Текст книги "Ваше дело"

– Мы, наверное, громко разговариваем? – тихо произнёс побледневший гость. – К тому же, вы ведь… выпили…

– Ну, может, сегодня я выпил больше, чем обычно, но… – Я заглянул Андрею в глаза. – А что, Андрюша, это заметно?

– Да нет. Просто, поскольку я не пью, то постоянно чувствую запах спиртного, а он у меня ассоциируется с нетрезвым человеком. Всё равно, давайте будем поосторожней.

– Да кто ж спорит-то!.. Мне не меньше чем тебе…

Я решил не договаривать. И без того – негатива много, а парню нужно душевное равновесие найти и не терять больше.

Эх, никакой из меня психолог. Запросто всё испортить могу. Прав он – поосторожней надо быть. Причём, во всех отношениях.

Вдруг зазвонил телефон.

Наши руки одновременно метнулись к стоявшему на столе аппарату но я, ловко «поднырнув» под рукой Андрея, взял трубку первым.

Поборов раздражение, парень, нервно сцепив пальцы, тут же превратился в сплошной слух.

– Да? – сказал я как можно спокойнее.

В трубке раздался очень приятный, но сильно взволнованный голос девушки. Связь была такой хорошей, что казалось, будто человек находится рядом.

– Здравствуйте!.. Меня просили позвонить по этому номеру. Андрей просил… Я могу с ним поговорить?

– Да, одну минуту, – сказал я, отдавая трубку Андрею и освобождая ему место в кресле, чтобы он не тянулся через весь стол.

Беря из моей руки трубку и одновременно «плюхаясь» в кресло, Андрей начал говорить, даже не успев поднести трубку к уху.

– Мила, Солнце… – задыхаясь от волнения, начал он.

В трубке послышался не то смех, не то плач, прерываемый скороговоркой и, обняв трубку обеими руками, Андрей, закрыв глаза, «отключился» от этого мира.

Я же пошёл на кухню. Всё равно мне всё будет слышно. По крайней мере, из слов Андрея, я вполне смогу представить почти полную картину его разговора с сестрой. Так чего, – думал я, – стоять над душой у человека, который так ревностно оберегал тайну своей жизни, что даже пошёл на убийство.

Я налил себе немного вина. Достал из холодильника тарелки с нарезкой, которую вредно оставлять на столе. И только уже хотел «принять лекарство», как до моего слуха донёсся сильно изменившийся голос Андрея. Казалось – он говорит сквозь слёзы:

– Они собирались шантажировать нас! Хотели склонить тебя… Ну, чтобы ты с ними спала! Сказали, что иначе всё расскажут. Они называли это – делиться…

Потом он какое-то время молчал, и я слышал, не разбирая слов, как Люда, что-то говорит ему. Интонации в её голосе показались мне интонациями человека, пытающегося в чём-то убедить своего собеседника.

Я выпил. Подошёл к окну и, отодвинув занавеску, столкнулся с осунувшимся лицом состарившегося вдруг человека. За моим отражением царила ночь.

Несколько раз Андрей повторил «может быть» и «наверное». Потом голос девушки в трубке стих, и Андрей каким-то снова сильно изменившимся голосом без тени уверенности сказал:

– Человек, у которого я сейчас нахожусь, всё тебе расскажет. Мила, я не хочу, чтобы меня каким-нибудь образом сейчас вычислили. Помни, я очень тебя люблю… Ты единственное, что у меня было… Прости… Я думаю, что не надо больше сюда звонить. Ты потом всё узнаешь. Никому ничего не говори! Обнимаю тебя….

Наступила такая тишина, что даже исчезло куда-то тиканье часов.

Я сидел на кухне, обхватив голову руками, и боялся издать хоть звук. «Если я сейчас попытаюсь что-то сказать, – думал я, – то, скорее всего – заплачу».

Из комнаты тоже не было слышно ни звука.

Столько времени я терялся в догадках относительно того инцидента, который толкнул парня на убийство, а всё оказалось такой банальной грязью!

Ублюдки! Жалкие навозные жуки! Как хорошо, что он их убил. Как плохо, что такие ещё есть. Они, как сказал Андрей, – повсюду…

Я открыл глаза и увидел на полу капли. Господи, да ведь я раскисаю! Ни в коем случае нельзя мне сейчас расслабляться! Только бы Андрей не заметил!

