Текст книги "Литература ONLINE (сборник)"

Жвачный человечек

Препод был забавный: маленький, сутулый, в обтрёпанном пиджачке, вечно обсыпанном перхотью. Свой предмет – высшую математику – он читал вяло и занудно. Казалось, его совсем не интересует внимание студентов, однако в аудитории стояла тишина, только ручки поскрипывали, да время от времени жалобные вздохи раздавались. Знающие старшекурсники объяснили уже, что ежегодно два-три студента из-за этого вот безобидного на вид дядечки вылетают из института…

Саша изо всех сил старалась вникнуть в суть объясняемого материала, трясла недовольно своей рыжей гривой, но интегралы у неё в тетради упорно превращались в пляшущих человечков, корчащих страшные рожицы. Она закрашивала рожицы чернилами, но они появлялись вновь неведомо откуда. Наконец она зевнула, пообещала себе, что перексерит эту лекцию у Машки и, подперев рукой щеку, занялась любимым занятием – разглядыванием однокурсников.

А посмотреть, кстати говоря, было на что: только на первый взгляд казалось, что все записывают лекцию. На самом деле Женька с Юркой режутся в «Феодала», Маринка отправляет кому-то эсэмэску, а Лёшка… хм, Лёшка опять что-то выцарапывает рукой с внутренней стороны парты. Саша не первый раз уже замечала за ним эту странную особенность! Приглядевшись, она слегка сморщила носик: «Фу, как негигиенично!». Лёшка старательно расколупывал пальцами левой руки залежи жевательной резинки (правой он старательно писал лекцию) и скатывал из них шарик. По мере разработки месторождения шарик становился всё больше и больше, потом переместился на другой конец парты, на нём появились глазки-точечки, нос-черточка, и большой улыбающийся рот. Жвачный человечек.

Удивившись, Саша начала наблюдать за Лёшкой и на других парах. Тот всё время садился в разные места, но после его ухода можно было совершенно точно определить, где он сидел: на уголке его парты всегда обитал человечек.

…Вообще Лешка ей не то чтобы не нравился, просто… не мужик. Она так всегда делила мужчин: «мужик» или «не мужик». Определить просто: мужик сказал – мужик сделал. Может и не умён особо, да надёжен. Не обязательно «тупой, упорный», как смеялись над всеми, кто поступал в Горный, но обязательно сильный, с характером. Ну вот Яшка, например, – яркий представитель: такой, если надо, и в тайге не пропадёт, и водку стаканами пить будет, и грязной работы не побоится… А Лёшка… ну мальчик ещё: светленький такой, с кудряшками, глазки голубенькие, мечтательные. И сложеньице у него хиленькое – ну разве мужик?!!

Саша вздохнула, «не мужик» Лёшка где-то в глубине души ей все-таки был симпатичен: и умный, и ухоженный, и с девчонками вежлив всегда… Блин! Чересчур вежлив! В этом всё дело!

* * *

Восемь километров по лесной дороге до карьера – разве ж это расстояние для будущих геологов? Никто не стонал, девчонки даже развеселились, а самые бойкие из них стали петь популярные песенки, остальные подхватили: «Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша…».

Парни не пели – шли немного в сторонке, некоторые ухмылялись. Яшка, который, кстати, в летнюю сессию именно у математика получил «хвост» на осень, был мрачноват – шёл поодаль от других. Саша, воспользовавшись его задумчивостью, подхватила еловую шишку и запустила в его сторону. Промазала, но он заметил. Заулыбался, подмигнул. Потом подобрал и сделал вид, что бросает назад. Саша взвизгнула, кинулась прочь… Яшка за ней. Как-то незаметно они оказались в стороне от дороги, среди деревьев.

Им что-то кричали вслед, но они бежали, бежали…

* * *

…Поцелуи у него оказались вовсе не такими приятными, как она себе представляла. Слишком жадные. Слишком слюнявые. А руки его, вместо того чтобы обнимать, начали быстро-быстро расстегивать пуговицы на её джинсах.

– Эй! Ты чего? – она смотрела недоумённо.

Но лицо у Яшки было красное, перекошенное. А тело остро пахло потом.

Она попыталась наугад ударить его кулаком, но лишь отбила руку: словно об камень. Подумала: «Ну надо же!». И больше не повторяла попытки, лишь изо всех сил сжала ноги, и умоляла: «Не надо! Не надо…».

