Текст книги "Роскошь ослепительной разрухи"

8. Разоблачения

Во второе воскресенье сентября в Малиновке копали картошку. Погода была замечательная. На горизонте по всей его окружности встали колонны белых облаков, отчего небо казалось высоким и гулким, как купол в храме. Звякали вёдра, звонко перекликались голоса под жарким солнцем. Уборка картошки – праздник. Она не в тягость. У нас картошка не крупная, но и не то, чтобы мелкая – дожди всё-таки опоздали. Ничего, на зиму хватит.

У Черемшановых копают Вера и Володя. Надежде Васильевне со Светкой некогда. Несмотря на осеннюю страду, к Павлу Ивановичу по-прежнему едут люди.

Утром Вера, едва завидев меня, сообщила:

– Пётр Петрович! Вчера приезжал Славка. Привёз три булки белого хлеба, килограмм яблок, большой арбуз, мне тёплую кофточку, а Володе зимнюю куртку.

– Вот молодец Славка! – ответила моя жена.

– Пётр Петрович, у Анны Марковны завтра день рождения. Я её завтра поздравлю. Заранее нельзя.

– Спасибо, Вера, – сказала жена.

К вечеру мы выкопали больше половины огорода. Если будет погода, завтра закончим. Спустили в погреб картошку, помылись в бане. В дом зашли, когда было уже темно. В комнате заливался телефон.

– Ало!

– Пётр Петрович! Это Ольга Олеговна. Извините, пожалуйста. Я хочу спросить, как себя чувствует Пантелей Никифорович.

– Могу вас обрадовать. Ему, слава богу, лучше. Приходит фельдшерица, ставит капельницы. В общем, улучшения заметны: речь вернулась, стал кушать. Будем надеяться, что поживёт ещё.

– Да, да, будем надеяться, – сказала она, как мне показалось, упавшим голосом. – Я рада. А Павел Иванович ещё принимает?

– Принимает. Сегодня машин было – не протолкнуться. Люди по второму разу приезжают – на контроль. А у вас как дела?

– Мне страшно. Уже месяц нет никаких известий. Я измучилась. Недавно мне рассказали, что один наш солдат сорвал яблоко, а над ним висела граната на растяжке. Ему оторвало руку и выбило глаза. А мой Алёша такой доверчивый, его все любили, никто не учил его подозрительности и осторожности.

Я сказал ей какие-то успокаивающие слова, в которые и сам не очень-то верил и которые для неё ровным счётом ничего не значили.

Трубку я положил с тяжёлым чувством. Мне вдруг стало ясно, что Ольга Олеговна вовсе не рада, что отец Таисии Пантелеевны жив и ему лучше. Напротив, она с нетерпением ждёт, чтобы он умер.

Нет, не такой уж безобидный этот Павел Иванович: не только надежду он производит. Молодая, красивая женщина страстно желает смерти незнакомому старику, который ничего плохого ей не сделал! А всё потому, что Терёшкин, намертво связал жизнь её сына со смертью деда Пантелея! Ну а как же? Если старик не умрёт, значит экстрасенс не умеет предсказывать, тогда и предсказание счастливого возвращения Алёши, так успокоившее Ольгу Олеговну почти два месяца назад, ничего не стоит. А желать смерти ближнему своему – разве это не великий грех?

От этой мысли меня отвлёк ещё один звонок.

– Пётр Петрович, это ты? – я узнал голос Крутоярова. – Пётр, у меня большая беда. Надюша умирает.

– Да ты что, Всеволод Вениаминович! Ведь неделю назад, когда вы уезжали… Ничто не предвещало… – Я был ошарашен.

– Да, она была полна надежд. Я думал: скажут ей сейчас, что всё в порядке, и она, наконец, успокоится. Я ведь, старый дурак, не верил ей. Часто говорил: «Что ты всё ищешь?! Смотри, и правда что-нибудь найдут! А вчера утром она звонит из медцентра: «Приезжай за мной, меня выписали». А голос потерянный, потерянный. Спрашиваю что-то – ничего не понимает. Только твердит: «Приезжай, всё узнаешь». Ну я полетел: сто двадцать. В двенадцать был у неё. Сидит жалкая, головой крутит, глаза отсутствующие. Дали мне заключение, а там во всех органах: печень – ЗНО, почки – ЗНО, ЗНО, ЗНО – злокачественные новообразования, то есть. В общем, врачи мне сказали, что у неё рак поджелудочной железы, и от него уже пошли метастазы во все органы.

