – злотые, дукаты, талеры и др. Зато король Сигизмунд II щедро одарил Курбского. Изгнанник получил староство Кревское с замком Крево, угодья на Волыни – город Ковель с замком, местечки Вижву и Миляновичи, а также 28 сел. Первоначально эти земли были даны Курбскому в пожизненное владение, но в 1565 г. король утвердил за ним право наследования.

Андрей Курбский стал известным литовским воеводой. В 1565 г. он ходил брать Великие Луки. В 1575 г. воевал на Волыни против татар. В 1576–1581 гг. воевал против русских под знаменем Стефана Батория.

Но еще больше Курбский прославился как писатель, публицист и переводчик. В Литве он написал «Историю о великом князе Московском» и «Историю Флорентийской унии». Курбский направил три знаменитых послания Ивану Грозному. Наконец, он перевел с латинского и греческого языков труды Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоуста и Василия Великого.

Последние годы князь Курбский провел в Ковеле, где и умер в 1583 г. Похоронили его в православном монастыре Вербки близ Ковеля.

Первая жена и дети Андрея Курбского были убиты по приказу Ивана Грозного. А в Литве князь женился дважды. От второй жены у него остался один сын Дмитрий (1582–1645 гг.). В конце жизни Дмитрий Курбский перешел в католичество. Обратим внимание, начало XVII века – пик перехода детей представителей старинных русских княжеских родов из православия в католичество.

Но вернемся к боевым действиям. Они велись довольно вяло. На юге русские взяли город Озерище и отбили нападение литовцев на Чернигов. В районе Полоцка отряд литовцев под командованием Бирули сжег небольшую деревянную крепость Ситное. Четыре сотни московских стрельцов бежали, оставив литовцам 120 ручных пищалей. Курбский с 15 тысячами литовцев весной 1565 г. не смог взять город Великие Луки и ограничился разграблением окрестностей. А осенью 1565 г. боевые действия вообще прекратились и начались мирные переговоры, затянувшиеся на 4 года.

Глава 21
Люблинская уния

К началу 60-х годов XVI века королевская власть находилась в плачевном состоянии. Последние годы жизни Сигизмунд II провел в окружении наложниц, которые его грабили, и колдуний, которых он призывал для восстановления сил. Когда короля спрашивал, почему он не займется государственными делами, он отвечал: «Из-за соколов (так он называл женщин) ни за что взяться не могу».

Поляки прозвали Сигизмунда II за привычку откладывать государственные дела на потом «Король Завтра».

Как писал С.М. Соловьев: «Но не от характера Сигизмунда Августа только зависело внутреннее расстройство его владений, медленность в отправлениях государственной жизни: жажда покоя, изнеженность, роскошь овладели высшим сословием; и эта жажда покоя, отвращение от войны оправдывались политическим расчетом – не давать посредством войны усиливаться королевскому значению, причем забыто было положение Польши, государства континентального, окруженного со всех сторон могущественными соседями»[184]184
  Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга III. С. 612–613.


[Закрыть].

Папский посол кардинал Коммендоне хотел вовлечь поляков в войну с турками и потому говорил в Сенате: «Не похожи вы стали на предков ваших: они не на пирах за чашами распространили государство, а сидя на конях, трудными подвигами воинскими; они спорили не о том, кто больше осушит бокалов, но о том, кто кого превзойдет в искусстве военном».

Примерно то же писал и Андрей Курбский: «Здешний король думает не о том, как бы воевать с неверными, а только о плясках да о маскарадах; также и вельможи знают только пить да есть сладко; пьяные они очень храбры: берут и Москву, и Константинополь, и если бы даже на небо забился турок, то и оттуда готовы его снять. А когда лягут на постели между толстыми перинами, то едва к полудню проспятся, встанут чуть живы, с головной болью. Вельможи и княжата так робки и истомлены своими женами, что, послышав варварское нахождение, забьются в претвердые города и, вооружившись, надев доспехи, сядут за стол, за кубки и болтают с своими пьяными бабами, из ворот же городских ни на шаг. А если выступят в поход, то идут издалека за врагом и, походивши дня два или три, возвращаются домой и, что бедные жители успели спасти от татар в лесах, какое-нибудь имение или скот, все поедят и последнее разграбят»[185]185
  Цит. по Соловьеву С.М. История России с древнейших времен. Книга III. С. 613.


