Текст книги "Здрасьте, а Саша выйдет?"

Глава 12. Горит

«Горит! Горит!» – закричала мама, и все мы бросились в дальнюю комнату.

Семейство втиснулось на балкон и прильнуло к окнам. В тесном окружении стеклянных банок, зимних курток и цветочных горшков места хватало на одну ногу каждому. Четыре цапли стояли неподвижно, наблюдая за разгорающимся пламенем во дворе. Огонь с треском пробивал тонкую крышу, выпуская чёрный густой дым в небо. Пожарных ещё не было.

– Стой, ты куда? – мама крикнула уходящему с балкона отцу. Он суетно надевал кожаную куртку и не оглядываясь крикнул:

– Машина! Машина в гараже!

Я продолжал стоять вплотную к окну, заворожённый игрой пламени, поднимающем в небо яркие искры, окутанные чёрным одеялом. Огонь освещал ночной двор, а пелена дыма окутывала дом напротив. Казалось, я даже чувствовал его жар.

Среди пока ещё немногочисленных зевак, тянувшихся к пожару, я заметил знакомую синюю куртку.

– Костян! – завопил я.

– Спускайся скорее! – послышалось в ответ.

– Господи… – утомлённым голосом сказала мама – этот уже тут как тут. Ни один пожар без него не пройдёт. Даже не думай. Ты никуда не пойдёшь, это небезопасно, – безмятежно добавила она.

– Хах, – ухмыльнулась сестра, – можно подумать, всё остальное время у них там безопасно.

– Но, мам! Отсюда ничего не видно.

– Отсюда всё прекрасно видно. Вон, ты даже голову этого охламона разглядел.

– Но это нечестно! Костяна же отпустили!

– Не думаю, что его кто-то вообще удерживал.

– Вот именно! Я тоже хочу пойти вниз. Костян наверняка тушить пошёл, видела у него канистру в руке?

– Видела. Не удивлюсь, если там бензин.

– Но, мам!! – потеряв всякую надежду кричал я, требуя отпустить меня на передовую.

– Нет, я сказала нет – значит нет. Отец вернётся, потом с ним спустишься осмотреть пепелище.

Пламя набирало обороты, и народ стал прибывать активней. Любопытные соседи пробиралась к месту, где было потеплей. Пожарных всё ещё не было. Двух пожилых людей обогнал какой-то мальчишка, в котором я снова разглядел знакомые черты.

– Ден, Ден! Ты куда?

– На пожар! Хочу сфотографировать! – крикнул он, махнув в ответ рукой, на которой болтался чёрный пакет.

– Мам, посмотри, даже Крокодила отпустили! Он сейчас сфотографирует пожар, а я даже не увижу ничего.

– Ага. Я прям вижу, как он сейчас из этого пакета вынет хлеб и будет вместе с этим вашим Бомбером жарить его на палочке.

– Это нечестно, – тихо и потерянно сказал я и ушёл с балкона в свою комнату.

– А чего ты его не пускаешь-то? – спросила сестра. – Он ведь не маленький уже.

– С каких это пор он не маленький? Там машина стоит с бензином, ты думаешь, это безопасно? Посмотри, какой пожар страшный. Даже пожарные не едут.

Это последнее, что я слышал из их диалога перед тем, как громко хлопнуть дверью в комнату. А затем тихонечко ускользнул в подъезд. Я бежал вниз сломя голову, перепрыгивая с пролёта на пролёт через перила. Потом вдоль дома под балконами прошёл незаметно, пока не оказался возле пекла. Напротив меня стоял здоровенный сарай, в котором винно-водочный отдел соседнего магазина хранил тару. Два этажа в высоту: он был могущественным, даже монументальным, настоящий социалистический сарай. Точно построенный на вырост, он десятилетиями ожидал, когда социализм достигнет нужного уровня, и когда, наконец, возможности товарищей совпадут с их потребностями.

– Сань, иди сюда скорее! – послышалось с другого края.

Я выбрался из толпы и обошёл пожарище. Парни стояли с противоположной стороны сарая в полном одиночестве. Ден достал фотоаппарат и принялся заводить пружину. Через мгновение металл крыши сдался, и наружу вылетел огненный дракон.

– Круто! – сказал Бомбер.

– Очень, – поддержал я, – никогда не видел такого большого огня.

– Ага, не каждый день такое увидишь.

