Текст книги "Тайная геометрия"

Ну, и, конечно… Причем, каким-то образом умудрились потерять во время перехода небольшую интимную часть дамского туалета.

«М-да… Так можно и до марша Мендельсона догуляться!» – со страхом думал храбрый майор, подводя пресс-секретаря к зданию с большим бетонным парусом, устремленным в ярко-синее августовское небо.

На крыльце майор сказал женщине:

– Аня, послушай меня, оставь своего олигарха! Обойдется он без твоей статьи.

– Он-то обойдется! Я вот без зимних сапог не обойдусь! На зарплату в «Топологии» красивой одинокой женщине не прожить, – укоряющим за свое одиночество голосом ответила Ангелина Анатольевна.

– Твоего олигарха, – понизил голос майор, – скажу тебе по секрету: скоро арестуют. Зачем тебе с таким связываться, а?

– Да, ты что?! – округлила глаза пресс-секретарь.

Мимикьянов сделал строгое лицо.

– Только это – строго конфиденциально! – сказал он. – Никому! А зимние сапоги я тебе куплю! – для верности, чтобы Рогальская все-таки не побежала к Гоче, вынужден был пообещать майор.

21. Шаман

Внутрь «Топологии» майор заходить не стал.

Мимикьянов не знал, что отвечать на неизбежный вопрос Лисоверта: с чего это он наплел Рогальской о каком-то срочно понадобившемся пресс-релизе? Не объяснять же генеральному директору, что это причину он наспех придумал, чтобы не оставлять пресс-секретаря в машине с бандитами, явно желающими использовать ее в качестве заложницы.

Попрощавшись со своей роковой женщиной, майор постоял в задумчивости.

И понял, что ему нужна помощь.

За помощью он решил обратиться к шаману.

Хитрый Медведь жил в соседнем девятиэтажном доме. В обычной двухкомнатной квартире с кухней, ванной и санузлом.

Хитрый Медведь был настоящим Шаманом.

По паспорту его звали Василием Ивановичем Николаевым. Он был по национальности сойтом – сыном маленького, почти исчезнувшего, северного таежного народа.

Род Николаева носил древнее имя Тимбуту, что означало – Хитрый Медведь. Сам Василий Иванович имел ученую степень кандидата физико-математических наук и преподавал на математическом факультете классического университета.

Шаманом он стал помимо своей воли, как это бывает со всеми настоящими шаманами.

Однажды, еще учась в аспирантуре, Василий потерял покой, сон и аппетит. Он забросил любимую математику и почти перестал выходить из своей комнаты в общежитии. Сначала он думал, что просто переутомился в своих занятиях, но очень скоро в ночном полусне он отчетливо понял: дело не в усталости.

Его зовут духи предков.

Они требуют, чтобы он стал шаманом – незримой дверью между теми сойтами, что уже ушли из Сибирской тайги в верхний мир, и теми, кто еще в ней жил.

Василий с десяти лет учился в Красноярском интернате для детей Северных народов. Там учителя обнаружили математическую одаренность мальчика. Из интерната он попал в знаменитую физико-математическую школу Новосибирского Академгородка. Рано расставшийся с жизнью своих соплеменников, Василий, тем не менее, хорошо знал, что способности настоящего шамана не передаются по наследству и искусству шамана нельзя научить.

Шамана выбирают духи.

Выбирают из обычных людей, не обращая внимания на то, хочет ли стать шаманом сам избранный. И в этом духи поступают мудро. Потому, что быть шаманом – участь тяжелая и даже страшная, а совсем не такая легкая и беззаботная, какой ее представляют себе городские жители и профессиональные ученые-этнографы.

Единственное занятие Шамана, – помощь своей Большой Семье. Главное средство для этого – разговор с духами. Но, чтобы побеседовать с ними, надо сначала придти в их таинственный мир. Неизвестно, где находящийся, и неизвестно, из чего построенный.

Шаман – это тот, кто умеет войти в мир духов и путешествовать по его жутким дорогам.

