Текст книги "Информационная безопасность человека"

Ложная или дезориентирующая установка – по своей природе близка к отвлекающему маневру, но отличается от него тем, что в данном случае сообщается не собственно информация, а оценки подаваемых фактов или позиции говорящего по тому или иному вопросу. Присутствует в тех случаях, когда декларируется (старательно навязывается приемнику) один тип восприятия информации, а на самом деле характер подачи информации предполагает совершенно иной тип её восприятия. Например, в книге «Манипуляция сознанием» С. Г. Кара-Мурзы несколько раз повторено, что автор старается «не давать явлениям своих оценок». На самом же деле, безоценочное повествование вообще сложно себе представить, что же касается данного случая, то там скрытые оценки и выражения авторских приоритетов присутствуют на каждой странице. Аналогично с новостийными программами и расхожим заявлением репортеров: «мы сообщаем только факты».

Показательный пример из статьи Г. Ч. Гусейнова: «В самом общем виде словесный фетишизм проявляется у всех без изъятия членов общества, когда те, например, требуют предварительного определения (научные работники друг от друга – “точного определения”) любого обсуждаемого слова, обозначающего то или иное социальное явление. “Сначала дайте определение тому, о чем вы будете говорить, а потом говорите об этом”. Абсурдность такого обращения со словом – единственным инструментом познания, кажется, не нуждается в растолковании». Любому человеку, знакомому с механизмом эффективного ведения научного спора, известно, что, во-первых, слово не является единственным инструментом познания, а во-вторых, сама конвенциональная природа языкового знака по необходимости требует некоторого предварительного соглашения относительно понимания его семантики еще до того момента, как этот знак будет использоваться в качестве инструмента спора. То есть декларируемая автором абсурдность, которая не нуждается в растолковании, на самом деле таковой не является, представляет собой ложную, дезориентирующую читателя установку.

В речевой практике дезориентирующая установка выражается в манере спорить, которую исследователи обозначают при помощи этикетки «да, но…». О таком споре Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев пишут «Говорящий как будто соглашается с мыслью, высказанной оппонентом, но тут же приводит соображение, сводящее на нет возможные выводы из этой мысли». Анализ различных способов реализации этой манеры содержится в только что процитированной работе, авторы которой приходят, в частности, к такому выводу: «Именно постольку, поскольку “уступительно-противительные” конструкции предполагают последующее возражение, ограничивающее или сводящее на нет выраженное в них “согласие”, они дают возможность высказать возражение в неявном виде, даже не давая понять, в чем, собственно, оно состоит, что открывает дорогу различным речевым манипуляциям».

С. Бодров отвечает на вопрос корреспондента «АиФ»: «Действие вашего нового фильма разворачивается на Кавказе. Значит, снова стрельба, бандиты, смерть. Вам не кажется, что такое количество стрельбы на экране уже начинает утомлять? // – Конечно, элемент усталости есть. Если часто стрелять, в конце концов оглохнешь. Но мой фильм – не про войну, вернее, не только про войну. Это история двух людей… Можно сказать, подсмотрел её в реальной жизни». Режиссер соглашается с общим утверждением, сформулированным в вопросе, но дистанцируется от его частного приложения к своей кинопродукции. В результате сформулированный им ответ демонстрирует позицию, близкую и тем, кто за стрельбу на экране, и тем, кто против неё, то есть предельно широкой аудитории. А это не может не повлиять на утверждение его образа в качестве всенародного любимца.

