Текст книги "Роскошь ослепительной разрухи"

II

Солнышко последний раз в моей жизни спустилось за горизонт – алый, как моя кровь, которая прольётся ещё сегодня. Рассчитывать мне было не на что, ведь Санька застал меня на месте преступления. И вот я услышал голоса и, покинув своё убежище, осторожно выглянул из-за гаражного угла.

Действительно, на подтаявший снег нашей усадьбы вступила делегация из трёх человек. Возглавляла её Санькина жена Екатерина Филипповна, с нею рядом шла Агриппина Всеволодовна с виноватым видом, за ними галсами передвигался Санька.

С сердцем, не бьющимся, а булькающим от страха, шмыгнул я опять за шиферные листы и услышал требовательный стук в наше окно. Хлопнула дверь.

– Мы к вам, хозяева! – донёсся до меня твёрдый голос Екатерины Филипповны.

– А в чём дело? – спросил Сергей Петрович.

– Мне, конечно, неудобно говорить, но ваш Пиф задрал у нас двадцать кур.

Ай-ай! Да как же можно так врать! Всего одной голову скрутил, ещё трёх покусал и покалечил, ну пусть четырёх! Ну в крайнем, почти невероятном случае – пять! Откуда двадцать?! Подлец Санька! Тех, что сам убил, на меня повесил! И, небось, уже соседям продал, а деньги пропьёт2424
  Признаюсь, что сгоряча возвёл на Саньку напраслину (прим. автора).


[Закрыть]! Эх, жаль не увижу, как он будет пить самогон, а Екатерина Филипповна удивляться, откуда у него деньги!

– Екатерина Филипповна, что-то мне сомнительно! – сказала Виктория Павловна. – Ведь Пиф собака, а не волк, чтобы впрок резать.

– Собаки и волки одного семейства, и повадки у них одинаковые, а не верите, пойдёмте, покажу! – сказала учительница. – Я, конечно, не говорю, что он всех насмерть порвал, но кому ногу, кому крыло прокусил, петуха вообще раздавил… А на черта такие куры! Они и нестись не будут, заклёкнут, да сдохнут. Пойдёмте, пойдёмте, я покажу.

– Мы верим, верим, – поспешила успокоить её Виктория Павловна.

– Нет, пойдёмте, убедитесь, а то будете думать, что напраслину возвожу. А где сам-то Пиф?

– Да я его и не видела с тех пор, как с выборов пришли… Пиф, Пиф, Пифуша! Где ты? … Не отзывается, собака!

– Ну-ка, не его следы? – спросила Екатерина Филипповна. – Вон там, за гараж ведут.

И они всей толпой пошли за гараж, Сергей Петрович оттянул шифер от стенки, а за ним я – собственной персоной, зыркаю исподлобья, втянув голову.

– Понимает, что виноват! – сказала Агриппина Всеволодовна. – Это не Жучка, а он прошлым летом нашу курицу съел!

– Он, а кто ж ещё? – сказал Санька. – Ваш Пиф такой гад, мы сегодня сидим, культурно выпиваем, а он подходит и давай на нас брехать. Еле отбились.

– А ты молчи, алкаш несчастный! – прервала его жена. – Сам только недавно явился пьяный как зюзя, глаза б мои на тебя не глядели. Давайте так: привяжите собаку, чтоб не убежала, сходим к нам, вы посмóтрите, убедитесь, а потом решим, что делать.

Сергей Петрович взял меня за холку и повёл к конуре, где давно без надобности валялась моя цепь.

– Эх ты! Такой славный пёс, и так себя ведёшь! – сказал он, и я увидел, что ему искренне жаль меня.

Все ушли на осмотр места моего преступления, а я остался трястись у своей будки, и мне было так холодно, как не бывало даже в прошлогоднюю крещенскую ночь, когда было минус сорок пять градусов.

В ушах у меня стоял вопль Жучки, и я старался представить себе, что она чувствовала в свой предсмертный миг. Впрочем, что тут думать, очень скоро я это узнаю на собственной шкуре.

Минут через пятнадцать хлопнула калитка. Ну вот и всё! Это моя смерть. Ой, как это страшно, умирать! Я невольно завыл.

– Ишь ты, воет! – сказал Санька. – Чует свой конец.