[Закрыть].

Хорошей иллюстрацией слабости королевской власти служит «петушиная война». В связи с наступлением турок в Валахии Сигизмунд I в 1537 г. решил созвать всеобщее ополчение служилого сословия (посполитное рушение). Шляхта в числе 150 тысяч собралась под стенами Львова, но вместо того чтобы воевать с турками, объявила рокош (rokosz – польск.). Рокош воскресил старый принцип феодального права, в силу которого вассал мог на законном основании восстать против сеньора, нарушившего свои обязательства по отношению к нему. Король был вынужден распустить ополчение. История эта получила название «петушиной войны».

В конце 60-х годов XVI века усилилось движение польских панов за создание единого государства с Великим княжеством Литовским. Сейчас «самостийные» белорусские историки утверждают, что де создание польско-литовского государства стало реакцией народов этих стран на агрессию Ивана Грозного. Спору нет, война с Москвой сыграла в этом определенную роль. Но роль Москвы в Люблинской унии не была решающей. Как мы видели, война несколько лет велась вяло, а четыре года перед самой унией не велась вообще. Армия Ивана Грозного по тактике полевого боя и по вооружению заметно отставала от армий западных государств. Москве приходилось одновременно воевать против шведов в Эстляндии, крымских татар на юге, с турками в Астрахани и т. д. Наконец, террор психически нездорового царя, в том числе уничтожение десятков самых лучших русских воевод, серьезно ослабил русскую армию[186]186
  Боюсь, что тут у определенной части читателей возникнет аналогия с репрессиями в конце 30-х годов ХХ в. в Красной Армии. На самом деле аналогия тут чисто внешняя, т. е. похожи факты, но суть совершенно иная. Иван IV уничтожал профессиональных воевод. Так, десятки князей Курбских участвовали в походах Ивана III, Василия III и Ивана IV и честно сложили головы за землю Русскую. Репрессии же конца 30-х годов ХХ в. были направлены в основном на героев Гражданской войны – выдвиженцев председателя Реввоенсовета Л.Д. Троцкого. Вместо них пришли новые командиры, которые и выиграли Великую Отечественную войну, в которой уцелевшие герои Гражданской войны не сыграли особой роли. Аналогичная ситуация была и во Франции, когда десятки и сотни генералов, сделавших молниеносную карьеру во времена Революции, ушли со сцены в конце XVIII в., а Европу покоряли совсем другие люди, которые к 1793 г. были лейтенантами, а то и просто рядовыми.


[Закрыть]. Так что ни Россия, ни страшный Иван не угрожали в 1568 г. ни Польше, ни Литве. Кстати, это мы сейчас знаем о чудовищных расправах Ивана над своими подданными. А польские и литовские паны через несколько лет после унии пожелают видеть Ивана… своим королем.

Куда ближе к истине тот же С.М. Соловьев: «Бездетность Сигизмунда-Августа заставляла ускорить решением вопроса o вечном соединении Литвы с Польшею, ибо до сих пор связью между ними служила только Ягеллонова династия»[187]187
  Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга III. С. 614.


[Закрыть]. В январе 1569 г. польский король Сигизмунд II Август созвал в городе Люблине польско-литовский сейм для принятия новой унии. В ходе дебатов противники слияния с Польшей литовский протестант князь Криштов Радзивилл[188]188
  Князь Криштоф Радзивилл (1547–1603 гг.), каштелян трокский, воевода виленский, великий гетман литовский, позже получил за свои военные таланты прозвище «Piorun» («Перун», т. е. «Гром»).