Я взял со стола бумажную салфетку и, вытерев глаза, убрал с пола следы своей душевной слабости.

Чтобы как-то отвлечься, я налил себе ещё вина, и залпом выпив почти полный стакан, решил быть с этой жидкостью поосторожней. Посмотрев на бутылку, я понял, что недельную норму своих «ферментов» я уже принял.

В кухню тихо вошёл Андрей. На его посеревшем лице были видны следы всей той драмы, которая происходила в душе, но голос его был голосом успокоившегося и всё для себя решившего человека.

– В котором часу обычно приезжает ваша жена?

– Обычно, с одиннадцати до двенадцати, – сказал я, удивившись тому, что справился с собой, со своими эмоциями.

Андрей сел напротив меня и тем же голосом, что я уже только что слышал, сказал:

– Люда говорит, что они блефовали. Что таким людям просто нравится держать человека, выбранного на роль жертвы, в страхе.

Она говорит, что они питаются этим страхом, и не в их интересах прекращать, как она сказала – «доить» донора. Говорила, что обычно дальше слов, в смысле – угроз, они не идут. Просто, они не на того нарвались. Они меряют людей по своим меркам и иногда, к своему удивлению, сталкиваются с нестандартной реакцией.

Он посмотрел на меня и, явно ожидая поддержки, спросил:

– Как вы думаете, она права?

– Она права в своих характеристиках, – уклончиво ответил я.

– То есть, если бы я их не убил, они ничего не стали бы предпринимать относительно Люды?

– Андрей, у меня почему-то такая уверенность, что твоя сестра просто послала бы этих гадов – куда подальше. Конечно, они могли бы на этом и не успокоится, но…

– Я знаю. Люда, она такая. Но, выходит, что могло бы быть всё по-другому?

– Ты сделал то, что сделал. Теперь не только вам с Людой, а вообще – никому никогда от них не придётся терпеть то, что перенёс ты. И если тебе не придёт в голову считать себя этаким, прости меня… санитаром, то ты можешь спокойно жить дальше. Не забывай, что сестра любит тебя! Сейчас главное это, а не самокопание, в которое ты, похоже, погружаешься.

– Да нет, что вы! Какой там санитар! – усмехнувшись, сказал он.

– Ну, вот. Давай-ка, выбрасывай из головы всю эту чушь и, что ты там про приезд моей жены спрашивал? У тебя что, появились какие-то соображения?

– Отдохнуть не успеете, а завтра у вас очень тяжёлый день. Я спрашивал потому, что вы на часы не смотрите. А если ваша супруга приедет рано…

Он, не договорив, вдруг резко поднялся со стула и, массируя виски, стал нервно ходить по кухне. Потом, как будто вспомнив про меня, остановился и спокойно, я бы даже сказал, как-то буднично, спросил:

– Как вы думаете, уже поздно ложиться, или всё-таки считаете, что стоит поспать?

– Не поспав, я за баранку не сяду! А там ещё и ГАИшники… Вот чёрт, как с ними-то быть?

Я вопросительно посмотрел на Андрея. С той минуты, как он вошёл в кухню после разговора с сестрой, в мимике его лица произошли какие-то перемены. Мне было трудно теперь определить, о чём думает этот парень. Я ведь уже начал было в нём разбираться, а тут он опять схлопотал сильный стресс и сразу стал каким-то незнакомым человеком.

– Милиция? – сказал он. Голос его стал вдруг сонным, а взгляд затуманился и стал отсутствующим. – С милицией у вас больших проблем не будет.

– Андрюша, ты что, таким сонным голосом пытаешься мне уверенности придать? – попытался пошутить я.

При звуке моего голоса он как-то сразу сфокусировался, как будто откуда-то вернулся.

– А? Нет! То есть хотел…

И снова на него напала эта «ходьба кругами» по кухне, сопровождаемая массажем висков. Что же такое сказала ему сестра, что он так сильно изменился? – думал я.

– Как там твоя сестра? – всё-таки решившись, спросил я.

– А? Люда? Она нормально! У неё всё хорошо! – остановившись только для того, чтобы мне это сказать, он продолжил свой нервный «моцион».