Человеческие тело, мозг и душа плохо приспособлены к таким путешествиям. Поэтому, будущему шаману приходиться проходить мучительный процесс пересоздания. Выпив настой горький айти, он надолго уходит из нашего мира. Для всех окружающих он просто лежит на кровати с едва заметным дыханием, но, на самом деле, будущий шаман переживает в эти часы страшное. Худой медведь Илу медленно ест его тело, а затем выплевывает кость за костью. Когда выплюнет все – снова собирает из них скелет и одевает его новыми мышцами и кожей. Все это продолжается в течение многих часов, иногда – нескольких суток.

После пробуждения на ноги поднимается уже не обычный человек – шаман.

Но даже после этого пересотворения, непросто шаману попасть и бродить по дорогам той нечеловеческой Вселенной. Такое путешествие требует от шамана усилий, лежащих на грани физических, эмоциональных и интеллектуальных сил, а, скорее всего, за их гранью.

На ее нижнем уровне обитают духи предков. Их возглавляет старший предок – основатель рода. Тот, кто много веков назад гордо и упрямо произнес: «Это – мы!»

Выше – духи природных сил. Их держит в узде яростный Кокшу. Силен Кокшу, но – капризен и своенравен. Очень трудно бывает шаману договориться с ним.

Еще выше – духи духов, возглавляемые могучим Бобырганом. К ним рискует обращаться с просьбами только очень опытный и сильный шаман. В случае неудачного разговора с Бобырганом и его подопечными, шаман может и не вернуться из мира духов. Точнее, в трехмерное измерение вернется только его тело. И даже, если в нем еще будет биться сердце и дышать легкие, все закончится очень скоро. Не больше, чем через три дня он уйдет к духам своих предков. Не обрадуются они, увидев пришедшего к ним шамана. Предки знают, Бобырган и духи духов строги, но справедливы. Если они наказали шамана, значит, за дело. Поэтому, нескоро заслужит он их прощение.

На самом верху незримой Вселенной в сиянии золотисто-голубых лучей живет сам Творец Мира Ульген. В древности народы Месопотамии в зависимости от устройства мембраны своего внутреннего уха и мышц гортани произносили его имя, как Ильгену, Иегова или Элогим.

По-разному каждый раз встречают духи пришедшего к ним шамана. Иногда радушно и приветливо, а иногда сердито и сурово. И не всегда их отношение зависит от самого шамана. Чаще всего – духи недовольны тем, как ведут себя люди его рода и племени.

Духи предков, духи природных сил и духи духов не прощают живущим на земле людям злобы, алчности и предательства. Но первым ответчиком за это всегда оказывается шаман. И пусть сам он ни в чем не виноват. Почему не научил, не предостерег, не предупредил?

Непросто путешествовать по этой Вселенной. Так непросто, что и словами не передать.

Никто из тех, на кого падает выбор духов, не радуется своему жребию.

Но и отказаться от него не может.

Если человек, все-таки, откажется, то неведомые силы не дадут ему получать обычные земные удовольствия. Ни почет, ни еда, ни женщины не станут ему в радость, и жизнь его, сначала станет серой и безвкусной, а затем, в короткий срок завершится смертью.

Тогда отвергнувший предложение духов окажется перед лицом своих предков, которые спросят его: «Как же ты мог отказаться служить своей семье – твоему народу? Нам не через кого теперь передать нашим детям духовную помощь! Смотри! Без нашей помощи они гибнут без цели и смысла жизни в алкогольном дурмане, алчбе и душевных болезнях! Уходи от нас! Возвращайся на землю! И вечно броди по тайге синим болотным огнем, не нужным никому – ни зверям, ни змеям, ни птицам, ни человекам!

Вот что узнал в свое время от доцента Николаева оперативный сотрудник научно-технической контрразведки майор Мимикьянов.

Аспирант Томского университета Василий Николаев, имеющий родовое имя Тимбуту, что означало Хитрый медведь, покорился требованиям духов и стал шаманом.

Нет, он не бросил учебу, не отставил любимую математику, не уехал в тайгу. Внешне все шло почти так, как раньше. Но теперь вокруг него и рядом с ним незримо, но постоянно обитало его племя, живущее ныне в тайге и все его поколения, когда-либо приходившие на эту землю.

