Текст книги "Здрасьте, а Саша выйдет?"

– Что там? Что? – спросил Ден.

– Ну? – торопил я.

– В деревянной коробке, в беспорядочной куче женского белья, лежала его молодая невеста Джейн, одетая в подвенечное белое платье.

За дверью нашего бункера снова раздался какой-то звук. На этот раз все трое отчетливо слышали ритмичный шорох травы. Джон, сидевший ближе всех у двери, резко передвинулся вглубь и уставился на дверь.

– Там кто-то точно есть, – испугался Денис.

– Это оно! – проскрипел Джон.

– Прекратите! – шикнул я на ребят. – Хватит себе воображать. Перепугались сразу. Собака пришла на запах сосисок, ёжик, да что угодно.

– Да, – под давлением согласился Джон, словно ему вилы к спине приставили.

Я вытащил из костра самую толстую ветку. Та еще горела и немного освещала путь. Решительно отодвинув ветки, я вышел на улицу и демонстративно отошёл на несколько шагов вглубь поля. Влажная трава доставала до колен. Я поднял факел и пошёл ещё глубже. Ребята смотрели мне вслед, молча наблюдая за тем, как я иду по полю и затухает мой факел. И лишь стоило ему погаснуть, как слева от моего силуэта появились очертания огромной головы и нечеловечески длинных рук. Что-то медленно и бесшумно двигалось в мою сторону.

– Оно здесь! – истерично заорал Джон. – Оно слева, беги!

Я бросил огарок и пошёл от пугала в сторону деревни. Оно двигалось за мной. Эти двое оцепенели, наблюдая за очертаниями погони вдали, вслушиваясь в ритмичный шорох травы. Я пробирался сквозь мокрую зелень, и тут нога моя предательски провалилась в небольшую ямку, нарушив равновесие испуганного тела, и я грубо упал на землю. В полной темноте я лежал на мокрой траве и слышал, как её шуршание становилось сильней и сильней. А затем начало отдаляться куда-то в сторону шалаша.

– Ты их видишь, Джон?

– Нет. Не вижу. Шороха нет. Ден, слушай, оно догнало его. Нам надо бежать.

– Как бежать? А Саня?

– Валим срочно, Ден, валим!

– Погоди, дай хоть сосиски спасти.

– По фигу сосиски!

Они всё бросили и пустились бежать. Добравшись до двора без единой остановки, страшно запыхавшиеся, они едва стояли на ногах. Через двадцать минут мы встретились. Оба моих бывших друга сидели на лавочке у подъезда. Времени на часах было уже далеко за десять. Я незаметно подошёл к ним сзади и кашлянул. Ден взвизгнул, а Джон вскочил, как будто его шилом ткнули в задницу.

– Э, вы чё убежали-то?

– Как убежали? – будто бы не понимая моего вопроса, спросил Джон.

– Ну вы и тру́сы! Я пошёл, отлил там. Факел погас. Я сначала куда-то не туда пошёл, потом упал вообще, всё колено вот в земле. Отряхиваюсь, значит, ни фига не видно, зову вас, зову, а вы молчите.

– Мы думали… – начал Ден.

– Я пришёл, а вас нет. Вы чего меня бросили-то? Пацаны, это вообще не круто, – негодовал я, натурально злясь на ребят. – Друзьями называются ещё. Пока, друзья!

– Стой! Не уходи. Мы думали, что ты побежал, а оно за тобой…

– Кто?

– Пугало… – растерянно произнёс Джон, кажется окончательно запутавшись в происходящем.

Он рассказал мне, что они видели и о том, как за мной гналось пугало…

– Мы подумали, что ты лёг в траву, пытаясь от него скрыться. А потом оно в нашу сторону пошло, и мы… – Джон сжал крепко губы, понимая всю неловкость момента.

– Мы тебя не бросили, – сказал Ден, – оно просто за нами побежало. И нам пришлось спасаться. Я даже печенье оставил в штабике.

– Сыкуны, – бросил я презрительно в их сторону и пошёл домой.

– Слушай. Сань, прости. Мы правда испугались очень. Это всё книга, – сказал Джон, догоняя меня. – Из-за неё я испугался.

– Бывает. Может вас ещё домой проводить, а?

– Не надо, что ты.

– А я бы не отказался, – сказал Ден и получил от Джона тычок в бок.