Меня уже начинало раздражать это его хождение кругами. Но, не придумав никакого способа отвлечь парня от каких-то плохих мыслей, я решил отвлечь себя от его нервозности. Налив себе ещё вина и проигнорировав все предостережения внутреннего голоса, я выпил и убрал бутылку в холодильник.

– Андрей, пойдём, я тебя устрою на втором этаже, а потом приму душ и тоже пойду прилягу. У меня есть такая дурная привычка, смывать груз дневных забот под душем. Иначе – я не усну!

– Ладно. Хорошо. А вы где спать ляжете? Внизу да?

– Да. Мне там привычней будет, и… это, ты как к храпу относишься?

– Как к издевательству, – сказал он, хитро улыбаясь.

– Ну, тогда заранее прошу прощения! Тебе-то самому в душ не надо?

– Нет. Я тогда вообще не усну! Меня это только взбодрит.

– Ну, пойдём наверх.

Пока мы поднимались по лестнице, я всё время думал о тех переменах в его настроении, которые мне пришлось наблюдать. И эта его странная фраза! Что это был за ответ? Что-то парень от меня скрывает. Здесь явно что-то не так.

– А почему ты сказал, что у Люды всё хорошо? – остановившись на полпути, спросил я. И, видя его недоумение, пояснил:

– Разве может у неё быть – всё хорошо, когда с тобой такое случилось, а?

– Ну, я имел в виду, что в отличие от папы и мамы, Люда – держится. Не раскисает. Даже отругала меня! Хотя, конечно, вы правы, какое там – хорошо. В шоке она. Я такого голоса у неё никогда не слышал.

– А что там с твоими родителями?

– Ужас! Только давайте, об этом не будем! Если мы сейчас ещё и про них начнём…

Я понял, что на сегодня с него хватит. Критическая масса стрессов вот-вот будет набрана, и тогда! А тогда пойдёт цепная реакция, остановить которую, я буду не в силах.

– Ладно, проходи, – сказал я, открывая дверь в комнату на втором этаже. – Не будем об этом.

Объяснив ему, почему не стоит включать в этой комнате свет, и выдав ему свежее постельное бельё, я пошёл в ванную.

Пока при свете небольшого ночника Андрей устроится на ночлег, я успею принять душ, и, если, как он сказал, он ещё не «вырубится», надо будет к нему зайти. Есть у меня к нему пара вопросиков относительно его разговора с Людой. Правда, я ещё их не сформулировал так, чтобы у него не пропал сон.

10

В ванной комнате меня снова встретил этот запах, исходивший от аккуратно сложенной одежды Андрея. Запах загнанного в угол человека.

Страхом и отчаянием тянуло от его вещей.

Я собрался, было, упаковать его шмотки в полиэтиленовый пакет, но, заметив, что сверху лежат какие-то личные вещи солдата, оставил всё как есть.

Две шариковые ручки, карандаш, что-то похожее на блокнот, пачка фотографий, завёрнутая в полиэтилен и, кажется, военный билет. Всё это я постеснялся трогать.

Струи воды, барабаня по моей коже, уносили в сток неприятности, накопившиеся за этот нелёгкий вечер. Без этой процедуры уснуть мне не удастся. К тому же, я сегодня столько выпил, что впервые за несколько лет почувствовал опьянение.

Да, какие только сюрпризы не готовит нам судьба! Вспоминая все необычные случаи из своей жизни, я пришёл к выводу, что мой любимый вопрос, с помощью которого так легко сбить человека с толку, сегодня сама жизнь задала мне.

Какое событие можно считать главным в жизни человека? – вот таким заковыристым вопросом мне нравилось ставить знакомых в нелёгкое положение. Кстати, большинство женщин почему-то, не задумываясь, отвечали – свадьба. Дуры, правда?!.. А когда я их спрашивал, что, мол, после свадьбы жизнь прекращается, что ли? Они глупо хлопали ресницами и больше со мной не разговаривали, чему я только радовался. Отличный тест на выявление мыслящих по шаблону идиотов.

Так какое же всё-таки событие? А?

В голове моей постепенно светлело. Стрессы уходили в прошлое. Последствия воздействия алкоголя, такие как лёгкая тупость и нездоровая сонливость, уже почти прошли. Организм приходил в себя.