– Да что говорить? Собаку надо убить. Раз она однажды попробовала крови, она всех кур в округе передушит, – сказала его жена.

– Пифуша, – Виктория Павловна погладила меня по голове, – как же так, ты действительно двадцать курочек покалечил… А? Пифуша? Не ожидала я от тебя.

– Это Санька, – ответил я ей. – Я только одну убил и трёх покусал. Остальные его рук дело. Он их ломом…

Виктория Павловна всё поняла, но промолчала. Не могла же она сказать: а вот Пиф утверждает, что это Санька ломом шестнадцать кур перебил!

– Виктория Павловна, – сказал я, – вы были хорошей хозяйкой, спасибо вам за всё! Не переживайте, наводнения в этом году не будет – я проверил. Снегу много, но влагоёмкость его не большая. Прощайте! Не поминайте меня лихом. Я любил и вас, и Леночку, и Сергея Петровича…

– Ну что? – спросил, возбуждаясь от нетерпения, Санька. – Будем мочить? Так я сбегаю за Кастрюлей, мы его за ножку, да об сошку! А?

– Погоди, погоди! Не сейчас и не сегодня! – охладил его пыл Сергей Петрович. – Пиф закричит, дочка испугается – приходи завтра. Леночка будет в школе, тогда и убьёте. А двадцать кур я вам куплю. Завтра же. Они в Райцентре уже продаются на минирынке.

На том и порешили. Когда все лишние ушли, Виктория Павловна присела около меня:

– Не бойся, Пиф, может всё обойдётся. Остынут они, подобреют. Покушай пока супу, он уже и замёрз. Не переживай.

И впереди у меня чуть-чуть забрезжила надежда, маленькая-маленькая, как вон та, только что загоревшаяся на небе звёздочка. Но она была. Я даже поел немножко куриных косточек и погрыз ледяного супу. Эх! Знал бы, что у меня дома куриный суп и косточки!…

Всю ночь я спал очень плохо. Снилась Жучка, страшные Санька и Мишка Суриванов, подступавшие ко мне со зверскими оскалами и верёвочным галстуком. А стоило мне шевельнутся во сне, как непривычно звенела цепь, и сон надолго убегал от меня.

– Завтра, завтра всё решится, и жизнь моя закончится, – думал я, и слёзы замерзали на моих ресницах.

Утром, едва рассвело, выбежал из дому подонок Василий. Он прознал о моей беде и очень обрадовался. Стал ходить передо мной, выгибая спину, мурлыкая и мяукая, катаясь по насту и выделываясь на все лады:

– Что, брат?! Вот уйдёт Леночка в школу, и кердык тебе! Поделом, поделом! Я рад! Очень рад!

– Поди прочь, негодяй! – ответил я ему со всем возможным в моём положении хладнокровием. – Не знаешь ты, болван, народной мудрости: «Червь капусту гложе, да прежде неё пропадает!». Как бы тебе прежде меня не сдохнуть!

– Фу, какой гадкий пёс! – Василий грязно выругался. – Больше ты меня не увидишь! А я ещё приду посмотреть на твой труп! Обязательно приду! Мур-мур! Прощай!

И ушёл, подлец.

Впервые я увидел этого недоноска за два года до моего несчастья. Ему было месяца три, и Леночка вынесла его, чтобы познакомить со мной:

– Посмотри, Пифуша, это мой котёнок Вася. Но он уже кот!

Как будто котами становятся с возрастом!

Василий ужасно мне не понравился. Ну ладно, в тот страшный мартовский день, перед лицом смерти, я позволил себе честно признаться, что источником моей неприязни к Ваське была ревность к Леночке. Когда она выходила с этим негодяем на руках, гладила и почёсывала его за ушами, я беспричинно кипел, подбегал к ней и злобно рычал на эту рыжую тварь. Даже сидя у Леночки на руках и зная, что я ничего не могу ему сделать, он пугался, дыбил шерсть, урчал, открывая пасть, топорща усы, и плевался.

– Ну, Пифуша, – увещевала меня Леночка, – что ты такой злой!? Ты должен быть выше природной неприязни собаки к кошке. Вот посмотри, Васенька не так агрессивен к тебе.

– Ага, Леночка! Слышала бы ты, как он ругается, когда тебя нет! Он даже матерится на меня!

