Текст книги "Дух свободы: Наследники партизан"

Глава 16

Воскресенье, 15 ноября 2020 г. 07:32

Опережая рассвет, Серега выбрался из дома в своем костюме для спецопераций, только теперь, чтобы наверняка не замерзнуть, под привычный «боекомплект» натянул термобелье. Оно с самого начала считалось незаменимой, обязательной вещью при подготовке к задержанию, потому Серега натягивал его каждое воскресенье на марш и периодически шутил, что в термухе синей жопе будет тепло, а значит, не страшно. В ответ никто не решался спросить, чего боится Серегина жопа, и правильно делал, потому что Серега имел в голове с десяток искрометных ответов, которые некоторые бы точно не пережили. Сам же он их любил и перебирал в голове сейчас, пряча под байкой стопку листов.

Печатать растяжку времени не было, да и накладно выходило. После бурных обсуждений его ребята решили, что тратиться на растяжку, которая провисит не больше часа, невыгодно.

– Окей, – сказал Сергей, не видя смысла спорить с логичными решениями, но не сдался, просто задумался, как сделать все самому быстро и недорого, чтобы не жалко было потом.

Ответ пришел сам собой.

«Сегодня они убили Романа Бондаренко, а завтра они могут убить тебя! Действуй!» – он собрал эту надпись из обычных листов бумаги, напечатал текст так, чтобы на листе была всего одна буква, или знак препинания, или пробел. Получилась длинная череда листов, которые он склеил скотчем, а затем степлером прикрепил к ним завязочки через каждые два листа сверху и снизу. Получилась внушительная растяжка с огромными буквами, идеально подходящая для вида на МКАД[74]74
  Минская кольцевая автомобильная дорога


[Закрыть], потому Серега вышел с ней из дома еще в темноте, сел в машину и поехал ближе к окраине. Оставил машину в одном из дворов и пошел в сторону Куропат[75]75
  Участок леса на северо-восточной границе Минска, где были обнаружены массовые захоронения жертв НКВД.


[Закрыть].

Телефон Серега с собой не брал. Еще он забыл перчатки, но забил и не стал возвращаться. Вероятность, что с какой-то растяжки снимут отпечатки, была ничтожна мала. Подобные вещи зачищали обычно сотрудники ЖЭС, а они просто срывали и выбрасывали все в урну.

Так, например, флаг, вывешенный недавно ночью, был выброшен в мусорный бак во дворе и тут же похищен активистами для повторного использования, раз уж его вымазали, но не порвали.

Именно поэтому Серега не боялся оставить отпечатки.

Главное, считал он, не запалить свой телефон, а то по «биллингу-шмилингу-ахуилингу», как говорил он сам, тебя найдут и погладят по головушке дубиночкой.

Он смеялся с таких своих мыслей, но телефон все равно с собой не брал, а топал дворами почти два квартала, чтобы, миновав их, пойти по краю леса мимо домов, нырнуть в тоннель под МКАДом и быстро выйти к забору.

«Ведется видеонаблюдение», – гласила желтая табличка с изображением не то камеры, не то фотоаппарата.

У местных Серега давно спросил про камеры, хотел знать, где они установлены, но никто так и не смог ответить на этот вопрос. Табличка была, давно висела у обоих входов, а вот самих камер никто не видел, и это значило, что их могло не быть вовсе.

«Пусть так», – решил Сергей, принял это как данность и смело шагнул на территорию.

Забором было обнесено все урочище, но никаких ворот не было, только две арки, открывавшие тропинку, ведущую в гору. Начинало светать, но первые лучи в это воскресное серое утро мешались с туманом, стелясь по блеклой траве.

Влага висела буквально в воздухе, потому Сергей прятал руки в карманы, шагая вперед. Он знал эту тропу через лес. Он не один раз видел ряды высоких деревянных крестов, но все равно со странным волнением смотрел на их темные тени.

Здесь Сергея охватывал странный покой. Бесконечный поток мыслей и шуток в голове обрывался, и становилось тихо, спокойно и как-то неуместно мирно, как будто он был здесь защищен, хотя никакой логики в этом не было. Этот холм с соснами, крестами и вытоптанной тропой на вершину был настоящим кладбищем и в то же время источником вдохновения, по крайней мере, для Сергея.

Поднявшись быстро на самую высокую точку холма, Сергей хотел сразу пойти на спуск по другой тропе, но замер, обернулся и посмотрел на колокол. Его держали четыре ноги-колонны, что в полумраке утра превращались в единый темный идол.