[Закрыть] и православный русский князь Константин Острожский со своими сторонниками покинули сейм. Однако поляки, поддерживаемые мелкой литовской шляхтой, пригрозили ушедшим конфискацией их земель. В конце концов, «диссиденты» вернулись. 1 июля 1569 г. была подписана Люблинская уния. Согласно акту Люблинской унии Польское королевство и Великое княжество Литовское объединялось в единое государство – Речь Посполитую (республику) с выборным королем во главе, единым сеймом и сенатом. Отныне заключение договоров с иноземными государствами и дипломатические отношения с ними осуществлялись от имени Речи Посполитой, на всей ее территории вводилась единая денежная система, ликвидировались таможенные границы между Польшей и Литвой. Польская шляхта получила право владеть имениями в Великом княжестве Литовском, а литовская – в Польском королевстве. Вместе с тем Литва сохраняла определенную автономию: свое право и суд, администрацию, войско, казну, официальный русский язык.

Согласно 9-му параграфу унии, король обещал должности в присоединенных землях предоставлять только местным уроженцам, имеющим там свою оседлость. «Обещаем не уменьшать должностей и урядов в этой Подляшской земле, и если что из них сделается вакантным, то будем предоставлять и давать шляхтичам – местным уроженцам, имеющим здесь недвижимое имение»[189]189
  Цит. по Беднову В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. С. 96.


[Закрыть].

Киевское княжество по желанию поляков было «возвращено» Польше, как будто бы еще задолго до княжения Ягайло принадлежащее польской короне. Поляки говорили: «Киев был и есть глава и столица Русской земли, а вся Русская земля с давних времен в числе прочих прекрасных членов и частей присоединена была предшествующими польскими королями к короне Польской, присоединена отчасти путем завоевания, отчасти путем добровольной уступки и наследования от некоторых ленных князей». От Польши, «как от собственного тела», она была отторгнута и присоединена к Великому княжеству Литовскому Владиславом Ягайло, который сделал это потому, что правил одновременно и Польше, и Литвой.

Фактически акты Люблинского сейма 1569 г. явились конституцией нового государства – Речи Посполитой. Как писал В.А. Беднов: эти акты, «с одной стороны, подтверждают всем областям Великого княжества Литовского все те законы, права, вольности и сословные привилегии, которыми раньше определялось их юридическое положение, а с другой стороны, уравнивали их с коронными областями во всем том, чего эти первые не имели в сравнении с последними до Люблинской унии. Дух веротерпимости, господствовавший в эпоху среди польско-литовского общества, а затем и политические расчеты покрепче связать с Польшей богатые и обширные области, населенные православно-русскими обывателями, не позволили римско-католическому духовенству поставить какие-либо ограничения религиозной свободе русского населения; правительство стояло за религиозную свободу и проявляло свою веротерпимость, но эта веротерпимость являлась не столько добровольной, сколько вынужденной. Она вытекала не столько из уважения к религиозным убеждениям населения, сколько из простого расчета сохранить внутренний мир и спокойствие государства, так как при том разнообразии религиозных верований, какое царило при Сигизмунде Августе в Польше и Литве, подобное нарушение этого мира религиозных общин могло привести к страшным расстройствам и опасным для государства замешательствам»[190]190
  Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. С. 102–103.


[Закрыть]. Возможно, кому-то слова православного священника и профессора богословия Варшавского университета о веротерпимости в Речи Посполитой во второй половине XVI века покажутся странными, если не сказать жестче. На самом же деле он прав. Вот два достаточно характерных примера из жизни Речи Посполитой того времени. Константин Константинович Острожский был не только одним из богатейших магнатов, но и одним из светских идеологов православия в Речи Посполитой. Однако женат он был на католичке Софии Тарновской, дочери краковского каштеляна. Его сын Януш тоже стал католиком. Зато одна дочь вышла замуж за кальвиниста Криштофа Радзивилла, а другая – за Яна Кишу, сторонника социан.