– Мы тебя сами проводим, у тебя подъезд тёмный.

– Ну пойдём, а то меня сейчас мама уделает, а тут хотя бы вы про пугало ей расскажете.

Ребята немного приободрились. Неясно было, что их сильнее обрадовало: что я уцелел или что пугала не было. Они даже улыбаться стали. Правда очень сдержанно. Мы дошли до подъезда и открыли дверь. На первом опять не светила лампочка, и Джон, подвинув меня плечом, дерзко зашёл внутрь первым. За ним Беззубый Крокодил. Они поднялись со мной почти на мой этаж. Но, едва начав последний подъём, заорали как ужаленные и побежали вон из подъезда, не прекращая крик. «Ну, пока!» – крикнул я вдогонку и поднялся на площадку. Перед пыльным окном в фонарном свете был силуэт пугала с огромной круглой головой. Крик разбудил соседку, тётю Веру, и дверь её квартиры медленно открылась. Она видела то же, что видел я, и, не задавая ни единого вопроса, столь же медленно и бесшумно закрыла дверь.

– Чего ты там вообще нацепил на голову-то?

– Да пакет травой набил, а что, слишком большая?

– Костян, ты сильно перестарался. Крокодил, по-моему, совсем дар речи потерял. Он и раньше-то у нас молчаливым был…

– Да ладно, отойдёт, – снимал голову Костик.

– Как картошка?

– Мы в шесть приехали. Сегодня быстро – там дядя Вася помогал, да тётка.

– Как тебе книжка?

– Нормальная, интересная. Но я не понял, как там жена его оказалась, она же спать пошла.

– Я тоже не понял. Благодаря тебе дальше мы не продвинулась. Дослушать теперь уже вряд ли получится, только если самому читать.

– Это точно, – улыбнулся Костян.

– По домам?

Как сказал Владимир Семёнович, чтобы проверить друга, надо тянуть его в горы. Но как тянуть в горы того, кто спотыкается на ровном поле, а затем сразу бежит домой? Нет, всё конечно совсем не так. Перед лицом настоящей опасности многие тру́сы становятся самыми большими храбрецами. Но самые большие страхи всегда находятся не перед нами, а внутри нас. Только задумайтесь, ну что в сущности страшного в огромной голове и нелепо длинных руках? Интересно, что думают по этому поводу вороны, для которых собственно всё и затевалось. Действительно ли они боятся пугала или деликатно подыгрывают?

Глава 16. Изложение

Обычно я добираюсь в школу на троллейбусе, но не сегодня. Уроки закончились крайне неудачно, и на контрольной по русскому языку я получил двойку. Огромную жирную пару, дважды обведённую красной ручкой. Удивительное дело эти изложения: за пересказ тебе пять, а за грамотность – два. Ну мы ведь уже умеем находить среднее значение, так почему бы не поставить три с половиной. Нельзя! Нецелое. Ну так округлите до четвёрки, и мама будет счастлива. А то два и пять – и несчастливы все и сразу.

Спешить домой совсем не хотелось. Я даже в буфет заглянул после уроков, чтобы выпить за пустым столиком и закусить своё горе солёной палочкой. Домой я шёл медленно, с многочисленными остановками и наиболее бестолковым маршрутом – километров пять, не меньше. Как говаривал дед, перед смертью, конечно, не надышишься. Но кое-какие лазейки имелись и на этот счёт. Мама приходила из школы примерно в то же время и имела традицию вздремнуть несколько минут. После чего её состояние характеризовалось вялостью, легкой индифферентностью и относительной добротой. Это и был мой шанс.

Проходя через чужие дворы, я глядел по сторонам, как турист, которого впервые выпустили где-нибудь в Стамбуле. И что удивительно, детей нигде не было. Какие-то странные пустые дворы, с пустыми парковочными местами, пустыми площадками. Заболели что ли все?

Ближе к двум я доковылял до двора и, напоследок сделав глубокий вдох, стал подниматься по ступеням. Сообщать о событии было не нужно. За меня это любезно сделала моя учительница русского. Которая поступала так всякий раз, когда я получал что-то ниже четырёх. Прямо с доставкой до учительской. Сервис! И чем я ей так не угодил.

– Привет, мам, это я, – робко сообщил я при входе.