– Пифуша, ты выдумываешь, мой котик очень добрый и очень хорошо воспитан.

Ну так вот, когда все ушли, я опять стал ждать, когда меня убьют. Могу поделиться с тобой, дорогой читатель, уникальным опытом – время в ожидании смерти идёт совсем не так, как обычно. Оно тянется медленно-медленно. И каждая минута, каждое событие переживается во всех подробностях. Синичка вспорхнула – и я стал думать, какие это красивые существа, вспоминал, как они звенят по осени в нашем саду, будто стёклышки бьются друг о дружку, и как сердце щемит от того, что это лето кончилось, и такого больше никогда не будет. Потом снегирь сел недалеко от меня на снег, и сердце моё зашлось от того, что это последний снегирь, которого я вижу в своей жизни, что больше я не увижу ни синиц, ни снегирей, ни свиристелей, ни любимых моих ласточек…

Ах, много-много передумал я и перечувствовал, перед тем, как вызмеились передо мной на снегу синие тени моих убийц. У Саньки в руках был тот же лом, с которым он гонялся за мной по курятнику, а Мишка Суриванов пришёл с верёвкой, чтобы задушить меня, уже оглушённого и беспомощного.

Положение моё было безвыходное, но природа требовала от меня сопротивления. Я поднял шерсть и зарычал на них так страшно, как только мог. Смерть моя подходила всё ближе и ближе, от неё пахло самогоном. Граф стал медленно поднимать лом…

И тут случилось чудо! Раздался пронзительный крик Леночки:

– А-а-а-а-а-а!

Санька вздрогнул и опустил лом! Леночка очутилась между мной и пришедшими убивать меня!

– Не дам Пифушу! Не дам! А-а-а-а-а-а!

– Уйди, дура! – растерянно сказал Санька.

– На помощь! На помощь! – закричала Леночка. – Убивают! Убирайтесь с нашего двора! Я папе сейчас позвоню!

Леночка выхватила мобильник:

– Папа, папочка!! Дядя Саня с дядей Мишей хотят Пифа убить!! Папочка, спаси Пифа!

К счастью, Сергей Петрович уже выпил, то есть стал непредсказуем. Леночка передала Саньке телефон. Не знаю, что говорил ему мой хозяин, но говорил громко и злобно, как я лаю на Василия. Граф слушал, моргая виновато глазами, и наконец сказал:

– Да нехай живёт! Уходим, уходим! Извини, Сергей Петрович!

Санька вернул Леночке телефон, оскорблённо вздохнул и сказал:

– Проклятые буржуи, унижают простого человека как хотят! Пошли, Кастрюля!

Долго я не мог прийти в себя, не чувствуя ни радости, ни удивления – ни-че-го. Я даже не воспринимал того, что происходило вокруг меня. Мне просто тупо хотелось спать, и когда Леночка ушла, я залез в конуру и, свернувшись крендельком, заснул, будто умер.

Проснулся я уже вечером. Вокруг меня суетились Виктория Павловна и Леночка. Они принесли мне праздничный обед в честь моего второго дня рождения – картофельное пюре и свиные рёбрышки, нарочито не объеденные. Пришла и Агриппина Всеволодовна. Она почему-то тоже была рада моему чудесному спасению. Я ел с присущим мне аппетитом и слушал их разговор:

– Ты что-то почувствовала? – спросила Блинова Леночку.

– Да нет же! У нас была физкультура, а я кроссовки забыла. Без кроссовок на урок не пускают, и я на большой перемене побежала за ними! А тут эти… Дядя Саня уже ломом замахнулся.

– Вот и думай после этого, что чудес не бывает! – сказала Агриппина, и я с ней согласился.