А возьмем того же Юрия Мнишка, которого наши историки называют фанатичным приверженцем католицизма. Действительно, пан Юрий был католиком, но одна его сестра вышла замуж за краковского воеводу – кальвиниста Яна Фирлея, другая – за арианина Страдницкого, сам Мнишек женился на Ядвиге Тарло, отец и братья которой также были ариане. Попробую подвести, наконец, итоги. Начну с того, что дала Уния русскому населению? Именно русскому, поскольку никаких белорусов и украинцев к 1569 г. в Великом княжестве Литовском не было. Был один язык, одна культура, одна религия, один митрополит, одни обычаи и т. д. Так вот, для русского населения ничего плохого в текстах Люблинской унии не было. Наоборот, она подтверждала их прежние права. И трудно сказать, в каком направлении пошла бы история Восточной Европы, если бы польские короли строго выполняли все параграфы люблинских актов 1569 г. Но польские паны тем и отличались, что любили принимать хорошие законы, но органически не желали исполнять ни хороших, ни плохих законов.

В результате Люблинская уния вопреки всем ее актам стала началом католической агрессии на русские земли, входившие ранее в состав Великого княжества Литовского. Увы, этого русские люди не могли предвидеть даже в страшном сне, поэтому и князья, и шляхта, и духовенство пассивно отнеслись к принятию унии.

Наступление на православных и протестантов католики начали еще до принятия унии. Но пока наступление шло в области идеологии и просвещения. Попытка силовым способом навязать католицизм, безусловно, привела бы к кровавой междоусобице и гибели Речи Посполитой.

Епископ виленский Валериан Проташевич, один из идеологов борьбы с диссидентами[191]191
  Так в Польше в XVI–XVIII в. называли протестантов.


[Закрыть], обратился за советом к кардиналу Гозиушу, епископу варминскому в Пруссии, знаменитому председателю Тридентинского собора, считавшемуся одним из главных столпов католицизма во всей Европе. Гозиуш, советуя всем польским епископам вводить в свои епархии иезуитов, посоветовал то же самое и Проташевичу. Тот последовал совету, и в 1568 г. в Вильно был основан иезуитский коллегиум под управлением Станислава Варшевицкого.

Вскоре в Польше и Литве возникли десятки иезуитских школ. Молодое поколение подверглось жесткой идеологической обработке. В ответ православные иерархи не смогли создать школы, привлекательно для детей шляхты, не говоря уж о магнатах. С конца XVI века началось массовое окатоличивание и ополячивание русской дворянской молодежи. Зачастую православные родители не видели в этом ничего плохого: чтение итальянских и французских книг, западная мода, западные танцы – почему бы и нет? Страшные последствия полонизации западных и южных русских земель начнут сказываться лишь через 100 лет.

Хотя формально Литва и Польша стали единым государством, но присоединение Киевской земли к Польше создавало условие для ее более быстрой полонизации. Причем, если в Белой Руси большинство помещиков были потомками русских князей и бояр, то в Киевские земли устремились сотни польских панов, начавших закабаление ранее свободных крестьян. Все это привело к появлению языковых и культурных различий, которые позже дали повод националистам говорить о двух народах – белорусском (он же литвинский и т. д.) и украинском.

Для Московского государства заключение Люблинской унии означало переход всех литовских претензий к Польше. Замечу, что официальные прямые контакты Польши с великим князем владимирским, а затем с Москвой прервались в 1239 г. А в дальнейшем, если польские короли вели переговоры с Москвой, то формально они представляли только великого князя литовского. Как писал историк Вильям Похлебкин: «…став вновь соседями через 330 лет, Польша и Русь обнаружили, что они представляют по отношению друг к другу совершенно чуждые, враждебные государства с диаметрально противоположными государственными интересами»[192]192
  Похлебкин В.В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет. М., Международные отношения, 1995. С. 391.


