Текст книги "Черта"

«И пройдя поцелуем по голой руке, незнакомую дрожь переправит тебе…» *)

…А потому будь я тот самый первый счастливец, я бы воспользовался оказией и заговорил с тобой. Я бы сказал, пережидая у тебя за спиной красный свет светофора: «Девушка, вы не представляете, какая вы необыкновенная!» И ты непременно бы обернулась, а я, глядя на тебя восхищенными глазами, протянул бы роскошную белую розу, которую успел купить по пути, рванувшись в сторону, приплясывая на месте и боясь потерять тебя из виду. Ты взяла бы ее и растерянно сказала бы: «Спасибо…» И мы вместе пошли бы по переходу, и я бы сказал: «Я иду за вами вы не представляете сколько лет…» и назвал бы место, откуда я тебя сопровождал. Получился бы целый мир. Ты бы, наверное, удивилась еще больше. А, может быть, нет, и заговорила бы бойко и находчиво. Как бы там ни было, но я дошел бы с тобой до твоего дома и попросил бы разрешения тебе позвонить. Мы бы стояли и говорили тихо и смущенно, и я успел бы разглядеть твои глаза цвета бездонной осени, обнесенные веером ресниц, маленькую родинку на верхней губе и сами губы, полные и влажные. Ты поднесла бы обнаженную загорелую руку к шелковым прядям, чтобы поправить их, и я увидел бы ту внутреннюю часть руки, что прячется обычно от глаз, как темная сторона луны. Только она была бы не темной, а молочно-кремовой и гладкой, созданной для того, чтобы, пройдя по ней поцелуем, передать чужую дрожь ее хозяйке. Если бы тем счастливцем был я…

«Я же, кто тебя долго искал и мечтал должен вновь потерять, лишь едва отыскал!..»

Да, потерял. Но не сразу. Нет, не сразу.

Он и вправду ушел за ней дальше всех – спустился в метро, пересек в нем весь город, вышел на окраине и шел пешком. Пережидая у нее за спиной красный свет, он сказал: «Девушка, вы не представляете, какая вы необыкновенная!» Она обернулась, и он протянул ей белую розу. Знакомство состоялось неожиданно легко: она взяла розу, сказала: «Спасибо…» и с интересом скользнула по нему взглядом. Одежда на нем была скромная, но дорогая, как и одеколон. Он спросил разрешения ее проводить, и она, как ребенок, мотнула головой и сказала: «Угу!» Вблизи она оказалась на два года старше. Улучив момент, он сказал: «Вы не представляете, сколько лет я за вами иду…» и назвал место, откуда он ее сопровождал. Она вскинула к нему недоуменный веер ресниц. Они обменялись именами, и ее имя с тихим умилением легло ему на сердце. Дошли до ее усталого, запущенного дома и остановились. Странно, но он оробел, не зная, как быть дальше. Она поднесла обнаженную загорелую руку к шелковым прядям, чтобы поправить их, и он увидел ту часть луны, что прячется обычно от глаз. Она была молочно-кремовая и гладкая, как полированный мрамор. Он спросил, может ли ей завтра позвонить, и она, согласившись, назвала ему номер. Глаза ее были цвета бездонной осени, на верхней губе маленькая родинка, а сами губы в комплекте с белыми любопытными зубками – полные и влажные.

На следующий день он приехал за ней на шикарном авто, чем упрочил свои позиции, а еще через неделю распустил ее волосы и, прижав ее, как робкую птицу к сердцу, зарылся в них лицом. После чего взял ее руку и долгим поцелуем прошелся по темной стороне луны – молочно-кремовой, гладкой, как полированный мрамор. Луна подрагивала, и когда он добрался до локтя, она хихикнула: «Щекотно!..» Потом у нее случился первый оргазм – короткий, бурный и упоительный. И уже потом другой – хриплый, жаркий, затяжной, как полет над пропастью. Она лежала, запрокинув растерянное лицо и широко раскрыв глаза, и это было то самое, о чем он мечтал.

Оказалось, что она уже не девственница. Немудрено для безотцовщины с неблагополучной окраины. Счастье, что при таких обстоятельствах ее не успели совратить. Он охотно вообразил себе, что спас ее, падающую, подхватив в метре от панели, невинную, испуганную и благодарную, и второпях женился на ней. Немыслимая мечта сбылась, он, наконец, обладал ею и от избытка чувств изрядно ошалел. Его спальня наполнилась благовонным телесным ароматом и сладким запахом девичьих духов, а стриженые газоны вокруг дома задышали миндалем и ванилью. Верхушки сосен на его участке зашумели под пьянящими порывами дикой воли, а внизу к ним с поцелуями тянулись раскрытые бутоны роз. Ночью диск луны скользил меж яблочных ветвей, а он, облокотившись на залитую лунным светом подушку, вглядывался в мерцающий букет ее глаз.