Дезориентирующая установка используется для создания определенного имиджа. Редакция «АиФ» декларирует: «Все замечания <читателей> мы обязательно учитываем, и они позволяют делать вашу любимую газету еще более интересной». Ю. Лужков спрашивает: Какая доля правды печатается в вашей газете? Н. Зятьков отвечает: – 100 процентов. По крайней мере, мы к этому стремимся. Дело не только в том, что мы перед публикацией проверяем тщательно цифры, даты, события. Мы принципиально не используем информацию, которая на журналистском жаргоне называется «сливом». То есть когда одна какая-либо коммерческая или политическая организация стремится очернить конкурентов, смешивая при этом ложь и правду». Сложно себе представить возможность учета всех замечаний. Равно как проблематично наличие на газетных полосах стопроцентной правды, хотя бы потому, что, во-первых, никто не гарантирован от ошибок, а во-вторых, газета большое количество своей площади отдает интервью (и рекламе), то есть «чужому слову», за которое она, строго говоря, часто ответственности не несет. А характеристика ваша любимая газета, используемая журналистом этого издания, говорит сама за себя.

В процессе использования этого приема, если подтасовка не группируется с другими приемами, могут сообщаться все факты, но при этом они выстраиваются в такой последовательности, что у приемника создается ложное представление о якобы наличествующей связи между фактами, которые на самом деле между собой никак не связаны, либо связаны косвенно, поверхностно. Механизм работы подтасовки базируется на том, что источник информации имеет достаточно четкое представление о характере оценки приёмником различных групп сообщений. Источник знает, что есть сообщения, которые вызывают у приёмника положительные эмоции, отрицательные эмоции или воспринимаются нейтрально. Соответственно, определенным образом группируя подачу сообщений, можно добиться позитивной оценки нейтральной или негативной информации, или негативной оценки нейтральной или позитивной информации, или нейтрального восприятия негативной или позитивной информации. Достигается это за счет того, что оценочное поле окружающей сообщение информации влияет на восприятие определенного информационного сообщения.

Исследователи пропаганды называют две распространенные разновидности подтасовки: ядовитый сэндвич и сахарный сэндвич. В первом случае позитивная информация окружается негативной и тем самым дезавуируется. Во втором случае негативная информация окружается позитивной и тем самым не получает должной оценки.

Часто прием используется с целью закрепления за определенной личностью конкретного имиджа и поддерживания его. СМИ здесь действуют по старому принципу: назови человека 20 раз ослом (или гением) и не только окружающие, но и он сам в это поверит. Вот пример из уже упоминавшегося романа В. Войновича: «Начал <редактор>, как обычно, с передовой. В передовой его всегда интересовали не тема, не содержание, не, скажем, стиль изложения, его интересовало только, чтобы слово “Сталин” упоминалось не менее двенадцати раз. О чем бы там разговор ни шел, хоть о моральном облике советского человека, хоть о заготовке кормов или о разведении рыбы в искусственных водоемах, но слово это должно было упоминаться двенадцать раз, можно тринадцать, можно четырнадцать, но ни в коем случае не одиннадцать. Почему он взял минимальным именно это число, а не какое другое, просто ли с потолка или чутье подсказало, сказать трудно, но было именно так. Вот же не существовало на этот счет никаких исходящих сверху инструкций, никаких особых распоряжений, а не только Ермолкин, но, пожалуй, каждый редактор, хоть в местной газете, хоть в самой центральной, днем и ночью слеп над серым, как грязная скатерть, газетным листом, выискивал остро отточенным карандашиком это слово и шевелил губами, подсчитывая.» В данном случае воспроизводится механизм подтасовки имени к фактам, которые с носителем имени могут быть никак не связаны, но создают в сознании социума стереотип восприятия носителя имени как всезнающего и отвечающего за все человека.