– Ден, ты уже сфоткал?

– Нет ещё, надо выбрать вид получше. У меня только три кадра осталось.

Все вокруг уставились на огонь: зеваки на другой стороне, люди на балконах соседних домов, мы трое. И каждый думал о чём-то своём. Есть что-то завораживающее в большом огне, что-то животное, ужасающее и одновременно притягательное, от чего столбенеешь и не можешь оторвать взгляд. Конечно, если это не ваш склад. Тогда, наверное, смотреть совсем не хочется. Хочется, чтобы поскорее приехали пожарные, которых, кстати, не было сих пор.

– Слушай, Сань, этой не твой отец там пошёл?

– Да, он. Куда это они побежали?

Втроём они спешили в первый подъезд дома. Ден остался на улице в поисках ракурса, а мы с Костяном последовали за ними. Поднявшись на предпоследний этаж, мы услышали, как отец разговаривал с тётей Валей.

– А где он? – спрашивал батя.

– Да кто ж его знает! Опять наверное по бульвару гуляет со своей ногой, – безмятежно отвечала соседка.

– Запасные есть?

– Конечно! А что?

– Да вы в окно-то посмотрите, там пожар огромный!

– Какой ещё пожар? – удивилась она.

Тётя Валя – главная по подъезду и, по меньшей мере, второй человек во всем доме. Она – бэтмен нашей пятиэтажки, борец за права жильцов в неравной схватке с жилконторой. Ещё год назад она была учителем биологии и природоведения, а потому с лёгкостью всюду находила корень зла. Её знают все и все очень уважают. С годами беспощадной борьбы у неё развилось чутьё на малейшее проявления беззакония. Упал фантик где-то возле подъезда – и сразу заскрипела щеколда её кухонного окна. Кто-то пропустил дежурство в подъезде – и тут же покатился по белым полям шарик в её красной ручке. В общем говоря, человеком она была непримиримым, принципиальным, но при том крайне тактичным и аристократически вежливым. У тёти Вали в жизни была только одна слабость – её муж. Григорий, или как звали его пацаны, дядя Гриша, был человеком худеньким, щуплым, скромным, а на бумаге и вовсе – инвалидом. Дядя Гриша тоже был учителем, только истории. Мальчишки постарше рассказывали, что он всегда увлечённо повествовал о средневековом укладе, древних правителях, восхищаясь их мудростью и хитростью. Никогда не садясь за стол, он размахивал руками у доски, бесконечно чертил карты баталий и почти всем ставил хорошие оценки, за что и получил прозвище Рыцарь. Правда, чаще в сочетании с прилагательным Бедный. Все как-то догадывались, что дядя Гриша любил выпить. Лучше других это подозревали школьники, сидящие на первых партах. Но никто не знал наверняка, поскольку тот никогда не был замечен пьяным, и даже напротив, нарочито избегал шумных компаний, обходя за три версты местные кабачки, предпочитая им медленные прогулки по скверу в компании своей деревянной палки.

– Господи, боже ты мой! – раздался крик откуда-то из глубины квартиры. – А я-то думаю, чего на кухне так светло.

– Скорее ключи, Валентина! Поспеши!

– Сейчас, Володя, сейчас! У меня тут всегда запасной есть… всегда вот тут он где-то.

Тётя Валя суетно шарила по верхнему ящику комода, доставая многочисленные связки ключей.

– Да куда ж он… ах ты… Вот! Вот!

– Давайте же скорее.

– Вот этот, золотой, от навесного. Я с вами! Подождите, я с вами.

Мы рванули вперёд остальных вниз, перепрыгивая по пять ступеней до площадки, громко шлёпая по бетону и совсем позабыв о позднем времени. Мужики бежали за нами. Выйдя на улицу, отец рванул прямиком к одинокому металлическому гаражу, что стоял в полуметре от пылающего склада. На дверях гаража висел внушительных размеров замок.

– Отойдите, все отойдите подальше! Немедленно уйдите! – кричал кто-то из толпы.

– Валя! – подзывал отец.

– Что?

– Да какой ключ-то?

– Я же тебе дала! Золотой ключ! – отвечала та, продираясь сквозь людей.

– Ну где? Не подходит ни один. Полукруглый надо! Где полукруглый-то! – нервно перебирал ключи отец.

