Текст книги "Горькая звезда"

Каменный Клык почувствовал леденящий озноб, и шаман, стоявший рядом, тоже почуял недоброе и прошептал:

– Злой дух…

– Уводи людей, – резко бросил вождь, – прикрой их своими амулетами, а я…

И, не договорив, шагнул к яме с камнем, откуда все еще сочился серый дымок.

Он шел, до судорог в пальцах сжимая древко копья, шел, потому что он был вождем и должен был позаботиться о своих соплеменниках: если в яме с камнем-диском прячется злой дух, старший охотник должен встретить его первым. Нет, Каменный Клык не надеялся одолеть бестелесную тварь, но он мог хотя бы ее отвлечь, чтобы все его люди успели уйти. И он шел вперед, несмотря на то, что каждый шаг давался ему с огромным трудом.

Присутствие чего-то – или кого-то? – непонятного вождь ощутил, не дойдя до ямы шагов тридцать. Нечто невидимое, неосязаемое, скользило-перетекало совсем близко, где-то рядом, и это нечто угрожало. И тогда старший охотник, оскалившись и зарычав, ударил пустоту копьем, со свистом пронзив податливый воздух. И пустота ударила в ответ.

Сердце человека сжала ледяная рука и сдавила, прекращая его биение. Ноги вождя подогнулись, но умер он раньше, чем упал на землю. Каменный Клык уже не видел, как его люди, подгоняемые криками шамана и Волчьей Лапы, торопливо бежали по спасительной тропе, с каждым шагом удаляясь от раны, нанесенной земле упавшим с неба камнем…

Воины вернулись за телом вождя на закате: вернулись, превозмогая страх. Злого духа поблизости не было – во всяком случае, шаман его не чувствовал. Подхватив окоченевший труп, охотники торопливо вернулись в становище, где Каменного Клыка, сразившегося с бестелесной невидимой тварью и доблестно павшего в неравном бою, предали земле.

Мертвого вождя опустили в неглубокую могилу, посыпали порошком красной охры, положили рядом охотничье копье и прикрыли тело лопаткой хуумма. Отдавая дань мужеству вожака, в его могилу уложили и кусок бивня: так род благодарил того, кто умер, чтобы жили остальные.

А утром, переждав ночь, полную опасностей, клан снялся и ушел за реку, к новым местам охоты. Там охотились другие кланы, и без боя они не уступят чужакам свои угодья, но другого выхода не было: клан должен был уйти как можно дальше от места, где поселился злой дух-убийца. А схватка с себе подобными – что ж, это бой на равных, исход которого решат стрелы с костяными наконечниками, каменные копья и топоры, сноровка, ловкость и сила воинов. Небо решит, кому жить, а кому умереть – кому уйти к предкам, а кому и дальше топтать землю, на которой пасутся стада могучих хууммов.

* * *

Пришелец, всецело поглощенный изучением нового мира, в котором он оказался, не обратил внимания на аборигенов. Абсолютно чуждый всему, что его здесь окружало, он убил Каменного Клыка мимоходом – так, как человек топчет муравья, даже не замечая, что под подошву кто-то попал. Не заметил пришелец извне и отчаянного взмаха копья с кремневым наконечником – вернее, почти не заметил: этот взмах заставил Бестелесного чуть изменить направление движения. Пришелец из иномирья скользнул стороной, не задев кучку перепуганных людей, спасавшихся бегством: они остались жить, потому что один из них умер. Пришелец не преследовал туземцев, они были ему неинтересны – пришелец изучал новый мир, пробовал его на вкус, слушал его звуки, разглядывал его цвета и осязал твердь нового мира, дорогу в который ему открыл Ключ – тот самый каменный диск, удививший своей формой вождя клана охотников на мамонтов. У призрачного выходца из параллельного мира было много забот, совершенно непонятных разумным обитателями Земли, еще не знавшим, что они не одиноки во Вселенной…

* * *

– Много дней шел каменный дождь, – продолжал волхв, – и неспроста. Падавшие с неба камни были обломками разрушенной планеты, распавшейся по неведомой причине: почему погибла эта планета, мы вызнать не сумели. Зато мы узнали и постигли, что среди камней этих были особые, пропитанные волшбой, или, – волхв улыбнулся одними губами, – обладающие свойствами, неизвестными науке. Одни из них были большими, другие поменьше, но все они имели форму диска, как и этот, – он кивнул на мельничный жернов, – и все они каким-то образом воздействовали на пространство и время, пронзая их.