[Закрыть]. Русско-польские отношения начались не с войны, а с мира. Весной 1570 г. в Москву прибыли большие литовские послы Ян Кротошевский и Николай Тавлош. На переговорах опять спорили о полоцких границах, и опять не пришли к согласию. Тогда послы, чтобы облегчить дело, попросили позволения переговорить с самим царем, поскольку считали, что ему особенно выгодно заключить мир. Царь Иван спросил, почему, и послы ответили: «Рада государя нашего

Короны Польской и Великого княжества Литовского советовались вместе о том, что у государя нашего детей нет, и если господь бог государя нашего с этого света возьмет, то обе рады не думают, что им государя себе взять от бусурманских или от иных земель, а желают избрать себе государя от славянского рода, по воле, а не в неволю, и склоняются к тебе, великому государю, и к твоему потомству».

Царь отвечал: «И прежде эти слухи у нас были. У нас божиим милосердием и прародителей наших молитвами наше государство и без того полно, и нам вашего для чего хотеть? Но если вы нас хотите, то вам пригоже нас не раздражать, а делать так, как мы велели боярам своим с вами говорить, чтоб христианство было в покое».

Далее царь в длинной речи, занявшей 44 страницы в посольской книге, рассказал послам по порядку историю отношений Москвы и Литвы в его царствование и заключил, что война не от него, а от короля. Когда Иван закончил говорить, послы заявили, что не все поняли, поскольку многих русских слов не знают, и попросили дать им эту речь в письменном виде. Иван ответил, что писарь их все слышал и все понял, и может им пересказать. Писарь испугался и сказал: «Милостивый государь! Таких великих дел запомнить невозможно: твой государский от бога дарованный разум выше человеческого разума».

22 июня 1570 г. в Москве послы подписали перемирие сроком на три года с момента ратификации в Варшаве, то есть со 2 мая 1571 г. По его условиям обе стороны должны были владеть тем, что контролировали на данный момент.

Для присутствия на ратификации в Варшаву царь направил двух послов князей Канбарова и Мещерского. Послам была выдана секретная инструкция, что делать в случае смерти короля: «Если король умер, и на его место посадят государя из иного государства, то с ним перемирия не подтверждать, а требовать, чтоб он отправил послов в Москву. А если на королевстве сядет кто-нибудь из панов радных, то послам на двор не ездить. А если силою заставят ехать и велят быть в посольстве, то послам, вошедши в избу, сесть, а поклона и посольства не править, сказать: это наш брат; к такому мы не присланы; государю нашему с холопом, с нашим братом, не приходится через нас, великих послов, ссылаться».

7 июля 1572 г. умер Сигизмунд II Август, которого польские историки именуют последним из Ягеллонов, хотя он был потомком Ягайло лишь по женской линии.

Сразу же после смерти короля Сигизмунда польские и литовские паны развили бурную деятельность в поисках нового короля. В качестве претендентов на престол выступали шведский король Иоанн, семиградский воевода Стефан Баторий, принц Эрнст (сын германского императора Максимилиана II) и т. д. Неожиданно среди претендентов на польский престол оказался царевич Федор, сын Иван Грозного. Напомню, что царевичу тогда было 15 лет, наследником престола числился его старший брат Иван (убит он будет лишь в 1581 г.).

Движение в пользу московского царевича возникло как сверху, так и снизу, независимо друг от друга. Ряд источников говорит о том, что этого желало православное население Малой и Белой Руси. Аргументом панов – сторонников Федора – было сходство польского и русского языков и обычаев. Замечу, что тогда языки различались крайне мало.

Другим аргументом было наличие общих врагов Польши и Москвы – немцев, шведов, крымских татар и турок. Сторонники Федора постоянно приводили пример великого князя литовского Ягайло, который, будучи избран в короли, из врага Польши и язычника стал другом и христианином. Пример того же Ягайло заставлял надеяться, что новый король будет больше жить в Польше, чем в Москве, поскольку северные жители всегда стремятся к южным странам. Стремление же расширить и сберечь свои владения на юго-западе, в стороне Турции или Германской империи, также заставит короля жить в Польше. Ягайло в свое время клятвенно обязался не нарушать законов польской шляхты, то же мог сделать и московский царевич.