– Как же так? Ведь её столько раз обследовали!

– Я им то же самое сказал: прошли и эту поганую скопию, и ФГС, и МРТ, сколько раз её просвечивали. Последний раз в апреле нас обследовали. А они отвечают: мол, рак поджелудочной самый коварный. В девяноста случаях его находят, когда уже поздно, когда четвёртая стадия. А я говорю: «Так что ж вы его в первую очередь не ищете?» – «Вы у нас, – говорят, – в первый раз. За других мы не отвечаем».

– И что делать? Может всё же не безнадёжно? Что только не лечат сейчас…

– Они твёрдо сказали, что бесполезно: месяц, самое большое два… Вот так-то. Сколько раз она мне говорила: «Чувствую ЕЁ. Возится она рядом». А я отмахивался: «ОНА и под меня подкапывается: каждый день что-то болит. В нашем возрасте так и полагается». Хотел её психиатру показать! Эх я, болван! Но знаешь, на кого у меня сейчас зуб вырос? – На твоего соседа: жулика, пачкуна проклятого. Он ведь тоже ей заливал: почка опущена, межпозвоночная грыжа. Сволочь! Но я его выведу на чистую воду! Попомнит он меня.

Прошло ещё две недели. Сентябрь подходил к концу. Однажды мы с женой проснулись от страшного грохота за стеной. Я вскочил, как ошпаренный, подумав, что у соседей рухнул потолок или печь, а может упал шкаф. Я включил свет и взглянул на часы: была половина двенадцатого. Из-за стены доносился шум, стук, крики, женский визг.

– Что-то страшное там! – всполошилась жена. – Убивают их что ли!?

– Пойду посмотрю.

– Не смей! Это их проблемы! Не суйся, а то и тебя прибьют!

– Я издалека. Крикну, что вызываю милицию!

С этими словами я выскочил на улицу и перемахнул через ограду.

Шёл мелкий дождь. Окна черемшановского дома были освещены. Внезапно входная дверь с грохотом распахнулась, и клубок рычащих и матерящихся тел скатился с крыльца. Я едва успел отскочить, пропуская его.

У меня под ногами в оконном свете, льющимся из окна вырисовалось скуластое лицо Павла Ивановича. Он едва успел перевернуться с брюха на спину и выбросить ноги навстречу худощавому существу, которое отлетело от тапок сорок пятого размера обратно к крыльцу и село на нижнюю ступеньку. Растянувшийся рядом с Павлом Ивановичем человек, в котором я узнал Лёвчика, с размаха хрястнул его кулаком по лицу, вызвав звериное рычание и сильнейшую ярость, подбросившую экстрасенса на ноги. Павел Иванович успел несколько раз пнуть лежащего Лёвчика, но существо с крылечка очухалось и схватило экстрасенса за воротник рубахи. Лёвчик поднялся и рванул Павла Ивановича на себя за грудки. Нос Терёшкина встретился с крепким лбом Лёвчика. Маг потерял ориентировку, и друзья с двух сторон стали терзать его рубаху. Через секунду он стоял по пояс голый, в электрическом свете на его теле блестели капельки дождя.

– Лёвчик, сволочь, – надрывалась Надежда Васильевна, – что ты делаешь! Отпустите его, гады! Серёжка, подонок, я милицию вызову!

Светка кошкой метнулась на помощь шефу и впилась наманикюренными ногтями существу, оказавшемуся Серёжкой Коробкиным, в морду. Павел Иванович воспользовался этим и один на один успешно разделался с Лёвчиком, свалив его ударом в челюсть.

– Ладно, мошенник! Завтра мы всем расскажем твои трюки: попомнишь нас! – прошипел, поднимаясь, Лёвчик. – И ты, тётя, пожалеешь!