Тогда Яшка неожиданно сменил тактику: взялся за рубашку. Саша опомниться не успела – осталась в одном только лифчике, который тоже быстро улетел куда-то в кусты. Он тут же начал целовать её соски, а затем кусать – да так больно, что она взвыла:

– Уйди, я не хочу!

И вдруг Яшка быстро отстранился, повернувшись куда-то в сторону. Саша быстро посмотрела туда же и рефлекторно прикрыла обнажённую грудь руками.

Там стоял Лёшка и смотрел на них своими огромными глазищами.

В первую секунду ей показалось – Яшка сейчас убежит. Может быть, так бы и случилось, если бы там было несколько однокурсников, но Лешка был один. Осознав это, Яшка чуть расслабился и спросил грубо:

– Чего выпятился? Голую девку не видел никогда? Брысь отсюда!

Теперь Саше показалось, что убежит Лёшка – тот непроизвольно сделал шаг назад. Но она вдруг посмотрела на него так умоляюще, что он остановился.

Остановился и сказал – неуверенным дрожащим голосом, даже чуть заикаясь:

– Я н-не ув-верен, что он-на хочет тут быть голой.

Яшка сверкнул глазами.

Сказал с ухмылкой:

– Он не уверен! А ну-ка п…й отсюда, телёночек. Вали-вали, если не хочешь, чтоб я тебя размазал по полянке.

Лёшка побледнел, но с места не сдвинулся. Сказал тихо, но отчётливо, уже без заикания:

– Пусть она сама скажет, чтоб я ушёл.

И тут Саша, воспользовавшись тем, что Яшка отвлекся, отпрыгнула, подхватила с травы лифчик и рубашку и побежала мимо Лёшки в сторону дороги.

Яшка матюгнулся, бросился было за ней, но споткнулся обо что-то и упал. Вскочив, понял, что уже не догонит, и повернул к Лёшке разъяренное лицо.

* * *

…Я люблю наблюдать за этой парой с задней парты. Она – рыженькая, веснушчатая, смешная. Он – худой, светловолосый, с кудряшками. Между собой они говорят вроде и по-русски, а вроде и не по-русски: какие-то быстрые, им одним понятные слова, обрывки фраз, полунамёки на что-то им одним известное…

Ещё я заметил: во время лекций он выскребает откуда-то из-под парты засохшие жевательные резинки, мнет их в пальцах и передает ей. Рыженькая лепит из них всяких смешных зверьков: к концу пары их обычно уже пять или шесть, а между ними обязательно фигурка, напоминающая снеговика с забавной рожицей. Жвачный человечек.

А ещё я заметил, как она время от времени с нежностью гладит шрам на его щеке: шрам этот очень большой, некрасивый и, на мой взгляд, очень портит его смазливую физиономию. Гладит так, будто это грани драгоценного камня. С любовью гладит. И каждый раз, когда она это делает, произносит одно и то же слово. Слово это она произносит как-то по-особенному, с хрипотцой, будто перцем посыпает горячее мясо.

Как-то раз я расслышал, что это за слово. Она говорит: «Мужик».

Как рождаются рассказы

– Пойми, – убеждал мужик в длинном засаленном свитере, – ты сейчас, сразу, умеешь делать то, чему мы учились по три-четыре года. Да через месяц ты у нас мысли легко будешь читать!

Мыслей через месяц она, конечно, читать не научилась, но достигла такого состояния, что, проходя по длинному общежитскому коридору, могла сказать, в какой комнате какое сейчас настроение, без ошибок угадывала, кто с кем поссорился, и вполне могла, подержавшись за руку человека, внушить ему бесконечное доверие к себе.

Чудесным образом она вытягивала на экзаменах нужные билеты, а если вообще ничего не знала, рассказывала что-нибудь из другого предмета и получала автографы в зачетке. В трамваи и троллейбусы, которые должны были сломаться, она уже не садилась, как впрочем со временем перестала садиться и в неполоманные средства массового передвижения, потому что все эти удивительные способности имели и отрицательную сторону: на нее стали налипать болезни и дурные мысли попутчиков из переполненного транспорта.

А потом вдруг её чувствительность обострилась совсем в иную сторону: заходя в троллейбус, она чуть не падала в обморок, но уже не от дурных мыслей, а – элементарно – от запаха мужских тел. Как-то двое мужчин осторожно вывели её на остановке полуобморочную, смотрели сочувственно. Знали бы они, в чем тут дело, совсем иначе бы смотрели!