– Привет, – сухо ответила она. – Я пока помню, как ты выглядишь. Почему так долго шёл?

– Ну, я просто пешком шёл. Не хотел тебе мешать спать.

– Я и не спала, – сказала сонная мама, которая очевидно только проснулась, – как тут уснуть можно.

– А что я сделал-то? – как бы не подозревая причин расстройства, спросил я.

– Ничего не сделал. Только опозорил меня на всю учительскую в очередной раз, – постепенно набирая учительский тон, ответила она.

– Ничего я не позорил. Я вообще сегодня молчал весь день, никаких замечаний не было. Даже по географии мне поставили четыре за карты.

– За игральные что ли?

– Нет, за контурные. Я сегодня хорошо себя вёл, даже лучше чем надо.

– А! Так это всё меняет. Сейчас позвоню твоей учительнице по русскому и скажу, что сегодня Саша вёл себя исключительным образом, а не как обычно болтал сидел весь урок, и поэтому за итоговое изложение надо ему поставить пять. А то она у нас только десять лет в школе и по неопытности решила оценивать тебя по количеству ошибок.

– Неплохо бы, да.

– Ты ещё паясничать будешь?

– А что это значит-то? – опуская глаза, отнекивался я.

– Слово такое не знаешь, да? Неудивительно, что ты не знаешь. Ты и слово «мистический» впервые услышал, да?

– Нет, я его слышал много раз, но я не знал, как пишется.

– А какое проверочное слово, а? – заводилась мама. – Слово «месть» что ли? Вроде как, это мир, в котором все друг другу мстят по кругу?

– Нет, это волшебный мир, в котором обитали сказочные животные.

– Я знаю, что это волшебный мир, Саша. А ты знаешь, как слово «сказочный» пишется?

– Ска-зоч-ный, – уверенно проговорил я.

– А «волшебный»?

– Да, вол-шеб-ный.

– Так если ты, балда, знаешь, как пишется «волшебный» и «сказочный», на какой хрен ты тогда пишешь «мЕстический»?

– Я хотел красиво написать.

– Красиво – это прежде всего без ошибок!

– Ну за пересказ-то мне пять поставили! – защищался я.

– Тебе поставили пять, потому что ты написал текст в три раза длиннее, чем был у учителя! Добавил туда про каких-то троллей, единорогов и фей, о которых не было ни слова в исходном фрагменте.

– Ну и что, разве это плохо?

– Саша, пересказ – это когда ты сообщаешь о том, что было, а не о том, что ты хочешь, чтобы там было. Послушай, мне Ирина Владимировна дала то, что она читала. Присядь.

– Слушаю, слушаю я, – пробурчал мой расстроенный голос.

– «В волшебном лесу творились необычные дела! Ночью под звёздами собирались сказочные животные». Тут два предложения всего об этом, понимаешь? – мама затрясла листок перед своим лицом. – Где здесь хоть одно слово про то, что феи танцевали с единорогами сказочные танцы, а лесные жители им аплодировали? Молодец, кстати, что написал это слово без ошибок.

– Ну я постарался передать то, что понял.

– «Утром на рассвете они расходились по домам, когда было уже не темно и нестрашно». Откуда ты это взял?

– Я подумал, что ночью плясать хорошо, но по домам лучше уже засветло.

Мама встряхнула мой листок, словно ожидая, что буквы встанут на свои места и ошибок станет меньше.

– «Нестрашно» пишется слитно, – продолжала она. – Три страницы изложения! Как у тебя только руку не свело. Изложение должно было быть на страницу. Самое большое написала ваша Лена, как обычно, так и то на полторы.

– Ну я же пятёрку получил! За что ты меня ругаешь?

– Да она тебе поставила из жалости эту пятёрку, потому что ты потратил половину ручки своей и половину тетрадки.

– Может тогда мне и по физкультуре поставили пятёрку из жалости, что у меня ноги устали километр бежать?

– Не язви! Понятно, что ты пробежал этот километр несчастный. Вы с Костяном своим и сто пробежите, если там карась клевать будет.

– Тебя не поймёшь! Тебе пятёрка не нравится и двойка не нравится. Что я должен, всё время только тройки что ли получать?

– Ладно, читаем дальше. Зайчик у тебя немощный – это я ещё могу представить, а медведь-то почему косоногий. Мишка ведь косолапый!