Несколько раз в год, он исчезал на несколько дней или недель. Шаман навещал народ, за который он теперь держал ответ перед духами своих предков, перед духами сил природы, перед загадочными духами духов, перед грозными существами Кокшу и Бобырганом и перед самим Ульгеном – строгим и требовательным, как хороший отец, ласковым и добрым, как настоящая мать.

Василий Иванович жил в девятиэтажном доме на проспекте Науки, как раз между Домом ученых и «Топологией».

«Только бы, шаман, оказался дома! – думал майор Мимикьянов, набирая цифры квартиры Николаева на пульте домофона. – Только бы не уехал в тайгу к сойтам!»

22. Чудо для плоских муравьев

Духи оказались благосклонны к майору.

Доцент Николаев из рода Тимбуту – Хитрый Медведь оказался дома.

Хотя явно куда-то собирался. Подойди Ефим к его подъезду через пару минут, и напрасно давил бы булавочные кнопки домофона. Однако, внимательно посмотрев на майора, Василий Иванович свои планы переменил.

– Да, не к спеху, потом схожу, – сказал он – Давно ты ко мне не заглядывал, Ефим Алексеевич. Давай лучше чаю попьем. У меня такой чай с таежной кувшинкой, выпьешь, потом всю осень – насморка не будет. И варенье из солодкового корня. Мужскую силу дает. А, где мужская сила, там и голова хорошо работает.

Василий Иванович Николаев, по родовому прозвищу Тимбуту, был сойтом только на половину. Отец его был настоящий таежный сойт, а мать – русская фельдшерица. Она умела, когда ему не было и трех лет. Мать ему заменила сестра отца, сойтка – Ойюна.

Материнские гены сильно сказались на внешности Василия Ивановича. Он имел, совсем не типичный для маленьких, кряжистых сойтов, высокий рост, разве что, на пяток сантиметров меньше Ефима. Да, и в лице Хитрого Медведя свойственные сойтам черты монгольской расы выглядели, словно бы, едва обозначенными.

Эпикантус, – особая складка кожи, закрывающая у монголов уголок глаз, – почти не заметен. Просто глаза выглядели слегка припухшими. И, уж совсем нетипичными для сойтов, почти не имеющих на лице растительности, – выглядели блестящие густые усы Василия Ивановича. Они походили на валик для покраски стен, окунутый в черный печной лак.

Кухня у преподавателя кафедры математики доцента Николаева была покрыта сосновой дощечкой из недавно срубленной сосны. Кое-где на ней еще проступали медовые капельки смолы. На вбитых в стену деревянных колышках, висели на красных, черных и синих шнурах маленькие фигурки. Это были вырезанные из кости или отлитые из меди изображения медведей, лосей, птиц и человечки с раскинутыми в стороны руками. В центре меж ними помещался большой – в метр диаметром – круглый бубен. На его туго натянутой коже была нарисована рыжей и черной краской целая картина.

Ефим знал, это был не просто рисунок. Это была Вселенная, как ее представляло племя сойтов.

Снизу вверх кожу пересекало написанное охрой ветвистое Мировое Древо. Корни уходили в подземный мир. Вершина – в мир небесный, где обитали духи и сам Творец Вселенной Ульген. Рядом с ветвями Мирового Древа располагалось солнце в виде колеса со спицами и тонкий полумесяц. Внизу, у самых корней Древа – маленькие человечки с растопыренными ногами и руками – племя сойтов. Среди них один, выделяется своими размерами. От его круглой головы отходили в стороны лучи с маленькими птичками на концах. Они обозначали мысли. А сам большой человек с мыслями и был Шаман.

Ефим знал: бубен для шамана являлся не просто инструментом, употребляемым во время камлания – ритуального танца. Бубен для настоящего, а не показного, шамана и его соплеменников – это живое существо и товарищ. Именно он способен нести своего хозяина в мир духов, словно волк носивший Василису прекрасную из обычной земли в волшебное тридевятое царство.

Майор подошел и тронул совсем тонкую в центре кожу.

– Старый, скоро порвется. В наследство, наверное, достался? – спросил он доцента Николаева.

– Нет, это – мой атамбу. Сам делал, – ответил шаман Тамбуту. – Третий уже. Как порвется – новый сделаю. А всего – мне семь атамбу можно иметь.