– Давайте, давайте, вымогатели, идите, рассказывайте! – сказала Надежда Васильевна, подбирая куски терёшкинской рубахи. – Рубите сук, на котором сидите!

Лёвчик и Коробкин не вняли голосу рассудка, и всё же срубили назавтра сук, на котором сидели. Как они это сделали, я не видел, потому что был на работе, но из рассказов свидетелей сложил, как пазлы, следующую картину.

Павел Иванович после ночной потасовки имел вид, противный высокому званию экстрасенса и поэтому надел большие чёрные очки, за которым прятались свинцовые фингалы под обоими глазами, а Надежда Васильевна терпеливо объясняла приезжающим, что ему приходится иметь дело со многими людьми, среди которых есть и обладатели злой тёмной энергии, которая сильно повреждает его светлую целебную. И для защиты от плохой энергии Павел Иванович иногда надевает чёрные очки. Если уж народ поверил в подзарядку от грозы, было бы глупо сомневаться, что он не поверит в фильтрацию энергии через дешёвые стёкла.

Итак, Павел Иванович, видимо понадеявшись, что Лёвчик и Серёжа Коробкин, проспавшись, включат ум, и не откажутся добровольно от ежемесячного дохода в семьсот рублей практически ни за что, спокойно принимал больных, как вдруг оба они явились: один с поцарапанной мордой, другой, шепелявя из-за выбитого зуба. Так уж совпало, что своего приёма дожидалась Вика Белова, успешно передавая свой психоз окружающим.

– Дуры! – заорал Лёвчик во всё горло. – Какой он ясновидящий! Он мошенник! У него срок имеется за мошенничество! И опять за старое взялся, потому что он только это и умеет! Он на вас, дурах, столько заработал, что вам и не снилось! Вы сюда последние копейки несёте, а ему трёхэтажный дом построен с собственной котельной, с бассейном, стены мрамором отделаны. У него здесь «тойота», а там в гараже – новый «мерседес». Он на вашей дури по пять тысяч в день зарабатывает, а мы целый год на него ишачили, и за весь год попросили пять тысяч, так он нас вчера избил.

– Убирайся отсюда, дурак! За что вам пять тысяч?! Он вам и так…, – тут Надежда Васильевна прикусила язык, но многие всё равно поняли, что Павел Иванович за что-то платит этим негодяем, и не трудно догадаться, за что.

– Таких, как Павел Иванович на весь мир несколько человек, и правильно, что он много зарабатывает! – застрекотала Вика. – Он великий человек. Святой! Ясновидящий!

– Ха, ха! Ну-ка, Серёжка, расскажи ей, какой он ясновидящий, как он её, дуру, через астрал увидел.

– Ну ты с кем домой пришла, когда тебя Славка отлупил? – спросил у Вики Коробкин.

– С кем, с кем? С Оксанкой.

– А ещё с кем?

– С Наташкой. С твоей сестрой…

– А Наташка мне рассказала, что там было. Я позвонил Лёвчику, Лёвчик сказал тёте Наде, а она Павлу Ивановичу. А он тебе, дуре, лапшу навесил, что это он увидел через какой-то серебряный астрал! Ха-ха!

– Брешешь! Не может быть! Ты всегда врёшь, я тебе не верю, и ничего тебе Наташка не говорила. Ты выдумал.

– А хочешь, я расскажу, о чём вы ещё с Наташкой говорили, перед тем, как Славка тебя отдубасил? Рассказать?

– Не надо… – Вика явно смутилась.

– А! И ты здесь, Анфиса Ефимовна! – взял слово Лёвчик. – Экстрасенс увидел, как ты в Кольцовке траву таскаешь?! А что ты мимо Сашки Андреева, соседа своего, этот мешок протащила, и чуть не придавила его в калитке, это ты не заметила. Ты ещё спросила: «Чего ты, Сашка, по моему двору без меня шастаешь?». А он тебе ответил: «Да хотел у тебя десятку до получки занять, а тебя нет». Сашка мне это всё подробно описал, а я передал экстрасенсу. Вот и всё чудо!

– И правда! Было такое! Да разве бы я подумала, что Сашка шпион!? Думала, просто алкаш. Ой, что делается! А мы ухи-то развесили!

