Текст книги "Ваше дело"

– Да нет, что ты! Я, например, сейчас с такой, разговариваю! – сказал я и почувствовал, как краска заливает лицо.

Марина и Люда одновременно так громко засмеялись, что я покраснел как первоклассник, которого поцеловала девочка, считающаяся самой красивой в классе.

– Марина, ловите его на слове! – сквозь смех сказала Люда, и они снова засмеялись.

Немного успокоившись, Марина, взяв Люду под руку, сообщила ей «по секрету»:

– Миша был куда хитрее твоих однокурсников.

«Господи, – думал я, – что же такое она сейчас ляпнет?»

– Он говорил, – продолжала Марина, – что я – только для него самая, самая!

И они опять оглушили меня смехом.

– Ой, ну и хитрец!

– Ага!.. – веселились они.

Сделав серьёзный вид, я сказал:

– Это не хитрость, между прочим. А трезвая самооценка! Меня интересует другое. Твоё мнение…

– Вы про девочек? – догадавшись, спросила Люда.

– Да.

– Ну конечно! После того, как я, выражаясь современным языком, «опустила» ребят, вы мечтаете подловить меня на снисходительном отношении к несчастным обманутым жёнам. Не выйдет!

И они опять принялись хохотать.

Я же подумал – такой смех к слезам. Видимо, на моём лице отразилась эта невесёлая мысль, потому что Марина, показывая на меня, сказала:

– Смотри, расстроился…

Люда, посмотрев на меня, вдруг тоже стала серьёзной. У неё, вообще, как я заметил, настроение меняется – мгновенно.

– Вообще, эти девочки, раз уж мы заговорили про них, – очень интересные создания! – без предупреждения начала Люда.

– А я в этом никогда и не сомневался! – сказал я с намёком, а вот с каким, пусть сами догадываются. И сразу же получил от Марины в бок.

Люда же, улыбнувшись моей шутке, продолжала:

– Мальчики, как выяснилось, тоже! – после этих слов она внимательно меня изучила, и, видимо, убедившись, что на мальчика я уже не тяну, решила не вводить возрастные ограничения.

– Недавно, мне пришлось выслушать одну исповедь… Ой, я сама на такое откровение, наверное, не решилась бы… – Она неожиданно замолчала, не договорив фразу.

Через некоторое время, как бы проснувшись, Люда заговорила снова.

– Исповедь – это ведь то, что тебе доверили, да? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Люда.

Мы с Мариной молчали. Нельзя было мешать девушке.

– Исповедь… Да, такое…

То, что происходило с Людой, показалось мне знакомым… Где-то я уже это видел. Ну, да, так же «вытаскивал» из своей души сокровенное Андрей.

Люда продолжала:

– И от кого?! От моей школьной подруги, от такой, знаете, серенькой пташки, на которую никто не обращал внимания!

Люда заметно нервничала. По её лицу было видно, что то, что она хочет нам рассказать, на самом деле ей доверили как самую страшную тайну. Видел я уже такие муки не раз. Иногда даже хочется остановить человека, чтобы он не рассказывал. Но кто из нас на такое способен?

– Танин отец всегда был и остаётся в числе тех, кто не удостоил девочку своим вниманием…

О чём-то вспомнив, Люда вдруг сказала:

– Таня – так зовут мою подругу. Ту, о которой я рассказать хотела.

Видимо, сбившись, Люда собралась с мыслями и поведала нам с Мариной историю Тани.

– Ой, Людка, я, наверно, сумасшедшая какая-то!? Я даже к врачу хотела пойти, но такое разве расскажешь кому! – почти плача говорила Таня. И внимательно к ней приглядевшись, Люда заметила, что её подруга, похоже, перед тем как придти, – хорошенько проплакалась.

– Ты ведь моего папу знаешь? Ну, как он ко мне относится? – глядя Миле прямо в глаза, спросила Таня.

– Владик-то?! К тебе?! Да как к мебели, которую не выбросили из-за капризов выжившей из ума бабушки!

– Ой, Людка! Как же ты всегда правильно говоришь!

Таня смотрела на подругу так, как будто Люда уже всё знает, и ей не надо ничего рассказывать.

– Точно, как к мебели… Как будто меня ему в роддоме подсунули вместо мальчика, которого он хотел!

Люда, заметив, что Таня сейчас сорвётся, обняла подругу и, гладя её и успокаивая, сказала то, что в таких случаях действует как лекарство:

– Танька, да мужики все такие! Если бы не Андрей, я не знаю, как родители ко мне относились бы!?