Так прошел год, а потом тайна испарилась, и открывать в ней стало нечего. Милые ранее нежности перестали его волновать, ласкающие ее руки шли по проторенному пути, привычно маневрируя среди гладкого, умеренно волнистого рельефа ее прелестей, но ее оргазмы от этого хуже не становились. И однажды ему стало ясно, что она такая же, как и все, и самое ужасное, что была такой всегда. И тогда он понял, что потерял то незнакомое сияющее создание, за которым шел когда-то через весь город. Но вместо того, чтобы ужаснуться, он смирился и стал жить дальше, следуя ее капризам в постели и за ее пределами. А что другого прикажете ждать от сердца, добровольно отдавшего себя во власть миражей и галлюцинаций токсичного чувства, именуемого любовь?!

*) – «Prelude (Прелюдия)», Jean Lahor, перевод автора.

32

Я мог бы и дальше продолжать в том же порицательном духе, но, полагаю, сказанного довольно. Если вам стало не по себе, если вы смущены и чувствуете себя не в своей тарелке, станьте обывателем и поверьте в жизнь после смерти. В противном случае вы рискуете стать философом, а то и того хуже – поэтом. И если ваша новая вера заставит вас чаще глядеть на звездное небо, помните: в Космосе нет ничего лишнего, там все идет в дело. А потому незамедлительно начинайте освобождать от хлама окружающую среду и ваше духовное пространство. Впрочем (вот дельное словцо, чтобы закруглить надоевшую тему!) – впрочем, прислушаемся к человеку, выбранному мною моим глашатаем за его особое, всечувствительное, воистину космическое состояние, которое вы зовете комой. Сдается мне, он как никогда раньше близок к черте:

– Не знаю… Ничего уже не знаю… Не знаю, кто я и где я… Уста усталых не знать устали… Мнится, что сижу в длинном тоннеле, а мимо идут люди. Передо мной шляпа, я читаю стихи и собираю милостыню. И знаешь, моя незримая, подают. Кто-то даже сказал: «Бредит стихами. Ему здесь не место». А где мое место? Знаешь, мне тут про тебя такого порассказали! Кто? Не знаю. Какой-то завистливый лжец. Или это начинает крошиться мой рассудок? Я вот что вдруг понял: за гранью реальности существует другая реальность, за гранью разума – другой разум. Мир не безграничен, а многогранен, и в промежутке между нолем и единицей существует бесконечное число точек отсчета. Астрологи прибрали к рукам светила, а церковники – грехи. Бог, кем бы он ни был, не триедин, а двуедин, и мир – его воплощенная двуединая суть. Слово, краска, звук, символ, формула даны нам, чтобы мимолетное сделать вечным. Фантазии становятся продолжением воспоминаний и заменяют их. Одно из двух: или сон в руку, или нос в табаке. Любовь – это гормональная симфония для двух сердец с бессонницей, а мудрость – мозговая деятельность в отсутствии тестостерона и адреналина. Как быстро бежит время, если его не торопить! Сжав гармошечные мехи памяти, можно добраться до любого события. Как приятны семейные заботы: прийти из магазина с полными руками продуктов и обнять тебя! Да будут благословенны союзы, осененные числом два! Актерство – это кочевание из образа в образ, это каскад метаморфоз, рожденный союзом воображения и способности к трансформации, это разновидность эскапизма. Мы даже представить себе не можем степень нашего ничтожества! По земному учету я – Аполлон Фобосович Олимпийцев, по вселенскому – номер 911132, умноженный на десять в пятой степени. Пронесите меня мимо детства, где влюбился я в цвет голубой, где со звездами жил по соседству, где играл с серебристой луной! Желаю подстегнуть колченогую нерасторопность памяти и скрыть в тени ее кулис невыгодные для общего впечатления детали. Заплачу за зло добром, заплачу и не заплàчу. Жизненная суета как мелочь: не успеешь избавиться от нее в одном магазине, как в следующем тебе ее возвращают. Если сила рождает противосилу, то страсть должна обратиться в противострасть. Безнадежно влюбленные, будьте страстны, а любители революционных перемен начните с себя: к примеру, ампутируйте себе руку, ногу или отрастите рога. Субъекты моего влияния кроме массы и энергии снабжены еще и разумом, а потому стоит где-нибудь обнаружиться проблескам сознания – я тут как тут. Август, тяжесть спелой нивы, плод грядет греху на смену, рогоносец-месяц сивый не простит луне измену. Сентябрь – пасынок лета, октябрь – истинное демисезонье. Ох, уж эта старость, сварливая пора! Осень нашей жизни, когда знаешь, что до зимы, может, и доживешь, но весны точно не увидишь! Чтобы за жизнь переживать, сумей ее пережевать. Горные вершины спят во тьме ночной. Спят плети, нити, свечи, тучи, спят спицы, птицы и блудницы. Спят ружья, сабли, кони, люди, спят залпы тысячи орудий. Хочу спать и я. Мой окуляр заляпан грязью еще с тех пор, когда я был рад глотку любви и вина. Среди окружающих нас предметов немало безделушек – автомобили, например. Всякое человеческое производство сопровождается невосполнимым экологическим ущербом. Производство одного автомобиля эквивалентно потере одной стомиллиардной земных ресурсов. И все для того чтобы никчемный хлыщ купил блестящую игрушку и погубил невинную женщину! Да здесь каждое слово – приглашение на казнь! Любой суд вам скажет, что на деяние с такой формулировкой презумпция невиновности не распространяется и под амнистию не подпадает! Я помню ее улыбчивый голос, размеренный шаг и райский аромат – не женщина, карамелька! Смеялась громко и заливисто. Юмор в отличие от жизни неистощим, но в больших количествах утомителен. Мы живем не благодаря, а вопреки. Живем, как живем, пока не замечаем, что живем неправильно. И тогда за дело берется наша воля, и если она упирается в препятствие, мы либо обтекаем его, либо ждем, когда переполнится чаша терпения. Если рассказывая о рыбалке человек не привирает, это скучный человек, в нем нет полета. Нет отравы более вязкой и гиблой, чем волшебство словесной вязи. Критики – препараторы вымысла, шакалы от литературы. Им бы в подтверждение компетенции представить свои тексты – вместо этого они потчуют нас словоблудием. Минута минует и минет минèт. Подумать только: когда-то я учил эти губы целоваться, а сегодня они сами сметают преграды! Что это – новые горизонты любви или ее закат? Воистину, целомудрие казнят на плахе обожания! Пронесите меня мимо неги, мимо ига прелестниц нагих, где остались их светлые лики и живет посвященный им стих! Неразборчивые женские голоса за стеной: еще немного, и они вытолкнут меня за черту цивилизации. Нет, лучше я сам выпаду туда и буду, наконец, свободен от ее глупых, лживых, напыщенных смыслов. Как хорошо было, как было восхитительно идя поутру рядом с тобой глотать настой горной свежести, неосторожно спустившийся ночью с небес, потупиться под распутной улыбкой солнца, отдаться порывистым объятиям ветра, жалеть бесконечное сочетание и яркость наивных утренних красок и рассеяно наблюдать на ходу, как во всем этом сиропе плавают розовые лица зевак! Глумливое дежавю – испытание не для слабонервных. Любовь без любви: ни торжества, ни тайны, ни упоения. Ни тебе томительной дремы, ни потягиваний, ни позевываний, ни прочих атрибутов благодушия. Изнанка век – грифельная доска сна. Мне чужда сонная эстетика. Сумбурная, расхристанная и бессвязная, она способна только пугать. Без сна нет яви, без грязи – князи. Театр-интроверт живет своей жизнью. Стремясь к совершенству в рамках отведенных им возможностей, люди свободных профессий ими же и ограничены. Актеры следуют воле режиссера, режиссер следует воле публики. А чьей воле подчиняется публика? Как называется то, что навязывает ей свои вкусы и чему оно в свою очередь подневольно? Между человеком и богом – церковь, между правителем и народом – свита, между читателем и писателем – издатель, и все это род шкурного, небезобидного посредничества. Пронесите меня мимо денег, мимо лавров и славы чужой, мимо рвущихся к власти ступенек, вдоль прилавков с тщетой-суетой… В основе художественного метода – интуиция и чутье, но даже им не по зубам метафизичность бытия. Я стремлюсь сделать читателя зрителем и вместо умственного направить его по чувственному пути. Я как сваха вкрадчив и говорлив, я сватаю слова и радуюсь их браку. От этого душе возвращаются воздух, свет и мечта. Говорят, в русском языке несколько сот тысяч слов. Не знаю, не считал, но скорее всего не меньше чем звезд на ночном небе. Интересно, каким будет мое последнее слово? Больная совесть, как и любовь часов не замечает. Если смотреть на цифровые часы – проживешь от рождества Христова до 2359 года и вернешься к его рождению. В этом и есть суть воскресения? Зачем читать книги и встречаться со старыми друзьями, если исчезло притяжение? Вместо гримасы счастья – запах неуверенности и привкус тревоги. Из всех достижений человечества самые полезные – контрацептивы и освежитель воздуха. Молодым дана уверенность, пожилым – сомнение. Смерть друзей – это предупреждение тебе. Человек, знающий себе цену – опасный человек, а все его посулы – обман. Бессмертны лишь доброта и меткое слово. Алкоголики, наркоманы, гомофилы, некрофилы, педофилы, скотоложцы, торчки и прочие девианты, оставляю вас на милость того, кому вы небезразличны, и да вернет он вам эрекцию воли! Творчество одним концом упирается в порнографию, другим – в искусство для искусства. Чем нынешнее поколение матершинников способно его осчастливить? И наступит ли пора, когда они подобно нам будут вспоминать: «Это было время, когда мы поглощали все подряд»? Пронесите меня мимо песен, мимо мира фантазий и грез. Да не тронет его злая плесень, не украсит собою навоз! Культура – это одушевленные и одухотворенные вещи, даты, имена и события. Светило старой культуры закатилось, а новой не взошло. Я – папуас, увешенный дешевыми бусами, которые раньше почитал за ценность. Все что значило, именовалось, обозначалось, цеплялось за смысл осыпалось как шелуха. Все что было дорого превратилось в ракушки-побрякушки. Что ни город, то норов, что ни дом, то крепость, что ни Вавилон, то столпотворение. За палисадом палисандрии – меблированные номера палисартрии. Желчный протест рядится в словесные выпады, под которыми страх бытия, извращенный вкус и пустота. Приводятся даты и факты биографии, но никто не знает, какого цвета нитью это прострочено. Что им известно о целлулоидном утенке, затерянном в культурном слое сталинского ампира? Где растет та сосна, что сгорит вместе со мной? Ее уже спилили или еще нет? Пронесите меня мимо неба и верните отпетым земле. Предстоят мне места, где я не был. Провалюсь, вознесусь на заре? Эй вы, познаватели познанного, руки прочь от моего Фауста, от моих крыльев, от моей высоты! Выше, выше, еще выше – туда, где грандиозная тишина и великие дела! Что там – новая правда или очередное разочарование, антракт или занавес? Что там, что там, что там? Стынет солнце, стонет сердце, тают мысли, гаснут звуки, блекнут краски… Ave, Вечность! Идущий на смерть, приветствует тебя! Снизойди и прими итоговое:

 
Быль и небыль
лет далеких гарь
был и не был
иудеев царь
волен дух святой в чреве сеять плод
вековой мечтой волновать народ
от людской молвы Вифлеема свет
набегут волхвы, нарекут – поэт
Иордан святой в жизнь путевку даст
искусит тщетой плутовской схоласт
и пойдет поэт в поисках голгоф
будет триедин агнец средь волков
душ людских ловец, встретит грешных рать
бесов из сердец станет изгонять
лжепророкам – месть, фарисеев – бить
с тем, кто грешен – есть, с прокаженным – пить,
скажет: встань, иди; рядом будь, Матфей
в старые мехи новых вин не лей
явит свет слепым, лишь коснется век
веру даст живым, вылечит калек
ветер запретит, протянув ладонь
нищих духом лишь не суди, не тронь
прячь не прячь
тяжек божий дар
клянчь не клянчь
скуден гонорар
даль и удаль
Каин блудом благ
даст Иуда
лизоблюдам знак
мощь и немощь
глубь небес чиста
вмочь ли, невмочь
уксус пей с креста
громко возопи, испуская дух
сотника смути, покоробив слух
жить и нежить
выпьют за помин
жил ли, не жил
скажут вслед аминь.
Все проходит
мне Христос свояк,
все приходит
на круги своя…
 

33

Профессор в прозекторской, обращаясь к обступившим его студентам:

– Итак, мои молодые коллеги, налицо типичный случай: запущенный мужчина растяжимого возраста, без документов, без определенного, судя по всему, места жительства и скорее всего без родственников. Во всяком случае, правà на него так никто и не заявил. Ни обстоятельств причинения травмы, с которой доставлен в бессознательном состоянии в больницу, ни личность его установить не удалось. Одним словом, перед нами один из тех сотен тысяч несчастных, что в силу кармической неотвратимости ежегодно разрывают круг человеческого общения и пропадают безымянными без следа, если не считать таковым по-чеховски сдержанные документы. Цитирую:

Выписка из истории болезни №596421/24576:

Стационарное лечение с 25-06-2017 по 27-06-2017. Неизвестный. Зарегистрирован под номером 10346/17. Диагноз основной: черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга. Сопутствующий: кахексия. Проведен курс лечения в реанимационном отделении в соответствии со стандартами оказания медицинской помощи.