Для сравнения (конечно же, памятуя о том, что В. Войнович указывает не на статистические данные, а на сам факт обязательного упоминания имени Сталина в газетных материалах значительное количество раз) можно провести простой статистический эксперимент. Подсчитаем количество употреблений имени В. Путина в отдельных номерах одной из центральных газет (подсчету подвергались только имена собственные; среди них безусловно доминирует фамильное именование, значительно реже встречаются Владимир Владимирович и ВВП; прозвище Пути-Тути не учитывается). В № 35 АиФ за 2002 г. имя упоминается 20 раз. В № 36 АиФ за 2002 г. – 46 раз. В № 37 АиФ за 2002 г. – 19 раз. В № 38 АиФ за 2002 г. – 15 раз. В № 39 АиФ за 2002 г. – 11 раз. В № 40 АиФ за 2002 г. – 25 раз. В № 41 АиФ за 2002 г. – 30 раз. В № 42 АиФ за 2002 г. – 21 раз. В № 43 АиФ за 2002 г. – 16 раз. В № 44 АиФ за 2002 г. – 11 раз. В № 45 АиФ за 2002 г. – 19 раз. В № 46 АиФ за 2002 г. – 22 раза. В № 47 АиФ за 2002 г. – 22 раза. В № 49 АиФ за 2002 г. – 25 раз. В № 50 АиФ за 2002 г. – 25 раз. В АиФ № 51 за 2002 г. – 20 раз. В АиФ № 52 за 2002 г. – 32 раза. При этом все упоминания помещены либо в нейтрально констатирующие, либо в безусловно положительные контексты (единичны случаи иронических контекстов) и касаются самых разных фактов общественной и экономической жизни: от В. Путин против «родимых пятен» социализма, до информации о том, что На прошлой неделе Владимир Путин дал министрам указание готовиться к зиме и т. д. Эти цифры прямо указывают на то, что и у современных редакторов существуют какие-то потаенные статистические ориентиры, с которыми они соизмеряют количество употреблений имени главы государства в своем издании.

Подтасовка с целью снижения образа лица или группы лиц производится посредством того, что контактно упоминаются сведения, относящиеся к различным (контрастным по своей природе) тематическим сферам. При таком употреблении продуцируется иронический контекст, отображающий ироническое же отношение к описываемым фактам. Среди политиков встречаются такие, образам которых ироническое снижение за счет подтасовки сопутствует достаточно часто.

Одной из целевых установок подтасовки является трансформация представления об определенном событии. Явное идеологически ориентированное преувеличение содержит наименование октябрьских событий 1993 года (путча) при помощи словосочетания вторая гражданская война: 3 октября исполняется девятая годовщина второй гражданской войны в России. Она была короткой, но кровавой. Такое наименование актуализирует в сознании читателя два представления: вторая мировая война и гражданская война, но стоящие за этими представлениями объекты ни по своему характеру, ни по своим масштабам и последствиям несоизмеримы с путчем. Подтасовывание последнего к ним в качестве равнозначного служит тому, что представление о нем трансформируется. Сравним противоположное по семантике утверждение Е. Гайдара: «Начав реформы в 1991 году, мы спасли Россию от гражданской войны».

Модель, при реализации которой какое-либо событие подтасовывается к предшествующему, прочно закрепленному в сознании языкового коллектива событию и тем самым наделяется свойственными ему характеристиками, что часто не соответствует действительности, устойчиво воспроизводится при продолжающемся перечислении (отсчете) мировых войн. Конструируемые в этих случаях номинации по своей природе и производимому эффекту ничем не отличаются от наименовании вторая гражданская война.

Прием подтасовки может использоваться спецслужбами для оправдания ложных обвинений. А.Д. Сахаров вспоминает: «В других делах КГБ действовало осторожнее, но тогда – в 1970 году – еще мало было опыта в подтасовках, ведь в сталинское время доказательств вообще не требовалось».

Исследователи манипуляции подтасовку называют приемом контекста: Ю.А. Ермаков пишет об этом: «Еще более отчетливо данный прием проявляется в “художественном” оснащении политических демонстраций, когда в одном ряду несут портреты Гитлера, Сталина и, например, Горбачева или Ельцина, что автоматически дискредитирует последних».

Эффективность подтасовки, как и большинства других приемов определяется многократностью повторов.

Повтор и сам по себе является эффективным средством дезинформации. Во-первых, он определенным образом ритмизирует информацию, оседающую в сознании, и протекающие в нём с её подачи процессы. Во-вторых, он позволяет реализовать закон: убедительно то, что остается в памяти. Негативное и в то же время универсальное влияние повтора на человека проявляется в том, что он усваивает информацию вне зависимости от того, положительные или отрицательные эмоции она у него вызывает. Именно поэтому повтор часто ставится во главу угла пропаганды даже в тех случаях, когда иные средства используются не так активно.