– Фантастика какая-то… – пробормотал Щербицкий.

– Нет, князь, не фантастика и не сказка. В них, камнях этих, заключена удивительная сила: человек, стоящий возле одного камня, может читать мысли другого человека, стоящего подле такого же камня, пусть даже между ними тысячи верст пути. И еще они перекачивают между мирами энергию – одного такого камня хватит, чтобы освещать и обогревать целый город, если, конечно, знать, как взять его силу. Линия электропередачи, по-вашему.

«Прямо каменные реакторы какие-то», – подумал Щербицкий, но промолчал.

– А самые большие камни, вроде этого, позволяют путешествовать между разными мирами так же просто, как перейти из комнаты в комнату. Это ключи – эти камни создают «пространственные двери» или, как их станут называть в будущем, порталы. И через порталы эти Землю стали посещать существа из других миров.

– Марсиане со щупальцами? – иронически осведомился Щербицкий, припомнив прочитанную когда-то уэллсовскую «Войну миров».

– Не марсиане, – волхв не обратил никакого внимания на иронию первого секретаря, – а жители других измерений. Миров множество, князь, они вложены один в другой, как матрешки. Из одного мира в другой можно пройти через двери-порталы, открытые камнями-ключами, и приходили к нам через эти двери твари неведомые, бестелесные.

– Опасные? – спросил Щербицкий, поневоле проникаясь серьезностью собеседника. – Враждебные?

– Как сказать, – волхв пожал плечами. – Враждебны ли человеку волна морская, ветер буйный или грозовая туча? Опасны – да, если стать им поперек дороги, но не враждебны. И могут они служить людям, подобно ветру, несущему ладью по волнам, – надо только суметь с ними договориться. Так и эти существа, пришедшие к нам из неведомого. Они разумны, но разум их так сильно отличен от нашего, человеческого, что понять друг друга нам очень трудно, почти невозможно. Сами по себе эти твари, дети таинственного бессолнечного мира, непостижимы – они незримы, не имеют формы, изменчивы, как текучая вода. И они могучи, князь, невероятно могучи – если бы они захотели, они легко уничтожили бы на Земле все живое одним своим дыханием. К счастью, это им не нужно – им вообще ничего от нас не надо: они пришли к нам, движимые одним любопытством, коим обладает любой разум. Были жертвы, но твари убивали не со зла – огонь ведь жжет руку не потому, что хочет это сделать, а по оплошности того, кто сунул ладонь в пламя. И во многих землях нашего мира мудрые люди сумели найти с Бестелесными общий язык и получили от них бесценный дар: знания. Многие древние народы создали свои цивилизации, основываясь на этих знаниях, и все шло хорошо, пока несколько тысяч лет назад, когда в Египте строились великие пирамиды, одна тамошняя тайная секта, проникнув в тайну небесных ключей-дисков и узнав, кто такие есть таинственные пришельцы и откуда они явились, не замыслила черное дело…

* * *

Палящее солнце стояло в зените, и влажное дыхание великой реки не могло смягчить зной. Все живое в этот час прячется в тень, ища спасения от жары, и трудно приходится тому, кто вынужден в это время работать, надрывая мышцы и обливаясь потом.

Человек в белой одежде, со свободными складками, сидевший под навесом на плетеном стуле, явно не принадлежал к тем, кто вынужден трудиться ради заработка для пропитания или понукаемый плетью свирепого надсмотрщика. На холеных руках его не было застарелых мозолей, а взгляд холодных серых глаз был взглядом человека, привыкшего властвовать. На тонких губах сидевшего застыло выражение презрительной брезгливости к тем, кто ниже его, хотя выражение это не сразу бросалось в глаза, – надо было приглядеться, чтобы заметить пренебрежительную гримасу и понять ее смысл.