Люда, конечно, грешила против истины, но сейчас это было необходимо.

«Ложь во спасение!? – подумала она. – Простите, папа с мамой! За всё, простите!»

– Ой, Людка! Андрюшку-то жалко как! Что же это он такое сотворил! Причин-то вроде, говорят, не было!

– Всё уже хорошо, Танечка. Андрюшу теперь ничто уже не беспокоит. Даже если что-то и было.

Глубоко вздохнув, Люда поборола подступавшие слёзы. Это сейчас ни к чему.

– Ну, и что Владик? – спросила она подругу.

– Да ничего он. Как сидел со своим пивом, так и сидит. У него же, сама знаешь, любовный треугольник – работа, пиво, футбол. Футбол, конечно же, по телевизору. Ну, иногда ещё и мама. Но очень редко. А я как была….

И Таня опять ткнулась лицом в плечо Люды. Но, справившись, продолжала:

– Это, наверное, месяцев шесть назад со мной началось. Я тот первый раз теперь всю жизнь буду помнить. Ой, стыдоба-то какая! – Таня отвернулась и всхлипнула.

– Вечером, пошла я в ванную, ну, перед тем как спать лечь. Пока где-то примерно с минуту свою противную физию в зеркале изучала, почувствовала – кто-то сзади стоит! Жуть! Оборачиваюсь – никого! Да и кто там может быть-то? Но чувство это никуда не делось и даже, наоборот, вроде как усилилось. И вдруг, как будто я сама по себе, а тело – само по себе! Страшно! Руки сами берут папину рубашку, ну, которую он в стирку отложил… Ой, ужас-то какой!

Таня закрыла лицо руками и отстранилась от Люды.

Держа подругу за талию одной рукой и другой поглаживая её по спине, Люда немного успокоила Таню.

Не отнимая рук от лица, Таня, каким-то не своим голосом рассказывала дальше.

– Беру я эту рубаху и медленно, как будто ещё не уверена, что это надо сделать, подношу её к лицу. Но, Людка! Это прямо – ну не я была! А кто-то, в меня вселившийся! Вот, ужас-то! Я поднесла рубашку к лицу и стала вдыхать исходивший от неё запах. Папин запах!.. А руки – всё ближе и ближе! Я уже ничего кроме этой рубашки не вижу и дышу только одной этой рубашкой!

Таня убрала руки от лица и, глядя прямо в глаза подруге, спросила:

– Людка, скажи, я психованная?! Да?!

Люда поцеловала любимую подругу в кончик носа, что у них считалось куда более дружеским поцелуем, чем в губы, и, успокаивая, сказала тихим голосом:

– Ты самая хорошая девушка на свете. Ты же знаешь, что других таких нет. Мне никакие, даже самые золотые подруги не нужны, когда я помню, что у меня есть ты, а у тебя – есть я. А психованная, Туся, не ты, а мир, в котором мы с тобой оказались. И как только ты мне всё расскажешь, сама в этом убедишься. Вот увидишь!

– Люблю я тебя, Людка! Ты мне всю жизнь была и отцом, и матерью! Ох…

Она отдышалась. Достала, на всякий случай, платок и, почти шёпотом, продолжила свой рассказ.

– Дышала я, дышала этим запахом и вдруг стала об эту рубашку щекой тереться! А всё делаю, ну, как во сне! А я как раз перед этим разделась, ну, чтобы под душ влезть! И вот я себе уже всё лицо этой рубахой глажу! И как только до меня доходить стало, что я как дура себя веду, то… это, ну, что во мне сидело, – совсем мной завладело, и стала я грудь себе папиной рубахой ласкать. Соски колом стоят, между ног хлюпает, а я, как какая-то сучка постанываю! Кошмар какой-то! А руки с рубашкой этой, ну, в самый низ живота уже опустились. Я, ну, та я, которая настоящая, вдруг поняла, что сейчас с собой сделаю, и решила руки не пустить. Опять рубаху к лицу прижала, а ноги сжала так, что и танк не пройдёт! И вдруг, руки эту рубашку бросили, да как вцепятся в сиськи и давай их терзать! А тут между ног – как что-то проснулось… Я их ещё сильнее сжала, а оно, ну, которое проснулось, по всему телу растеклось, и я едва на ногах устояла… Вцепилась я в край ванны и медленно так на пол и села! Вот ужас-то!

