Текст книги "Роскошь ослепительной разрухи"

У самого синего моря

Николай Александрович Р… жил в курортном городке, на берегу Чёрного моря. От всегда оживлённого приморского бульвара перпендикулярно отходила улица с двумя санаториями на одной стороне, кинотеатром, музеем и парком на другой. Улица утопала в цветах и зелени.

Через километр её пересекали трамвайные пути, по которым давно не ходили трамваи, и дальше начинался частный сектор, тишину которого нарушало лишь гуденье пчёл, да рокоток изредка подъезжавших и отъезжавших иномарок.

Двухэтажный дом Николая под коричневой черепичной крышей был четвёртым в ряду коттеджей и не отличался особой роскошью по сравнению с соседними. Двор за железным забором со столбами из красного кирпича был виден, как на ладони, в то время, как соседние дворы прятались за высокими каменными оградами, окружавшими их со всех сторон.

К дому между всевозможными цветами вела асфальтированная дорожка, а перед самым входом из белой, под цвет стен, плитки была вымощена небольшая площадка. Слева за раздвижной стеклянной дверью – огромной, в полстены – располагался вестибюль с плетёными стульями, креслами и столиками для вечернего отдыха. Одна дверь вела из вестибюля в помещение, служившее домашним офисом своему хозяину.

Далее был выход на лестницу, крутые ступени которой, выкрашенные в красный цвет, вели на второй этаж, половину которого занимала гостевая комната, разделённая надвое по принципам зонирования. Слева от входа стоял длинный стол с двенадцатью стульями по сторонам, очень похожими на те, за которыми охотились Остап Бендер и Киса Воробьянинов. Через арочное окно гостевая сообщалась с кухней, из которой к столу подавались блюда. В правой части, в зоне отдыха, стояли два дивана – один, очень длинный, вдоль стены, другой против огромного телевизора, висевшего на стене.

По обе стороны от лестницы находились две спальни, душ и просторный туалет с ковриками на полу, тумбочками с цветами в горшочках и флакончиками с благовониями и средствами для придания белизны и свежести коже, оставшимися, вероятно от бывшей жены Николая.

Сразу за домом благоухал знаменитый сад, заканчивавшийся в пятидесяти метрах от дома у капитальной стены, с тыла защищавшей участок от беспокойных тинэйджеров – любителей воровать чужие фрукты для поднятия адреналина.

Николай с Альбиной приехали поздно вечером, так что море по берегу которого проходила дорога в город, виделось им чёрной равниной с качавшейся и дробившейся на ней лунной дорожкой.

Их встретила Колина сестра, ухаживавшая во время его отпуска за больной матерью:

– Вы меня, конечно, не помните, – сказала она мягким голосом, – я Инна. Мы уехали из Сибири, когда мне не было и года.

– Я помню только коляску, в которой вас возили.

– Пойдём, я представлю тебя с маме, – сказал Николай.

Они поднялись на второй этаж и вошли в спальню с высоким окном, задёрнутым на ночь тяжёлыми коричневыми шторами с белыми цветами. Альбина Николаевна увидела в углу кровать, рядом с ней тумбочку, на противоположной стене висел небольшой телевизор. Возле кровати стояло кресло.

– Кто это? – приподнявшись на кровати, спросила полная седая женщина с желтоватым лицом, когда Инна включила свет.

– Мама, это моя жена, – сказал Николай.

– Какая жена? Ты что, сдурел?

– Тётя Нюра, Анна Ефимовна, вы меня не помните? Мы были соседями в Красновке. Я Аля Н…

– Не знаю я никакой Али! – рассердилась старушка и отвернулась к стене.

– Она не в духе от того, что мы её разбудили. – сказал Коля. – Спокойной ночи, мама. Пойдёмте!

– Спокойной ночи! – пожелала Альбина Николаевна, зная, что ответа не будет.

– Заждалась вас совсем! Я, пожалуй, поеду. Целую неделю дома не была, ничего не делано, а в понедельник на работу. Надо прибраться, – сказала Инна.