От приехавшего вечером Сергея Петровича пахло коньяком. Побоявшись заехать в гараж, он подошёл ко мне нетвёрдым шагом и, дохнув в морду коньячным букетом, сказал:

– Эх, Пифка! Дорого ты мне, собака, обходишься! Несушка-то двести рублей стоит. За четыре тысячи выкупил твою собачью жизнь! А ты стоишь того? – Не-а, не стоишь! Так что, сиди на цепи, а то ещё чего натворишь. А я за тебя платить больше не намерен. Так-то! Да, Пиф, у нас людей, то же, что у вас – миг озорничаешь, а годы отвечаешь. Представь: меня! Человека с высшим образованием! Предпринимателя! Сегодня менты на пол… пол-то-ра года прав лишили! Что поделаешь, сам виноват! Это я о тебе… А ты понимаешь, что значит, лишить меня прав? Это всё равно, что на цепь посадить. Если мне можно полтора года на цепи сидеть, то и тебе можно… Ха-ха-ха… Так что сиди… А я пойду спать…

III

Уважаемые дамы и господа, дорогие мои читатели! Сидели ли вы когда-нибудь на цепи? Нет! Конечно же, никто из вас не сидел. Поэтому вы не знаете, что это такое! Что значит носить на своей шее эту тяжёлую неудобную штуку, просыпаться среди ночи от её звона, мочить её у себя в чашке в обеденном супе, сидеть на одном месте день и ночь; рвануться, увидев что-то интересное, и быть отброшенным назад; терпеть издевательства негодяя Василия, не имея возможности проучить его! Долго, долго ещё могу я продолжать этот горький ряд!

Но трижды тяжелее сидеть на цепи на такой улице, как наша, на таком дворе, как наш! Особенно летом! Представьте себе высокий берег Карагана. От его крутого обрыва до ограды нашего двора метров сорок, не больше. Всё это пространство покрыто изумрудной травой. Простор бескрайний. Далеко за речкой едва виден лес. Свод небес высок, гулок, наполнен солнечным светом, в котором, заливаясь, плещутся жаворонки. Берег испещрён гнёздами ласточек, носящимися над речкой. А степной ветер упоительно свеж и действует на меня, как коньяк на Сергея Петровича.

Какое счастье было бегать по нему с подружкой моею Жучкой, влетать с разбегу в прохладную воду и, схватив жёлтую кувшинку, выскакивать с тиной на лапах, а потом валяться на траве под солнцем – свободным, без забот и мыслей; или под мостиком на перекате ловить зубами жирных гальянов; или степенно спускаться с Сергеем Петровичем к самой воде, сидеть рядом с ним, глядя, как он забрасывает удочку и ждёт, когда клюнет серебряный карасик, краснопёрый окунёк и даже небольшой щурёнок; броситься в воду и вытащить запутавшуюся леску; похрустеть заработанным за это пескариком!

А двор! Как много в нём интересного для свободного существа! Вот заросли малины, из которых я наблюдал прошлым летом, как хитрый Василий пробирался во двор к Блиновым к самому крылечку, куда их дочка Юленька вынесла клетку с волнистыми попугайчиками, чтобы они погрелись на солнышке и подышали свежим воздухом. Василий уже выглядывал из высокой травы, нет ли поблизости хозяев, думал подлым своим умом, как бы вытеребить из клетки голубенькую птичку. Но в это время я гавкнул резко и громко: «Брысь!». Он подпрыгнул на месте, и стрелой взлетел на берёзу у Блиновского дома. Вращая жёлтыми глазами и дыбя загривок, он проурчал: «Ну погоди, собачья душа, я тебе отомщу!». А я хохотал над ним: «Лапы у тебя коротки! Никогда твоя против моей брать не будет!»2525
  Я слышал это выражение в каком-то кино (прим. автора).


[Закрыть].

А как высока была трава у нас во дворе! Васька заходил в молочно-зелёный костёр2626
  Злаковая трава (прим. автора).


[Закрыть] как в джунгли, и бродил там, словно индеец в амазонском лесу, никому не видимый, и вдруг также неожиданно вываливался оттуда с мышкой в зубах, а чаще с трясогузкой или воробьиным птенчиком. Что с него возьмёшь – природный бандит!

Летом пахло речной сыростью, скошенной травой, весной сиренью и черёмухой, осенью убранным луком и укропом. На грядках в огороде гроздьями висели на кустах красные помидоры, карабкались по бечёвкам огурцы, разваливались на земле жёлтые тыквы и белые кабачки.

Иногда, вечером, когда спадала жара, выходила Виктория Павловна, садилась на крылечко и ждала мужа. Я, свободный как летающие над нами чайки и ласточки, прибегал и ложился перед ней. Она гладила меня мягкой, пахнущей духами ручкой и спрашивала: «Ну где же он?». А я, стараясь её отвлечь, говорил:

– Скажите, Виктория Павловна, – а правда, что у нас бывают наводнения?