Ноги дёргаются, как в конвульсиях, а мне вдруг так стало приятно, что я даже, кажется, что-то говорила, не помню что. А когда тепло это по телу растекаться стало, я рубаху-то папину схватила, к лицу прижала и…

Посидела я на полу, успокоилась немного и чувствую, вроде как мозги мне заменили! Совсем другой я стала! Уверенность какая-то во мне проснулась! Какие-то тёмные углы в голове осветились!

Встала я с пола и, так и не помывшись, завалилась спать. Как упала, так и провалилась в темноту! Вот.

С тех пор каждый день я с папиными вещами, ну, что-то делаю. А на него самого как посмотрю, так меня, аж, воротит от его надменной рожи! Противен он мне стал. Жуть! А тряпку унюхаю и… Ну, скажи, Людка, свихнулась я, да?!

– Да что ты Тусик! Это просто выросла ты! А он – мужчина. Вот и всё! Это не сумасшествие, а фетишизм называется! И ты такая не одна. Поверь! Вон, мамина подруга про своего сына рассказывала, такое же.

– Ой, Людка, она что, тоже его шмотки нюхает?!

– Да нет пока… Она к нам на дачу приезжала недавно… С мужем она год как развелась. Теперь всё по знакомым гостит. Видимо, трудно ей. Ну, и рассказывает всякое… Про то, как надо было ей Гришу любить, чтобы он к другой не сбежал, и прочую бабью ерунду несёт. А тут, сидели они с мамой в огороде, клубнику собирали и то ли не видели, как я в туалет прошла, то ли, не знаю… Но меня для них как будто – не было! И вот, тётя Лена маме и говорит, что, мол, сынуля стал её нижнее бельё тырить! Так и сказала – тырить! Она ищет, а он делает вид, что понятия не имеет куда колготки, трусы, да лифчики деваются.

– Милка! Да ведь это прямо как у меня! – сказала Таня и в ужасе закрыла руками лицо.

– Тань, она за ним пронаблюдала и нашла! Он, оказывается, «использованные», ну, им, в смысле, использованные вещи в карманы своей куртки, которая в прихожей висит, прячет, а когда на улицу выходит – выбрасывает. Пошарила она по карманам, а там!.. Она даже заплакала, когда маме это рассказывала. Короче, нашла она свои трусики у него в куртке, а они – так все спермой залиты!.. Она-то тётка взрослая, всё сразу поняла… А сделать – ничего не может! И сказать ему – тоже не может! Ходит, короче, эта тётка в шоке, а он, знай, её вещи, извиняюсь за выражение, использует.

– Люд, а твоя мама? Что она ей сказала? Она у тебя такая умная! Знаешь, если бы тебя сейчас дома не оказалось, я бы до завтра ещё как-нибудь дотянула бы. А вот если бы ты куда-нибудь уехала бы!.. Ужас! Я бы к твоей маме пошла! Я ей так верю, Люд!

– Спасибо, Тусик! Я и сама её очень люблю… А тёте Лене она сказала, чтобы та себе бельё покрасивее выбирала. Вот, так-то!

– Слушай, Людка! У тебя мама – золото!

– Я знаю. Мне ли не знать…

– Умница она у тебя! Да вот только у меня, папа!.. – и Таня дала волю слезам.

Потом, когда она успокоилась, совершенно не нервничая, рассказала, что стали вдруг её интересовать девочки. Просто, увидит где-нибудь в метро девчонку красивую….

– И представляешь, какая чушь в голову лезет! А что будет, если я ей в трусы руку запущу, да сделаю там, ну, что надо! Небось, – думаю, – сама на меня полезет! Вот, Людка, до чего я дошла! А с рубашками папиными, да с футболками… Вот, позорище! Я ведь с ними уже и спала даже.

– Да пройдёт это! Ты только не думай, что тронулась. И всё! Просто, отец к тебе относился всю жизнь плохо, вот у тебя к мужчинам такое отношение и выработалось! А вот насчёт запаха, знаешь, он ведь родной тебе человек, несмотря на всё его к тебе отношение! Родной – это раз… А потом, он же мужчина. Вот запах на тебя и действует! Возбуждает он тебя.

– Плохо, говоришь, относился! Да он ко мне вообще никак не относился! Гад! Видеть его не могу!..

– Танюш, ты только к девочкам не приставай, ладно!