«А что, скажите, разве не для того цветок расцветает, чтобы его хотелось понюхать? А? Идиоты!» – думала она.

Впрочем, она была не права. Желающие «понюхать», естественно, нашлись. Была и любовь, и ее окончание, которое едва не стоило седых волос – чуть позже, при здравом размышлении, пришла к выводу, что то, что казалось вселенской бедой, всего лишь история, старая как мир. Стало чуть легче.

Подумалось (опять же при здравом размышлении), что если каждую такую историю переживать подобным образом – не то что поседеешь, а вообще полысеешь, да и нервов никаких не хватит.

Устаканилось все на варианте банальном, но надёжном: Он – влюблен, но не интересен; Она – приходит, готовит ужин, делает с ним секс и крепко спит. Есть в этом своя прелесть… По крайней мере в транспорте – без глобальных ощущений.

«И тут вдруг – на тебе пожалуйста: из п…ы на сковородку, или как это там без мата? С корабля на бал? Нет, вроде не то, потом придумаю что получше и впишу. Не суть. В общем, маленький, глаза ехидные и мелет всякую умную чушь. Норовит залезть куда надо и куда не надо. Куда не надо? В душу, конечно. Ан нет, поди и выдай, вот ведь хрень господня!

Повелась я, ну до разумных пределов, ясен пень… А потом ещё чуть и ещё… Так глубоко, гад, залез, я теперь вот сижу и думаю: о-ё-ёй, ебическая сила! А ведь отлипать не хочется! Вот ведь как!», – мысли сумбурные, матерные почти, но при этом до странности приятные – будто как что-то делаешь из того, что не разрешают, а очень хочется: оп-ля через скакалочку в короткой юбочке, и пусть смотрят, как она задирается, коли кому интересно. На том и мир стоит.

В это время Он:

…мечтал о ней и писал стихи: так рождаются мелодрамы.

…думал о том, как любит он ту, другую, что всего ему дороже: так рождаются любовные драмы.

…лежал на холодном металле с тем безразличием на лице, какое бывает только у мёртвых: так рождаются трагедии.

…мчался к ней с цветами (или чего там она любит) и оч-чень серьезным предложением: так рождаются дети.

…исчез, как будто его и не бывало: так рождаются тайны и сны.

…писал всякую фигню, скучая: так рождаются рассказы.

Любовь и не-любовь

…Он вспорхнул из-за столика, как испуганная птица: фалды его пиджака дымились. На миг ему показалось, что он видит в её руке дуло дымящегося пистолета.

Пистолета в её руке не было, зато в ней быстро появилась смоченная в воде салфетка, с помощью которой неприятность быстро устранили.

Он ещё какое-то время хватал губами воздух, как рыба, лишенная воды. Она смотрела смущённо.

Через некоторое время оба начали думать. Он – разыскивая рациональное объяснение странному происшествию, она – о том, почему его не любит.

Все другие посетители кафе были заняты своими разговорами: их всех это происшествие никак не касалось.

Впрочем, вру: не всех. Юноша, одиноко сидящий за столиком в углу, время от времени поглядывал в их сторону.

Нет, снова вру: не в ИХ сторону, а в ЕЁ сторону.

Что-то толкнуло её поймать взгляд этого юноши: совсем ненадолго, но этого было достаточно для того, чтобы меж этими взглядами проскочила дуга высокого напряжения. Впрочем, кроме этих двоих, этого никто не заметил.

Ещё через несколько минут спутник девушки извинился и вышел в мужскую комнату, где пробыл совсем недолго, пытаясь почистить пиджак и холодной водой смыть странный туман, омрачивший его сознание. Под ледяными струями засела в его мозгу одна мысль: «Сейчас или никогда!». Он твёрдо решил, что опоздать не имеет права: сейчас он выйдет и немедленно, в ту же секунду, сделает ей предложение.

Он опоздал: девушки за столиком уже не было. В остальном кафе выглядело так же, как и до его ухода. Он не заметил того, что юноша за столиком в углу тоже исчез… Он подозвал официанта и заказал водки.

А за окном в это время кружились снежинки, переливаясь под солнцем маленькими радугами. Двое, взявшись за руки, бежали куда-то совершенно бездумно. Падали, смеясь, в сугробы и лопотали что-то на языке влюблённых только им одним понятное. Прохожие шарахались от них, как голуби от диких котов.