«Властители воздвигают себе величественные гробницы, – думал он, вглядываясь в контуры пирамид, – заботясь о жизни за гранью земного бытия. Они надеются обрести свое бессмертие там, тогда как бессмертие это можно обрести и здесь – надо только знать, как это сделать. Их власть призрачна и преходяща, несмотря на все их усилия сравняться с богами, и кончается, как только последний вздох покидает бренное тело фараона, который умирает точно так же, как простой крестьянин или грязный раб. А наша власть, которой мы добьемся, будет истинной и вечной – весь этот мир ляжет нам под ноги. Дорога к этой власти займет века и тысячелетия, но в конце концов мы достигнем своей цели, и тогда… А пока пусть эти глупцы тешатся мнимым величием, не зная ничего о настоящем величии, и надеются на загробное бессмертие, не ведая о бессмертии подлинном, осязаемом, достижимом. Знания Бестелесных воистину сакральны, и владеть этими знаниями должны только мы, адепты истинной веры и дети истинного Бога, попирающего стопой всех многоразличных божков разных племен и народов. Дорога к вершине длинна, но ее осилит идущий, а все камни с этой дороги должны быть убраны. Да, камни, диски-ключи, упавшие с неба… Мы постигли их тайну, но ее могут постичь и другие, чего допустить нельзя. И главное – двери в иномирье должны быть заперты навсегда».

От размышлений человека в плетеном кресле оторвал шорох шагов. На дорожке меж финиковых пальм появился молодой человек в белой юбке и светлой накидке, торопливо шедший, почти бежавший к навесу. Приблизившись, он поспешно склонил бритую голову перед человеком, сидевшим в кресле.

– Да пребудет с тобой сила Бога, светоч, – произнес юноша. – Ты звал – я пришел.

– Хорошо, – небрежно уронил сидевший, слегка приподняв руку в жесте, отдаленно напоминающем приветственный.

Жрец не предложил пришедшему сесть, но аколит принял это как должное и остался стоять в позе выжидательного внимания.

– Ты не догадываешься, зачем я тебя позвал? – поинтересовался жрец, выждав две-три минуты.

– Твои замыслы недоступны моему пониманию, – почтительно ответил аколит.

– Круглые камни – небесные камни. Ты знаешь, что они такое и какой силой они обладают.

– Знаю, светоч. Это ключи от дверей, ведущих в смежные миры.

– Так вот, – с расстановкой произнес человек в плетеном кресле, – пришло время закрыть эти двери. Для этого надо сломать ключи – пришельцам извне пора преградить дорогу в наш мир.

– Зачем, о хранящий мудрость? Разве мы уже познали все, что ведомо Бестелесным?

– Познать все не под силу никому. Но бестелесные демоны готовы делиться своими знаниями со всеми, кто сумеет найти с ними понимание, и тогда полученное от них наше знание перестанет быть только нашим. Земле волей Бога предназначено стать нашим миром, мы будем его полновластными хозяевами во веки веков, а все прочие народы и люди не должны даже догадываться о том, что есть иные миры и другое знание, отличное от того, о котором будем вещать мы, и другие пути, кроме тех, что указаны нами. Мы отсечем человечество от контактов со вселенским разумом, наденем на людей шоры, скроем от них великое многообразие Мироздания и будем править безраздельно! – в монотонном голосе жреца прорезались зловещие нотки. – Да будет так!

– Что я должен делать?

– Вместе с другими адептами нашей веры ты отправишься в странствие по всей Ойкумене. Вы будете искать и разбивать каменные диски – расколотое каменное колесо теряет свою способность соединять миры.

– По всей Ойкумене? – изумился аколит. – На это не хватит и десяти жизней!