– Ночью что ли будешь прибираться?

– Коля!

– Пожрать, конечно, нечего?

– Я маме манную кашу сварила. Да вы сами что-нибудь из холодильника приготовьте.

– Не волнуйтесь, мы ели в аэропорту, – поспешила успокоить её Альбина Николаевна.

– Ладно, иди! – сказал Коля.

– Не сердитесь!

– Иди, иди!

Инна уехала.

– Алечка!

– Коленька! Сделать яичницу?

– Да ну её! Ты правда не хочешь есть?

– Правда…

– Ну пойдём… В спальню… В нашу спальню.

Вошли. Включили свет.

– Подожди секундочку! – Альбина Николаевна вынула из причёски заколки, нагнулась, и волосы её рухнули до пола – и столько их, что не зажмёшь в руке, только обнять как сноп колосьев обеими руками.

Николай восхищённо ахнул. Уснули далеко за полночь.

Её разбудил крик из соседней комнаты:

– Эй! Инка! Колька! Кто есть?

Коля спал, глубоко и ровно дыша. Она подождала. Старушкин зов повторился, так и не разбудив Николая. Альбина Николаевна поднялась, пошла на зов, включила ночник.

– Ты кто? – встретила её сидевшая в постели тётя Нюра, и лицо её сразу стало злым.

– Я Альбина. Вчера приехала с Колей.

– Чего тебе здесь надо?

– Ничего. А вы что хотели?

– Есть хочу. Вы же меня вчера не кормили. Я голодная.

Альбина Николаевна вспомнила, что Инна говорила о манной каше, разыскала её в холодильнике, подогрела в микроволновке.

– Что так долго? Только за смертью тебя посылать, корова!

Аля села в кресло рядом с кроватью и долго смотрела, как, подёргиваясь шевелился ввалившийся рот, и судорожно двигались слабые челюсти. В жёлтом лице не было ни одной чёрточки, которую она помнила по тем временам, когда, встречая эту женщину, идущую на работу, кричала ей: «Здравствуйте, тётя Нюра!» А она, молодая, с румяными, круглыми как грудь снегиря щеками, с улыбкой во всё лицо отвечала: «Здравствуй, милая! Здравствуй, красавица!»

«Через двадцать лет и я буду такой, а может и раньше», – подумалось ей невольно.

Съев две ложки, старушка недовольно сказала:

– Противная каша! Готовить не умеешь! Скажу Коле, чтобы выгнал тебя! Горшок-то мой куда забесила?! Да постой! Вынесешь… А то будет здесь вонять!

Утром Альбина Николаевна спросила Николая:

– Она меня каждый день будет так оскорблять?

– Алечка! Сколько ей осталось? – Месяц, два? Потерпи уж! Впрочем, буду искать ей сиделку.

После завтрака Коля, надев рабочий халат, надвинув на глаза козырёк бейсболки, пошёл в сад, по работе в котором очень соскучился. Альбина Николаевна вышла следом. В воздухе тонко и сладко пахло розами. Сад, действительно, был роскошный: созревали жёлтые абрикосы и румяные персики, синели сливы, наливались красные яблоки и медовые груши, на лозе висели виноградные гроздья с ещё мелкими ягодками:

– Вот это столовые, а это винные сорта, – показал Николай.

– Покажи, что мне делать, – попросила Аля.

– Алечка, ты лучше с мамой посиди. Не дай бог выпадет из постели и сломает шейку бедра.

И Альбина Николаевна пошла смотреть за тётей Нюрой и готовить обед. В холодильнике она нашла судака и пожарила его, сделав гарниром картофельное пюре. Николай, нахваливая, ел с большим удовольствием, а его мать опять выругала её, назвала её блюдо помоями и есть не стала.

– Ничего страшного, проголодается – поест! И забудет, что только что говорила. У неё памяти ровно на две минуты! – сказал Коля. – Не обращай внимания!

– Коля, покажи где тут рынок и магазины.