По осени, когда она уже ждала двойню, ее мужчина принёс в дом какой-то небывалый трофей. Смеясь, она помогала прибивать его на стену, как шкуру диковинного зверя.

Вы, конечно, догадались: это был опалённый с краев пиджак.

2. Новые сказки о старом

Сказочка про Иванушку и Варварушку

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил да был Иванушка-дурачок. А прозвали его так за то, что до мужицких лет дожил (а было ему двадцать пять годков), а ума-разума так и не нажил: все парни-то давно девок себе нашли, живут-поживают, да детей себе наживают, а Иванушка-то наш баб портит, а жениться не хочет.

Его уж и батька оглоблей лечил, и мужики собирались зубы считать – да всё без толку, силушка-то у него богатырская! Как взглянет, набычившись, да сожмёт кулаки-то свои пудовые, так и проходит у мужиков охота учить его жить.

А бабы-то, дуры, тянутся к нему – вроде как соревнуются промеж собой, которая из них такого парня захомутать сумеет. А тот очередную бабёнку подомнёт под себя, приголубит её, родную, на ночку одну, да поутру и говорит ей:

– Ту я себе в жены возьму, что сумеет остаться у меня в доме три дня и три ночи, и ласками своими и любовью мне за это время не наскучит! А ты мне нравишься – можешь через пару дней снова прийти!

И что? Бежит как миленькая!

А жил он уже отдельно от родителей своих – дом себе поставил да хозяйство завел. Завидный жених, одним словом. Да и девки судачили, что в постели тоже ни одну не обидел – все справно да ласково.

Собрались как-то мужики вместе, да и стали судить-рядить, как Иванушку этого поженить.

Силой с ним сладу нету – один может дюжину мужиков покалечить, да и так этого оставлять нельзя – слава дурная идёт во все места, да и баб всех перепортит… Сильно уж им, этим бабам, нравится ходить к Иванушке, чуть не очередь выстраивают – отцов своих, братьев, а то и мужей не чтят. Раз один мужик, Никитой его кличут, заприметил свою жену Настёнку возле Иванушкиного дома, схватил топор, да и ворвался в ворота. Любопытных толпа собралась – поглазеть, что дальше будет. А была потеха: этого Никиту Иван два часа гонял по улицам, нагоняя страху на других. Его даже спалить огнем пытались – едва живы ушли, пробовали идти толпой, да всё без толку.

Думали мужики было к царю своему обратиться за помощью – тоже толку чуть – стар стал царь и выпить не дурак. До Иванушки ему дела нет. И порешили тогда мужики идти на поклон к одному старцу-отшельнику, живущему на своей пасеке с пчёлами на краю Дремучего леса.

Собрались они всем миром – да и пошли к нему. Приходят и видят старика, сидящего на скамье и сплошь облепленного пчёлами – от головы до самых пят, шепчущего что-то про себя. Положили мужики у его ног дары свои – кто чем богат, а один из них, самый смелый да разумный, и говорит:

– Великий ты наш старче-отшельник! Не вели своим слугам-пчёлам гнать нас, грешных, дай слово молвить.

Разлепил старец веки, на каждой из коих сидело по три пчелы, взглянул на дары и кивнул головой тихонько, а мужик продолжал, дрожа:

– Беда великая, старче! Вырос у нас один богатырь-молодец, силы великой, какой раньше свет не видывал. Любого может в бараний рог скрутить. Нрав у него, правда, вроде бы и не злобный – первый сам не задирается, да и хозяйство справно ведет. Одна беда – баб всех портит и ни с одной не задерживается, а те (чтоб их!) сами к нему липнут, да так, что сладу с ними нет никакого. Грех, да и только! Коли сумеешь нам в этой беде помочь, будут тебе подарки и подношения и благодарить будем тебя…

– А коли не помогу? – отвечает старец. И тут же над головой его собирается пчелиный рой. Грозный, как ураган.

– Коли не поможешь, уйдём с миром, – говорит тот испуганно. – Но окромя тебя помочь-то нам уж и некому – все головы мы уж поломали, думаючи.

– Ладно, помогу я вам, – молвит старец. – Если мне улья новые поставите.

