Текст книги "Информационная безопасность человека"

Частным случаем подмены семантики можно считать размывание семантики: расширение (или сужение) её границ, когда семантика высказывания, фиксирующего информацию, заведомо шире, объемнее (или уже), чем те факты, которые информация непосредственно содержит. При этом самому источнику информации её истинная локализация хорошо известна, он сознательно с той или иной целью идет на её размывание.

Современные журналисты научились размывать семантику более тонкими способами, например, выстраивая сообщение так, что оно может предполагать двойное истолкование: «В Хабаровске успехи скромнее. Точнее, их практически нет. Документы на создание первой приемной семьи пока только оформляются». Между выражениями успехи скромнее и их практически нет и выражением успехов нет есть существенная семантическая разница, состоящая в том, что два первых значительно смягчают факт, между тем, судя по зафиксированной информации, должно быть использовано именно последнее.

Прием довольно часто встречается в разговорной речи, например, в тех случаях, когда источник желает завысить в глазах приёмника свой социальный статус или социальный статус близкого ему человека. В такой ситуации, скажем, при вопросе о роде занятий, в ответе конкретное наименование должности или специальности заменяют названием сферы деятельности или места работы. То есть на вопросы типа: Кем работает твой приятель? или Кем работаешь ты? Отвечают: В охранном бизнесе или В университете. Семантика у таких (и множества подобных им) неопределенных ответов нечеткая, так как, работая в охранном бизнесе, можно быть и хозяином охранного агентства, и ночным сторожем на складе телогреек, а в университете трудятся и сантехник, и ректор.

Стремление повысить или подчеркнуть свой социальный статус всегда предполагает определенное дистанцирование от собеседника, которое проявляется, в частности, в том, что собственные действия именуются абстрактно, благодаря чему поступкам, пусть даже тривиальным и незначительным, придаются черты официально (административно) значимых.

Используется прием и журналистами. Наличие размывания семантики в газетных заголовках должно настораживать потому, что часто используется как распространенная приманка, за которой в содержательном отношении не скрывается ничего, кроме стремления привязать читателя к данной газетной полосе.

Вместе с повышением социального статуса или помимо этого размывание семантики используется для сокрытия личной информации, негативно характеризующей говорящего. С этой целью в разговорной речи одна грамматическая форма слова может подменяться другой, то есть само размывание осуществляется не за счет лексического, а за счет грамматического значения. Например, мать спрашивает у ребенка: Куда делась керамическая пепельница? А он отвечает: Разбили или Разбилась. Вместо: Я (или тот-то) разбил. В таких случаях конкретный деятель заменяется абстрактным.

В рамках размывания семантики находятся такие употребления слов, при которых контекст не может четко локализовать их значения или специально формируется с установкой на то, чтобы это значение не было локализовано. В результате возникает ситуация, в которой не совсем понятно, о чем идет речь, но которая, в то же время, может быть истолкована приёмником, исходя из существующих в языковом сознании стереотипов, в нужном для говорящего направлении.

Подобные случаи размывания семантики по своей семантической природе очень близки к замалчиванию. Последнее здесь проявляется на уровне лексической сочетаемости, то есть в том, что у обозначения события или факта отсутствуют необходимые для его адекватного восприятия лексические конкретизаторы. При этом собственно размывание семантики и замалчивание могут выступать в едином комплексе.

Точно такой же прием использовался в первых сообщениях по центральным каналам российского ТВ о последствиях террористического акта 23–26 октября 2002 года в Москве: В результате теракта погибло 97 <по первой информации> заложников. Сообщение прямо ориентирует слушателей на то, что люди погибли от рук террористов. Позднее стало известно, что непосредственная причина гибели заложников – газ, примененный спецназом при штурме здания. Но и после обнародования этого факта информация о жертвах продолжала поступать в той редакции, которая воспроизведена выше (с увеличением их количества – 117, 119, 129 человек).

Взаимодействие размывания семантики с идеологией в советскую эпоху находило отражение и в лексикографической практике. Речь идет о намеренно суженном, то есть искаженном, толковании значения ряда слов в словарях. Сужение производилось за счет того, что в семантику слова искусственно включалась привязка обозначаемого им понятия к конкретному общественно-политическому строю. Слова коррупция, мафия, проституция, рэкет, рэкетир в советскую эпоху толковались с использованием уточнений «в капиталистических странах», «в эксплуататорском обществе», хотя обозначаемые ими явления присутствовали и в стране победившего социализма.