– Это я запросто смогу! – и она обняла Люду. – Спасибо тебе! Вечно тебе от меня достаётся, – говорила Таня, гладя красивые волосы подруги. – Спасибо! И прости меня, Людка! Ты у меня есть, и мама твоя у меня есть, а значит… значит всё у меня ещё будет… Я вам верю! А вот как быть с тем… Ну, с тем, что я с собой делаю!? Ведь, привыкну к такому извращению, а потом… Вдруг, потом и замуж не захочу? Да что там – привыкну! Это уже, прямо, какой-то образ жизни у меня складывается! Ой, Людка, стыдоба!

– Не привыкнешь! Природу только какое-то время обманывать получается, а потом – бац! И придёт настоящее! Поверь, тебя оно не обойдёт стороной!

Мы с Мариной некоторое время шли молча. Не знаю, о чём думала моя жена, но мне показалось, что она что-то вспоминала. Что-то, о чём она забыла и, видимо, думала, что навсегда. А теперь, когда Люда рассказала историю своей подруги, что-то, видимо, в памяти Марины всплыло. Мне вдруг показалось, что я совсем не знаю свою жену.

Наблюдавшая за нами Люда, наконец, не выдержала:

– Ну что?! Как вам современные девочки и мальчики? – спросила она.

Я только хотел было сказать Миле, что пора ей браться за перо и писать, писать и писать, как неожиданно заговорила Марина:

– Ну почему же, современные? Мы тоже были такими, как ты выразилась, – современными. В этом отношении человек не сильно изменился. И я думаю, не изменится, пока не изменит своё отношение к сексу. Ты только не подумай, что я предлагаю совокупляться вповалку всем, кому вдруг приспичило, и там, где приспичило! Извини меня, пожалуйста, за грубость! Нет. Скорее всего, секс так и останется актом интимным. Ну, как творческий акт, например. А под изменением отношения к сексу я подразумеваю – здоровое, непредвзятое отношение, а не результат неправильного воспитания, выдаваемый за моральный облик.

Я слушал свою жену и удивлялся! Никогда бы не подумал, что она так спокойно может говорить на тему, для меня, мягко говоря, – шокирующую. Я, пока слушал рассказ Люды, честно говоря, растерялся. А вот Марина – ничуть… Удивительно, как же мало мы знаем тех, с кем делим, казалось бы, всё!

Видимо, в жизни моей жены когда-то произошло нечто, изменившее её взгляды на некоторые стороны жизни. Но спрашивать её, в чём дело, я не стану. После знакомства с Андреем я стараюсь не задавать людям вопросы, касающиеся, если так можно сказать, глубоко личного. Если человек сам не рассказывает, лучше его не трогать. Слишком много вопросов личного характера я задавал Андрею, даже не задумываясь о том, в каком состоянии находилась душа этого паренька на протяжении нескольких лет. Человек разрывался между счастьем, которое было так близко, и невозможностью быть счастливым, а я вёл себя как какой-то пионер-мичуринец, наблюдающий за тем, как пчёлка переносит пыльцу с цветка на цветок.

14

Немного устав от прогулок по окрестностям посёлка, мы расположились у нас во дворе и устроили прощальное чаепитие. Специально приобретённый для таких вечеров столик отлично вписывался в естественную беседку из молодых вишнёвых деревьев, украшенных нежными цветами. Мы наслаждались общением, чаем и привезёнными Людой из Москвы пирожными.

О чём бы мы весь день ни говорили, всё равно периодически возвращались к теме отношений брата и сестры. Люда ничуть не удивилась, встретив с нашей стороны понимание и сочувствие. Она вела себя так, как будто никто на свете не посмел бы упрекнуть её и Андрея в грязном разврате и в извращённом понимании взаимоотношений между разнополыми родственниками.

Когда Марина спросила, знают ли теперь мама и папа об их с братом отношениях, Люда сказала:

– Зачем им это? Они же – обычные люди. Пусть немного и не такие, как все, но, всё равно – обычные.

– Но ведь мы же с Мариной не относимся к тебе и Андрею, как к поправшим всё святое осквернителям морали и нравственности! – сказал я. – Может, и родители смогут понять?

– Понять-то они смогут. Я их знаю. Но вот принять! Нет, вряд ли!

Девушка о чём-то задумалась. Мы с женой пили чай. Пирожные оказались восхитительными! Вечер тоже.