– Откуда я знаю! Гриша мне эту связку всегда оставлял, чтобы я в гараж ходила за картошкой.

– Какой картошкой, Валя! – вспыльчиво посмотрел ей в глаза батя.

– Адреттой, – не моргая ответила она и продолжала ничего не понимать.

– Мне кажется, что я уже чувствую её запах, – сказал Ден, стоявший за моей спиной.

Отец возился с замком, который и не думал поддаться. Он пихал туда ключи, пытаясь провернуть, ругался и то и дело поглядывал направо, в сторону огня. На мгновение даже показалось, что его куртка начала дымить.

Тем временем пламя уже охватило весь склад и по высоте доставало до четвёртого этажа.

Мы стояли в нескольких метрах от коробки и нам жуть как хотелось подойти ближе, но отец строго запретил.

– Сань, жарко что-то стало, – завязывая джинсовую куртку на поясе, сказал Костян.

– Да, жарит как надо.

– Прикинь, как там возле гаража сейчас. Там наверное градусов двести.

– Нет, Костян, двести бы уже гараж вспыхнул.

– Не! Не сгорел бы. Я пробовал металл плавить, там надо тысячу, не меньше, – с толком заметил Костян.

– Не хочется даже подходить, – сказал Ден. – Как думаете, а что будет, если они не выкатят машину?

В этот момент терпение отца закончилось, и он побежал к соседу за каким-нибудь инструментом, чтобы попробовать сорвать замок. Тётя Валя крутилась возле гаража, то и дело хватаясь за голову и что-то бормоча. Она была в панике и в окружении двух заклятых подруг, которые пытались накапать ей корвалолу. Дяди Гриши нигде не было.

– Сань, пошли сюда, – позвал Костик. – Ден, Сань, скорее!

– Что там? – догоняли мы.

– Смотрите на угол! Похоже сейчас стенка рухнет.

– Класс! Наверное много искр будет, – радостно заявил я.

Тем временем огонь достиг наивысшей точки, захватив всё здание. Горящие хлопья поднимались выше пятых этажей. Пекло так сильно, что зрители невольно покинули партер. Толпа гудела, разбившись на три группы по интересам. Первая партия обсуждала халатность работников винно-водочного магазина, в особенности их вопиющее безразличие и грубость к покупателям. Во втором департаменте шёл суд. Прокурор требовал дать срок негодяям, а виновные тотчас были установлены дедуктивным методом. В третьей, малочисленной группе, царило единство и позитив по поводу появления во дворе новой площадки.

– Пап, ну что там?

– Отойди отсюда! Встань у лавки! – грубо сказал он, отталкивая меня от себя.

– Пап, – мы с Костяном отошли на пару метров назад, – Ден с пацанами побежали за дядей Гришей на бульвар, сейчас найдут его. Он наверное не знает, что тут пожар.

– Сейчас узнает, – замахиваясь кувалдой, грозно сказал отец.

– От грохота? – спросил я.

– Нет, – обрушилась на замок кувалда. – Увидит свою машину, – кувалда снова бахнула по замку, – пролетающую над районом.

– А что, машина может взорваться? – спросил Костян.

– А ты думаешь, мы решили просто так ему замок сломать, под шумок?

Мы переглянулись. Улыбки как-то резко посходили с наших красноватых лиц. Взрыв машины – это весело, это фантастически весело! Но глядя на серьёзность отца, обрушивающего всю силу на замок, нам стало не по себе. Тут же мы отошли ещё на пару метров поближе к неравнодушным зевакам, которые любезно вынесли пару вёдер воды.

Надо отметить, что в те годы на улице было мало машин. Ещё меньше было их счастливых обладателей. Времена были трудными, если не сказать суровыми. Это сейчас машину покупают даже те, кому нужно разок в день съездить на работу или за продуктами. Тогда же машина была настоящей роскошью, причём любая. Её называли конфеткой, ласточкой. Все хотели иметь свою «Волгу» или на худой конец её часть – колесо там или магнитолу. Поэтому счастливые владельцы хранили свои сокровища в крепких гаражах, за чугунными замками.

Кувалда билась о нагретый металл, больно отдавая в ладони. Замок уже скривился, но всё ещё крепко держался на посту.

– Володь, глянь, стенку нагрело. Там под крышей уже вся краска сгорела, – сказал папин знакомый.

– Вижу. Что предлагаешь?