Для иллюстрации суженного и одновременно идеологически акцентированного толкования значения воспроизведем два толкования слова космополитизм. Первое из «Малого энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона» (1907 г.): «расширение идеи отечества на весь мир; в основе К. лежит сознание единства человеческого рода и солидарности интересов отдельных народов и стран, как частей одного целого человечества; христианство по своему идеалу космополитично. Неправильно понимается К. как противоположность патриотизму. К. не исключает любви к родной стране и родному народу; он дает лишь высшее мерило для оценки, что истинное общественное благо заключается в соответствии всечеловеческим интересам». Второе из 8-го издания «Словаря русского языка С. И. Ожегова»: «Реакционное буржуазное воззрение, признающее своим отечеством весь мир, отвергающее идею защиты своего отечества и идею национальной самостоятельности». Факты настолько очевидны, что в семантическом комментарии не нуждаются, но на два аспекта хотелось бы обратить внимание. Первый – мастерство советского лексикографа, в соответствии с толкованием которого получается, что воззрение (абстрактная категория) может какую-то часть мира признавать или не признавать своим отечеством, то есть вести себя как лицо или группа лиц. Второй – укорененность в общественном сознании сталинских идеологических констант времен борьбы с космополитизмом: по сути дела, еще в 70-е годы самый массовый словарь русского языка фиксирует дезинформацию, то есть объективно продолжает одну из пропагандистских кампаний Сталина.

Размывание семантики осуществляется и на уровне связанного высказывания. Это случаи, когда какое-либо лицо уходит от прямого ответа, заменяет его общими рассуждениями, более или менее относящимися к теме разговора. В таких ситуациях высказывание, которое по форме воспринимается в качестве ответа, по содержанию таковым не является. Существует несколько типичных способов ухода от ответа.

Самый простой и в то же время корректный способ ухода от ответа – открытый отказ обсуждать тему.

Так, например, на вопрос корреспондента «АиФ» отвечает А. Илларионов: «– Президент, правительство слышат то, что вы говорите?

Вы часто общаетесь с президентом? // – А в связи с чем у вас возникает такой вопрос? То, что я обсуждаю с президентом, остается между мной и президентом. Мы с вами это обсуждать не будем».

Конкретную тему вопроса можно заменить на более абстрактную. Так, например, на вопрос корреспондента «АиФ» отвечает А. Чубайс: «В эти дни, когда исполняется 10 лет со дня рождения приснопамятного ваучера, хочется вас спросить: вы ни о чем не жалеете? // – 75 % российского ВВП производится в частном секторе, созданном с помощью ваучера! Нужны были ваучеры по Чубайсу или по Лужкову? Десять лет назад это был вопрос вопросов: остановить, отменить! Все кипело, бурлило и т. д. Сейчас острота спала. Через пять лет спадет еще больше. А через 15 никого не будет интересовать: правильно – неправильно? Все осядет, осыпется. Что останется? Частная собственность в России». На вопрос, предполагающий рассуждения о том, не было ли промахов при проведении ваучеризации, А. Чубайс отвечает рассказом о том, как к ваучерам относился социум и прогнозом того, как он будет к ним относиться в будущем. В подобных случаях респондент при ответе поднимается на уровень абстракции, который заведомо выше, чем тот, который предполагает вопрос.

Замена темы вопроса на более абстрактную часто сопровождается тем, что адресация вопроса из личной сферы переводится в коллективную: вместо предполагаемого разговора о «я» речь переключается на «мы».

Так, например, на вопрос корреспондента «АиФ» отвечает М. Швыдкой: «Откуда вы знаете, что нужно обычным людям? // – Знаю, что мы должны помочь людям выявить их потребности. Недавно меня пригласили в сельскую библиотеку. Там выписывают две газеты: эротическую и районную. Если я скажу трактористу: «Обязательно посмотри фильм “Звезда” или прочти книгу Б. Акунина», он меня просто пошлет и будет прав как налогоплательщик, который сам может определять, что ему читать и смотреть. Но мы обязаны сделать так, чтобы ему и полезное было интересным». У министра культуры РФ спрашивают: На чем базируется ваш (личный) уровень компетентности? или: Что вам позволяет считать его высоким (достаточным)? Он же сбивчиво, с содержащими внутренние противоречия ссылками на сельскую библиотеку и тракториста говорит о задачах, которые стоят перед «мы» (мы должны, мы обязаны), скрывая за местоимением то ли Министерство культуры, то ли деятелей культуры, то ли государство вообще.

Ответ на вопрос может быть полностью или частично тавтологичен вопросу. Так, например, на вопрос корреспондента «АиФ» отвечает А. Приставкин: «Вы говорили о том, что у нас еще жива «сталинская традиция» жестокости. И кто же её блюдет? // – Да те же, кто настаивал на роспуске нашей Комиссии по помилованию. Те, кто врал и «капал» на нас президенту и устраивал травлю в прессе». В данном случае используется распространенный способ ухода от ответа, когда отвечающий формулирует высказывание, тавтологичное вопросу, отличное от него по форме, но дублирующее его семантику. К тому, о чем спросил журналист, писатель ничего не добавил. По сути, между ними состоялся следующий диалог: – Кто блюдет сталинскую традицию жестокости? // – Именно те, кто блюдет сталинскую традицию жестокости. Но попутно, и это для дезинформатора очень важно, читатель узнает о том, что на писателя капали и врали, а также травили его в прессе.