– Правда, Пифуша.

– Но ведь речка такая маленькая, я помню, как она почти совсем высохла, и я переходил её, едва намочив лапы.

– Да, но раз в десять или двенадцать лет, весной она переполняется и заливает дворы, огороды, погреба и даже входит в дома.

– Да откуда же берётся столько воды?

– От таяния снега. И к тому же надо учитывать, что речка у нас не простая, а меандровая.

– А что это такое меандровая речка?

– Какой ты любознательный, Пифуша! Ну слушай. Есть такой древнегреческий узор, называется меандр. Это ломанная линия, которая идёт вверх, вправо, вниз, влево, снова вниз, вправо, вверх и так далее. Вот также, как линии меандра, петляет наша речка Караган. Поэтому учёные люди назвали её меандровая. На этих изгибах или излучинах собирается лёд и перегораживает русло. Воде некуда деваться, она разливается и затапливает всё вокруг.

– И нас затапливала?

– Да! Это было в год дефолта, Леночке было четыре года. А до этого Сергей Петрович жил на той улице, что стоит на берегу озера.

– Знаю, я там часто бегаю.

– Я окончила сельскохозяйственный институт и приехала сюда по распределению, стала работать в совхозе бухгалтером. Но не успела я приехать, как заболела, и попала в больницу, где Сергей Петрович был главным врачом. Он был очень добр и внимателен. Так хорошо за мной ухаживал… И совсем не пил в то время коньяку. И там же, в больнице, предложил мне стать его женой. Так что я прямо из больницы переехала в его квартиру над озером. А в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году на этом месте, где мы с тобой сидим, на высоком берегу речки совхоз построил три дома для своих специалистов. Это были очень хорошие дома из толстых сосновых брёвен. Они и сейчас ещё пахнут смолой. Ты чувствуешь?

– Конечно, я ведь собака!

– В первом доме стал жить Андрей Петрович Мелентьев – главный инженер, во втором Игорь Николаевич Блинов – главный агроном, а в третьем Иван Иванович Брыкалов – главный зоотехник, а сейчас глава нашей сельской администрации. Люди были очень недовольны тем, что хорошие новые дома изначально были предназначены специалистам, а не старым заслуженным работникам. Может поэтому они не сказали Антону Ивановичу, тоже недавно назначенному директору, не местному человеку, что это место подтапливается. Здесь над речкой стоял только старый-престарый дом Кочиных, но он стоял на бугре у переходного мостика, и Екатерина Филипповна уверяла, что никогда у них наводнения не было. На её памяти только однажды вода вошла в её двор и в погреб, но не более того.

– Ну ладно, – сказал я, – а как же вы здесь оказались?

– Через шесть лет Мелентьев уехал в Город, и Сергей Петрович купил его дом, уже приватизированный. У нас уже была Леночка, место нам очень понравилось – большая усадьба, рядом речка, такой простор, такая благодать! Дом сухой, не то что тот, над озером. Только в первую же весну вода пришла к нам во двор. Но мы не придали этому значению. Сергею Петровичу было даже забавно, что рыбки плавают под крылечком. А после этого на огороде всё так быстро стало расти, благодаря речному илу. Мы были довольны, но недолго. В девяносто восьмом вода уже вошла в дом, стояла по самые подоконники, штукатурка обвалилась, всё лето делали ремонт – даже вспоминать не хочется. С тех пор мы каждую весну встречаем со страхом и успокаиваемся только после паводка.

– Леночка мне говорила, что после того наводнения Сергей Петрович не может слышать, как льётся вода.

– Это правда. С тех пор я никогда не набираю при нём воду. Он начинает кричать на меня и ругаться.

Беседы наши прерывались приездом Сергея Петровича, иногда выпившего. Мы с хозяйкой спешили ему навстречу и провожали в дом.

Но с тех счастливых дней прошло уже три года. Три года на цепи!

IV

Такого апреля, как в две тысячи одиннадцатом году, никто у нас в Александровке не помнил. Была середина месяца, погода стояла прекрасная, снег остался только в тени под северными стенами строений, а речка, между тем, не вскрывалась. Я сидел на цепи и, обдумывая этот факт, приходил к тревожащим меня выводам, с которыми поделился с Викторией Павловной:

– Кажется, в этом году меандровая речка задаст нам перцу!