Конечно, пока я не разобрался окончательно с безопасностью Андрея, радоваться жизни рановато. Завтра ещё предстоит нелёгкий разговор с женой и поездка в такую отдалённую губернию, что сейчас об этом лучше не задумываться. Всё равно, всё решится в своё время.

Останутся нерешёнными только проблемы таких людей, как Андрей и Люда.

Толпа, состоящая из борцов за всеобщее счастье, – будет травить их, как заразу.

Люди привыкли потешаться и глупо хихикать при слове «гомик». С интересом изучать свою сотрудницу, узнав, что она живёт со своей подругой. Проезжая вечером по проспектам, указывать друг другу на стоящих вдоль дороги проституток и отпускать при этом пошлые шутки. На всяких «панков», «хиппи», «готов» вообще уже никто не обращает внимание. А почему? Не знаете?!

Всё вы прекрасно знаете!

Потому, что посмеяться над несчастным педом – это в порядке вещей. Он же – опущенец! А девочка, живущая со своей подружкой – несчастная лесбиянка, так и не познавшая радостей настоящего секса – дура, короче говоря!

Проститутки, по мнению толпы, все передохнут от страшных болезней!

Так с кем тут бороться?! Чему возмущаться?! «Они же – грязь подзаборная», – скажет толпа! Они несчастны, и поэтому нас устраивают.

А покажите вы этой толпе брата и сестру, которые друг в друге нашли то, что некоторым из нас пришлось заменить тем, что попалось под руку, пока учились в школе или весело жили от сессии до сессии в институте.

Чужое счастье раздражает нас. Мы сразу становимся его противниками. У нас масса оснований для того, чтобы линчевать заразу, распространяющую вирус счастья.

Поэтому, счастье мы приветствуем, когда оно сказочное, киношное, книжное – ненатуральное! Или, когда оно такое, как наше – внушённое под гипнозом воспитателями.

Вытираясь мохнатым полотенцем, я прикидывал, сколько завтра мне надо будет взять с собой бензина, чтобы не зависеть от заправочных станций, где так возможен ненужный контакт с посторонними людьми. Сколько и какой придётся взять с собой еды, чтобы опять-таки нигде не останавливаться.

Уже влезая в пижаму, которую я прихватил с собой в ванную, я примерно прикинул километраж. Выходило где-то – около тысячи километров! Это – туда и обратно. Ни разу в своей жизни я не предпринимал таких отдалённых поездок на своей машине, нигде не останавливаясь и не выходя размяться. Да и не искал никогда окольных дорог, избегая постов ГАИ. Как я всё это осилю после бессонной ночи?! Но, взялся за гуж, как говориться, полезай в кузов.

Из ванной я выходил совсем уже в другом настроении! Неприятные мысли, конечно, ещё приставали ко мне, но посеять панику или, хотя бы, скептическое настроение, им не удалось.

Я поставил будильник компьютера на девять часов, но всё рано знал, что выспаться не удастся. Физически за короткое время отдохнуть ещё можно, а вот истрёпанные нервишки требуют продолжительного лечения.

Постелив себе на диване и собираясь уже заглянуть на второй этаж к своему гостю, я прислушался к тому, что происходило вокруг.

На улице царила тихая и даже, я бы сказал, какая-то мёртвая ночь. Или просто я редко ложусь так поздно? Теперь уже скорее – рано!

Надо мной, на втором этаже, там, где я поселил Андрея, тоже было тихо. Жаль, конечно, если он уже «вырубился», хотел я его кое о чём спросить!

Я, стараясь не шуметь, стал подниматься по лестнице. Пройдя один коротенький пролёт, я посмотрел наверх. Дверь была приоткрыта ровно на столько, чтобы проникающий отсюда свет позволял ориентироваться в комнате, но горящего ночника я не увидел.

Неужели уже спит?

– Андрюша? – тихонько, почти шёпотом позвал я. – Андрей…

Никакой реакции. Ну, ладно, значит, и мне пора. Да и чего я к парню привязался?! Он побольше меня за день перенёс! Пусть спит.

Какое же это блаженство, забравшись в постель осознать, что сегодняшний день, со всеми его кошмарами и ужасами – позади! Как там, у этих древних евреев? – «Возблагодарим Господа своего..» Ну, и так далее…

Самый лучший на свете доктор – сон. Он не лечит только от смерти. От смерти нет лекарства.