Ответ, полностью или частично тавтологичный вопросу, как правило, включает в себя констатацию некоторого тривиального утверждения, которое для приемника информации является очевидным. Редакция «АиФ» устами одного из своих читателей спрашивает у В. Путина, почему не работает подписанный им закон о противодействии экстремизму? Тот отвечает: «Закон сам по себе не функционирует, – сказал глава государства. – Функционировать должны государственные органы, руководствуясь этим законом. Существует так называемая правоприменительная практика. Собственно говоря, времени после принятия закона прошло не так много. Но очень рассчитываю, что органы прокуратуры, суды будут использовать этот инструмент. Мы обсудим это с руководителями силовых структур». Сложно себе представить, что читатель газеты и её редакция воспринимают закон в виде конкретного физического лица, которое бродит по российским пространствам и противодействует экстремизму; они очень хорошо и без разъяснения президента понимают: закон работает тогда, когда его исполняют предназначенные для этого структуры. Тем не менее, глава государства именно это тривиальное утверждение использует в качестве ответа, дублирует информацию, которая уже содержится в вопросе, не объясняет того, почему предназначенные для исполнения закона структуры им не руководствуются (то есть не отвечает по существу вопроса), и попутно заверяет в том, что постарается исправить ситуацию. По сути, диалог имеет следующий вид: – Почему не работает закон? // – Потому, что он не работает, но я приложу усилия для его исполнения. Как и в примере из интервью с А. Приставкиным, главное здесь не ответ (его нет) на вопрос, а попутная информация первого лица страны о том, что он исправит ситуацию.

Формально, с лингвистической точки зрения, подобные квазиответы имеют следующую природу:

1) отвечающее на вопрос лицо вербализует информацию, которая в экспликации не нуждается, так как уже содержится в пресуппозиции вопроса, мыслится в качестве очевидной, то есть имплицитно присутствует в нем;

2) информация же, которая является объектом выявления, по той или иной причине не сообщается. Семантика вопроса Почему не работает закон? состоит, по крайней мере, из трех компонентов: (1) я знаю, что закон работает тогда, когда его исполняют люди (пресуппозиция) + (2) мне хотелось бы узнать из-за чего + (3) сейчас закон не функционирует (= закон не исполняют люди). Ответ Сейчас закон не работает, так как его не исполняют люди полностью дублирует первый и третий семантические компоненты вопроса и ничего не разъясняет по поводу второго.

Уход от ответа может базироваться на том, что вопрос объявляется в корне (или частично) неверным, а следовательно, и не предполагающим в том виде, в каком он сформулирован, ответа. Изначально объявляя, что вопрос неверен, говорящий обеспечивает себе предельную свободу сообщений и может легко изменить тему.

Так, например, на вопрос корреспондента «АиФ» отвечает Г. Вишневская: «Вы согласны с тем, что Мариинский театр на сегодняшний день победил Большой? // – Я не хочу думать, что между ними шла борьба. Соревнования бывают на стадионах, когда сантиметром можно измерить, кто дальше прыгнул. А искусство измерить нельзя. Большой есть Большой. Во все времена это был, есть и будет особый театр. Относиться к нему иначе как к национальному достоянию нельзя. Мариинский же в мое время был унижен». Певица объявляет, что вопрос задан не корректно, и уходит от ответа на него в ностальгические воспоминания.

Еще один способ ухода от ответа можно назвать переводом стрелок. В этом случае респондент переключает разговор с себя на кого-либо другого, формально оставаясь в рамках заданной вопросом темы, он рассматривает эту тему применительно не к себе, а к иному объекту, переадресовывает её полностью или частично.

Так, например, на вопрос корреспондента «АиФ» отвечает Н. Басков: «Тебя послушать, так вся твоя жизнь – полоса сплошных удач и взлетов. Тебе хоть раз приходилось краснеть за себя? // – Да мне постоянно приходится краснеть за себя. Когда мне звонят знакомые и задают вопросы о том, что пишет желтая пресса, я часто заливаюсь краской. Мне становится просто стыдно, когда по двадцать раз на дню приходится слышать: «А правда, что ты сделал операцию на голосовых связках? А правда, что напился перед концертом?» У меня хватает недостатков, но зачем писать то, чего нет?» В данном случае вместо ответа певец выдвигает журналисту обвинение в причинах того, о чем его спрашивают. По сути, состоялся следующий диалог: – Совершаешь ли ты поступки, за которые тебе бывает стыдно? – спрашивает журналист, – Нет, это журналисты совершают поступки, за которые мне бывает стыдно, – отвечает певец.