– Зачем тебе? Скажи, что купить, и я привезу. Мать лучше не оставлять, она всё что хочешь может натворить.

После обеда Николаю стали звонить по телефону: в его агрофирме накопилась куча проблем, и подчинённые ждали-пождали его для их решения. Назавтра он уехал на работу в семь часов, сказав, чтобы не ждала его к обеду.

Альбина Николаевна нашла в холодильнике кусок грудинки, называемый соколком, и сварила к вечеру свой фирменный суп-харчо. Ей очень хотелось сделать своему Коленьке сюрприз. Готовила она с вдохновением, и сюрприз ей удался: соколок был мягким и сочным, суп огненно полыхал капельками жира, запах был такой, что даже Анна Ефимовна спросила: «Что ты там сварганила?» и даже съела полчашки, не забыв, конечно, в конце выругать её.

Увидев, что старушка заснула, она вышла со смартфоном пофотографировать чудо-сад – больше для того, чтобы в ожидании Коли скоротать время. Но день, видимо, был неблагоприятным для творчества: всё что она фотографировала, было красиво, но не трогало её.

Николай приехал, когда стемнело.

– Коленька! Пойдём ужинать, – сказала она, ластясь к нему.

– Спасибо, Алюша! Я сыт – по дороге поужинал в ресторане.

– Как жаль, я старалась, хотела сделать тебе сюрприз.

– Прости, Алечка! Раз ты старалась, давай сюрприз!

– Да нет, зачем же через силу?

– Не обижайся! Весь день мотался, как бобик! Так захотелось есть – не выдержал. Давай, давай скорей свой сюрприз – найдётся и ему место!

Николай съел целую тарелку, непрестанно нахваливая. Но, назавтра, зная, что он не ест вчерашнего, Альбина Николаевна вылила остатки своего вдохновения в помои.

Так пошли за днями дни. Утром она провожала Николая Александровича на работу, умывала и кормила завтраком тётю Нюру, которая каждый раз встречала её одним и тем же вопросом: «Ты кто? Что тебе нужно в нашем доме?», готовила старушке на обед какую-нибудь кашу, которой для экономии времени обедала и сама, смотрела телевизор, выходила на короткое время побродить по саду, наконец, приготавливала ужин для Коли, но уже без вдохновения.

– Коленька, – сказала она в субботу, – я уже неделю здесь и ещё не видела море. Пойдём сегодня на пляж.

– Да как же, Аленька? Мне на работу. С кем мама останется?

– Пусть Инна посидит.

– Она с семейством поехала на выходные в горы.

– Как жаль! Я так мечтала увидеть море!

– Алюша, давай так: я в понедельник дам объявление о сиделке, а пока чуть-чуть потерпи. Вот проведём уборку, наймём сиделку, будем каждый день ходить на море. А завтра я начну хлопотать о твоей выставке. Бьюсь о заклад – успех будет потрясающий!

Действительно, через несколько дней Николай сообщил, что договорился с директором городского музея о проведении в ближайшую субботу выставки её фотографий. Их обещал отпечатать в своём издательстве Колин старинный приятель и коллега по городскому законодательному собранию.

В субботу Николай Александрович уговорил Инну посидеть с матерью. Та долго отказывалась, говорила, что у неё дома полно дел, но в конце концов согласилась. Выставка должна была открыться в четыре часа, о чём было объявлено в нескольких номерах местной газеты, редактором которой тоже был Колин друг.

Альбина Николаевна очень волновалась, и в два часа поехала с Колей оформлять зал. Музей располагался на их улице в трёхстах метрах от моря в тени огромных деревьев, которые она никогда не видела в Сибири. Николай сказал, что это липы и каштаны. Вход в музей охраняли две пушки на тяжёлых литых лафетах, снятые с затопленных во время Крымской войны кораблей.