Запрыгнувшая на постель кошка, пощекотав мне лицо усами, тут же устроилась на моей груди и заурчала, нагоняя на меня сон.

Поглаживая тарахтящую на манер трактора кошку, легко забыть дневные заботы и погрузиться в объятия сна. Выбросить из головы нерешённые вопросы, накопившиеся дела, и – спать!

Греки считали сон – братом смерти и сочиняли в его честь гимны! Не пойму, они уважали его или боялись?

– Морфей! – шёпотом позвал я. – Эй, Морфеус! Приходи, я тебе гимн спою…

Бог с ними с греками. Спать! Спать. Спать…. Ехал грек через реку… И чего-то там в реке он увидел. Так что ли?

Интересно, как это Андрюха так быстро заснул?

Неужели, после такого… после такого дня, можно уснуть?

Хотя, я-то вон, засыпаю. Но у меня-то такого дня не было! А может, и был?..

Разве мог я подумать, что провалюсь в сон с такой лёгкостью! Буквально одной минуты хватило мне, чтобы мерное тиканье часов и урчание кошки подействовали лучше любого снотворного. Я уснул почти мгновенно или, как сказал бы Андрей – вырубился.

11

Андрей не спал.

Он выключил ночник и, прикрыв дверь так, чтобы проникало немного света, растянулся на полу. На кровать он ложиться не стал, – очень уж она скрипела. А ему хотелось тишины. Тишины и покоя. Покоя и тишины.

На улице, где-то совсем далеко, не переставая, лаяла собака. С такого расстояния её лай почему-то напоминал плач какой-то истерички. Тишину в доме нарушало только тиканье часов. Обещанного хозяином храпа пока ещё не было слышно.

Андрей не спал.

Он даже не пытался уснуть. Он никак не мог избавиться от сменявших друг друга слайдов, которые, как жадный фоторепортёр, «нафотографировал» его мозг за прошедший день.

О чём бы он ни думал, стоявшие перед глазами картинки жили своей жизнью. Что бы он ни пытался себе представить, мысли всё равно возвращались к событиям сегодняшнего дня.

Сегодняшнего? Нет, теперь уже – вчерашнего. Особенно – вчерашнего утра. События, перечеркнувшие две жизни, и в корне изменившие всё его будущее. И не только его…

В небольшом костерке корчились и выгибались пожираемые огнём цветные и чёрно-белые фотографии Люды.

Андрей сидел на корточках и подкладывал в костёр то немного хвороста, то фото любимой. Подолгу глядя на улыбающееся лицо сестры, прощаясь, он, наконец, отдавал огню последнее, что у него было.

Последнее письмо, полученное позавчера, пошло на растопку сырого хвороста, который Андрей наспех собрал в утреннем холодном лесу на берегу тихой речки.

Когда от последней фотографии не осталось ничего кроме пепла, Андрей поднялся. Ноги так сильно затекли, что он с трудом распрямил их. Сколько он просидел так? Час? Не меньше.

Он огляделся. Солнце ещё не показалось, но было уже достаточно светло, и костёр вряд ли мог привлечь чьё-то внимание.

Слух постепенно возвращался к нему. Но, всё равно, в ушах ещё противно звенело. Последствия стрельбы в помещении проходят не сразу.

Убрав, наконец, в карман куртки зажигалку, которую всё время держал в руке, Андрей вспомнил, как ещё на первом году службы кто-то из «стариков» сказал ему, что даже если ты некурящий, можешь столкнуться в жизни с таким моментом, когда без спичек или без зажигалки – не обойтись. Спички, нож и иголка с ниткой должны стать постоянно носимыми с собой предметами, – наставлял его «дед».

Неподалёку у дерева стоял автомат.

Увидев оружие, Андрей вспомнил всё. Всё, что он сделал при помощи этой страшной, несущей смерть машины. В это утро он перечеркнул свою жизнь длинной очередью из автомата. Отрезал прошлое…

Ноги ещё не отошли от долгого сидения на корточках, поэтому, прихрамывая и покачиваясь, как пьяный, Андрей подошёл к дереву, около которого стоял автомат.

– Ну что, отведал человечины? – не узнав свой голос, спросил он оружие.