– Как, Пифуша?! Уже сухо, травка зеленеет…

– Я этого и боюсь. При таком тепле, река стоит! Это необычно, а я боюсь всего необычного.

В обед приехал Сергей Петрович, что бывает не очень часто – обычно он обедает в Райцентре, где расположен его офис.

– Слушай, говорят вода с полей пошла, кюветы полные, – сообщил он Виктории Павловне.

– А что эмчеэс?

– Да чёрт их знает, они ещё неделю назад предупреждали, что возможно наводнение, но почему-то ничего не предпринимают…

– Пиф мне утром сказал, что нас затопит, а Пиф зря не скажет.

– Да брось ты, Пиф тебе сказал! Просто смешно! А может у тебя что-то с головой?

– Я понимаю их язык. И Леночка понимает. Один ты не понимаешь. Между прочим, меня тревожат отношения Василия с Пифом. Они так страшно ругаются. Пиф грозится убить его, а Вася дразнит и провоцирует. Как бы чего не вышло…

– Ну ты, мать, точно рехнулась!

И они пошли обедать.

– Завтра надо в Город поехать за товаром, – сказал, отобедав, Сергей Петрович, выходя и щурясь на солнце, – боюсь вас одних оставлять.

– Завтра будет видно, может обойдётся, – ответила Виктория Павловна.

– Поганый здесь народец – никто не предупредил, когда здесь дома строились. А ведь знали!

– Что знали?

– Что место затапливается. Ну ладно, поехал! Если что, позвоню.

Сергей Петрович сел в свой серебристый «Ауди» и поехал. Кстати, «Ауди» он любит так же сильно, как коньяк и «Коньячную» колбасу, а может ещё сильнее.

У нас, на улице Новая, для автомобилистов хорошее место. Она непроезжая, поэтому растёт трава, всегда сухо, и живущие здесь ездят без проблем, не буксуя.

Но хозяин мой в последнее время стал меня тревожить. Три года назад у него уже отбирали права, но он их «по своим каналам» как-то выручил. Только урок пошёл не впрок. После этого он чаще ездил пьяным, чем трезвым, а поздние его возвращения сделались обычным делом.

Виктория Павловна вынесла мне тарелку борща и тоже ушла на работу. Она работает главным бухгалтером в ООО «Александровское». Интересно, почему мои хозяева так любят борщ? Я его терпеть не могу, хоть он и на мясном бульоне! Но надо есть, другого ведь всё равно не дадут. В три часа придёт Леночка, может побеседует со мной. Мне очень, очень не хватает общения!

Но Леночка со мной не поговорила, поела и тут же убежала – у неё занятия по математике. Готовится к какому-то ЕГЭ. Я даже не знаю, что это такое, но Агриппина Всеволодовна Блинова, которая, также как Екатерина Филипповна Кочина, работает учительницей в школе, рассказывала своему мужу – убийце Жучки – что директор школы предупредил её: «Если ваша Настя Рукавичкина не сдаст ЕГЭ, я вас урою!». Значит, это суровая штука – ЕГЭ, не хухры-мухры.

А это что за новости?! В полном составе пришла Санькина команда – он, Петька Фастиков и Мишка Суриванов. Бессовестные, постыдились бы мне в глаза смотреть! Я зашёлся от лая. А эти наглецы уселись на наше крылечко, поставив на ступеньку поллитровку вместе с какой-то завёрнутой в газету дрянью на закуску, – даже я б не стал есть, такой от неё отвратительный запах.

– Не погонят нас отсюда? – усомнился Петька.

– Не погонят. Сергей Петрович с Викой на работе, а Ленка в школу пошла. Да ты заткнёшься или нет! – крикнул мне Санька.

А Иуда Васька закрутил перед ними рыжим хвостом и сказал:

– А вы, дяденьки, бросьте ему в голову кирпичом!

Хорошо, что эти пьяницы недостаточно развиты, чтобы понимать котовью речь.

Я замолчал, поняв, что по моему не будет и брехать бесполезно. Послушаю лучше, что они скажут.

– Стерва твоя Катька, прогнала нас, – сказал Мишка.