– Не хватит, – спокойно согласился жрец. – То, что не успеете сделать вы, сделают ваши преемники из поколений ваших детей, внуков и правнуков: не важно, сколько для этого понадобится веков и тысячелетий, и сколько человеческих жизней. Двери в иные миры надо закрыть – только тогда мы исполним волю Бога и овладеем Землей. Да будет так! Ты понял сказанное мной?

– Я понял тебя, светоч.

– Тогда ступай и будь готов. Грядет смута – скоро грянет бунт черни и рабов. Этим надо воспользоваться – пока воины фараона станут резать мятежников, ты с группой верных людей проникнешь в святилище на берегу Великой Реки и разобьешь хранящийся там диск. Это будет непросто, – по губам жреца скользнула змеиная улыбка, – ибо камень этот прочен. И знай: многие из вас умрут, прежде чем вы сможете его расколоть. А если в этот момент рядом окажется кто-то из бестелесных демонов, странствующих по нашему миру, умрете вы все. Но камень должен быть расколот!

– Камень должен быть расколот, – эхом отозвался юноша. – Моя жизнь – ничто перед ликом Вечности! Я готов, о хранящий мудрость.

– Ступай.

Молодой аколит склонил голову и уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг замер и посмотрел на жреца.

– Дозволено ли мне задать один вопрос?

– Спрашивай.

– Демоны питаются силой через эти камни, принимая энергию своего мира. И через двери между мирами они приходят и возвращаются обратно – что будет, если лишить их пищи и закрыть им дорогу домой? Незримые равнодушны к нам, но не сменится ли их равнодушие на гнев, когда они узнают, что мы разбили камень? А они об этом узнают…

– Узнают. И разгневаются. Но не сразу, – отрывисто проговорил жрец. – А что будет дальше – тебе об этом пока еще не следует знать. Придет час, и ты узнаешь – я расскажу тебе, если ты останешься жив. А пока иди, исполни свой долг.

Юноша еще раз поклонился, и вскоре его стройная фигура исчезла за пальмами.

«Способный мальчик, – думал жрец, провожая его глазами. – Если небо сохранит ему жизнь, со временем я передам ему бразды правления. Он задал хороший вопрос, хотя ответ ему знать еще рано. Бестелесные равнодушны к делам и заботам нашего мира, но когда те из них, которые не смогут вернуться в свой родной мир, узнают, кто в этом виновен… Некоторые демоны умрут от голода, не найдя виновных или дорогу домой через другой портал, – твари тоже смертны, нам это известно; иные впадут в тысячелетний сон, а самые сильные придут в неистовство. Их гнев будет страшен, но обрушится он на те племена и народы, которые так или иначе могут нам помешать, – зло можно направить и заставить служить нам и нашей цели. А если от ярости пришельцев извне вместе с непокорными людьми погибнет и некоторое число адептов нашей веры – что ж, Богу угодна жертвенная кровь. Да будет так…»

…Через несколько дней на берегах Нила началось восстание рабов. Войска фараона беспощадно подавили бунт, но мятежники успели сжечь множество домов знати и жрецов. Пострадало и небольшое святилище, известное немногим: его священный дискообразный камень-алтарь был расколот ударами молотов. Нападавшим явно кто-то пытался помешать – у разбитого камня нашли несколько изувеченных мертвецов, лица которых искажала гримаса дикого ужаса. Впрочем, это мало кого удивило: разрушенных домов насчитывались сотни, убитых – тысячи, и очень многие трупы были изуродованы. Пострадали храмы верховных богов, и никому из власть имущих не было дела до оскверненного храма маленькой секты демонопоклонников, которых почему-то терпел на своей земле владыка Египта. Об этом храме забыли, и по прошествии ряда лет руины его занесло песком пустыни. А смутная легенда о свирепом демоне смерти, вырвавшемся из космической бездны и пожравшем души святотатцев, выветрилась из памяти поколений…

* * *

– И вот, уже на протяжении стольких лет, – закончил свой рассказ страж портала, – приверженцы этого древнего культа рыщут по всей Земле, находят камни-ключи и разбивают их. Их вера требует, – волхв помрачнел, – чтобы человечество было замкнуто и не общалось с другими мирами. Злая эта вера, князь, недобрая, и на погибель роду людскому она родилась…

– Стало быть…

– Да, это тот самый камень. Только он расколот пополам и оттого сделался слишком мал, чтобы соединять миры.