– Почему семь? – спросил майор.

– Закон такой.

– А потом что? Без бубна станешь камлать?

– А, когда седьмой атамбу порвется, я умру, – спокойно ответил шаман.

– Как так? – не понял майор.

– Закон такой, – пожал плечами доцент Николаев. – Ну, садись, Ефим Алексеевич. Чай поспел у меня. Хоро-о-ший чай, духовитый!

И, действительно, к успокаивающему, аптечному запаху сосновых стен добавился острый, рождающий грезы о дальних странах, запах дикой тайги.

– Слушай, Василий Иванович, – спросил Ефим, – у тебя диссертация по многомерным пространствам была, так?

– Да, – ответил шаман. – Я и сейчас многомерными пространствами занимаюсь. Докторскую делаю.

Мимикьянов покивал головой.

– Ну, да, ну, да, ты говорил… Я вот о чем хочу тебя спросить, Василий Иванович, – майор запнулся, все-таки не хотелось выглядеть в глазах доцента Николаева дураком. – Как ты считаешь, у нашего мира есть четвертое измерение? Я имею в виду не время, а измерение того объема пространства, в котором мы живем?

Сказал и замер, ожидая, что Василий Иванович скажет что-нибудь такое: «Ну, Ефим Алексеевич, ты же человек с высшим техническим образованием, кто же так ставит вопрос? Четвертое измерение пространства – это же математическая абстракция, умственное упражнение и только. Ты что, фантастики начитался?»

И усмехнется узкими глазами, доцент Николаев из рода Тимбуту, что значит – Хитрый медведь.

Но Василий Иванович смеяться не стал, а спокойно произнес:

– Конечно, есть.

Майор отхлебнул душистый чай с сушеными листьями таежной кувшинки и спросил:

– А почему же мы этого четвертого измерения не замечаем?

Василий Иванович внимательно посмотрел на Мимикьянова, сжал руками большую фаянсовую чашку, из которой подымался парок и ответил так:

– А зачем нам его замечать? Вот представь: живет на плоском листе бумаги плоский муравей. Разве ему надо замечать еще какую-то высоту, никак не влияющую на его жизнь? Ему и без нее хорошо ползается. Так же и у нас, существ с техмерным зрением. Для выживания четвертая координата оказалась людям не нужна, вот мы и не научились ее видеть.

Майор намазал густое лимонно-желтое варенье из лесного солодкового корня на кусочек белого хлеба, попробовал. Вкусно.

– Интересно, – сказал он, – а каким окажется мир, если видеть пространство не в трех, а в четырех измерениях?

Доцент Николаев задумался, а потом ответил:

– Если бы существовал человек, способный видеть мир не в трех, а в четырех измерениях, то, он бы, например, смог бы увидеть куб со всех сторон разом. Если бы, он посмотрелся в зеркало, то увидел бы одновременно не только свое лицо, но и затылок. А Космонавт, находящийся на орбите, рассматривал бы сразу оба полушария нашей планеты вместе. Земля лежала бы перед ним вроде школьной карты Мира. Только, конечно не разрезанная на две половинки, а целая, как яблоко на ветке.

Василий Иванович говорил ровным убедительным голосом, каким, наверное, читал в университете лекции своим студентам.

– Интересно, – почти с восхищением произнес майор. – Очень интересно.

Доцент прищурил и без того узкие, утопающие в мягких складках кожи глаза.

– Но главное, в другом, – продолжил он. – Привычные нам расстояния стали бы для четырехмерного человека совсем другими.

– Это как? – майор удержал себя, чтобы не податься к своему собеседнику всем корпусом.

Тот сделал глоток из фарфоровой чашки, смахнул с черной щетки усов невидимую каплю и ответил:

– Вот представь: ползет плоский двухмерный муравей по плоскому листу бумаги. А поперек его пути лежит обычный трехмерный карандаш.

– Ну, представил, – кивнул майор.

– Для муравья, не умеющего видеть высоту, переползти через него невозможно, и он будет вынужден обползать его вокруг. Так? – спросил доцент.

– Так, – согласился майор.