– Она сказала, что можно не бояться приукрасить, главное – изложить.

– Не думаю, что кривизна ног кого-то способна приукрасить. Вот тут ошибка в слове «прийти». Сколько раз можно повторять одно и то же.

– Я не могу это запомнить. Не могу! – едва не зарыдал я от натиска. – Мы же говорим «придти», а писать надо «прийти». Я внимательно слушал, старался получить пятёрку и писал столько, сколько было времени на уроке, торопился.

– А! То есть тебя только звонок остановил? Так-то ты бы и четвёртую страницу закрыл своей клинописью. Тебе ещё повезло, что урок закончился, а то ты бы на кол написал.

– Я правда старался!

– Вижу, что старался. Поэтому и не ругаю.

– Что!? – закричал я в истерике. – А сейчас ты меня не ругала что ли?

– Нет, просто разбор ошибок, – успокоилась мама.

– Как это поможет двойку исправить?

– Двойку исправлять пойдёшь завтра.

– В воскресенье?

– Ну, в смысле в понедельник пойдёшь и исправишь вместе с Кураевой.

– Почему это с Курицей-то?

– Потому что она сегодня отсутствовала на уроке. Учительница в понедельник после уроков разрешит вам обоим написать изложение ещё раз. И прекрати называть её Курицей! Это должно быть очень обидно.

– Ничего обиднее придумать не смогли. Она такая вредная, что это…

– Прекрати, я сказала, – угрожающе оборвала меня мама.

– Ладно, – потускнел я.

– И давай на этот раз без самодеятельности. Понял?

– Конечно понял. Понял. Я хотел, как лучше. Разве кому-то стало хуже, что я уточнил, какие конкретно звери жили в сказочном лесу и чем они занимались.

– Хуже стало сочинению. Потому что изложение забрало у него последний кусок хлеба.

– Что? – ничего не понял я.

– Свободен. Иди в комнате убирайся и пол вымой. Ты наказан, и будешь сегодня наводить порядок в комнате, пока всё не заблестит.

– Как кровать-то заблестит?

– Быстро пошёл убираться!

Это вообще было ужасно несправедливо. Я мыл пол, стиснув зубы, и перед глазами у меня была учительница русского, которая олицетворяла собой всё земное зло, и рядом с ней Курица, которая совершенно несправедливым образом умудрилась пропустить изложение и теперь, зная текст, наверняка будет уже писать по шпоре. А мне так дадут другой. А еще эта пятёрка из жалости, это вообще крайне унизительно и даже мерзко. Ну всё! Это в последний раз. Тоже заболею и никуда не пойду.

Я вообще никогда не болел. Других к доске позовут, а они то и дело отвечают, что не были на прошлом уроке. Ну так тем более тогда пусть идут к доске и отвечают. Мало того, что загорали у телика неделю, так ещё и к доске не идут. А я никогда не болею. Это мне учительница должна сказать, что я молодец и поэтому не иду к доске. Ужасно нечестно, просто ужасно!

Что ж, заболею и всё.

– Але, Димон, здоро́во, – позвонил я однокласснику, пока мама вышла в магазин.

– Привет, – тяжело произнёс он.

– Ты дома ещё?

– Да, пока болею сильно.

– Это хорошо. Уроки не надо делать.

– Ага. Только горло болит и дышать нечем, – сипел он в трубку.

– Так, а ещё что?

– Температура была: сначала маленькая, сейчас большая. И я весь сырой от пота.

– Градусником мерил?

– Да. Мама мне каждый час его ставит, а перед сном ещё компрессы из горчицы. Говорят, что если не выздоровею, то в больницу заберут на две недели, – говорил он, держась на морально-волевых.

– Блин, вот тебе везёт. А как ты будешь изложение писать? – удивился я.

– Мне сказали, – кашлянул он, – что текст домой учительница передаст и я с мамой напишу.

– Офигеть можно! – возмущался я.

Короче, я всё разузнал насчёт заболевания и сопутствующих проблем. Единственное, чего я не понял из разговора, это что нужно делать чтобы заболеть, если ты и так гуляешь без шапки, в мокрых ботинках и весь день. Позвонил для надёжности Крокодилу, тот пару раз на моей памяти болел и, рассказывая о недуге, в подробностях выкладывал, какие таблетки ему давали, как мерили температуру, и даже мог назвать цвет покраснения горла по палитре. Он уж очень боялся болеть. Особенно его пугали уколы. Однажды, если верить его бабушке, от страха он так сильно сжал ягодицы, что игла шприца согнулась при встрече непреодолимым препятствием. Смех смехом, а за пять минут он изложил мне много ценной и ранее неизвестной информации.