Паны-католики надеялись, что Федор примет католичество, а паны-протестанты вообще предпочитали православного короля королю-католику.

Главным же аргументом в пользу царевича были, естественно, деньги. Жадность панов и тогда, и в годы Смутного времени была патологическая. О богатстве же московских великих князей в Польше, да и во всей Европе ходили фантастические слухи.

Дав знать царю Ивану через гонца Воропая о смерти Сигизмунда II Августа, польская и литовская Рада тут же объявили ему о своем желании видеть царевича Федора королем польским и великим князем литовским. Иван ответил Воропаю длинной речью, в которой предложил в качестве короля… себя самого.

Сразу возникло много проблем, например, как делить Ливонию. Ляхи не хотели иметь Грозного царя королем, а предпочитали подростка Федора. В Польшу и Литву просочились сведения о слабоумии царевича и т. д. Главной же причиной срыва «избирательной кампании» Федора Ивановича были, естественно, деньги. Радные паны требовали огромные суммы у Ивана IV, не давая никаких гарантий. Царь и дьяки предлагали на таких условиях сумму в несколько раз меньшую. Короче, не сошлись в цене.

6 января 1573 г. начался конвокационный сейм, который должен был решить вопрос о месте и времени созыва избирательного сейма. Сейм оказался очень бурным. Причем, страсти кипели не столько из-за выборов короля, сколько по вопросу веротерпимости в Речи Посполитой. Любопытно, что примас[193]193
  Примас – формальный глава католической церкви в Польше.


[Закрыть] Яков Уханьский поддерживал идею веротерпимости. Причин для этого было много. Во-первых, слишком далеко зашло соперничество Уханьского с краковским епископом Филиппом Падневским, который был ярым фанатиком. Возможно, что Уханьский надеялся примирить польских католиков с протестантами и православными за счет разрыва с Римом и создания польской национальной церкви под своим руководством. Замечу, что такая идея была в то время вполне реальной, вспомним Англию, порвавшую с папой.

Дело кончилось Варшавской конфедерацией, актами которой гарантировалась религиозная свобода в пределах Речи Посполитой и объявлялась широкая веротерпимость по отношению к протестантизму, фактически существовавшая и прежде, но юридически не признаваемая.

Этой конфедерацией участники конвокации постановили сообща избрать в короли только того, кто даст обещание «подтвердить присягою все права, «привилеи» и вольности, какие есть», и какие будут поданы ему после избрания. Именно он должен подтвердить, что «будет хранить общественное спокойствие между разъединенными и различающимися в вере и богослужении людьми», ни под каким видом не будет выводить поляков за пределы Короны и без ведома и одобрения сейма не станет созывать посполитного рушения. Далее следовало торжественное обещание гарантии прав всякому вероисповеданию. «Так как в нашей Речи Посполитой замечается немалый раздор по поводу христианской религии, то, стараясь о том, чтобы по этой причине не вышло каких-либо вредных волнений, какие видим в других государствах, сообща все обещаем за себя и своих потомков, обещаем навсегда, за порукой присяги, веры, чести и совести нашей, что мы, несогласные в вере, сохраним между собою покой из-за разницы в вере и изменений в церквах не будем проливать крови, не будем карать конфискацией имущества, бесчестием, тюремным заключением и изгнанием, и никоим образом не будем помогать в таких действиях никакой власти, никакому правительственному лицу; напротив, если бы кто захотел проливать ее по этой причине, то все мы, хотя бы он вздумал это сделать под предлогом декрета или какого-нибудь судебного приговора, должны будем защищаться»[194]194
  Цит. по Беднову В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. С. 105.


[Закрыть].