Уход от ответа может заключать в себе ложную аргументацию или формулироваться с её помощью.

Так, в ответ на реплику из зала о том, что татар в Башкирии притесняют, В. Путин говорит: Быть татарином в Башкирии нелегко. А русскому в Татарстане? А чеченцу в Москве? А мордве в других частях Российской Федерации? В данном случае разбор или внятная оценка проблемы заменены указанием на то, что проблема имеет более широкий характер, а следовательно, её конкретное проявление не заслуживает внимания. Высказывание содержит в себе аргумент, который можно сформулировать так: а кому сейчас просто? Иными словами, политик отодвигает в сторону проблему именно потому (парадокс!), что она носит всеобщий характер. Возникает ситуация, подобная следующей: у вас протекает крыша, вы обращаетесь в РЭУ за помощью, а начальник вам отвечает: у вас протекает крыша, она протекает еще в трех соседних домах. Абсурдность такового ответа и такой аргументации очевидна каждому (как и представимы негативные реакции на них), но далеко не каждому очевиден уход от ответа и ложная аргументация, присутствующие в словах главы государства, так как они надежно упакованы в игру на национальных чувствах или спрятаны за неё.

Все случаи размывания семантики к дезинформации относить нельзя, но они должны служить для приемника сигналом потенциальной опасности, метой того, что, возможно, в данном случае им стремятся манипулировать. При этом следует помнить о важном выводе, сделанном Е.А. Земской: «Наблюдения показывают, что признаки новояза – высокая степень клишированности, демагогическое манипулирование языком с целью сокрытия подлинного смысла, использование условных эвфемистических наименований, избегание прямых номинаций составляет особенность не только советского тоталитарного языка».

Еще один частный случай подмены семантики можно назвать манипулированием словами (иное наименование – вербальная подмена) и соответственно стоящими за ними понятиями. Происходит это тогда, когда один и тот же объект в зависимости от совокупности идеологических (или иных) условий получает различные номинации, характер которых содержит в себе оценки этого объекта, отражающие точку зрения источника информации и продуцирующие различное отношение к нему социума.

М. Брэдбери пишет о таких случаях «Вы наверняка замечали, что к одним и тем же понятиям люди часто относятся по-разному: то, что одни считают “демократией”, другие именуют “тоталитаризмом”. Кто-то называет любовь “любовью”, а кто-то – “сексуальным домогательством”. Обыкновенный “носитель языка” скорее всего сочтет, что одно и то же понятие можно описать по-разному, и опять попадет впросак».

Приёмник, в таких случаях, оказывается под воздействием номинаций с тождественным (или очень близким) предметным и противоположными оценочными значениями: запевала – зачинщик, разведчик – шпион, помощник – пособник, последователь – эпигон.

Навязываемая приёмнику оценка понятия может включаться в семантическую структуру слов (разведчик – шпион) или быть лексически эксплицированной. В последнем случае из возможных способов номинации объекта выбирается та, которая наиболее подходит для конкретной цели.

А.Д. Сахаров вспоминает: «Я назван инженером, видимо, чтобы показать мою некомпетентность в вопросах биологии и, главное, чтобы скрыть от читателя, что я академик <…> Наша страна вела в Афганистане жестокую, страшную войну. Мы называем наших противников бандитами, не признавая их воюющей стороной. А у бандитов нет военнопленных, а – заложники». П. Вайль и А. Генис в книге «Американа» замечают: «Не случайно в Советском Союзе меняется обращение к подсудимому. Прежде чем судить человека, надо превратить его из «товарища» в «гражданина».

Выбор того или иного способа номинации отражает позицию говорящего по отношению к объекту, но о самом объекте сообщает не много. Так в бытовом общении одного и того же человека могут называть вруном, лжецом и милым фантазёром. Каждая из этих номинаций будет продуцировать различное отношение к нему: от жёстко негативного до восторженного. Об одном и том же действии могут сказать: украл, позаимствовал и взял по рассеянности. Соответственно, каждое обозначение сформирует своё восприятие действия: от негодования до сочувствия. Это происходит в силу того, что в указанном типе слов оценочный компонент значения всегда выходит на первый план. Поэтому в реальном общении при первоначальном знакомстве следует ограничиваться восприятием самого факта, а оценку оставлять на потом, когда информации будет больше и из различных источников. В противном случае приёмник информации рискует оказаться в плену навязанного ложного восприятия. Всегда следует помнить, что предлагаемая вам в данный момент номинация не является единственной, у неё есть синонимические замены и иные способы называния, а выбрано ли из их числа именно то, что наиболее адекватно отражает положение дел, вам не известно.