Времени до открытия выставки оставалось много, и двери выставочного зала были ещё заперты. Не оставалось ничего другого, как походить по музею, осматривая его экспонаты. В зале, посвящённом войне, увидели они морские мины: несколько небольших, круглых, чёрных и рогатых, а одну огромную, яйцевидную, высотой почти в человеческий рост, покрытую облупившейся розовой краской. Бойкий мальчишка Фединого возраста по рожкам вскарабкался на неё верхом и издавал победные клики.

Посмотрели макеты лидеров, крейсеров, эсминцев и подводных лодок, потом перешли в зал, посвящённый местной природе. Были здесь дельфины на подставках, катраны, какие-то огромные рыбины со свирепо-выпученными глазами, прочие жители моря помельче, но больше всего удивило Альбину Николаевну чучело волка, застреленного на льду Чёрного моря в пятьдесят четвёртом году, когда оно замёрзло на несколько километров от берега.

Наконец пришла женщина, представившаяся Еленой Алексеевной – тонкая брюнетка, в очках, одетая в строгий чёрный костюм и белую блузку. От неё исходил запах духов с нежным ароматом розы. Её волосы были гладко причёсаны и имели такой необыкновенный блеск, что в них отражался и переливался свет от окон и ламп.

Посетовав, что отпечатанные фотографии, доставленные только два часа назад, ещё лежат неразобранными у неё на столе, она открыла двери выставочного зала.

Картины были потрясающей красоты, а краски живее и ярче, чем казались на компьютере. Николай Александрович с Еленой Алексеевной пришли в неподдельный восторг и поминутно хвалили её. Она и сама видела, что сделанное ею великолепно, и когда Коля обнял и поцеловал её в копну волос, ей сделалось необыкновенно сладко, и вновь зазвучали струны, ожившие в её груди в тот день, когда он поздравил её с днём рождения.

Картины, которых было около тридцати, поместили в рамки – очень неброские и не отвлекавшие от того, что они окаймляли, и развесили по стенам.

И вот выставка открылась, вошли первые посетители, и Елена Алексеевна представила её как талантливую фотохудожницу из Сибири, сообщила, что выставка организована при содействии областного министерства культуры, зачитала положительные отзывы о её творчестве нескольких очень авторитетных в области, и совсем неизвестных ей деятелей, и закончила тем, что надеется на продолжение сотрудничества, на то, что она порадует ценителей искусства новыми работами.

После этого пришедшие стали ходить по залу, она прислушивалась, что говорят и слышала, что говорят только хорошее. Подошёл высокий старик, представившийся членом Союза художников России, и сказал, что глубоко тронут:

– В ваших работах всё прекрасно: и композиция, и освещение, но, кроме этого, в них есть самое главное, что делает картину искусством – душа. Позвольте поцеловать вашу руку.

Николай, отвлекавшийся на беседы то с одним, то с другим знакомым, подходил и спрашивал:

– Ты как?

– Коленька! Я счастлива! – отвечала она.

Люди уходили и приходили. Через полчаса в зале не осталось ни одного человека, кто слышал вступительное слово Елены Алексеевны. Николай у окна беседовал с бородатым молодым человеком, который с готовностью отвечал на все его тирады одной фразой: «Сделаем, Николай Александрович!».

Ей всё ещё хотелось услышать искреннее мнение зрителей, и она подошла к сделанной прошлым летом фотографии «Лунная композиция», у которой делились впечатлениями две молодые дамы – одна худая рыжая, другая полная блондинка:

– Кто такая эта Альбина Н…? – спросила рыжая.

– Не видишь, Р… здесь ошивается, – тихо сказала блондинка, склонившись к уху подруги.

Она сказала ещё что-то, но Альбина Николаевна не расслышала.

Рыжая хмыкнула и сказала:

– Кто бы она ни была, а ты сумеешь сфотографировать стрекозу на лунном небе?

– Нет не сумею, да и не хочу!

– Клянусь, во всём мире никто не сделал фотографии со стрекозой на фоне луны. Что говорить, её бог поцеловал – эту Альбину Н…! А Николай Александрович молодец, понимает в искусстве!