У повтора в СМИ есть универсальная функция: он вызывает эффект привыкания к аномальным событиям, способен свести из ряда вон выходящий факт до уровня ежедневной бытовой рутины и тем снизить остроту восприятия этого факта.

Корреспондент «АиФ» замечает: «<…> исследовательская группа «ЦИРКОН» провела опрос на тему: решения каких проблем население ждет от главы государства в первую очередь? <…> Интересно то, что проблема Чечни, несмотря на постоянное присутствие на экранах телевизоров, в наказах президенту занимает весьма незначительное место. Сводки с театра военных действий стали привычной частью ежедневного информационного меню и не царапают «народный нерв». Последовательнее (и правильнее) в этом материале было бы поставить вместо слова несмотря слово благодаря.

Красноречивый пример того, какой эффект у приёмника может вызвать постоянный повтор текста приводит С. Боровиков; речь идет об очередном новом гимне старых авторов: «Каждое утро, точнее, то утро, когда я просыпаюсь в шесть, вместе с радио я пою про себя: “Нас вырастил Сталин на верность народу, / На труд и на подвиги нас вдохновил!” – и не потому, чтоб я любил товарища Сталина или товарища Михалкова, но потому, что они ввинчены мне в мозг с младенчества и до гроба и, как слюна при вспышке лампы у собаки Павлова, начинают выделяться в моем черепе при первых звуках музыки… Этого хотел наш президент?».

Доведение до абсурда. В этом случае какое-либо высказывание посредством ложных лексико-семантических связей его компонентов с лексиконом языка трансформируется в сходное по структуре и семантике абсурдное (или избыточное) с точки зрения здравого смысла высказывание. Последнее же нивелирует (или уничтожает) в сознании приёмника значимость первого.

Так в начале правления Б. Н. Ельцина известный революционный лозунг Землю – крестьянам, фабрики – рабочим подчас трансформировался следующим образом: Землю – крестьянам, фабрики – рабочим, воду – матросам. Такая трансформация иронически дискредитировала первоначальную идею. Корреспонденты «АиФ» пишут: «Что только не используют, чтобы «замочить» друг друга политические противники! Питер вот изобрел «технологию двойников». В Москве политики давно уже вывешивают рекламные щиты, «воспевающие» самые выдающиеся по глупости идеи своих оппонентов. Например, СПС в ответ на обещание единороссов «взять под контроль выдачу пенсий» с огромных плакатов обещают «взять под контроль восход и заход солнца»; «Так что же произойдет через год? На выборах президента главы регионов отработают под лозунгом «За Родину, за Путина!», пусть даже и пряча фигу в кармане».

В разговорной речи доведение до абсурда часто используется в диалоге при подчеркивании бессмысленности или избыточности для конкретной коммуникативной ситуации какого-либо вопроса или утверждения. Ответные реплики в этих случаях содержат в себе абсурдные констатации или предположения, которые таковыми быть не могут в силу того, что в них фигурируют очевидные истины: – А я из Конотопа. / – Ну и что, а разве в Конотопе небо твёрдое? Такие реплики, в целом сигнализируя о том, что предшествующее высказывание является до предела тривиальным, могут как подтверждать, так и отрицать его.

Эффективность приёма определяется тем, что он базируется на иронии, а иронию, в принципе, оспаривать крайне сложно. На неё можно ответить иронией же, как во втором примере, на что способен не каждый говорящий, и тем самым включиться в соревнование по острословию с неизвестным исходом. Можно прореагировать указанием на неуместность иронии. В любом случае использование приёма создаёт существенные коммуникативные сложности. Поэтому он часто является финальной точкой в каком-либо прямом или опосредованном диалоге. А с учётом того, что эту точку ставит человек, использовавший доведение до абсурда, он и остаётся победителем.