Наговорившийся в это утро автомат, молчал. Только капли росы, как слёзы, падающие с деревьев, звучали по всему лесу, и почти неслышно, словно не проснувшаяся, журчала речка, на берегу которой горел разведённый Андреем костёр.

– Может, ещё хочешь? – Андрей снова попытался разговорить чудовище.

Ставший вдруг живым, автомат оказался совершенно безжалостным выключателем человеческих жизней, и Андрей заметил, что боится теперь взять его в руки.

Осторожно протянув руку к опасному зверю, он, как бы боясь его чем-то разозлить, всё же поднял автомат, удивившись тому, каким вдруг он стал тяжёлым.

«А может, это я выдохся?» – подумал Андрей.

– Ну что, скажешь последнее слово? – снова спросил он железяку, не способную ни на что, кроме убийства.

– Что молчишь? Или у тебя словарный запас кончился?

Андрей отстегнул магазин и, увидев оставшиеся в нём патроны, поставил автомат без рожка обратно к дереву.

Нажимая на гильзу и чуть сдвигая патрон пальцем, он извлёк оставшиеся в магазине патроны и пересчитал их.

– Семь штук, – сказал он, и подумал, что никогда раньше не разговаривал сам с собой.

Вспомнив про «подлый» патрон, Андрей высыпал в карман те, что держал в руке и, взяв автомат, передёрнул затвор.

«Подлый» выскочил из патронника и, упав на землю, спрятался в опавшей листве.

Андрей нашёл его и положил в карман к остальным.

Руки от прикосновения к металлу немного замёрзли и, подойдя к почти прогоревшему костру, Андрей протянул их к огню и стал греть.

Стоять нагнувшись было тяжело, и Андрей снова присел на корточки.

Поворачивая ладони, он сжимал и разжимал пальцы над ещё появлявшимися из остатков костра языками пламени. Руки понемногу согревались. Иногда, поглядывая в сторону автомата, стоявшего у дерева, Андрей прикидывал – как ЭТО лучше сделать. Старое «весло», как называли в части автомат АКМ, не позволит выстрелить в себя. – Длинноват. И неудобен. Надо подумать, как спустить курок.

В качестве упора подойдёт любое дерево, – подумал он. – А вот, сколько патронов зарядить обратно в рожок? – это он никак не мог решить.

Одного должно хватить. Но лучше, чтобы наверняка, – все восемь.

И вдруг он представил себе, что его найдут в этом лесочке, где они с Людой целовались прошедшим летом! Его найдут – объеденного бродячими собаками! Половина головы будет отсутствовать! Вокруг будут валяться стреляные гильзы и куски черепа, а деревья будут забрызганы его кровью и ошмётками мозгов.

А что расскажут его родителям?! А что подумает Люда?!

Он резко встал и начал дуть на пальцы.

– Вот, блин! Не заметил, как сам себя чуть не изжарил! – снова заговорив сам с собой, ругался Андрей.

Боль от ожога подействовала отрезвляюще.

– Так нельзя! Так поступают только думающие о самих себе и чувствующие себя виноватыми слабаки! Люда должна всё знать! Надо!.. Надо прямо сейчас!..

Через тонкую ткань Андрей почувствовал металлический холод, исходящий от лежавших в кармане патрон.

Как будто избавляясь от спрятавшихся в кармане страшных мыслей, Андрей стал судорожно выгребать патроны и бросать их в реку. Как-то по-особенному, зло булькая и, сверкнув напоследок латунным боком, зубы железного чудовища исчезали в глубине.

Потом, как будто боясь передумать, Андрей подбежал к автомату и, схватив его за ствол, размахнувшись, зашвырнул почти на середину неширокой речки.

Боясь сам себя, боясь этого места, на котором приходят в голову такие ужасные мысли, и боясь автомата на дне речки, Андрей побежал, натыкаясь на кусты и дико озираясь.

Он долго бежал вдоль реки, но берег казался везде одинаковым, и спрятавшийся в речке автомат, казалось, мог заставить его остановиться и!.. Казалось, он мог всё! Этот страшный зверь был способен заставить человека убить даже самого себя!

Андрей свернул в лес. Подальше от реки! Подальше от самого себя! Дальше! Ещё дальше!