Утром в воскресенье я не вставал с кровати дольше обычного. Лежал нарочито тихо и максимально беспомощно. Часам к десяти, понимая, что не вызываю дополнительного интереса, я взял одеяло с подушкой и перелёг в гостиную, где трафик был выше. Мама занималась своими делами, я – своими. Она что-то готовила на кухне, грохоча посудой, я же засовывал в рот пальцы, вызывая некое подобие кашля. Я кряхтел в подушку, а на лоб себе положил обе ладони. Кроме прочего, я решил напялить на себя майку, чтобы попробовать вспотеть.

Мама, наконец, пересекла гостиную и вроде бы даже бросила короткий взгляд в сторону больничной койки. В общем, внимания мне доставалось, как пациентам, которых кладут в коридор госпиталя.

Я попросил её принести мне горячего чаю.

– Встань и налей сам.

– Ну, мам, пожалуйста, принеси, а.

– У нищих лакеев не бывает, – сказала она и вернулась к плите.

Я решил исполнить ровно то, что настойчиво советовала Крокодилу его бабушка – лежать и не вставать. Под одеялом я много крутил ногами и руками, чтобы разогреться перед контрольными замерами.

Через минут пятнадцать, как раз перед началом телеигры на Первом, зашла мама и села в кресло. Я лежал, закутавшись одеялом по глаза, и прищуренным усталым взглядом смотрел в телик.

– Долго будешь тут разлагаться?

– Нет, щас встану, – слабеньким унылым голоском ответил я и сухо прокашлял концовку.

– Заболел что ли?

– Нет, – сказал я. – Просто замёрз, сейчас погреюсь и пойду гулять.

– Когда ты успел замёрзнуть, если ты даже гулять не ходил? Ночью что ли, вместе с мистическими зверями плясал?

В ответ я закрыл голову одеялом. Мама встала с кресла и подошла ко мне. Отодвинув слегка накидку, она потрогала сначала мой лоб, а потом спину, на которой была уже слегка намокшая майка.

– Как себя чувствуешь? – она слегка изменилась в голосе.

– Хорошо. Холодно только. Мёрзну.

– Давай температуру померяем.

Она отошла в коридор, чтобы найти градусник в ящиках комода, который мы к счастью доставали крайне редко. Не помню, чтобы отец болел дома, а мама так и вовсе была учителем, а они никогда не болеют.

– Дай руку. Вот так держи, аккуратно, не сломай. Постарайся вообще не шевелиться, я подойду через пять минут. Без меня ничего не доставай, понял?

– Хорошо, – ответил я и чуток прикашлянул.

Мама ушла на кухню, и я тут же вскочил с кровати, чтобы положить градусник на батарею. Ртутная полоска едва поднималась, а время бежало бешеным темпом. Я вслушивался в каждый шорох, доносившийся из конца коридора, и нервничал. Едва мне послышались шаги, я рванул под одеяло, поглядывая в телевизор тяжёлым взглядом.

– Дай достану, хватит уже, – сказала мама. – Так, да у тебя температура.

– Какая?

– Небольшая пока, но уже и не маленькая.

– Сколько?

– Тридцать семь и три. Заболеваешь что ли?

– Не знаю, – ответил я и безжизненно выпустил руку из под одеяла.

– Ладно, давай не прикидывайся. Ты же никогда не болеешь. С чего вдруг ты захворал?

– Может от усталости?

– От чего-чего?

– Бабушка у Крокодила говорит, что люди от усталости болеют.

– От чего ты устал-то? Ты ведь не болел, даже когда весь класс на карантин по ветрянке закрыли. Тебя водили тогда к Матросову в гости, чтобы заразить. Помнишь?

– Помню. Он ещё дышал на меня тогда, воняло луком у него изо рта, я чуть сознание не потерял.

– Да, было дело. Я им сказала тогда, что лук от ветрянки не особо помогает, но мама его неохотно слушала. Лук, говорит, от семи недуг. Думает, что и ветрянка в их числе, бестолочь.