Вырывание из контекста. В этом случае факт подается вне контекста, и тем самым искажается его действительный смысл. Вырванная из контекста (искаженная) цитата становится либо неинформативной, либо её семантика приобретает более абстрактный, более конкретный вид или получает интерпретацию, существенно отличающуюся от той, какая соответствует коммуникативной задаче, которую при её формулировке ставил перед собой автор.

А.Д. Сахаров вспоминает: «А потом грянул гром! Вновь была использована «Литературная газета». В ней появилась статья её обозревателя Юрия Корнилова (сотрудника АПН – агентства печати «Новости» – опять-таки якобы независимого, а на самом деле одного из главных орудий КГБ). В этой статье особенно резко осуждалась (без точного цитирования, так что было не совсем ясно, о чем идет речь) моя характеристика построенного в СССР общества как государственного капитализма с предельной партийно-государственной монополией в области экономики, идеологии и культуры».

Деформации цитат и текстовых отрывков, состоящие в том, что они лишаются языкового окружения, адекватно раскрывающего их смысл, можно воспринимать и в качестве проявлений замалчивания определенных частей языкового контекста высказывания.

Тоталитарные идеологические системы устойчиво ориентированы на относительно стабильную совокупность персон, которые должны восприниматься социумом в качестве безусловно авторитетных. Декларируемые константы таких идеологических систем нуждаются в постоянном подтверждении (освящении) сформулированными этими персонами положениями. Благодаря этому достигается двойной семиотический эффект: подчеркивается не предполагающий сомнения характер констант и еще раз актуализируется божественная природа персон. В СССР так было с наследием Маркса, Энгельса, Ленина (временно: Сталина, Хрущева, Брежнева) – без цитат из их трудов не мог обойтись практически не один серьезный труд в области науки, культуры, идеологии. Но дело в том, что персоны не всегда оставляли нужные для убедительной экспликации (аргументации) констант цитаты. Поэтому цитаты приходилось, клянясь в преданности самой букве учения, деформировать для «внешнего» пропагандистского использования.

Вольное обращение с цитатами может восприниматься в качестве характеристики идиостиля. А.Т. Твардовский замечает: «Склонность к манипуляциям с цитатами, характерная черта Дем[ентье]ва, опять подвела».

В тоталитарном государстве вырванные из контекста цитаты могут выполнять не только собственно идеологическую (пропагандистскую) функцию, но и использоваться в качестве аргумента в юридической практике.

Такой случай, по свидетельству А.Т. Твардовского, имел место, например, во время проведения процесса Синявского и Даниэля в 1966 году. В своих последних речах подсудимые обращали на это внимание: «Говорили о том, что суд не слышит их объяснений, не опровергает их, лишь повторяя на разные голоса одни и те же цитаты, выхваченные из контекста, несмотря на то, что они, подсудимые, уже 10 и 20 раз объясняли, что криминальные слова и выражения принадлежат персонажам, а не авторской речи, и т. д.»

В бытовом общении этот приём представлен повсеместно при передаче разговорной речи какого-либо лица.

Антропоморфная персонификация. Механизм приема состоит в том, что определенное явление социально-политической жизни фиксируется в сознании членов социума посредством номинации конкретного лица, которое воспринимается в качестве основного выразителя, проводника или виновника существования этого явления. Таким образом, отождествляются лицо и процесс (явление) или процесс воплощается в определенном деятеле. Иными словами, навязывается представление о процессе как о лице (личности). Антропоморфная персонификация совпадала с инстинктивным желанием масс видеть конкретных деятелей, которые помогли бы раскрыть причины их бедности и нужды и объяснить привилегированное положение господствующих классов, власть имущих.

Метод антропоморфной персонификации является реализацией в СМИ одного из явлений разговорной речи. Исследователи городской коммуникации отмечают: «Персонификация некоторых социально-экономических процессов – один из частных мотивов городского микродиалога» и приводят примеры, указывающие на то, что персонификация имеет давнюю и устойчивую традицию: столыпинская реформа, столыпинский галстук, керенки, хрущобы, андроповка, горбачевский налог, гайдаровкие булочки, павловская реформа, павловские деньги».