– А, теперь, предположим, – продолжил доцент, – что какой-то везучий муравей научился видеть третье измерение, то есть высоту. Он спокойно переползет через круглую трубочку карандаша. На это он затратит на много меньше времени, чем его двухмерный товарищ, ползущий вокруг карандаша.

Муравей, умеющий использовать высоту, возникнет на дороге перед своим двухмерным товарищем, как бы из ниоткуда. Словно бы, в результате чуда. Хотя, разумеется, никакого чуда, на самом деле, не будет, а будет использование реальных свойств трехмерного пространства. Это понятно? – преподавательским тоном спросил доцент Николаев.

– Понятно, – подтвердил студент Мимикьянов.

Доцент удовлетворенно моргнул тяжелыми веками и продолжил:

– Так и человек, способный видеть не три, а четыре измерения пространства, сможет попадать из одного места в другое очень короткими путями. Эти маршруты люди с трехмерными глазами просто не видят. Об их существовании даже не подозревают… Хотя, разумеется, эти траектории движения реально существуют и пользоваться ими никому не запрещено. Только как их заметить?

Майор думал над словами Шамана.

Шаман пил чай.

– Ну, с плоским муравьем-то мне все ясно, – протянул майор, – А с трехмерным человеком – нет.

– Почему? – удивился Хитрый Медведь.

Мимикьянов повертел перед глазами поставленную вертикально чайную ложечку.

– А откуда он возьмется этот человек, способный видеть мир в четырех измерениях? Откуда? – спросил он. – Если для жизни человеку вполне достаточно и трех?

Николаев повел бровями:

– Ну, я же говорю абстрактно. Теоретически.

Он помолчал, а потом как-то осторожно произнес:

– Хотя, думаю, рано или поздно, такой человек и на самом деле может появиться… Не исключен такой вариант.

– Это, почему же он может появиться? – внимательно посмотрел на Шамана майор.

– Ну, как почему? – пожал плечами Василий Иванович. – Ничто не стоит на месте. Все развивается. Жизнь вообще обладает способностью к проникновению в любые щели. К расширению своего присутствия во все стороны. К саморазвитию. Или Кто-то ее развивает. Мутация какая-нибудь в одном гене случиться и все.

Он помолчал, съел очередную ложечку солодкового варенья и добавил:

– Ну, а, если даже мутации в генной программе не произойдет, то ведь человек и своей собственной головой до много может додуматься… Человек – существо любопытное. Думает, изучает, изобретает… Особенно хорошо у него выходит с теми изобретениями, которые могут лишить жизни его сородича по планете… Что я хочу сказать? Если не природа человеку новые четырехмерные глаза даст, так он сам какие-нибудь специальные очки с четырехмерными линзами сконструирует. Чтобы солдату на глаза нацепить… А там, делай, что хочешь: в тыл врагу по невидимым изгибам пространства заходи, никто не заметит… Или на штаб противника неизвестно откуда падай и всех генералов из автомата кроши. Часовые и сообразить-то ничего не успеют… Военным людям такие четырехмерные очки для многих дел пригодиться могут…

Николаев устремил узкие глаза в потолок, потом склонил голову к плечу и, словно бы, слегка удивляясь, произнес:

– Странно, ты, Ефим Алексеевич, погоны носишь, а такие вопросы задаешь!..

Ефим посмотрел на Хитрого Медведя.

Глаза Василия Ивановича смотрели из мягких складок кожи внимательно. И Ефим впервые за годы знакомства поразился, какие они у шамана непроглядно-темные. Будто налитые тяжелой сибирской нефти, рожденной в чудовищных земных глубинах.

В уши майора Мимикьянова неожиданно ударило грозное Шествие гномов Эдварда Грига. Оглушительно громко, хотя и совершенно беззвучно.

Причем, майору показалось, что доцент Николаев эту музыку, звучащую в его черепной коробке, тоже прекрасно слышит.

И даже сопровождает тревожную мелодию легкими движениями головы.

23. Случайные встречи

Майор вышел из подъезда дома, где жил доцент Николаев.

Повернув за угол, он оказался в сосновом бору.

Через лес до «Топологии» – рукой подать.

Мимикьянов шагал по песчаной дорожке, вдыхал воздух, сладкий и легкий, как скрипичные «Грезы» Роберта Шумана, и думал.