– Что делать-то, мам?

– Ничего не делать. Полежи полчаса, потом ещё раз померяем, – сказала мама, встряхнула трижды градусник и ушла на кухню.

Я вскочил и тут же пошёл нагревать градусник на батарее, чтобы сделать хотя бы тридцать семь и пять, и претендовать на выходной. Самым тяжёлым было просто лежать. В первой половине воскресного эфира нет ровно ничего интересного. Пара захудалых фильмов, и те я уже сто раз видел. Я то и дело покашливал в подушку, глядя в экран без интереса.

Наступил следующий этап – надо было сделать насморк. Я вышел ненадолго в туалет, а затем пошёл мыть руки в ванную. Под струю крана я подставил ладони, набирая воды, а затем бесстрашно вдохнул. Холодная вода попала в нос и вызвала ужасно неприятное раздражение. Мне не раз приходилось это делать в бассейне, конечно же непреднамеренно. Это причиняло боль, а вместе с тем временную заложенность носа. Глаза немного покраснели, и я вышел из ванной с довольно болезным видом.

– Мам, ставить? – спросил я, отчётливо говоря в нос.

– Ну-ка подойди? Нос заложило?

– Нет вгоде бы.

– Ну-ка, вдохни носом.

Я просопел пару секунд и пошёл в гостиную. Мама следом за мной, поставила градусник и через несколько минут вновь увидела температуру.

– Ты какой-то горячий. Когда ты успел заболеть-то. Вчера был нормальный же.

– Я не знаю.

– Так, учти. Если заболеешь, то завтра пойдём в больницу.

– Почему пойдём в больницу? Разве врач не приходит домой?

– Ты что, императрица, чтобы к тебе врач на дом приходил? Или у тебя ноги отнялись? Тьфу-тьфу-тьфу. Своим ходом пойдёшь в больницу и будешь показываться врачу.

– Как, уже пойдёшь? Ты же сказала, что пойдём вместе.

– Я оговорилась. У меня завтра работа вообще-то. Мне некогда тебя по врачам водить.

– А как я один пойду? – испугался я.

– Пешочком. Потеплее оденешься и пойдёшь. Мы с тобой там уже были год назад, когда ты с горшка не слезал день.

– Ну я ведь не знаю, что там делать.

– Пойдёшь в двести какой-то там кабинет. И в очередь сядешь, пока не позовут. Спросишь в конце концов! Ты у нас вон какой мастер излагать. Пятёрки одни сыплются.

– В следующий раз буду писать коротко, одно слово в предложении, как на допросе.

– Да без проблем. Папа тебя научит. Так, сейчас тебе чаю сделаю с мёдом, а вечером посмотрим, как у тебя будут дела. Горло болит?

– Немного.

– Ну, значит ещё и компресс сделаем.

– А можно, пожалуйста, не надо?

– Надо. Раз решил болеть – значит будет тебе компресс. И над картошкой ещё подышишь.

– Может подождём, когда доктор посмотрит? Вдруг моя болезнь картошкой не лечится?

– Лечится. Без картошки у нас вся страна бы давно заболела и умерла. Всё. Ляг и лежи. Сегодня будешь дома, а завтра утром в поликлинику.

– Можно хотя бы Крокодил к нам вечером придёт?

– Никаких Крокодилов! Смотри телик. Вот отличный фильм показывают.

– Хорошо, мам. Купишь мне шоколадку?

– Обязательно. Как только выздоровеешь, сразу поздравлю.

Мама довольно энергично переоделась и ушла:

– Еда на плите. Скоро буду.

Температура явно была недостаточной. Мне не удалось с первой попытки учесть все факторы. Моя мама оказалась более подготовленной, чем бабушка Дена. Будем работать над улучшением симптоматики, подумал я.

К вечеру вернулись родители и первым делом проверили меня и диван. Буквально так, потому что я подстелил предварительно намоченную солёной водой простыню, а майку снял и комком бросил возле лежбища. Температура уже была серьёзной, подкрадываясь к тридцати восьми с половиной, за что спасибо чашечке чая, непрерывно дежурившей возле моей койки. Я вообще хорошо подготовился, и всё шло по плану.

– Мам, – шептал я ослабшим голосом, перебиваясь на кашель. – Что в больнице-то делать?