Когда он начал задыхаться и уже не бежал, а еле волок ноги, лес вдруг резко кончился и перед ним, как непреодолимое препятствие, возникла насыпь шоссе.

Андрей, чтобы не упасть, обхватил дерево и, жадно хватая ртом воздух, пытался понять, где он сейчас находится.

На шоссе показалась машина. Андрей, не удержавшись на ногах, упал и отполз за куст.

Теперь, когда его не было видно с дороги, он, немного отдышавшись, стал впадать в какое-то сноподобное состояние. Усталость и стресс – взяли своё.

Он не спал. Но всё равно, лёжа с открытыми глазами и глядя сквозь ветви деревьев в небо, видел похожие на короткие сны фрагменты сегодняшнего утра. А утром было…

А утром, когда ещё даже на востоке была темень непроглядная, Андрей, войдя в «предбанник» караульного помещения, полулёжа устроился на широкой длинной скамье, стоявшей вдоль стены, и только тут почувствовал, как сильно устали ноги.

Ещё пятеро солдат, бывших с ним в наряде, остались на улице покурить. И хотя вели они себя не по уставу, считалось, что деды могут позволить себе некоторые вольности.

«Да и кто сейчас устав не нарушает! – подумал Андрей. – Да и не только устав! Все всё нарушают. Даже с точки зрения этого урода Петухова, – я тоже нарушитель. Так-то!»

Прошла уже целая неделя после инцидента с пьяной компанией и краденой тушёнкой, а Гладышев и Петухов вели себя так, как будто ничего не случилось.

За дверью послышался взрыв смеха.

– Вон, Петухов на улице народ веселит и в ус не дует! – сказал Андрей стоявшему рядом у стены автомату. Но железяка, как и положено – молчала.

Андрей, отстегнув тяжёлый подсумок с полными магазинами, облегчённо вздохнул и, отодвинув подсумок, закинул на скамью вторую ногу, – отдыхать, так отдыхать.

Но ни отдохнуть, ни дать волю мрачным мыслям, у Андрея не получилось. Громыхая задевающими за дверной проём прикладами, в «предбанник» ввалились Гладышев и Петухов.

– Хорош загорать, Дрон! – рявкнул Петухов.

Стоявший рядом с ним Гладышев, видимо, засыпая, что называется, на ходу, щурился от электрического света, неприятно бившего в глаза вошедшим с темноты.

Андрей сел, и ловко подхватив автомат, положил его на колени.

– А подсумок я за тебя таскать буду? – прогнусавил своим дебильным голосом Петухов.

– Хорош спать! – скорее сам себе, чем Андрею сказал Гладыш. – На дембеле отоспишься!

Андрей лениво подтащил подсумок за ремень.

– О! Кстати! Насчёт дембеля у нас с Гладышем к тебе коммерческое предложение! – нехорошо оживившись, начал Петухов.

Андрей замер, предчувствуя очередную гадость. Мысли путались. Видимо, он действительно начал засыпать.

– Что ещё за предложение? – спросил он Петухова таким тоном, чтобы у того пропало всякое желание продолжать.

– А мы с Гладышем решили на недельку в Москве заторчать! Сечёшь?

– Ничего я не секу.

– А мы тебе сейчас всё и объясним! Непонятливый ты наш.

Интонации в голосе Петухова заставили Андрея окончательно стряхнуть сонливость.

– Ты, Дрон, нас со своей симпатишной сеструхой познакомишь. Понял?

Слюнявые губы Петухова разошлись в гнилой ухмылке.

– Я думаю, она нам за неделю надоест, вот тогда мы к своим родным пенатам и подадимся! Понял, да? Нам, Дрон, твоя доброта на фиг не нужна. С нами, Дрон, делиться надо. Правильно, Гладыш?

– Ну-тк! – крякнул Гладышев. – Мы же тебе предлагали делиться, а ты, как оказалось, нами брезгуешь.

– Зато мы ничем не брезгуем! – продолжая гадко улыбаться, прохрипел Петухов, думая навести ужас на растерявшегося Андрея. – Мы никогда не брезговали ни одной дыркой!

Он проделал руками неприличный жест, видимо, означавший совокупление, и, подойдя поближе, сказал:

– И в этот раз не побрезгуем. Даже после тебя!

Петухов противненько хохотнул.