– А я его не люблю! Муж говорит, что он жулик, – сказала блондинка почти шёпотом.

– Завидует! – ответила рыжая.

После выставки человек десять, причастные к выставке, пошли в ресторан, где веселились до позднего вечера. Пили вино, произносили тосты в её честь, особенно усердствовал Николай Александрович, но в конце застолья неожиданно предложил выпить «за красавицу Елену Алексеевну, прекрасно проведшую это мероприятие». Взоры обратились на неё, и с таким же усердием, с каким только что восхищались ею, принялись восхищаться талантами музейной работницы.

На следующий день позвонила Юля – впервые за две недели:

– Юля, Юлечка! – обрадовалась она. – Ну как вы там?

– А ты как?

– У меня всё замечательно! Юля! Вчера Николай Александрович устроил выставку моих фотографий! Это было здорово! Меня так хвалили, называли настоящей художницей! Я счастлива! А вы-то, вы как? Как Феденька?

– Феденька, как прежде, дурак. На днях соседи на работу позвонили: «Ваш Федька бегает по крыше котельной и по эстакаде. Сама знаешь, там всё голубями загажено. Поскользнётся, нога поедет – и конец котёнку! Я ему вечером дала чертей, а он: «Я же не один бегал, а с Денисом и другими пацанами. Я не хотел, а они сказали: «Ага! Боишься!? Зассал?» Ну дурак, и другим уже не будет! Убьётся когда-нибудь! Своей башки нет – только бы друзьям понравиться! А приглядеть некому – у бабушки любовь…

– Юля, давай не будем!

– Ладно, ладно… В море-то купалась?

– Нет, даже ещё не видела его.

– Ого! Затворницей живёшь? А мы тебя предупреждали! Ну ладно. Звони. А то мне дорого в роуминге торчать.

В плену обстоятельств

Прошёл июль, заканчивался август, а для Альбины Николаевны ничего не менялось. Николай по-прежнему любил её: целовал, уходя на работу, ласкал, возвращаясь вечером, зарывался лицом в её чудесные мягкие волосы и говорил самые нежные слова. Но что-то было уже не так, как раньше. Всё реже вибрировали в её груди волшебные струны, всё реже звучала сладкая музыка.

Она чувствовала себя пленницей в Колином доме, птицей, попавшейся в золотую клетку. И никто не был в этом виноват. Оставить Анну Ефимовну одну действительно было нельзя. Не слыша никого в доме, она принималась рвать наволочки, простыни, бельё на себе, пыталась выбраться из постели, падала, а потом, скуля и плача, дожидалась кого-нибудь на полу перед кроватью. Поднять её обратно было не просто, потому что старушка воспринимала подругу сына как врага, вырывалась, царапалась и щипалась.

В последнюю пятницу августа Коля приехал пораньше и сообщил, что наконец-то может устроить себе завтра выходной.

– Давай проведём его на море, – предложила Альбина Николаевна, обнимая и целуя его.

– Увы, Алечка! Назавтра у меня работы на целый день: надо собрать виноград, отжать сок и поставить бродить. А на море пойдём в воскресенье. Я ведь, хорошая моя, нанял сиделку.

– Слава богу! Коля, я измучилась за эти два месяца. Твоя мать меня ненавидит на каком-то биологическом уровне. Мне, конечно, жаль её, я понимаю, она старый человек и не виновата в своём нынешнем состоянии. Но, пойми и меня, я бы с радостью ухаживала за ней, но, когда это становится моим единственным занятием, и не видно конца… Может я плохой человек, но в душе моей, просыпаются нехорошие чувства.

– Ну полно, полно, Алечка! Как она сегодня?

– Утром принесла ей манную кашу, пошла на кухню. Вернулась, а она вывалила всю тарелку в постель и размазала по покрывалу и наволочке. Пришлось всё перестилать и стирать.

– Ну потерпи ещё немного! Всё когда-нибудь кончится. И тогда будем жить для себя.