Делать нечего – поставили мужики ему улья новые, а он и говорит им:

– За Тёмным лесом, за широким полем лежит триодиннадцатое царство, тридвенадцатое государство. Соседи ваши. И живет в нём девица-красавица Варварушка. Молода она и так прекрасна, что сиянием глаз своих затмевает солнце. Любой, кто взглянет на неё, тут же влюбляется без памяти. А она зазывает его в свои спальни-почивальни, а наутро гонит и больше уж к себе не зовёт. Потом избранники её сохнут от любви к ней, на баб других смотреть не могут, многие даже руки на себя накладывают. Девица живет себе и не тужит, всё жениха выбирает. Давно бы её, такую, со свету сжили – да побаиваются: говорят, что в ведовстве она сильна, да и некоторые из её прошлых любовников охраняют её аки псы верные. Идите в то государство, там вы и найдете людей, что помогут вам в вашей беде!

Поблагодарили мужики старца, затянули пояса потуже и отправились в даль-дороженьку через Тёмный лес в триодиннадцатое царство. Долго шли, коротко ли, но пришли они в тридвенадцатое государство – и прямёхонько к царю тамошнему.

А царь сидит горюет, опустив голову, один-одинёшенек в своем дворце.

Удивились мужики, да расспрашивать не решились. Стоят себе да поклоны отвешивают.

– Не тому вы кланяетесь, мужики! – говорит им царь. – Подходит к концу моё царствование. Видите – совсем один остался, всё моё войско, смелое да удалое, всё у ворот Варвары-девицы. Теперь она здесь царица некоронованная!

Смекнули мужики в чём тут дело и стали утешать царя:

– Не горюй, царь-батюшка! Пришли мы из тридевятого царства, тридесятого государства, чтоб помочь тебе в беде твоей великой.

И рассказали мужики ему про Иванушку-дурачка и его великие способности.

Возрадовался царь, посветлел лицом и молвил:

– Коли вы, мужики, сможете с помощью своего Ивана мне солдат моих вернуть, дам вам столько золота, сколько унести сумеете.

Задумались мужики и выпросили три дня сроку, чтобы придумать как разрешить эту беду. На том и порешили.

Явились они к царю через три дня, и самый умный из них молвил:

– Объяви, царь, указ о кулачном турнире, победитель которого Варвару-девицу в жёны получит. Тебя всё войско твоё в указе том поддержит – все хотят в жены Ваврвару-девицу, да на награду золотом к приданому не скупись! А мы-то уж постараемся Иванушку нашего прислать на тот турнир – он коли голову тут в кулачных боях не сложит, так небось влюбится в Варвару-девицу и перестанет баб наших портить. Дай только до назначенного дня нам тридцать дней да ещё три денечка, чтоб поспеть нам обернуться вовремя.

Возрадовался тут царь и тут же объявил указ, и назначил отсрочку – тридцать дней и три дня.

Поспешили мужики обратно домой и пришли к Иванушке, кланяются.

– Иванушка ты наш разлюбезный! – говорят они ему. – С добром мы пришли, не с худом. Не грози нам своими очами, вели слово молвить.

Набычился Иван, молчит, но не уходит – слушает. А те своё:

– Родненький ты наш Иванушка! Подыскали мы тебе жену-девицу Варварушку, что красой своей белый свет застит.

– Ну что, ведите! – отвечает тот. – Посмотрим на вашу красавицу.

– Ан нет, Иванушка! Не та это девица, что сама в руки бежит. Ту девицу завоевать надо в триодиннадцатом царстве.

– Зачем мне завоевывать, – отвечает Иванушка, – когда у меня и здесь баб хватает?

– Но ведь красавица…

– Вот пусть и приходит, а я за ней бегать не собираюсь! – отвечает тот, зевая.

– Тогда смотри, Иванушка! – говорят мужики. – Соберёмся мы все вместе, да и подпалим твой дом. И кулаки твои пудовые не помогут!

Набычился Иван еще более, кулачищи свои сжал, а мужики продолжают:

– А коли, Иванушка, завоюешь себе Варвару-красавицу, привезёшь сюда, да сможешь выгнать её раньше, чем через три дня, то слово тебе даём – оставим тебя в покое и горя больше знать не будешь!

– Мне угрозы ваши впустую! – не унимался Иван.

– Погоди! Коли удаль такую да смекалку покажешь, да к тому же сможешь бабу такую приручить да выгнать, сделаем тебя царём. Что ещё с тобой делать?