Но вернемся к выборам короля. Бурную активность в предвыборной кампании развил французский посол в Польше Жан Манлюк, епископ и граф Валонский. Он предложил радным панам кандидатуру Генриха Анжуйского, брата французского короля Карла IX и сына Екатерины Медичи. Довольно быстро образовалась французская партия, во главе которой стал староста[195]195
  Староста управлял городом, творил суд над местной шляхтой.


[Закрыть] бельский Ян Замойский. При подсчете голосов на сейме большинство было за Генриха. Монлюк поспешил присягнуть за него в сохранении условий, знаменитых «Pacta Conventa». Протестанты были против короля – брата Карла IX. Они боялись повторения Варфоломеевской ночи в Кракове или Варшаве, но Монлюк успокоил их, дав за Генриха присягу в охранении всех прав и вольностей.

Понятно, что император Максимилиан II не был в восторге от французской кандидатуры. И вот в Москву в июле 1573 г. прибыл императорский посол Павел Магнус с грамотой, в которой Максимилиан предлагал Ивану IV всеми силами противиться возведению на польский престол Генриха Анжуйского. Посол рассказал о Варфоломеевской ночи, чем очень расстроил царя. «Всем христианским государям, – говорилось в грамоте, – пригоже о том жалеть и кручиниться, а с тем злодеем французским не знаться. А вот теперь французский король брата своего отпускает на Польское королевство, по ссылке с турецким султаном, и от того цесарю [императору] кручина. Цесарю хотелось, чтоб на Короне Польской был или сын его, или государь московский и у них была бы по старине любовь и братство; а приговорил цесарь, чтоб государство поделить: Польскую Корону к цесарю, а Литовское Великое княжество к Московскому государству и стоять бы им заодно против турецкого и против всех татарских государей. А если королевич французский будет на Короне Польской, то с турецким у них будет союз, а христианству будет большая невзгода и пагуба»[196]196
  Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга III. С. 634.


[Закрыть].

Генрих Анжуйский

Прошу извинения за стиль Соловьева, но этот неосуществленный проект показывает, что беспорядок в Польше не мог вызвать иной реакции у соседних правителей, как поделить беспокойных и спесивых панов.

В августе 1573 г. двадцать польских послов в сопровождении 150 человек шляхты приехали в Париж за Генрихом. Стали обсуждать условия: поляки потребовали, чтобы не только Генрих подтвердил права польских протестантов, но чтоб и французские гугеноты получили свободу вероисповедания, как обещал полякам Монлюк. С большим трудом королю Карлу IX и папскому нунцию Лавро удалось убедить польскую делегацию отказаться от последнего требования, но 10 сентября 1573 г. при принесении Генрихом присяги Речи Посполитой в соборе Парижской богоматери ему пришлось поклясться следовать актам Варшавской конфедерации 1573 г. То же самое Генрих сделал и в Кракове во время коронации.

Таким образом, Генрих двойной присягой подтвердил Варшавскую конфедерацию, и она для Речи Посполитой стала законом. Конфедерация признавала права и законность всех верований, существовавших в Польско-Литовском государстве. Для православного населения Варшавская конфедерация важна тем, что не только охраняла православных от насилия и притеснений за веру и религиозные убеждения, но и избавляла от того страшного вреда, который причиняли православию короли, раздававшие церковные бенефиции лицам католического исповедания.

В Кракове новый король сказал: «Я, Генрих, Божией милостью, избранный королем Польши, Великого княжества Литовского, Руси, Пруссии, Мазовии и т. д. …всеми чинами государства обоих народов как Польши, так и Литвы и прочих областей, избранный с общего согласия и свободно, обещаю и свято клянусь всемогущим Богом, перед сим св. евангелием Иисуса Христа, в том, что все права, вольности, иммунитеты, общественные и частные привилегии, не противные общему праву и вольностям обоих народов, церковные и светские, церквам, князьям, панам, шляхте, мещанам, селянам и всем вообще лицам, какого бы они ни были звания и состояния, моими славными предшественниками, королями и всеми князьями… сохраню и удержу мир и спокойствие между несогласными в религии, и никоим образом не позволю, чтобы от нашей юрисдикции или от авторитета наших судов и каких-либо чинов кто-либо страдал и был притесняем из-за религии, да и сам лично не стану ни притеснять, ни огорчать»[197]197
  Цит. по Беднову В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. С. 111–112.