– Коля, но смогу ли я уважать себя, желая смерти другому человеку?

– Давай, не будем об этом думать. Я сегодня что-то устал. Полежу перед телевизором, а потом спать, спать, не просыпаясь!

«А мне три раза вставать к твоей сумасшедшей матери!» – невольно промелькнуло в её голове.

В субботу тридцатого августа была чудесная погода. Солнце поднялось и разогнало лёгкий туман. В десятом часу пришла сиделка – блёкло-рыжая, немолодая, болезненного вида, скромно одетая, представившаяся Валентиной Викуловной. Обувь она сняла ещё перед домом, не заходя в вестибюль.

Николай Александрович объяснил её обязанности и на всякий случай пригрозил, что выгонит её, как предыдущую сиделку, не заплатив за работу, если узнает о малейшей грубости и насилии в отношении его матери. При этом он добавил:

– Моя жена будет следить за вами!

Это было так неожиданно, так неприятно, что Альбина Николаевна смутилась, хотела возразить, но не решилась.

Облачившись в рабочий халат, она вышла с Колей из дома. Вот она – желанная свобода! Воздух был лёгок и свеж, пахло цветами и морем. Небо светилось синевой. День разгорался.

На площадке перед задним фасадом Николай расстелил двухслойную полиэтиленовую плёнку, на которую принялись носить в корзинах срезанные секаторами тяжёлые виноградные гроздья. Альбина Николаевна раскраснелась от работы, стала ещё привлекательней. Николай смотрел восхищённо, останавливался:

– Постой, моя царица! Дай я тебя сфотографирую! Смотри, какая прелесть! – и протягивал ей смартфон, чтобы она посмотрела на саму себя.

В половине второго сиделка позвала обедать. Накрыв длинный стол в гостиной, она пошла к выходу.

– Подождите, Валентина Викуловна, садитесь с нами, – пригласила почти счастливая Аля.

– Спасибо, я принесла бутерброды из дома, – отказалась сиделка.

– Отчего же? Нам будет очень приятно. Правда, Коля?

Николай что-то хмыкнул, и Валентина Викуловна приняла это хмыканье за приглашение.

Она принесла ещё одну тарелку и села против хозяйки, которая, с неподдельным интересом стала расспрашивать о её жизни. Оказалось, что до пенсии Валентина Викуловна работала массажисткой в детском санатории, у неё сын и две внучки. У сына рассеянный склероз, сноха то находит, то теряет работу, денег нет, и вот уже десять лет она подрабатывает сиделкой, а вечерами ходит делать массаж богатым клиентам.

Когда после короткого отдыха Коля с Альбиной вернулись в сад, он сказал ей мягко, но с какими-то неприятными нотками:

– Алюшенька! Никогда больше так не делай!

– Как, Коленька?

– Прислуга должна знать своё место. Ты добрая, в тебе ещё крепки совковые привычки, но от них надо избавляться: прислуга нам не рóвня, и Валентина Викуловна даже на минуту не должна впускать в свою голову мысль, что равна мне или тебе! Имей это в виду! – и он добродушно засмеялся, чтобы Альбина Николаевна, не дай бог, не обиделась.

Коля уже не первый раз произносил слово совок, ненавидимое ею со дня его введения в обиход, но теперь она твёрдо знала, что никакая политика не стóит того, чтобы отказываться из-за неё от счастья и ссориться с дорогими ей людьми. Поэтому, раньше ни разу не подав виду что оно ей неприятно, Альбина Николаевна промолчала и на этот раз.

Вечером, после ухода сиделки, она приняла от неё пост, предвкушая завтрашний отдых на пляже, а Николай носил виноград в подвал и пропускал его через специальную давилку до самой темноты.

Ночью, третий раз встав на зов тёти Нюры, Альбина Николаевна увидела блеснувшую в темноте зарницу, услышала близкие раскаты грома, а через полчаса за окнами уже во всю шумел дождь.

Наступил хмурый рассвет, ветер и дождь усилились. Стало холодно.