Щербицкий внимательно пригляделся к жернову и рассмотрел тщательно затертую трещину, пересекающую каменное колесо почти посередине.

– И как же это произошло? – он задал вопрос, уже почти не сомневаясь в ответе.

– Случилось так, что твой далекий предок решил навязать своему народу новую веру. Вместе с греческими священниками в Киев прибыли и тайные адепты древнего культа. Они изгнали волхвов, а камень раскололи. А было это так…

Глава 3
Свергавшие богов

Городок, в котором живет уже четвертое поколение киевских великих князей, стоит на высокой днепровской круче, оттого и прозывается Вышгородом. Отсюда вверх по Днепру, от Межигорского урочища и до самой Припяти, тянутся глухие чернобыльские леса. Внизу, до Почайнинской чащи, лежат непроходимые топкие оболони – заливные луга, изрезанные бесчисленными болотцами и протоками. Там, за оболонями, в устье реки Почайны начинается город Киев.

Из-за Днепра, высветляя надменные вежи Вышгородского острога, выглянуло веселое летнее солнышко. Распахнулись ворота, ненадолго открывая стороннему наблюдателю добротные великокняжеские терема, и понеслась в сторону Киева, рокоча копытами, полусотня оружных конников в дорогих парадных одежах, в одном из которых любой житель Киева и окрестных селений без труда признал бы князя Владимира.

От Вышгорода до Киева можно добраться двумя путями. Первый – водный, по судоходному рукаву, который ответвляется от Днепра неподалеку от княжьего острога, огибает оболонские заливные луга и, расходясь в удобную глубокую гавань, возвращает свои воды широкому ленивому Борисфену. Другой путь – посуху, вдоль поросших сосняком песчаных берегов малой речки Ирпень, через Водицкую пущу. По воде добираться до Киева лучше, чем посуху: быстрее и вольготнее. Любо великому князю путешествовать на собственной ладье: знай сиди и осматривай живописные берега, пока гребцы налегают на весла. Можно по дороге и важный разговор провести, и поесть без спешки, и о делах подумать. Да, глядишь, и с прихваченной в дорогу теремной девкой время скоротать… Вот только многолетний опыт княжения учит князя Владимира, что самый короткий путь – не всегда самый верный.

В столь важный день тысячи киевлян и десятки иноземных посланников будут наблюдать, затаив дыхание, за каждым его жестом, вслушиваться в каждое произнесенное слово. Как прибыл князь, на каком коне, во что одет, кто по правую его руку скачет, а кто по левую… Каждый чих его белого хазарского скакуна суеверные язычники-киевляне и столь же суеверные христиане-греки будут истолковывать как знамение, а посему не годится великому князю киевскому, который есть кровь от крови этих земель, водой на торжество прибывать. Любое большое судно, что движется с верховий Днепра, сторожкие киевляне всегда разглядывают с тревогой: товар ли привезли тороватые новгородские гости или снова пожаловали на вик, то есть по-ихнему на грабеж, кровожадные свены и даны? Встретить-то встретят, но осадок нехороший останется.

Великий князь представил себе, сколько радости будет посланнику базилевса, Никите Афинянину, когда тот в письме к своему повелителю начнет, возомнив себя едва ли не ромейским летописцем Светонием, описывать тревожные знаки, сопутствующие последним приготовлениям женитьбы «архонта Владимироса» (как он упорно за глаза называет его, христианского правителя Руси, в своих письмах, каждые две недели тайно отправляемых в Константинополь) с единственной сестрой императора, порфирородной принцессой Анной.

Конного пути от Вышгорода до Киева – полдня, оттого и вышли с рассветом, чтоб народ киевский зря не держать. Воевода, хоть кол ему на голове теши, непременно соберет горожан с утра и заставит ждать под присмотром охраняющей город дружины.