Поскрёб Иван в затылке, да и говорит:

– Ладно, мужики, будь по-вашему, поеду. Я мужик добрый, меня уговорить можно. Но смотрите, коли обещание своё не сдержите – пеняйте на себя! А ещё мне коня буланого отыщите, да одежды лучшие готовьте – что ж я лапотником что ли за границу-то поеду?

Так и договорились. Нашли мужики и коня буланого, нашли одежды царские, да и отправили Ивана с богом. Сами пешком вслед отправились – за вестями худыми иль добрыми.

Долго ли коротко ли шли они, да чуток опоздали к турниру. А в триодиннадцатом царстве уже молва идет, что богатырь заморский всех воинов в кулачном бою победил, а теперь в доме у девицы-красавицы дни и ночи проводит.

Царь рад-радёшенек, мужиков не обманул – одарил золотом. Войско своё – коли целы остались – собрал снова под свою руку да дела свои царские стал поправлять.

А Иванушка наш, да Варвара-красавица всё никак не налюбуются – очень уж они друг другу приглянулись. День живут, другой, третий. Месяц живут – тут бы и сказке конец, да не тут-то было!

Как бы любо не жилось Ивану у Варварушки своей любимой, да пришла пора – затосковал он по своему тридевятому царству, тридесятому государству. Стал он Варвару зазывать к себе и в скором времени вернулся Иван к себе домой, да с молодой невестой.

День прожили, другой – тут вспомнил Иван о своем уговоре с мужиками. И в тот же миг показался ему дом маленькой и тесной избёнкой, захотелось ему стать царём-государем. И надо-то всего – на потеху всем выставить Варвару из дому.

И подумал Иван: «Всего-то? Да ведь я, да будучи царем, потом мою Варварушку верну – да раз плюнуть!».

И решился – на исходе третьего дня выгнал он свою невесту под смех да улюлюканье, приговаривая:

– Захочешь вернуться, милая, – милости просим! Но только на денек-другой, не более!

Уж как ни просила его красавица-девица, как ни умоляла, как ни плакала – все было Ване нипочём.

Тогда сверкнули гневом глаза девицы, потемнело так лицо её, что оборвался смех Иванушки. И молвила она слова грозные:

– Полюбила я тебя, Иванушка. До конца жизни своей готова была делить с тобой все беды и радости. А теперь – не обессудь – только подметки мои ты целовать и годишься!

Сказала – и ушла в Тёмный лес, по дороге в свое триодиннадцатое царство.

Ваня было бросился следом – да его тут же на руки (уговор дороже денег!) – и на трон, скинув старого царя-пьяницу. Когда отпировали положенные денёчки, Ваня вдруг закручинился. Погоревал-погоревал, оседлал коня своего буланого, да и подался опять в царство триодиннадцатое. Ехал-спешил и добрался до дома своей красавицы – а та приказала гнать его вон со своего двора, да ещё и собак цепных спустила. Тут уж Иванушке и вся сила его богатырская не помогла – еле ноги унес!

Вернулся он в своё царство – темнее ночи. Созвал своих подданных и велел готовиться к военному походу. Собрались мужики, мечи ржавые наточили и пошли за своим царем через Тёмный лес в триодиннадцатое царство.

Долго шли, коротко ли – много мук перенесли, но добрались-таки до тридвенадцатого государства. А там, в чистом поле, ждало уже их войско грозное и во главе его красавица-девица, Варварушка. Увидел её Иван – и ослабели его руки, и меч вывалился из безвольных пальцев.

И была битва великая, и многих убили. И разгромили наголову войско Ивана-царя, который сам не убил ни одного врага, будто заколдованный. Ещё больше, чем убили – в плен взяли, и самого его повязали веревками и доставили к грозной девице.

О чём она с ним говорила – то нам неведомо, но вышел он от неё уже сам, пошел к остатку своего войска и молвил им:

– Вас отпускают. Всех. А я остаюсь. Выберите себе нового царя и не поминайте лихом!

С тем и ушёл.

Пленных и правда отпустили. Немногие из них, израненных, сумели добраться в родное царство. Но всё же некоторые дошли, от них и история эта.

А Иван? Говорят, что Иван теперь у царицы-Варвары верный слуга и телохранитель. И ещё, по слухам, в постель она его к себе не пускает, дает только целовать подмётки у своей обуви. Говорят ещё, что пьет он сильно, силушка-то его на убыль пошла, и никаких грехов с бабами за ним больше не замечают.

А всё-таки, какой был парень! Сейчас уж нет таких – времена не те.

На том и сказке конец.