– Не знаю, завтра вдвоём пойдём. Тут уже что-то серьёзное, хочу послушать, что врач скажет.

– Да ты не волнуйся, я сам схожу. Я уже взрослый.

– Я знаю, что ты взрослый, – сказала она успокаивающим тоном и погладила меня по голове.

Мне не хотелось настаивать, потому что мы там были-то пару раз на моей памяти и ничем хорошим это место мне не запомнилось. Вечером принесли кастрюлю с картошкой и огромное полотенце. Я склонился над парящей кастрюлей и накрылся куполом. Пока все смотрели интересный фильм, я вдыхал картофельные пары, лицо мое потело, а глаза слезились.

Утром я встал и по привычке пошёл в туалет. Но быстро одумался, завернулся в одеяло, как шаурма, и пошёл походкой каторжанина за пайком.

– Садись и меряй температуру, – сказала мама и протянула градусник.

Я ловко засунул его подмышку и уставился на неё. Она не сходила с места и смотрела на меня.

– Чаю бы, – попросил я.

– Сначала давай, померяй. Я жду.

Дело оборачивалось скверно. Чая нет, батареи нет, а значит и температуры мне не видать. Глядя на маму, я понимал, что выздоровел. Симптомы отхлынули, в глазах прояснилось. Вдруг мама на секунду отошла в комнату, и я схватил лежавшую возле газовой плиты зажигалку, нажал на кнопку и сунул градусник прямо в огонь. Ртуть закипела и, разорвав стекло, вырвалась наружу. Я зажмурился и упал на колени.

– Мам! – заорал я.

– Что?

– Мам, я градусник разбил!

– Господи. Быстро отойди.

– Я соберу, только не ругайся.

– Немедленно выйди с кухни. Это ртуть, нельзя её пальцами собирать.

Я встал в проём, а мать с отцом принялись собирать металлические капельки листами бумаги, затем посыпали что-то на пол в полной тишине. Отец вышел с кухни с пакетом в руках и молча удалился.

– Прости, я хотел чаю налить и забыл про него. Рукой потянулся и…

– Балбес! Чёрт с ним с градусником. Собирайся в больницу, теперь уже там тебе всё померяют, – сказала мама и тоже пошла собираться.

– Мам, прости, – каялся я испуганно.

– Я смотрю, ты ожил. Ну ладно, на всякий случай в больницу всё же сходи, пусть послушают, – она собиралась на работу и сидя на пуфике застегивала сапог. – И вот ещё что. Постарайся там ни с кем не контактировать. Там заразы больше, чем в любом другом месте. Придёшь с простудой – вернёшься с герпесом. Ничего не трогай, руки вымой тщательно потом и от людей держись подальше. Даже от тех, которые кажутся здоровыми. Слушайся врача. Постарайся запомнить все её слова, потом перескажешь, когда вернусь.

– Понял, – максимально серьёзно ответил я.

– Учительницу я предупрежу. Пока!

– А как же контрольная, мам?

– Не будем спешить, лучше в пятницу напишешь. Пока!

Мама надела розовое пальто, поправила шарф на горле и пошла по подъезду, стуча каблуками. Всё это зашло слишком далеко. Мне не хотелось идти ни в какую больницу, и я выбирал между тем, чтобы неожиданно для всех пойти в школу или просто остаться дома и сказать, что мне поплохело. Но мой кредит доверия прилично истощился, и единственным шансом поправить репутацию было заполучить справку о непригодности. Я собрался и пошёл.

На улице было сыро. Отвратительное время года, когда грязь ещё не замёрзла, но уже холодно, и с неба падает всё, что может падать с неба. Пробираясь между луж, я шёл дом за домом, на самый конец соседнего квартала, где находилась детская поликлиника. Она стояла особняком, отодвинутая от остальных зданий, вероятно на то расстояние, на которое распространяется самая заразная детская инфекция. У здания было одно крыльцо, через которое каждый день проходили сотни больных детей.