В фольклоре стремление к персонификации закреплено устойчивым выражением во всем виноват стрелочник. Показательно, что различные огласовки этого выражения без тени иронии могут использоваться и сейчас.

Антропоморфная персонификация базируется на одном из распространенных в языке способов формирования переносных значений – метонимии. При ней наименование части переносится на целое или наоборот: политические менеджеры ельцинской эпохи сохраняют и даже укрепляют роль дирижера; с какой точки идет нынешний отсчет исторического склероза: с горбачевской «перестройки» или с гайдаровской «шоковой терапии»?

В современной России примером антропоморфной персонификации может служить использование имен людей, которые в недавнем прошлом ассоциировались с приватизацией госимущества и социалистической собственности, а сейчас устойчиво воспринимаются в качестве маркера многочисленных проблем, существующих в сфере экономики. В этой связи можно вспомнить о ставших одиозными у народа руководителях некоторых предприятий в энергетической и нефтедобывающей отраслях, сложившихся после приватизационной политики правительства России в 1990-е годы, имена которых стали нарицательными и в последующий период.

Антропоморфная персонификация осуществляется и посредством номинации определенной социальной группы лиц: генералы (в значении – противники военной реформы), олигархи (в значении – главные виновники народных бед): «Факт остается фактом – степень недовольства высока, и люди уже начинают искать конкретного врага. Все чаще указывают пальцем на олигархов»; «Россияне по-прежнему верят, что за все происходящее в стране отвечает царь – президент, в крайнем случае, «бояре» – депутаты Госдумы».

Обратимся к примеру из газеты, который показывает, каким образом антропоморфная персонификация позволяет расставлять акценты. «При этом сложившаяся <в отопительной системе> ситуация очень напоминает горбачевскую перестройку позднего периода. <…> Ничегонеделание Горбачева привело к талонной системе и развалу страны. А бездействие нынешней власти может привести к разрушению инфраструктуры российских городов и полному развалу ЖКХ». В данном случае одна кризисная ситуация в истории страны персонифицирована посредством имени Горбачева, вторая же не персонифицируется – упоминается безликая нынешняя власть. То есть, в первом случае ответственность возлагается на конкретное лицо, а во втором – на аморфную группу лиц (ни на кого конкретно). Это позволяет одновременно прибавить отрицательных коннотаций к имени Горбачев и избежать их добавления к имени руководителя его уровня в современной России.

В бытовом общении этот приём достаточно распространён. Типичные случаи его реализации таковы. Муж на какое-либо неприятное ему действие жены реагирует словами: узнаю родную тещу. Мать на какое-либо недопустимое в её представлении действие сына замечает: папочка родимый. В таких случаях отрицательная оценка действия, поведения или речи осуществляется через отождествление его с лицом, которое в глазах говорящего является эталоном совершения негативных поступков. Номинация персонифицирующего негативные качества человека оказывается неприятной для оцениваемого объекта вне зависимости от того, положительно или отрицательно он к нему относится, потому что содержит в себе указание на его несамостоятельность. В принципе, в утверждении (пожелании, требовании) типа не включай (ты опять включила) родную маму основной компонент значения – “ты не способна на самостоятельные поступки”. Именно поэтому оно так болезненно воспринимается адресатом. И поэтому же ответы на него типа на свою маму посмотри, не трогай мою маму являются неубедительными и едва ли выигрышными, поскольку речь идёт вовсе не о маме. В таких случаях лучше, не переключаясь на оценку источника, обратиться к сути проблемы, характеру поведения или высказывания и разобраться в них.

Следует отметить, что антропоморфная персонификация способна выполнять функции отвлекающего маневра, так как, сводя многообразие сложных социальных, экономических, политических, бытовых или культурных проблем к одному лицу (группе лиц), дезинформатор, тем самым, от сути этих проблем приёмника отвлекает.