– Ай-яй-яй-яй! Да не уж-то правда!? Ай, батюшки! Да ведь он, Павел Иванович, мне же все мои тайны рассказывал! А я удивлялась: откуда он знает? А ему Наташка передавала через этого… Я с ней, как с родной сестрой делилась! Люди! Кому же верить? Ой, какие сволочи кругом! – Вика зарыдала. – Пойду, морду ему набью!

Никто не успел опомниться, как Вика ворвалась в комнату, где принимал Павел Иванович. Вернувшись, она с удовольствием сообщила, что дала ему по физиономии, так что с него слетели очки, и обнаружила, что под ними светят два фингала.

– Вот тебе и фильтры от злой энергии! – сказал кто-то.

– Да это мы ему вчера подвесили! – радостно сказал Лёвчик.

– Ну что, поехали домой? – спросила мужа Анфиса Ефимовна.

– И меня с собой возьмите, – попросила Вика.

– А мне он помог, – заявила другая женщина из Кольцовки, – я ему верю.

9. Поспешный отъезд

Первая неделя октября была дождливой, а потом пришла золотая осень. У Терёшкина посетителей становилось всё меньше. Может осень иссушила их поток, а может слухи о жульничестве Павла Ивановича, стремительно растекавшиеся по району. Вика, ранее заражавшая окружающих своим восторгом перед чудесами, производимыми экстрасенсом, сейчас щедро разливала вокруг себя неверие и возмущение его фокусами.

Поляна перед нашим домом с жёлто-красным ковром опавшей листвы уже не была заставлена машинами. Чаще всего их было две-три, и больным не требовалось сидеть на крылечке или на уличных скамейках: все помещались в сенях с важной секретаршей Светкой.

Иногда я видел, как Павел Иванович, скучая ходил по двору и курил. Он подходил к своей недвижно простоявшей всё лето в дальнем углу черемшановского двора «тойоте», и долго смотрел на неё, о чём-то думая.

Директор школы Василий Трофимович побылвал у Крутояровых. Надежда Акимовна была очень плоха и уже не вставала. Василия Трофимовича она узнала, но только слабо моргнула глазами. Директор предлагал и мне поехать с ним, но я отказался, подумав, что вряд ли Надежде Акимовне будет приятно, что её увидят в таком состоянии. Может я был не прав.

Однажды в полдень, когда низкое уже солнце ярко заливало комнату, а за окном носились собиравшиеся в дальнюю дорогу ласточки, нам позвонили. Я подумал, что звонит Ольга Олеговна и не ошибся. Вопрос, конечно, был о здоровье отца Таисьи Пантелеевны, которая как раз во дворе напротив подавала вилами на длинном черенке только что привезённое фермерами сено. Иван Иванович с торчащим, словно поднятым ветром, чубом, укладывал его, стоя на верхушке стога.

– Да как вам сказать, – ответил я на вопрос Ольги Олеговны, – иногда лучше, иногда хуже. На днях было совсем плохо, но ему опять стали ставить капельницы, после этого немного полегчало.

– Ну скажите, зачем, зачем они это делают?!

– Что делают? – не понял я.

– Зачем они мучают его этими капельницами. Ведь ясно, что человек умирает, зачем продлевать его страдания?! Уж дали бы старому человеку спокойно умереть! Не понимаю, почему люди так жестоки! – мне показалось, что она заплакала.

– Ольга Олеговна, вы хотели бы, чтобы он умер?

На том конце провода наступило молчание, потом словно взрыв:

– Да, да! Я хочу, чтобы он умер, как можно скорее! Больше двух месяцев нет известий о моём сыне! Как вы думаете, что важнее: жизнь молодого, талантливого парня, или жизнь восьмидесятисемилетнего старика, которому давно пора умереть, жизнь которого никому не нужна, который всем в тягость?

– Ольга Олеговна, но какая связь между смертью Пантелея Никифоровича и жизнью вашего Алёши?

– Вы же сами успокаивали меня, что раз Павел Иванович сказал, что Алёша вернётся живым и здоровым, то так и будет. А он ещё предсказал, что до окончания октября умрёт дедушка Пантелей… Как же нет связи!