Вдруг, повернувшись к моей супруге, Люда спросила:

– Марина, вот вы рассказывали про своего брата. Про то, как он погиб в Афганистане. Простите, если я причиняю вам боль, но скажите, вы его любили?

Моя жена отложила недоеденное пирожное и, глядя в глаза собеседнице, сказала немного грустным голосом:

– Мне до сих пор не верится, что его нет. Любила ли я его? О, да! Он был для меня идеалом, несмотря на то, что был младше меня.

Она взяла меня за руку и, печально улыбнувшись, продолжила:

– Конечно, у нас с Володей никогда не было таких отношений как с Мишей, но мне кажется, что я вышла за Михаила только потому, что у него оказался характер моего брата.

Она чуть сжала мою руку, посмотрев на меня, сказала:

– Прости меня, – и, посмотрев на Люду, – и ты, Мила, не обижайся. Ты же знаешь, мне и в голову не придёт тебя осуждать. Меня до сих пор преследует чувство потери, утраты и ощущение… Такое странное ощущение, что мы с Володей что-то не успели! Может быть, не успели друг другу сказать… По крайней мере, я не успела ему сказать, сколько он для меня значил! Кем он для меня был. Люди, вообще, так редко говорят друг другу правду. А если их прорывает, то их правда выглядит как обвинение. Прости, Мила… Мне трудно об этом говорить.

Люда грустно улыбнулась и, обращаясь уже к нам обоим, сказала:

– Мы с Андреем не стеснялись говорить друг другу правду, и что из этого вышло, вы знаете… Как ко всему этому относиться – это ваше дело. Каждый человек имеет своё, пусть даже иногда и ошибочное, представление о том, как надо, как должно быть, как, в конце концов, жить! Но, что касается любви!.. Я не понимаю, как люди могут любить того, кого можно, нужно или разрешено?!

Казалось, Люда не нервничала. Она говорила совершенно спокойно, как будто размышляла вслух.

– Как можно любить того, кого разрешает любить общество?! Больное такими страшными недугами общество не имеет права даже заикаться о любви! Отсюда, наверное, все эти драмы, все эти «Ромео» и все эти «Джульетты», все эти… «Разум и чувства», «Гордость и предубеждение»…

Она посмотрела на нас, как бы изучая. Кажется, она искала на наших лицах приметы непонимания, решая, продолжать ли ей дальше или перестать метать бисер перед свиньями.

– Я хотела сказать, что, видимо, во все времена были люди, нашедшие своё счастье там, где его искать не принято. И если они не навязывали свою мораль окружающим, они могли прожить счастливую жизнь и не испытать ни разу тех жутких разочарований, о которых плачут все эти покинутые и обманутые. Конечно, при условии, что в их жизнь не полезет грязное любопытство.

Она тяжело вздохнула и продолжила:

– Моя сознательная жизнь началась с большой, настоящей любви, а не с глупого заигрывания в школьном коридоре. Я любила человека, который не разыгрывал из себя этакого… «крутозавра» в шикарной, навороченной тачке. Я любила не обещающего «золотые горы», в обмен на регулярный секс, молодого предпринимателя, торгующего перекупленным товаром и называющего это бизнесом. И не какого-то дешёвого мачо из соседнего двора. Я любила человека, которому и не надо было, как это сейчас модно, – оплачивать услуги партнёра или жить, всё время помня пункты брачного контракта. Потому, что любовь не торгуется. Любовь – просто есть!

Люда отдышалась. Оказывается, ей нелегко давалось всё то, что она нам говорила.

– Он любил меня, а я любила его. И это было всё, что нужно для полного счастья! Всё остальное, всё, что мы с Андрюшей наблюдали, когда выглядывали из своего мира в этот, всё остальное оказалось фальшивкой! Фальшивкой в красивой упаковке с модным лейблом! Товаром с официальным товарным знаком, да, ко всему прочему, ещё и сертифицированным товаром! Никакая налоговая к такому товару не придерётся! Всё – легально! Всё – разрешено! Ничего ни от кого прятать не надо! Даже наоборот, можно прокатиться по городу в глупо выглядящей, длинной машине, по-детски украшенной шариками, чтобы все знали, – традиции не нарушаются, сделка состоялась!

Она отпила остывший уже чай и, грустно улыбнувшись, сказала:

– Спасибо вам огромное – за всё! Надеюсь, вы простите когда-нибудь этого мальчишку, который столько всего натворил, только потому, что меня не оказалось рядом. Все те неприятности, с которыми вам пришлось столкнуться… Всё это пережить!..