Отряд вылетел к ирпенскому броду. По приказу князя всадники, чтобы не забрызгать парадных одежд, осадили коней и перешли с широкой рыси на ровный шаг. Макнув носки дорогих сапог и живот коня в прохладную воду, Владимир пересек реку и вместе со всеми углубился в звенящий редколесный сосняк.

В воздухе пахло травой и хвоей. Владимир глядел на рассыпавшихся по лесу всадников, вспоминая бурные события последних десяти лет. Все, кто сопровождал его в этой поездке, от убеленных сединами ближних бояр и до безусых гридней малой дружины, были самыми верными и надежными его людьми, и каждый из них служил ему живым напоминанием о том, как юнец-изгнанник стал великим князем, которому теперь платят дань семь славянских народов, чьи земли превышают по размерам владения франкского короля Гуго Капета и германского кесаря-императора Оттона, вместе взятые.

Шагах в десяти от князя, щурясь на бьющие сквозь кроны солнечные лучи, подхлестывает пегого лангобардского жеребца улыбчивый бородатый дан с наголо обритым черепом. Это Сонгвар, бессменный охранник Владимира еще с тех времен, когда он, никому не известный юноша, изгнанный старшим братом с новгородского стола, пришел за военной помощью к дальней родне в деревянный городок Эльсинор, или, как его называют сами даны, Хельсингер. На груди у Сонгвара сияет двухфунтовый золотой крест, а в седельном чехле ждет своего часа боевая секира каленой стали, что пробивает доспех, словно тонкую ткань. Крест и конь – трофеи, взятые в Херсонесе, а секира, клейменная знаком княжьего рода, руной конунга Рерихта, – подарок Владимира. Выбитый на вороненой щеке тризуб, а на самом деле сложивший крылья и камнем несущийся вниз на добычу сокол, говорит о том, что ее бритвенно-острое лезвие, вышедшее из-под молота киевского коваля Людоты, сделано по особому княжьему заказу и стоит намного дороже знаменитой фряжской стали.

Но не мастерским владением секирой в бою заслужил Сонгвар княжий подарок, а тем, что готов он, не рассуждая, обрушить ее на того, на кого укажет «конунг Вальдомир», будь то дядя Сонгвара, Рутвор, либо единокровный брат Владимира, Ярополк.

Отбросив недобрые мысли о прошлом, князь обратил взор в ближайшее будущее. Для свенов и данов он пока еще конунг, удачливый предводитель разбойничьих набегов. Для ромеев – архонт, вождь варварского народа, угрожающего имперским фемам и имперской торговле. Для живущих в лесах славян – берущий дань воитель, не хуже и не лучше тех же хазар, меньшее из многих зол. Но не пройдет и нескольких лет, как для ромеев, варягов, славян и даже для правителей далекого Запада он, свойственник ромейского императора, назовется кесарем Василием, стоящим во главе обустроенной единой державы, а его дети, в жилах у которых будет течь бесценная кровь константинопольских базилевсов, по происхождению и могуществу станут первыми среди равных в христианском мире.

Князь оторвался от приятных мечтаний, когда отряд вышел к берегам говорливой и своенравной речки Глыбочицы, за которой угрюмо чернела непроходимая Почайнинская чаща, главная нынешняя забота князя.

Киев исстари город вольный. Здесь каждый может исповедовать свою веру: помимо десятков больших и малых капищ имеется и греческая церковка, и небольшая мечеть, и даже оставшийся со времен хазарского владычества иудейский молитвенный дом. Есть здесь и латинская церковь, и даже маленькая община персидских купцов-несторианцев. Но большая часть горожан – язычники. И едва ли не все они, помимо родовых и семейных богов, непременно приносят жертвы покровителю города – Велесу. И вот именно там, в глубине Почайнинской чащи, за плотной стеной деревьев, меж которых теснятся колючие кусты ежевики, стоит почитаемое Велесово капище, камень преткновения для всех христианских проповедников.