– Но нормально желать, чтобы и Алёша вернулся, и дедушка жил.

– Это потому что Алёша не ваш сын, а мне нормально, чтобы сбылось предсказание Павла Ивановича, – это было сказано с вызовом и ужасной злобой, после чего сразу раздались короткие гудки.

Пантелей Никифорович умер двадцать девятого октября. Я хотел позвонить Ольге Олеговне, чтобы успокоить её – одно предсказание сбылось – и даже начал набирать номер.

– Хочешь обрадовать, что старик умер? – спросила жена.

И я не стал звонить.

А второго ноября умерла Надежда Акимовна. Я хорошо относился и к ней, и к Всеволоду Вениаминовичу хотя бы за то, что они остались «жить с нами через стенку».

Мы с женой поехали в Озёрск на похороны. Первый снег выбелил вынутую из могилы глину и падал на гроб. Работники администрации и управления сельского хозяйства говорили подобающие скорбному случаю слова.

С кладбища поехали в ресторан на поминки. Всеволод Вениаминович, выпивший чуть лишнего, расплакался и якобы сказал, что написал заявление в прокуратуру с просьбой возбудить уголовное дело против Павла Ивановича по статье «Мошенничество». Я сам этого не слышал – может правда, может нет – но кто-то рассказал это Надежде Васильевне.

И вот седьмого ноября, ещё остававшееся в то время выходным днём, в поздних утренних сумерках мы увидели, как Павел Иванович выгоняет со двора свою застоявшуюся «тойоту», а Надежда Васильевна со Светкой торопливо выносят из дома и толкают в багажник и на заднее сидение мешки, сумки, коробки. Хлопают дверцы. Павел Иванович подаёт руку Надежде Васильевне:

– Спасибо за всё!

– Что вы, это вам спасибо!

Экстрасенс садится за руль. Рядом с ним на переднее сиденье устраивается Светка:

– До свидания, мама!

– До свидания! Приезжайте скорее в гости!

«Тойота» трогается. Надежда Васильевна бежит за ней и истово крестит её вслед.

И полетел на птице-«тойоте» экстрасенс Павел Иванович, а с ним моя соседка Светлана, чтобы жить, по мечте её матери, среди людей, а не быдла.

Нам ещё долго звонили и спрашивали, работает ли экстрасенс. Последний такой звонок раздался аж в декабре:

– Скажите пожалуйста, Павел Иванович завтра принимает?

– Нет, не принимает.

– А когда будет принимать?

– Он уехал.

– Как уехал? Но он ведь вернётся?

– Нет, он уехал навсегда.

– Как же так! Врачи предлагали мне сделать операцию по удалению миомы, но Павел Иванович сказал, что нет ничего страшного, он её вылечит. Я поверила. Поначалу мне и правда стало лучше. Но вчера я была в больнице, и мне сказали, что опухоль не исчезла, а стала вдвое больше. Как же мне быть?

– Не знаю. Наверное, надо лечиться у врачей.

На том конце заплакали. Я положил трубку.

10. Двадцать лет спустя

Прошло двадцать лет. Нет уже Лыкова, Веры и Володи Волковых, старого Мелеха. Давно умер Крутояров. Ушли из жизни и мои соседи Чебаки. Окна их дома заколочены. Артёмка Мелех не стал ни солдатом, ни политикантом, он живёт в Озёрске, летом вставляет пластиковые окна, зимой принимает от населения «пухо-перьевое сырьё», как гласит его реклама в районной газете.

Павел Иванович всё ещё занимается целительством и предсказанием судеб. Он каждый год меняет районы, стараясь держаться подальше от тех, в которых его помнят. Не раз был он бит в нашей и сопредельных областях. Зиму Павел Иванович проводит с молодыми секретаршами в Таиланде: то с одной, то с другой, – и редко появляется в своём особняке под Городом.

Его предсказания насчёт Алёши Кирьякова полностью сбылись. В феврале две тысячи первого года он вернулся из Чечни живым и здоровым, женился на Насте и уже полковник. У него двое детей: мальчик и девочка. Живут они в Городе. Туда же уехала его красавица мать. Случайно я узнал, что Ольга Олеговна вышла замуж и живёт счастливо.