– Хорошо, что вчера мы убрали виноград! – радовался Николай Александрович.

– Сама природа не пускает меня на море, – мрачно ответила она.

В гостиную вошла Валентина Викуловна в плаще, с зонтиком:

– Здравствуйте, хозяева! Вот как меняется погода! Вчера стояла теплынь, а сегодня ветер – холодный, как в Сибири, – у неё было хорошее настроение и со вчерашнего обеда ошибочное представление, что хозяева считают её равной себе.

– Верхнюю одежду и мокрый зонтик могли бы снять внизу, – высокомерно сказал Николай, глядя на неё сверху вниз.

Лицо сиделки дёрнулось и погасло:

– Извините, – прошелестела она и выбежала вон.

«Коля! Зачем ты так!?» – хотелось крикнуть Альбине, но она опять промолчала, а вслух сказала:

– Давай сходим к морю.

– Далось тебе это море! Успеем ещё!

– Тогда я одна пойду! – ответила она раздражением на раздражение.

– Иди.

– Я люблю гулять под дождём, – улыбнулась она, чтобы сгладить вырвавшиеся наружу отрицательные эмоции.

На лестнице она столкнулась с поднимавшейся Валентиной Викуловной. Она прятала в рукав скомканный платочек.

– Простите нас, ради бога! – тихо сказала Альбина Николаевна.

– Ничего, – шепнула сиделка.

На улице было мрачно, тёмной листвой шумели деревья, дождь стал мелким осенним. Со стволов пушек у входа в городской музей как слёзы капала вода.

Сердце учительницы забилось: сейчас она увидит море! Вот оно! За мраморным парапетом. Она вынула смартфон и сфотографировала его. Огромное Чёрное море! Небо над ним было тёмно-серым, и оно не было самым синим – скорее серым, или свинцовым. На берег набегали волны, с барашками на гребнях. Альбина Николаевна спустилась на безлюдный пляж. Песок был мокрым, бежево-серым. На нём чётко отпечатывались её следы.

Подойдя к самому берегу, она стала смотреть как гнались друг за другом волны: поднимались как солдаты в атаку, падали, разбивались, тонким слоем ползли вперёд, таща за собой пену, разглаживая песок; останавливались и откатывались назад. Но следом на помощь спешила следующая волна, подхватывала остатки разбитого войска, поднимала вверх и вновь обрушивалась на берег, чтобы разбиться.

Что-то было завораживающее в этом бесконечном наступлении-отступлении, и долго Альбина Николаевна не могла оторвать от него взгляда. Потом лихорадочно стала щёлкать камерой смартфона: море, небо, волны, которые с близкого расстояния оказались наполненные зеленоватым светом.

Домой идти не хотелось. Она пошла по набережной вдоль ряда розовых кустов. За розами на наклонной грядке зелёной травкой было выложено «31 августа».

«Кончилось лето, – подумала она, – Феденька завтра пойдёт в школу. А я не провожу его на линейку, не нарву букет из моих цветов – георгинов, астр и гладиолусов». И что-то тревожно кольнуло её под сердце. Зашла в кафе, выпила чашку горячего кофе, посидела в кинотеатре. Шёл скучный американский фильм. Не досмотрев, пошла домой.

Николай был у матери и о чём-то с ней ворковал.

– Как погуляла? – спросил он.

– Нормально. А где Валентина Викуловна?

– Сбежала наша Викуловна. Накормила мать завтраком и исчезла. Через час позвонила: «Я у вас работать не буду». Ладно, чёрт с ней, другую найдём! Потерпи ещё немного.

– Коленька, мне кажется, что ты и правда взял меня нянькой для своей матери?

– Аля! Мне оскорбительно, что ты так обо мне думаешь! Я ведь точно так же, как ты, в плену обстоятельств.

– Коленька, прости меня! Я устала, я ужасно устала! Но мне всё чаще кажется, что твоя любовь растворяется в наших буднях, как соль в воде.