Незаметно для себя он запел.

На мотив романса «Соловей, мой соловей!..» Александра Алябьева майор замурлыкал себе под поднос: «Му-у-уравей мой, му-у-уравей! Дву-у-ухразмерный муравей!..»

Тропинка хитрой змеей петляла меж бронзовых стволов.

Внезапно он услышал голоса. Они доносились из-за широкого куста шиповника, росшего в том месте, где дорожка делала очередной резкий поворот.

Майор остановился, а потом осторожно выглянул из-за куста.

Шагах в двадцати от него под крылом могучей сосновой ветки стояли двое. Одним был капитан Кокин. Но это лишь майор мог знать, что стоящий в лесу элегантный мужчина – капитан. Ничто на это не указывало. Коля был в гражданском. Надо сказать, что светло бежевый костюм сидел на нем не хуже мундира.

А вот его собеседником, точнее, собеседницей являлась… Да, вглядевшись, перестал сомневаться майор – рядом с Кокиным стояла всезнающая секретарша приемной генерального директора «Топологии» бархатнолицая Полина Аркадьевна.

Коля в гражданском и женщина в форме секретарши – строгом деловом костюме сливочного цвета смотрелись прекрасно подходящей друг другу парой. Они о чем-то оживленно беседовали. Говорили не громко, но время от времени их голоса птицами взмывали к сосновым вершинам.

Долго стоять среди веток майору не пришлось.

Через пару минут собеседники расстались. Не как мужчина и женщина, а, скорее, как коллеги по работе: к друг другу не прикоснулись, а лишь коротко кивнули.

«Похоже, не романтические отношения привели их под сосновые лапы, а нечто иное, – подумал майор. – Например, служебные отношения. Скажем, такие, что бывают между оперативником и его информатором. О, жизнь, ты полна неожиданностей!» – с философским принятием всего происходящего вокруг, заключил он.

Полина Аркадьевна пошла по дорожке в сторону «Топологии», а капитан Кокин направился к шиповнику, за которым устроился Ефим.

Майор покинул свое укрытие и двинулся навстречу быстро идущему «замначу по угро».

– Привет, Николай Олегович! – сказал он. – Воздухом дышим? По лесу гуляем?

– Добрый день, Ефим Алексеевич! – без особой приветливости отозвался Кокин. – Не до отдыха нам пока…

– А, что тогда в цивильном? – невинным тоном поинтересовался Мимикьянов.

– Оперативная работа, – неохотно пояснил Коля. – Сам понимать должен: на нашей службе не всегда погонами отсвечивать надо.

– Понимаю, – кивнул Ефим. – Как, нашел что-нибудь по ограблению инкассаторов?

– Ищем, – голосом прожженого дипломата ответил капитан.

– Успехов! – напутствовал его майор и уже собрался идти дальше, но понял, что, похоже, сделать это будет не так просто.

С обеих сторон дорожки стояли по два темнолицых мужика неопределенного возраста, зато очень определенного прошлого. Да, впрочем, и будущего. И то и другое было твердо связано с системой отбытия наказаний по приговору судов всех инстанций.

– А мы тебя, Петрович, прямо обыскались! – произнес один из них, делая шаг вперед.

Конечно, Ефим его сразу узнал.

Это был «мусорный бак». Тот самый, что несколько часов назад конвоировал его к Спиридону Пантелеевичу Кирпатому а потом загнал вместе со все личным составом лабораторией пространственных измерений в глубокий овраг.

«Да, что за день сегодня такой? – возмутился про себя майор. – Шагу ступить не дают! Всем нужен! А у меня ведь и свои дела имеются!»

– А, зачем я так срочно понадобился? – не особенно скрывая раздражение, спросил он.

– А то не знаешь? – удивился «мусорный бак». – В прошлый раз ведь Спиридону Пантелеевичу спокойно поговорить с тобой засранцы с базара помешали. Вот он и приглашает побеседовать в спокойной обстановке.

– Это, кто такие? – тихо спросил Коля у Ефима, и не дожидаясь ответа, еще тише проронил: – А, ясно. Узнал.

– Сейчас не могу, – решительно произнес Ефим. – Давайте завтра. Или ладно – сегодня вечером!