Все дело в том, что Киев – град особенный. В отличие от Новгорода, Булгара и даже Херсонеса он напитан древними поверьями и какой-то необычной, волшебной силой, благодаря которой здешние ремесла процветают, словно этот затерянный в лесах форпост и впрямь находится под опекой одного из могущественных языческих богов, посвящающего здешних жителей в недоступные простым смертным секреты. В горшках, сделанных мастерами Глыбочицкой слободы, вода сохраняет прохладу в жару и никогда не тухнет. Стеклянные бусы, непременное украшение любой киевлянки, привозимые раньше из Константинополя, делают теперь здесь намного лучше, чем в армянских кварталах ромейской столицы, и нет мягче сафьяна, чем тот, что выделан искусниками с Кожемяцкого ручья.

Ромеи и их священники, тыча пальцем в Библию, где первой заповедью Моисеевой прописано: «Не сотвори себе кумира», постоянно требуют, чтобы князь все языческие капища уничтожил, а волхвов разогнал. Но горожане уверены, что им покровительствует сам Велес, потому его жрецы – люди очень влиятельные, и ссориться с ними князю нельзя никак.

Царьградских волхвов Владимир начал привечать недавно. Привез их с собой из похода на Херсонес и, как новокрещенный, приказал устроить обряд «убиения» своего родового бога Перуна. Тяжелую колоду из столетнего дуба, указанного ведунами и срубленного в первую новолунную ночь после осеннего равноденствия, привязали к коням, прилюдно отволокли к Днепру, под стоны специально назначенных плакальщиков избивая по дороге железными прутьями, и сплавили по реке. Обряд этот для местных жителей был привычным и понятным – его проводили, сменяя по тем или иным причинам бога-покровителя, не только здешние поляне и кривичи, но и пришлые норманны, а любой дан верит, что бог, уплывший, словно ладья с погребенным викингом, непременно попадает в Валгаллу. Однако греки что послы-соглядатаи и прикатившие в обозе корсунские священники, ничего не понимали в чуждых для них верованиях и приняли все действо за чистую монету.

Казалось бы, сделано дело, но нет. Теперь требуют греки, чтобы он, Владимир, вслед за своей княжьей кумирней разорил и Велесово капище в Почайнинской чаще, о чем ему прямо сказал странный и очень опасный (это чувствовалось) человек, прибывший вчера в Киев в свите византийской принцессы. Он сразу не понравился князю уже одним своим внешним видом. Яйцевидная голова, тонкие злые губы, мясистый нос, к которому сходятся домиком глубоко посаженные близорукие глаза, большие уши с длинными, словно серьги, мочками и оттопыренными верхушками выдавали в нем представителя одного из многочисленных и не слишком воинственных восточных племен, но слова, которые он произносил вяловатым блеющим голосом, таили явственную и почти неприкрытую угрозу. «Я и шестеро моих помощников, уважаемый князь, прибыли сюда для того, чтобы во славу Христа уничтожить капище Велеса. Велес – языческий бог торговли, изображаемый в виде быка, а ведь Святое писание ясно говорит о том, что все поклоняющиеся Золотому Тельцу будут страшно наказаны истинным Богом. Нужно убить жрецов Велеса и расколоть тот камень, который они прячут в своей чащобе…»

На нелепое требование князь ответил туманно. Мол, вот на днях покрестим киевлян, потом свадьбу с Анной на Горе отгуляем и только после этого одно за другим начнем капища разрушать… То, что Почайнинскую чащу он трогать и в мыслях не имеет, князь опасному человеку не сказал. У тонкогубого ушастика свои дела и свои приказы, пусть сам их и выполняет, ибо ему, князю, после такого святотатства не удержать киевлян от бунта.

…К тому времени, когда Владимир обдумал все предстоящие дела и принял окончательное решение, за урочищем Желань загорбились кабаньими спинами камышовые крыши подольского предместья.

* * *

Зачиняй, гончар из Глыбочицкой слободы, невесело поглядел на дружинников, оцепивших толпу горожан частым охотным загоном, и торкнул воду босой ногой. Вода, в которую предстояло залезть для совершения нового обряда, была прохладной, хотя, конечно, не ледяной, как в весенние игрища на купальские проводы Мары.