– У тебя, Дрон, на чердаке, – он постучал пальцем в свой узкий лоб, чтобы Андрей понял, о каком чердаке идёт речь, – на чердаке у тебя, Дрон, темнее, чем в подвале.

Показывать, где находится подвал, Петухов не стал.

– Было бы там светло, – продолжал он, – ты бы понимал, что находишься в интересном положении! – он сделал паузу, давая Андрею время на обдумывание своих слов. И продолжил:

– Положение твоё зависит от того, как ты теперь к нам будешь относиться. Как к друзьям, которые не хотят, чтобы о твоих семейных тайнах стало известно честным людям! Или как…

– Катись ты!.. – перебил Петухова Андрей.

Маленькие глазки Петухова превратились в щели. И без того гадкая ухмылка вдруг вызвала у Андрея ассоциации с давно немытым привокзальным сортиром.

Вложив в свою мимику всё дерьмо, которое в нём было, Петухов сказал:

– Ну что, Дрон, будешь первым, или в очередь встанешь? Или жребий бросим? А?

Сказав это, Петухов подошёл уже вплотную к сидевшему Андрею и, пыхтя табачным перегаром прямо в лицо, просипел:

– А ты думал, блин, что, один будешь её пользовать?

– Да пошёл ты! – Андрей отпихнул от себя Петухова обеими ногами.

В это время кто-то пнул сапогом в стену, и приглушённый толстым деревом голос сказал:

– Петя, гад, ты, что ли зажигалку утырил?

И тут же другой голос ответил:

– Да у меня она, держи.

Никто из находившихся в караулке, не обратил внимания ни на стук в стену, ни на голоса.

Устояв на ногах и поправив головной убор, побагровевший Петухов, прошипел:

– Всё, Дрон! Твои предки первыми узнают, как ты со своей несовершеннолетней потаскухой веселился, когда их дома не было! Я и тебя, и эту сучку твою так ославлю на весь свет! Это, Дрон, я тебе обещаю! Ты меня ещё не знаешь, Дрон! Я и не таких обламывал…

Говоря это, Петухов доставал из кармана конверты и фотографии.

Вдруг, Андрей увидел как лицо Петухова из багрового, буквально за секунду, стало бледным, как оттаявшая плоть мороженой рыбы. Краем глаза он заметил, что Гладышев, сорвав с плеча автомат и держа его на вытянутых руках, закрывая лицо, попятился назад.

В руках Андрея звонко лязгнул затвор.

– Ты чё? Дрон, да ты чё? – не своим голосом затараторил Петухов, глядя куда-то вниз, где находилось что-то страшное.

– П-п-пошутил он! – успел сказать Гладышев.

В этот момент в ушах Андрея раздался грохот, отключивший слух, и длинная струя огня, появившаяся откуда-то снизу, отбросила Петухова к противоположной стене, вырывая из него внутренности и смешивая их с рваным тряпьём, образовав на стене некое подобие абстрактной картины.

Ударившись о стену, тело Петухова сложилось пополам и рухнуло на пол.

В следующую секунду, та же струя огня перерезала Гладышева, который беззвучно шевелил побелевшими губами.

Как только Гладышев упал, автомат в руках Андрея прекратил свои попытки вырваться и успокоился.

Андрей встал и, положив автомат на скамью, подошёл к тому, что осталось от Петухова. Выдернув из руки покойника несколько конвертов с письмами от сестры и с её же фотографиями, он убрал их в карман. Потом, накинув ремень автомата на плечо, он ещё раз оглядел «предбанник» и направился к двери.

Андрей удивлялся тишине, стоявшей в караулке. Даже неперестающие дёргаться ноги Гладышева не стучали по полу, а передавали какую-то вибрацию, которую Андрей чувствовал ногами через подошвы сапог.

Вместо воздуха в помещении стоял какой-то синий туман, который пах одновременно всем, – пороховой гарью, дерьмом, забрызгавшим все стены, и горелым деревом…

А вот запаха крови Андрей не почувствовал.

Выйдя из караулки, он увидел стоявших напротив двери троих сослуживцев, с автоматами, направленными на него. У всех троих губы беззвучно шевелились.

«Они о чём-то меня спрашивают, – подумал Андрей. – Но я ничего не слышу. Это, наверное, от выстрелов в помещении», – наконец дошло до него.