[Закрыть].

Одновременно король отрекался от наследственной власти, обещал не решать никаких вопросов без согласия постоянной комиссии из шестнадцати сенаторов, не объявлять войны и не заключать мира без сената, не разбивать на части «посполитного рушения», созывать сейм каждые два года не больше чем на шесть недель. В случае неисполнения какого-либо из этих обязательств шляхта освобождалась от повиновения королю. Так узаконивалось вооруженное восстание шляхты против короля, так называемый рокош.

Новый двадцатитрехлетний король выполнил надлежащие формальности и загулял. Ему и во Франции не приходилось заниматься какими-либо государственными делами, он не знал ни польского, ни даже латинского языка. Новый король проводил ночи напролет в пьяных пирушках и за карточной игрой с французами из своей свиты.

Внезапно прибыл гонец из Парижа, сообщив королю о смерти его брата Карла IX 31 мая 1574 г. и о требовании матери (Марии Медичи) срочно возвращаться во Францию. Поляки своевременно узнали о случившемся и предложили Генриху обратиться к сейму дать согласие на отъезд. Что такое польский сейм, Генрих уже имел кой-какое представление, и счел за лучшее ночью тайно бежать из Кракова.

К беспорядку в Речи Посполитой все давно привыкли, но чтобы король бежал с престола – такого еще не бывало. Радные паны чесали жирные затылки: объявлять ли бескоролевье или нет? Решили бескоролевье не объявлять, но дать знать Генриху, что если он через девять месяцев не вернется в Польшу, то сейм приступит к избранию нового короля. В Москву были отправлены послы от имени Генриха с известием о восшествии его на престол и об отъезде его во Францию, причем будто бы он поручил радным панам сноситься с иностранными государствами.

Генрих, естественно, возвращаться в Польшу не пожелал, а взошел на французский трон под именем Генриха III. Ряд панов вновь предложили кандидатуру царевича Федора, и опять с царем Иваном не сошлись в цене.

В 1575 г. в Варшаву прибыли послы Священной Римской империи. Император Максимилиан предложил в польские короли своего брата эрцгерцога Фердинанда и обещал, что Фердинанд будет вносить в Польшу большую часть своих доходов, а именно 150 тысяч талеров ежегодно, и еще 50 тысяч талеров на ремонт старых и постройку новых пограничных крепостей, приведет с собой сильные полки немецкой пехоты для отражения неприятелей.

Еще в 1574 г., после бегства Генриха, турецкий султан прислал грамоту с требованием, чтобы поляки не выбирали австрийца, который обязательно вовлечен их в войну с Портой. Султан предлагал полякам выбрать кого-нибудь из своих, например сандомирского воеводу Яна Костку, а если уж поляки хотят выбрать короля из чужих, то тогда шведского короля или седмиградского князя Стефана Батория. Шведы предлагали полякам своего короля Иоанна III или его сына Сигизмунда, а на худой конец сестру покойного польского короля Анну. Замечу, что сам шведский король был женат на дочери Сигизмунда II Екатерине.

В ноябре 1575 г. открылся избирательный сейм. 12 декабря австрийская партия, состоявшая в основном из польских вельмож, провозгласила королем императора Максимилиана, а 14 декабря шляхта провозгласила королевну Анну с условием, что она выйдет замуж за Стефана Батория. У австрийской стороны были все шансы выиграть, поскольку Литва и Пруссия также поддерживали кандидатуру Максимилиана. Однако когда польские послы приехали к императору Максимилиану, тот стал выдвигать новые условия, не удовлетворившие поляков.