– Надо народ уводить, в любой момент может… да и самим уже небезопасно.

– Уводи! Уводи всех. Я ещё пару раз попробую.

– Пап, а сильно взорвётся? – спросил я с тревогой.

– Смотря сколько в баке бензина, – запыхавшись отвечал он.

– Если мало?

– Ну, тогда гараж подпрыгнет.

– А если полный бак? – спросил Костян.

– Тогда скорее всего выбьет все окна.

– У нас?

– Нет, у всех кроме нас. У нас окна такие грязные, что они прямой выстрел из автомата выдержат.

– Пап, да вымою я, вымою!

– Ушли отсюда на хрен быстро! – крикнул он и ударил кувалдой изо всех сил.

Мы отошли ещё дальше. Костян посмотрел на меня испуганными глазами:

– А если бочка?

– Чего бочка?

– Сань, а если бочка взорвётся, и весь дом рухнет? А у меня окна сюда.

– Откуда там бочка?

– Да ты чё, забыл? Бочка синяя в углу гаража. Помнишь, когда мы мяч качать ходили к нему?

– Помню.

– Там в углу стояла синяя такая бочка… помнишь?

– Да, вроде бы. А что в ней?

– Не знаю. А вдруг бензин? Надо срочно отцу твоему сказать.

Мы рванули прямо к воротам гаража, и я схватил отца за руку.

– Пап! Там бочка стоит! Бочка!

– Какая ещё бочка! Быстро ушли отсюда!

– Там бочка в углу! Синяя! Мы с Костяном видели, когда мяч качали.

– Да, дядь Вов! Уходить надо! Срочно уходить. Там бочка была с бензином.

В этот момент боковая стенка пылающего сарая рухнула плашмя, и каркас покосился в сторону металлического гаража. Мы все отбежали к подъезду.

– Валя! Там бочка есть? – нервно пытал владелицу отец.

– Какая ещё бочка? – растерялась она.

– Бочка с бензином! Соберись! В углу стоит бочка?

– Да откуда я знаю! Я там не была сто лет.

Кто-то в толпе закричал: «Бочка!» – и народ беспорядочно бросился врассыпную. Отец схватил нас за руки и увёл за угол дома, откуда было видно лишь кусочек огня. Мы видели в его глазах растерянность и настоящий страх. Стенка гаража дымила, испаряя остатки краски. Огонь облизывал стену гаража почти от самой земли.

– Вова! – тётя Валя рухнула перед отцовскими ногами на колени. – Там же наш «Москвич»! Вовочка, родненький.

– Валя, нельзя. Опасно!

– Вова-а-а! – навзрыд кричала та, падая на грязный асфальт белым домашним халатом.

Отец уже не мог помочь. Тётя Валя беспомощно замолчала, прикрывая лицо кухонным полотенцем. Машину было не спасти. Пламя окутывало гараж, нагревая его до опасных температур. Все ожидали взрыва.

– Миша, уйди оттуда! Уйди! – закричал кто-то с противоположной части тротуара. – Тебе что, жить не хочется? Или ты опять с похмелья?

– Где!? Где эти проклятые пожарные, что б им всю жизнь мокрыми ходить! Сволочи! – кричала в тряпку Валентина Петровна, понимая что пожар вот-вот уничтожит «Москвича».

– Успокойтесь, Валентина, – подбадривал отец, – может и не сгорит, выстоит.

– Ну, Гришка! Ну, попадись ты мне. Я тебе устрою Жанну д'Арк! Паразит окаянный, – рыдала она.

В этот момент на горизонте появился Крокодил с двумя пацанами. А в их сопровождении и дядя Гриша. Тот двигался стремительно, бесстрашно. Каждая из трёх ног его шла по кратчайшему пути.

– Гриша! Не смей! – зарыдала жена его. – Не смей! Родненький, не бросай!

– Гриша, шевелись! Три ноги, а идёшь как одна, – поторапливал отец.

– Григорий, остановись! – кричали из толпы.

– Мне терять нечего, – сказал он, доставая из кармана золотой ключик.

Отец подошёл чуть ближе, сохраняя безопасную дистанцию. Огонь полыхал громко, жарко, едва не доставая до спины дяди Гриши. Тот скинул куртку и закрыл ей спину с головой.

– Ах ты, мать твою… – воскликнул он, взявшись за раскалённый металл.