– Завтра – не получится! И вечером нельзя. Сейчас надо! – убедительным тоном произнес «мусорный бак».

– Они – твои внештатники, что ли? – тихо поинтересовался капитан, приблизив румяные губы к островерхому волчьему уху майора Мимикьянова. – Чего они у тебя такие борзые… Не умеете вы, конторщики, держать уголовную агентуру в руках!

– У тебя пистолет с собой? – также тихо, одними губами, произнес Ефим.

Эти слова майора Коле Кокину не понравились.

– Нет, – встревоженным голосом ответил он. – Чего я его днем по городку таскать буду? У нас что, здесь Чечня или Палестина? У нас последний раз стреляли три года назад! А они что, не твоя агентура?

– Это – мой субботний кошмар! – негромко, но с сердцем сказал Ефим. – Оружие, капитан, надо с собой носить, а не по сейфам складировать!

– А, ты сам-то чего пистолет не взял? Штаны боялся порвать? – сердито отозвался капитан.

«Мусорный бак» вытряхнул из рукава костяную рукоять, подбросил ее в воздухе и, ловко поймав, нажал фиксатор. Пружина выбросила острое тонкое лезвие. На сталь упал пробившийся сквозь сосновые лапы солнечный луч. Отскочив от лезвия, он ударил в лицо капитану. Коля прикрыл глаз, и сморщился, как будто проглотил лимон целиком или выпил полный стакан плохого самогона.

– Пойдем, Петрович, чего словами пылить, – повысил голос «мусорный бак», – А, то ведь, мы и тебя, и корешка твоего пощекотать можем. У меня хоро-о-о-ошая щекоталка есть! – «мусорный бак» снова подбросил нож и умело поймал его за рукоять.

Коля Кокин вынул из нагрудного кармана красную книжечку милицейского удостоверения, помахал им перед собой и громко и отчетливо произнес:

– Я работник милиции. Немедленно сдайте холодное оружие! Обещаю теплую камеру! В противном случае – всех нагружу по самые борта всеми висяками за последние десять лет. Ясно?

«Мусорный бак» смял ржавую кожу около носа в беззвучном смехе.

– Еще скажи, что ты сам капитан Кокин! – крякнул он.

– Я – капитан Кокин! – расправляя плечи, крикнул капитан Кокин.

– Ну, ты фра-а-аер! – удивился «мусорный бак», оглядываясь на своего соседа, словно бы для того, чтобы передать ему свое возмущение. – Да, ты против Кокина – собачья какашка! Ты против него – харчок туберкулезный! А, то мы не знаем Кокина! Вот сейчас мы тебя вскроем, как банку с бычками, и тогда посмотрим, какой ты капитан Кокин! Послухаем с корешами, как ты тогда запоешь, трепачок не резаный!

«Мусорный бак» сделал вид, что вытирает лезвие ножа о рукав кожаной куртки.

Обведя глазами окружающее пространство, майор произнес:

– Коля, я возьму на себя этого с лезвием, и его соседа. А ты – тех, что сзади! Они вроде, пустые!

Коля кивнул.

Офицеры стали спиной к спине.

Уголовники с двух сторон медленно двинулись к ним по дорожке.

«Мусорный бак» морщил в усмешке кирзу на лице и поигрывал тонкой финкой.

До схватки оставалось совсем немного. Шагов по пять с каждой стороны.

– Эй-эй! Кореша! – неожиданно раздалось из-за шиповникового куста. – А, ну-ка, жми на реверс! А то клапана лопнут!

Находящиеся на песчаной дорожке направили взгляды на шиповник.

Из-за него появился коренастый человек с багровым лицом и белыми, как куриный пух, волосами надо лбом и в короткой шкиперской бороде.

– Понятно говорю? – негромко спросил Валера Клинков. – А, то меня Магнат просил: фамилии особо непонятливых на бумажку написать и лично ему в руку положить. Сам, говорит, с ними беседовать буду! Напоследок. Перед тем, как в отпуск отправить. Бессрочный.

Атакующая армия сделала вид, что она ни о какой войне, слыхом не слыхивала, и просто прогуливается в сосновом бору.