Мы с женой уже пенсионеры и, как некогда Надежда Акимовна, всё чаще чувствуем, как ОНА возится рядом, ищет к нам подходы.

Малиновка хиреет и пустеет. Бывшего Малиновского совхоза уже нет. На его землях хозяйничают инвесторы. На нашей улице, на которой в солнечном моём детстве то в одном, то в другом дворе ярко вспыхивали звонкие и протяжные русские и украинские песни, по которой в юности мы с Надькой Черемшановой бегали в клуб на танцы, сейчас за целый день не увидишь ни одного человека. Не из-за коронавируса – это длится уже многие годы.

Чудесный, небывало тёплый май этого года, с цветущими яблонями, черёмухой и вишней, с радостным щебетанием птиц, не в силах сбить ощущения призрачности нашего существования.

Сегодня жарко и как-то особенно тревожно – эпидемия уже в Городе, и там умирают люди.

После пяти часов, когда зной немного спал, нас с женой позвала Надежда Васильевна. Ей, как и нам, лишь немного за шестьдесят, но она совершенная старушка: седая, оплывшая, с одышкой, переваливающаяся с ноги на ногу.

Мы втроём спускаем со ступенек высокого черемшановского крыльца инвалидную коляску. В ней сидит тридцативосьмилетняя женщина. Лицо у неё бледное после долгого зимнего сидения в четырёх стенах без свежего воздуха, щёки впали, под глазами тёмные круги. Она коротко и неумело подстрижена, на ней простое летнее платье в чёрно-белую полоску, из-под которого опускаются на подножку длинные высохшие ноги с неестественно большими коленками. На ногах вязанные носки из серой шерсти. В ней трудно узнать «важную секлетаршу» Светку – дочь Надежды Васильевны.

Через два года после отъезда из Малиновки она с Павлом Ивановичем попала в автомобильную аварию. Их «мерседес» подрезал огромный чёрный джип. Машина сорвалась с шоссе в глубокий кювет и несколько раз перевернулась. Павел Иванович отделался порезами и синяками, а Светка сломала позвоночник. Она уверена, что сделали это люди того серьёзного господина, приезжавшего в Малиновку на зелёной «ауди», вместе с соискательницей его сердца и состояния, которому Павел Иванович предсказал не только счастливую семейную жизнь с его спутницей, но и успех очень рискованного предприятия, на которое тот хотел пуститься. Этой ужасной монетой господин заплатил Павлу Ивановичу за оба фальшивых предсказания.

Мы вывозим Светку за калитку, везём по светлой полосе асфальта сначала по нашей улице, потом выезжаем за село. Чуть размытые колонны облаков держат бесконечно высокий купол неба.

По городской трассе жужжат и воют моторами легковые и грузовые автомобили. Не пройдя и половины пути, мы видим, как, бросая огромными стёклами солнечные блики, подходит, сбавляя скорость, городской автобус и останавливается на перекрёстке.

Постояв минуту, он медленно трогается. Через трассу переходит стройная восемнадцатилетняя девушка в белом платье. Увидев нас, раскидывает руки. Идёт, идёт… Всё быстрей, быстрей… Бежит навстречу. Ветер развевает роскошные белые волосы. С разбега обнимает и целует Светку. Юное, прекрасное лицо, синее, как небо, глаза. Это Юля – Светкина дочь, студентка-первокурсница – праправнучка старого большевика – красного партизана, заживо закопанного в землю колчаковцами, правнучка героя-танкиста и совхозного парторга, внучка школьной учительницы, дочь Павла Ивановича Терёшкина – профессионального мошенника.

Назад она везёт Светку одна. Мы старики идём следом. Я смотрю на Юлечку, на её тонкий стан, лёгкую походку, чудесные волосы, и чувствую, «как смиряется души моей тревога». Впервые за многие годы душа моя наполняется радостью и, не зная почему, к месту или не к месту, я восторженно твержу:

 
Мы погибаем!!! не умирая!!!,
Дух обнажаем до дна!!!
Дивное диво – горит, не сгорая,
Неопалимая Купина1616
  М. А. Волошин «Неопалимая купина»


[Закрыть]!!!