– Быстрее, Гриша! – кричал отец. – Быстрее!

Григорий Павлович повернул ключ в замке, а затем палкой сбил его с петель. Из распахнутой калитки вырвался плотный серый дым, ударив едким запахом в нос худенькому дядьке, и придавил его к земле. Отец с соседом бросились к гаражу. Теперь нужно было как-то зайти внутрь, чтобы распахнуть ворота. Дядя Гриша встал на колени и, вдохнув воздуха точно в последний раз, нырнул в раскалённый гараж. Сердце у всех замерло, а тётя Валя снова закрыла лицо тряпкой.

Через пару мучительных мгновений створка начала открываться. Мужики подключились на помощь, широко распахивая ворота. Малиновый «Москвич» стоял в густом дыму.

– Толкай! Толкай! – послышался изнутри призыв истощённому сердцу тёти Вали.

– Господи! – рыдала она, стоя на коленях. – Овдовею!

Машина, скрипя заржавевшими колодками, выкатилась на улицу и пошла под горку подальше от огня. Дым слегка разошёлся, и в глубине гаража, в тусклом свете фонаря, показалась синяя бочка. Она стояла в метре от раскалённой стены. Отец кашлял, вытирая пот рукавом, мы подобрались поближе, спрятавшись за деревом.

– Бочка! Бочка! – пытались перекричать толпу мы с Костяном.

– Сидите там и не вылезайте. Гриша, там в бочке бензин у тебя?

– Да! Пусть стоит, там не очень жарко, – сказал дядя Гриша.

– Гриша, бочка! Бочка! – закричала подбежавшая супруга.

– Да чёрт с ней с бочкой, Валя! Машину уже спасли.

Бочку решено было оставить.

Это казалось всем безопасным и разумным. Ровно до тех пор, пока прислонённая к раскалённой стене старая шина не начала дымить. От неё поначалу шёл чернущий дым, а через пару секунд гараж осветило вспыхнувшим огнём, и чёрная сажа от горящей покрышки повалила из гаража.

– Да что б тебя опять-то! – выругался отец. – Дима быстрее, убираем его. Там бочка рядом.

– Не лезь, Володь!

– Давай, давай!

Отец схватил одно из вёдер и вылил на покрышку, второе вылил на свою куртку и на голову дяде Диме. Они оба вошли в гараж и выпинали колесо на улицу.

– Осторожно! Держи крышку!

– Держу, – отвечал дядя Дима.

Скрипя зубами и буквально превознемогая тяжесть десятков литров, они выволокли бочку на улицу. Зеваки тут же подтянулись на помощь и перенесли взрывоопасную ёмкость поближе к машине.

– Господи! Вова, Димочка! Родненькие мои. Спасибо! – кинулась обниматься тётя Валя.

– Ну ладно, ладно, – отбивался отец, – всё хорошо, Валюш, не плачь.

Огонь уронил остатки здания и тут же начал стихать. Сверкая красивыми оранжевыми огнями, приехала пожарная машина, а за ней ещё одна с другой стороны двора.

– Наверное, ждали друг друга, чтобы ничего не пропустить, – озвучил общую мысль дядя Дима.

Молодчики бодро раскатали гидранты и принялись поливать раскалённую крышу, нещадно заливая всё вокруг, включая внутренности уцелевшего гаража. Мы повеселели от того, что никто не пострадал и теперь снова можно посмотреть на всё без страха. Я улыбнулся и в эту секунду осознал, как сильно боялся за отца, как плохо всё могло закончиться, и чуть не заплакал.

– Уберите машину, пожалуйста, – окрикнул из кабины пожарный дядю Гришу.

– Да-да, сейчас. Завести не могу.

Машина тарахтела, крутя стартером, но двигатель никак не схватывал. В итоге «Москвича» оттолкали в соседний двор, давая дорогу красному грузовику.

– Гриш, что с машиной-то? – встревоженно спросила тётя Валя.

– Не знаю. Под капотом наверное что-то. Или может бензин кончился.

– Как кончился?

– Ну так, как! Кончился и всё. Как бензин обычно кончается?

– А в бочке-то что?

– Не трогай бочку. Это Н. З., – сурово приказал дядя Гриша.

– Что-что? – недоумевая спросила тетя Валя.

– На крайний случай это.

– Гриш, – подключился к диалогу отец, – а сейчас ещё не крайний, да?