Её лицо исказила гримаса боли. По щекам её потекли слёзы, но голос пока оставался твёрдым.

– Ничего этого больше не повторится!.. – вдруг, перейдя на сдавленный крик, сказала Люда.

Видя что с ней, я хотел было взять её трясущиеся ладони в свои и попытаться успокоить девушку, но Марина – чуткий человек, вовремя успела подхватить не владевшую собой гостью, которая, отодвинув чашку, попыталась встать из-за стола, и, обняв её, приняла на свою грудь жуткие рыдания, сотрясавшие Люду.

Тихо встав, я ушёл в дом. Но, не найдя себе там занятия, которое могло бы меня отвлечь, вышел и принялся бродить по участку.

От кого я спрятался? Господи, неужели я не могу быть там, где так необходима моральная поддержка!? Я не смог уберечь брата этой девушки от того, что он с собой сделал, а теперь скрываюсь, боюсь попасться ей на глаза. Я – старый трухлявый пень, который только и умеет, что – рассуждать и пудрить мозги!

Слёзы щипали глаза, но какое теперь это имеет значение! Кому они нужны – эти слёзы бессилия?! Что теперь эти слёзы могут изменить?! Я даже боюсь с этими слезами ей показаться. Она же, посмотрев на меня, поймёт, что я слаб. Что из-за таких вот, – боящихся во всеуслышание высказать своё мнение, живут и здравствуют предрассудки. Традиции, которым грош – цена, если они направлены против счастья людей. Против людей, не желавших никому зла!

Мы «воюем» с какими-то специально разводимыми в питомниках монстрами. Мы даём им имена – наркомания, пьянство, проституция, коррупция, разврат. И делаем вид, что они неистребимы! Да каждый трезвомыслящий идеолог прекрасно знает, как расправиться со всей этой шайкой-лейкой, особенно когда за плечами такой опыт! Ведь не было же в нашей стране всего этого импортного набора «развлечений»! Зато, теперь мы можем говорить, что причина всеобщего горя кроется во всём этом, и мы, ну, просто обязаны бороться с вышеуказанными причинами, не щадя живота своего!

Немного успокоившись, я всё же решил выйти из своего укрытия. Но от стыда – разве скроешься.

Женщины стояли у калитки и, казалось, мирно беседуя, смотрели в сторону железнодорожной станции. Марина всё ещё обнимала одной рукой девушку за плечи, но того напряжения, которого, как мне показалось, я не выдержу – уже не было.

Они подошли ко мне. За те полчаса, на которые я их оставил, Люда смогла успокоиться и привести себя в порядок. И только какая-то, едва заметная остекленелость появилась в красивых, больших глазах девушки.

– Мы пойдём провожать Милу? – спросила меня жена.

– Конечно! О чём речь! – и взяв холодную, как лёд, ладонь Люды, уже обращаясь только к ней, сказал:

– Там только кое-какие твои вещи остались… И ещё, – я кое-что хотел тебе передать. Пойдём!

В доме Люда быстро собрала свой нехитрый багаж и, закинув лёгкий рюкзачок на плечо, грустно улыбнулась, прощаясь с последним приютом любимого человека.

– Люда, вот, это блокнот Андрея. – Я протянул ей оформленную под кожу книжицу.

– Я почему-то решил, что им не надо в это заглядывать и спрятал его для себя, – закончил я, заметив, что в моём голосе появились извиняющиеся нотки.

Она взяла блокнот так, как будто он был живым. Для неё это, наверное, так и было.

– Спасибо… Вы смотрели? Вы знаете – что там?

– Да. Там стихи, – сказал я, вспоминая исписанные детским почерком страницы.

В дверях, ожидая нас, стояла Марина. Она вытирала слёзы, и по ней было видно, что держится она с трудом.

– Я кое-что оставил себе. – Тихо, боясь обидеть Люду этой фразой, сказал я. – Вот, посмотри.

Щёлкнув «мышкой» по отдельно располагавшемуся на рабочем столе значку, я открыл файл. Это была отсканированная мной страничка из блокнота Андрея. На ней, рукой этого необычного паренька, было написано всего одно четверостишие:

 
Шёл с Христом, а стал – Иудой.
Шёл с Иудой, стал – Христом.
Кем ты был, и кем ты будешь.
Всё зачтётся, но потом.