Финка в руке «Мусорного бака» то ли сама нырнула в рукав, то ли просто растаяла в крепком хвойном воздухе.

– Так мы – что? Мы – ничего! – натурально изумился кирзоволицый вожак. – Гуляем и все! Ты что, Валера? Померещилось тебе! Эти граждане сами по себе тут гуляют. Мы – сами по себе. На что нам они? Ты Магнату так и скажи! Ты нам замечание сделал! Мы сразу все поняли: здесь не гулять! Нельзя, значит, нельзя! Что мы не понимаем! Ладно, Валера?

Клинков сделал небольшое движение головой, что можно было истолковать, как подтверждающий согласие кивок.

– Сваливаем! – махнул толстой ладонью «Мусорный бак» и через неуловимые доли секунды спиридоновская четверка растаяла в лесной тени, колышущейся между бронзовыми стволами.

– Добрый день, Николай Олегович! – подойдя, почтительно склонил перед капитаном Кокиным седую голову смотритель маяка.

– Здорово живешь, Клинков, – недобрым голосом произнес капитан. – А чего мы здесь ходим? Чего на водохранилище не сидим? Маяк без присмотра бросили, а?

Клинков приложил руку к большому нагрудному карману на сизой милицейской рубашке.

– Да, только на полчасика и отлучился, Николай Олегович! До магазина за хлебушком сбегать. И сразу назад…

– Это ты к хлебному магазину по большой дуге, что ли ходишь? Сначала – в сторону от магазина идешь, а уж потом поворачиваешь, так? Тебя, наверное, Валерий Ильич, за смертью хорошо посылать: пока ты будешь ходить, глядишь и поживешь лишний годок-другой! А то и в долгожители запишут!

– Да, ну, что вы, Николай Олегович, – почему-то засмущался старый рецидивист. – Я просто сначала хотел на почту заглянуть. Письмишко тетке своей отправить: дескать, так и так: жив-здоров, а, как там ты, старая, бедуешь?

– Хватит мне тут сказки про своих теток рассказывать! – рявкнул капитан. – Нет их у тебя давно. Что я, не знаю? Смотри, Валера, если опять за старое, если опять что задумал, на всю катушку получишь. При твоих годах за колючкой смерть и встретишь. Под табличкой с номером тебя похоронят! Без имени и фамилии. Как собаку.

Капитан совсем разъярился. Даже его аккуратно вырезанные пунцовые губы, побелели. Ефим подумал, что так он сбрасывает только что пережитое нервное напряжение.

Валера Клинков только прижимал правую руку к сердцу и повинно кивал опущенной седой головой.

– Ну, иди! – отведя душу, наконец, отпустил Клинкова «замнач по угро». – Чтоб через десять минут на маяке был. Позвоню, проверю!

– Да, я сейчас! Я мигом! Через пять минут на фонаре буду! – глядя в глаза капитану, горячо заверил Валера. – Только, Николай Олегович, разрешите мне с… – он запнулся и кивнул на Ефима, – с этим гражданином парой слов перемолвиться.

– Может быть, ты еще за жизнь поговорить хочешь, а?… – начал было снова заводиться Кокин, но майор остановил его взглядом.

Капитан оборвал свою речь, пожал плечами и отвел глаза в сторону. На лице его можно было прочитать недовольство. Он не любил, когда подведомственный ему контингент хулиганов, воров, бандитов, убийц и матерых рецидивистов вступал в контакты с представителями иных государственных органов.

Майор с Клинковым отошли к шиповниковому кусту.

– Ефим Алексеевич, – понизив голос, заговорил маячный смотритель, – ты не подумай чего на Спиридона. Это – не он. Это его кореша сами инициативу проявили. Спиридон тут не причем. Верно, говорю.

– Да, верю, верю. Спиридон не причем, – покивал майор, хотя, разумеется, не верил, что спиридоновские уголовники действовали по своей собственной инициативе. Валера Клинков просто выгораживал старого друга и сокамерника. Конечно, уголовники выполняли задание Кирпатого. Только вот охотились они не за майором Мимикьяновым, а, за Петром Петровичем. Просто эти два лица по недоразумению или секретному плану Судьбы в этот субботний день совпали. Только Валера Клинков об этом не догадывался.