– Ещё нет, – продолжал добивать аккумулятор Григорий Палыч.

Тётя Валя, кажется начинавшая свое возвращение на землю, позвала отца на помощь.

– Володь, помоги-ка. Давай, а. Он наверное до сих пор в себя прийти не может. Бедненький мой, бедненький. А ведь какой герой, а. Всю жизнь думала, что щуплик, господи прости. А он-то у меня какой, а! Как же он в горящий гараж-то вошёл, у меня последние нервы все размотались. Думала вдовой останусь, господи, ещё и машина сгорит.

– Валя, дай я сам.

Отец навалился на бочку всем телом и, охватив руками ещё тёплую крышку, начал крутить против часовой:

– Готово! Дим, дай хоть банку что ли?

В этот момент возле бочки находились мы с Крокодилом, Ден, дядя Дима и отец. А ещё там была тётя Валя. Она была хорошим учителем биологии, с высшей категорией, государственными наградами и прекрасным обонянием. Тётя Валя быстро поняла, что в процессе смешивания сахара с дрожжами у её мужа получился не бензин, а немного другое топливо, на котором их старенький «Москвич» не проехал бы и метра. Не пролетел и даже не прошёл бы пешком. В отличие от самого Григория Павловича, который, судя по освобожденному в бочке пространству, намотал уже на этом топливе немало кругов по парку. Тётя Валя зачерпнула пыльной банкой полупрозрачную жидкость с резким запахом и влила её в своё нутро, так что Ден с ужасом зажмурился от страха и скривил лицо. Она горько крякнула и затем не спеша закрутила крышку назад. Взгляд её был растерян, лицо перекошено несуразной улыбкой на один бок.

– Володя, а это вам с Димой за помощь, – похлопала по крышке бочонка тётя Валя. – Возьмите, пожалуйста. Спокойной вам ночи. Бочку потом… вернёте, как освободится.

– Спасибо, Валь, – сказал оторопевший дядя Дима.

Мы проводили её взглядом. Григорий Павлович побежал сначала за ней, потом к гаражу, вроде как закрывать двери, потом опять за ней. Мы поняли далеко не всё, но терпеливо держали вопросы в себе.

Пару дней спустя, когда страсти улеглись и меня перевели со строгого режима на обычный, я напяливал башмаки в коридоре. В дверь постучали.

– Открывай, это к тебе, – сообщила мама, выглядывая из кухни.

Если звонят, значит взрослые пришли и открывать не стоит, а если стучат – значит ко мне. Схема работала безотказно, потому что папа прикрепил звонок под самый верх двери.

– Здоро́во, Сань, – сказал Ден, не входя внутрь.

– Привет! Я уже готов, сейчас…

– На, держи, это тебе, – Ден протянул руку и широко улыбнулся.

– Что это?

– Подарок тебе на память!

Я развернул бумажный свёрток, в котором лежали три фотографии. На первом снимке были мы с Костяном, весело размахивающие руками и предвосхищая падение крыши. Весь фон, от низа до верха, заполняли краски пламени. Очень атмосферная фотография. Такую и на стену повесить можно с комментарием про отечественную экономику, например, или про успеваемость в третьей четверти. На второй фотографии бочка, окружённая людьми, за мгновение до того, как была открыта. Все радуются, празднуют победу, особенно дядя Гриша конечно. Огонь – это хаос. Безжалостная стихия, сметающая всё на своём пути: вещи, чувства, принципы. Я думаю, что дядя Гриша знал о пожаре с самого начала, как и о том, что ключ в коридорном комоде был неподходящим. Крокодил сказал, что они нашли его в парке на лавочке, с видом на горящий сарай. Лично я увидел в огне страх. Когда ты приближаешься к четырехэтажному пламени, первой сгорает твоя смелость, потом сила, и лишь потом вещи. Дядя Гриша знал, что несмотря на пустой бак, его старенький «Москвич» может не пережить этот пожар. Но он сделал свой выбор и терпеливо сидел на лавочке, опирая острый подбородок на ручку деревянной клюки. Не знаю, что было дальше, но во дворе никто и никогда не знал, что дядя Гриша любил выпить. А на третьей фотографии были все, кто смотрел на огонь в тот вечер. И каждый видел что-то своё. Кто-то убытки, кто-то возможности, кто-то проблемы в обществе, а кто-то свою собственную жизнь.