О новой затее Владимира глашатаи раскричали еще со вчера. Мол, все от мала до велика, кто живет в слободах окрест Киевского детинца, должны назавтра поутру собраться под Боричевым взвозом, чтобы поклониться новому княжьему богу. Про греческий обычай водяного крещенья Зачиняй, по всегдашней своей дотошности, сразу же распытал соседа, Ломка Кожемяку, – тот вслед за своим отцом, не единожды бывавшим в Царьграде, молился Христосу и вместе с другими обитателями заможной гончарно-кожемяцкой слободы ходил в особый дом, отстроенный греческими волхвами в городском предместье и рекомый Ильиным храмом.

Самым тяжким для приятеля оказался вопрос о числе греческих богов. Кожемяка сперва пробовал повторять наизусть какие-то то ли заговоры, то ли скоморошьи сказки, услышанные от греков, а когда два отрока из городской стражи уже сотрясали ворота, грозясь княжьим гневом всем, кто не пойдет на реку, помявшись, признался, что бог у них то ли один, то ли их три. И так, и эдак говорят в церкви, а им, простым христианам, ничего толком не понять, знай поклоны бей да опускай серебряную деньгу в особую кружку.

Еще узнал важное Зачиняй. Оказывается, греческие волхвы со своим богом-богами простому люду говорить не дозволяют, а все через себя норовят передать. Жертвенные подношения, не чинясь, забирают и едят, а просьбы к Богу пишут за мзду на кусочках бересты и сами относят в свое капище.

Трудно было уразуметь Зачиняю, как это можно молиться, собравшись скопом и забившись в четыре стены? Праздники, гульбища, проводы Ярилы, Купальский день, Маслена – это понятно, они справляются всем миром. А вот тайный разговор со своим родовым богом-покровителем искони был у полян делом особым, прочих людей не касающимся.

Зачем, к примеру, ему, Зачиняю, таскаться в дальнюю даль, на самую Гору, за княжий теремный двор и делать подношения варяжскому богу воев Перуну? Или, обдирая бока о колючие ежевичники, носить мясо и вино в Почайнинскую чащу купеческому Велесу, если ему, с тех самых пор, когда он впервые положил ноги на гончарный круг, помогает сам Хнум? Это Перун, что ли, ведает, как и где искать лучшую глину? Не Велес ли подскажет, водой из какого ручья ее замесить? И уж не Христос ли нашепчет мастеру, каким огнем, большим или малым, нужно обжечь узкогорлые кувшины, чтобы любой напиток, что студеная колодезная вода, что густой кисель, что тягучая медовуха лились в них говорливо и звонко?

Солнце давно поднялось над землей, жаря согнанный люд и городящую берег стражу. В народе начал было расти недовольный ропот, когда со стороны дороги обозначилась кучка богато разодетых всадников, скачущих в окружении доспешной дружины. В стане томящейся городской верхушки сразу же началось шевеление – приехал князь, а стало быть, долгому постылому ожиданию вот-вот настанет конец.

Добравшись до берега, князь Владимир, под приветственные крики бояр и настороженное молчание толпы, расположился со свитой на невысоком пригорке между пристанью и далеко уходящей в Днепр песчаной косой. К нему сразу же подбежали городские холуи и начали о чем-то рассказывать, суетливо размахивая руками. Князь замахнулся плеткой на одного из старшин, тот согнулся в три погибели и замахал руками, словно мельница в бурный день. С пригорка сорвался и помчался вверх по взвозу всадник-гонец, а князь подозвал к себе начальника городской стражи и долго что-то ему втолковывал, то и дело поднося к толстому воеводскому носу свой тяжелый варяжский кулак, затянутый в червленую перчатку из тончайшего сафьяна. «Не соседовой ли выделки княжий сафьян?» – подумал, злорадствуя, Зачиняй. Как раз такие козьи кожи для перчаток, сапог и кушаков дубит и красит его приятель-христианин.