Я не сразу зашёл внутрь и какое-то время стоял на крыльце. Мне почему-то захотелось натянуть рукав куртки поверх перчатки, перед тем как потянуть ручку двери. Пружина растянулась, полируя дерево своими кольцами и треща, а навстречу мне бодрым шагом вышла девочка с мамой. Я отпрыгнул от двери, как ошпаренный, и отпустил ручку. Дверь пошла им навстречу и едва не ударила даму по голове. «Попробуй мне заболеть ещё раз в этом году!» – пригрозила она своей дочери и вывела за руку, как маленькую собаку тянут к себе поводком. Затем я вошёл внутрь в широко открытую дверь и встал, как вкопанный.

В длиннющем коридоре толпилось так много людей, что невозможно было видеть на пять метров впереди себя. Все они бормотали что-то, как стая гагар, застёгивая молнии курток, снимая шапки и выстраиваясь в пёструю очередь возле гардероба. Я встал последним, о чём узнал от полной дамы, которая вошла в больницу вслед за мной.

– Хорошо, – мысленно ответил я ей.

Контактировать с людьми не следовало, тем более, что эта дамочка не казалась мне здоровой. Через пару минут я поменял свою новую куртку на пошарпанный металлический номерок и пару угроз.

За раздевалкой в том же коридоре начиналась сама больница: длиннющий холл с множеством пронумерованных кабинетов по обе стороны. Расстояния между дверями были заполнены лавочками, а те – взрослыми, возле которых стояли нездоровые дети. Я прошёл коридор до самого конца, пытаясь понять за какой дверью меня ожидает врач, и остановился возле кабинета с надписью «ЛОР». Возле некоторых дверей людей было так много, что мне буквально приходилось протискиваться. Из последнего кабинета вышла женщина в белом халате, и я пошёл за ней в обратном направлении. Как снегоуборочная машина она расчищала путь, пока не остановилась возле аптечного киоска. Я продолжал стоять возле неё, а когда она набрала полные карманы пилюль, решил обратиться за помощью.

– Здравствуйте! – произнёс я здоровым бодрым голосом.

– Здравствуй, мальчик. Что тебе?

– Мне нужно к доктору.

– Какому? – спросила она и немного наклонилась вперёд.

– Я не знаю.

– А что он лечит, твой доктор?

– Температуру, кашель, сопли, – отчеканил я.

– А где ты живешь, мальчик?

– Неподалёку, – с подозрением ответил я.

– Мне надо знать адрес, чтобы посмотреть, кто твой врач, – настаивала она. – На какой улице ты живешь?

– Простите, а что на разных улицах и лечат по-разному?

– Да нет же. Терапевт принимает только свой участок. В участке несколько домов по одной улице, понимаешь?

Я осознал собственную глупость, которая ещё и так неудачно сложилась с недоверчивостью, назвал адрес, и она указала мне пальцем на огромную доску, которая гласила, что мой дом закреплён за двести шестым кабинетом.

– Пойдём, мне туда же.

– Спасибо за помощь.

– А где родители, почему ты один?

– Я взрослый уже, а они на работе.

– Это хорошо, ты молодец.

– А почему у вас лицо закрыто?

– Чтобы не заразиться от пациентов во время приёма.

– Мне бы тоже не хотелось заразиться во время приёма, но такой повязки у меня нет. Мама сказала, что я просто должен стоять в стороне от всех.

– Это правильно. Вот твой кабинет. Вставай в очередь и жди.

Она посмотрела на жаждущих возле кабинета и спросила, кто последний. Мне предстояло зайти на осмотр восьмым, когда оттуда выйдет тучная женщина с чуть менее тучным мальчиком моего возраста. Родители больных сидели вдоль стены, а перед ними стояли их больные дети. Картина напоминала мне телешоу «Я и моя собака»: хозяева пытались сохранять спокойствие, в то время как их питомцы непрерывно лаяли друг на друга и крутились вокруг поводка. Каждый раз я вздрагивал. От каждого чиха мне хотелось закрыть лицо хотя бы себе. Я отворачивался и даже задерживал дыхание, чтобы не подхватить какую-то заразу.

За тот час, что я простоял возле приемной, я изучил все настенные плакаты о гигиене и необходимости заниматься физкультурой, прочёл имена врачей кабинетов и несколько забавных стихов о болезнях. Остальные пятьдесят пять минут я просто стоял, наблюдая за больными.

Мои ноги уже начали затекать, как тучный мальчик наконец зашёл в кабинет, а потом почему-то очень быстро вышел, держа в руках тёмного цвета флакончик. Не убедил, подумал я. Подошла долгожданная очередь.