Выписка из протокола установления смерти от 27-06-2017:

После проведенной в течение 30 минут сердечно-легочной реанимации констатирована биологическая смерть.

Выписка из посмертного эпикриза:

Отек головного мозга на фоне коматозного состояния.

Что и говорить: прискорбный, нецивилизованный случай. Впрочем, если меж людьми и есть равенство, то оно в том, что финал у безымянных и у именитых один и тот же. Ни забвение первых, ни посмертная слава вторых не отменяют агонию, а значит, мы, реаниматоры, будем востребованы всегда. Принято считать, что в борьбе за жизнь человека за нами последнее слово. Но так ли это? Я скажу вам одну крамольную вещь, к которой вы, разумеется, не обязаны прислушиваться. Так вот, при всем впечатляющем объеме наших знаний мы вынуждены признать, что есть по-крайней мере две бестелесные, неуловимые сущности, о которых мы не знаем ничего и существование которых при этом не вызывает сомнения. Это время, осознаваемое нами, например, через морщины, и душа – то есть то, что взирает на нас осмысленным взглядом. Да, да, та самая душа, ни признать, ни отвергнуть которую науке не хватает духу. Именно они во время агонии остаются один на один и решают судьбу безвольного тела. И если человек возвращается, это не результат наших усилий, а итог их сговора. Мы же своим вспомоществованием всего-навсего обеспечиваем их консилиуму неторопливость и обстоятельность. Недаром сказано: врач лечит, природа, то бишь, тайная связь вещей исцеляет. Победу мы приписываем себе, поражение списываем на счет пациента. Агония – это вам не заключительная сцена трагедии под названием жизнь, это ее апофеоз. Даже сегодня я, глядя на алебастровые лица моих пациентов, не перестаю испытывать почтительный трепет. По моему твердому, подтвержденному многолетней практикой убеждению нет для человека состояния важнее, значительнее и загадочнее, чем коматозное. Оно глубже, чем самый глубокий сон и глубокомысленнее самого глубокомысленного знания. Вы только представьте: на наших глазах происходит его общение с неведомыми, отнюдь не потусторонними силами! Его полужизнь-полусмерть – что-то вроде собеседования перед перемещением в другой мир. Проверяется на прочность его одушевленность, его как бы взвешивают, перед тем как приземлить или вознести. Он буквально находится между небом и землей! Здесь и сейчас творится таинство, взаимодействуют сверхтонкие материи, происходят немыслимые превращения, вспучиваются нездешними смыслами нейронные поля. Я многое бы отдал, чтобы знать, как это выглядит и какими мыслями и переживаниями сопровождается. За такую тайну не жалко и душу заложить!

К сожалению, душа пациента не в нашей компетенции. Современная наука низвела ее до мозговой деятельности, которую Гиппократ, между прочим, считал лишь ее частью. Мозг – источник сознания, он поставщик телесных удовольствий и физической боли, но не высоких чувств. Высокие чувства есть плоть от плоти более тонкой материи, много тоньше, чем серое вещество. Мы, медики, констатируем смерть плоти, а не души и не находим ей места в наших методиках. А зря. Возможно, причина наших неудач в том, что мы апеллируем не к ней, а к телу. Наши древние коллеги определенно были мудрее нас, завещав нам лечить сначала душу, а потом тело. Тем более что для этого вовсе не обязательно знать, что она из себя представляет. Достаточно воспринимать ее как данность, как время, с которым она находится в одном феноменологическом ряду. Кто знает, может она, как и время является формой и сутью, условием, величиной и координатой некой теории одушевленности, которую еще не придумали. Не удивлюсь, если выяснится, что в отличие от тела душа способна переходить в другое измерение, которое и есть для нее иной мир. Возможно, это происходит скачком, возможно постепенно. В любом случае о ее последующем путешествии я судить не берусь, ибо со времен Аристотеля по-прежнему справедливо утверждение: «Каковы же будут движения души и состояния ее покоя под действием посторонней силы – это нелегко объяснить даже тем, кто склонен к вымыслам». Такова моя вступительная ересь. Ну, а теперь займемся изучением бренных внутренностей нашего безымянного друга. Кто из вас прошлый раз упал здесь в обморок? Вы, милая барышня? Тогда вам и скальпель в руки. Приступайте и не бойтесь поранить его израненную душу. Будьте уверены – она уже далеко…

 
Санкт-Петербург,
2018 г.