– К ней сейчас парнишка придёт заниматься по химии – Кольки Напалкова сынок. Он в медицинский будет поступать. Ума – выше крыши, не то что у нас с тобой, Кастрюля.

– У нас с тобой, Санёк, весь ум в руках, у напалкова хмырёнка в голове, а у нас на кончиках пальцев. Вот ты что умеешь руками делать?

– Швейную машинку с закрытыми глазами разберу и соберу; часы отремонтирую – любые часы, без вопросов; сепараторы, пылесосы – это вообще для меня мелочь; запаять, залудить что – тоже без проблем. Да много чего, всего не перечислишь.

– Ну а я всю жизнь двигатели делал, карбюраторы, реле, колодки клепал. Я слесарь пятого разряда. Да я, на фиг, и кузнец – что хочешь откую!

– А я тракторист, – сказал Петька Фастиков, – а больше и говорить не надо – тракторист всё умеет.

– Ну вот! И чего они перед нами выкабениваются. Высшее образование у них! У Сергея Петровича тоже высшее образование, а двигатель застучал на старой ещё машине – на «Жигулях» – никто ему не сделал, а я сделал, – похвастался Мишка.

– Ну давайте! За нас, за сельских тружеников! – сказал Санька. – Будем радёхоньки!

И выпили, негодяи, на нашем крылечке. А запах до меня долетел отвратительный! То ли денатурат? Какую дрянь продают алкашам эти самогонщики?! Совсем совесть потеряли!

– Вот ещё артисты и поэты всякие! – продолжал разглагольствовать Санька, вытерев рукавом выжатые самогоном слёзы. – Чем Есенин лучше меня? Я пьяница, так и он был пьяницей, даже похлеще. Говорят, дрался. Бабу свою, американку, лупил, как сидорову козу. А разница между нами только в том, что у него талант слова расставлять со всякой там причудливостью, а мой талант железки друг к дружке прилаживать. И я так их друг с дружкой соединю, что мёртвое железо оживает, крутится-вертится и делает полезную работу. У меня в мастерской работы всегда было выше крыши! А школу отделывать – прибежали ко мне: «Александр Фёдорович! Вы мастер, сделайте нам чеканку по меди – панно с кораблями, ветром и романтикой!». То всё был Санька, Санька-алкаш, и вдруг стал Александром Фёдоровичем. Пошёл, сделал. Любо дорого смотреть – художественное произведение! Даже ветер с романтикой получились!

– Правда, Санька, правда, – сказал Суриванов, – что Сергей Петрович умеет? Ничего!

– Нет, Кастрюля, я в этом вопросе с тобой не согласен. Врач он был хороший. Но!… Но!… Как стал предпринимателем… Деньги его испортили. Деньги всех портят!

– Хорошо, пёс с тобой, согласен: лечить Серёга умеет, но больше ничего. А Блинов даже антенну сам не смог поставить, меня позвал! Брыкалову я проводку сделал. А он, между прочим, глава администрации! Это как называется?

– Это, Кастрюля, называется: «Как мужик двух генералов прокормил». Вот начнётся наводнение, они без нас даже из дома не выберутся, – сказал Санька.

– А что, начнётся? – спросил Фастиков.

– Что начнётся?

– Ну наводнение.

– Да поднимается лёд. Сегодня, пожалуй, тронется. Впрочем, всё зависит от алтайских Солоновок, как по ним вода пойдёт.

– Ну всё, допиваем и расходимся, – сказал Мишка.

Едва они успели допить свою гадкую самогонку, как загудели машины за оградой, захлопали дверцы. Алкаши встали и вытянулись на своих задних лапах, как степные суслики.

– Эмчеэс приехал! – сказал Санька и пошёл к калитке. – Здорово, мужики! Что скажете?

– Да ни хрена хорошего, – ответил высокий широкоплечий мужик, сняв кепку и вытерев рукавом форменной куртки лысину, – городскую трассу за Райцентром затопило километра на три. Вода прёт как бешенная. Полутораметровые водопропуски не справляются. В общем, наводнение будет большое. Готовьтесь!

– А вы на что? Не поможете?

– А чем мы вам поможем? Сейчас у моста повзрываем, а будут заторы, так будем бомбить. А вы тоже не зевайте. Лодки готовьте! Есть лодки?

– У меня есть. Подшаманить маленько надо, – сказал Санька.

– Лучше заранее уходите. Вода в ограде – значит выключайте электроприборы, отключайте свет, запирайте дома и уходите.

– Не получится. Бабы до последнего будут сидеть, за барахло своё цепляться, пока их волной за дверь не вынесет.

– Мужики! Вы главное не пейте. В нашем спасательном деле главное трезвость.

– Да мы ничего, – соврал Санька, держась за забор, – только капелиночку приняли, для бодрости. Ведь, как говориться, бодрый дурак лучше квёлого умника.

– Ну что там? – закричал эмчеэсовский начальник копошащимся под берегом подчинённым.

– Лёд сильно понялся, потрескался!

Моё собачье сердце сжалось. Представляю, если вода опять зайдёт в дом. Это незнающие могут думать, что, когда вода плещется по полу, это нестрашно. А это очень страшно.

Эмчеэс уехало, а я остался маяться, прислушиваясь, как на реке что-то лопается и щёлкает. Дурак Василий улёгся на оставленный алкашами обрывок газеты и заснул. Вскоре за селом у моста раздалось несколько взрывов.

А Санька Кочин, тоже мне, не хуже он Есенина! Ничем от него не отличается! Есенин собак жалел, а ты меня убивать приходил!2727
  Поразительно! Пиф никогда не учился в школе, но имел такие сведения о Есенине! (Прим. А. Телегина).


[Закрыть] Интересно, почему чурбан Санька не понимает, что разница сия велика есть?

Речка тронулась через час. Проснулся Васька и залез на крышу – чтобы лучше было видно. Горящие глаза его хищно бегали влево-вправо, словно по реке плыл не лёд, а мыши. Мне же на цепи оставалось только слушать, как трещали и лопались льдины, пустившиеся в дальний путь к неизвестному устью.

– Ой, Пиф! – сказала Леночка, входя в калитку. – как речка-то поднялась!

– Жалко, мне не видно! Я всегда любил смотреть на ледоход, – сказал я грустно.

– Васенька, слезай! Иди ко мне, котик, я тебе яйцо дам.

Негодяй ещё и диетические яйца получает, не то что я! Обидно! Не из-за яиц, а из-за того, что Леночка не сказала, что попросит отца отпустить меня с цепи.

После работы вся улица пошла смотреть речку. Брыкалов привёл высокого незнакомого дядьку, который сразу полез к обрыву смотреть водомерную рейку. Потом все стояли, махали руками. Игорь Николаевич энергично указывал рукой куда-то вниз по течению, дядька спорил и тыкал пальцем в противоположную сторону и даже вставал на носки, чтобы рассмотреть там что-то важное. Глава администрации в кожаном пальто слушал их, заложив руки в карманы и важно выпятив живот. Виктория Павловна стояла против Екатерины Филипповны и внимательно слушала, что та ей говорила.

– Ну что? – спросил я хозяйку, когда она уже в сумерках вернулась домой.

– Пока пять метров, – сообщил она, – ещё три метра и выйдет из берегов. Плохо, Пифуша, что вода быстро прибывает.

– А дядька с Блиновым о чём спорили?

– Блинов сказал, что надо бомбить лёд, не дожидаясь пока он соберётся у моста, дядька говорил, что бомбить надо выше по течению, чтобы речка не слилась с озером. Тогда, говорит, пол озера перельётся в Солоновку и через неё придёт в Караган.

– Так надо же бомбить, пока не поздно, – взвизгнул я.

– Ну кто же, Пифушенька, будет ночью бомбить?

– А Екатерина Филипповна что вам говорила?

– Она звонила в Райцентр. Лёд пошёл, но из берегов, слава Богу речка ещё не вышла. Подожди, Пифуша, это ведь Сергей Петрович идёт?

– Он.

– Сергей, а где машина?

– За садом у конторы стоит. На всякий случай оставил там. Трассу в двадцати километрах за Райцентром размыло, движение остановлено.

– Ну что делать? Поднимать вещи? Хоть холодильник и диваны.

– Не кипишись, мать, дай подумать. Время ещё есть. Говорят, вода три дня поднимается, три дня стоит и три дня спадает. Подождём.

Они ушли и оставили меня одного – привязанного, в тёмной тревожной ночи.