Он был здесь двадцать девятого октября, в ночь расстрелянных поэтов[76]76
  В ночь с 29 на 30 октября 1937 года сотрудниками НКВД было убито больше сотни представителей белорусской интеллигенции. Среди них были поэты, стихи которых традиционно ночью читают в Куропатах.


[Закрыть]. Кирилл сидел на сутках, Иван был уже в СИЗО, Руслан – еще один товарищ по августовским баррикадам – отошел от дел, а Витя давно уехал. С Артуром он уже не общался и потому остался в тот день совсем один и зачем-то приперся сюда. Именно приперся, не понимая, зачем оно ему надо.

Ему говорили, что это может быть небезопасно, что, хотя люди собирались тут ежегодно, в этот раз могут начать разгонять. Но люди все равно пришли, и бело-красно-белые флаги были развернуты, только Серега стоял тут совсем один среди людей и смотрел на колокол, как на идола, не слыша ни голосов, ни стихов.

Он курил тогда. Он закурил теперь. Щелкнул зажигалкой и замер, медленно затягиваясь, слушая утро.

«Мне нужно просто немного больше сил», – думал он, докурив. Тушил сигарету о песок тропы, прятал окурок в карман, чтобы выбросить после. Разворачивался резко и решительно, будто это что-то значило. И мимо крестов шагал вниз по тропе, но уже по другой стороне холма, к другой арке, и теперь уже со странной мощной силой внутри, как будто в нем что-то ожило, что-то, почти угасшее в последние недели.

В конце концов, Сергей не был супергероем и дураком не был. Он все видел, все понимал, уставал и терял надежду, но признаваться в этом даже самому себе не собирался!

Он выходил из арки, запоздало прятал лицо воротником водолазки и решительным шагом шел на холм, следовал вдоль забора, глядя не по сторонам, не на МКАД, по которому уже спешили машины, а себе под ноги. Смотрел, как промокают его ботинки от влажной травы, и не ясно было, виной тому роса, туман или мелкий дождь, просто разум цеплялся за капли влаги на обуви, сохраняя пустоту внутри.

Он оступился. Нога провалилась в какую-то небольшую яму, скрытую травой. Все же тут, на склоне холма, зажатого между МКАДом и забором, никто обычно не гулял. Не было никакого смысла здесь ходить, если не собираешься повесить что-то на забор.

Эта запинка заставила Серегу очнуться, осмотреться и понять, что он вообще-то уже на холме, а значит, надо было действовать. Зная размеры своей чудо-растяжки, он измерил холм шагами. Был он, конечно, неровным. Сетка забора делилась на сектора между столбами, и не все они совпадали, но Сергей быстро нашел более-менее подходящий участок, осмотрелся и, игнорируя проезжавшие мимо машины, вытащил из-под байки свою стопку листов. Она была сложена гармошкой, а сверху и снизу торчали завязки.

Сергей решил вязать сначала верх, по всей длине, затем низ, но, завязав буквально два первых узла, дернулся от синего всполоха по правую руку. Этот оттенок синего намертво закрепился в его сознании со страхом еще с августа. Сохранился в памяти где-то рядом со звуком милицейской сирены.

Пустой желудок мгновенно скрутило.

Он обернулся, посмотрел в сторону света и замер, сглатывая ком. По МКАДу со стороны Уручья к нему ехала колонна техники с милицейской машиной впереди, а ему некуда было бежать, да и скорости ему не хватит. Он не успеет спуститься с холма, а они уже поравняются с ним.

Он мог разве что кубарем скатиться вниз и молиться, чтоб его не заметили в траве у самого ограждения МКАД, но даже это казалось Сергею чистым безумием.

Если он дернется, то непременно только привлечет к себе внимание, а так, быть может, его никто и не заметит, лишь бы только глаза не поднимали.

Выдохнув и заставив себя успокоиться, Серега прижался к забору спиной. Он понимал, что не способен закрыть собой несколько уже привязанных листов, но прятал руки в карманы, разводя локти так, чтобы прикрыть как можно больше, чувствуя позвоночником каждый лист, а первая машина с мигалками была уже перед ним.

Он чувствовал, как стучит его сердце, как внутри все напряжено, но вместо страха им управляло странное возбуждение с полной тишиной в голове.

Где-то на краю сознания он понимал, что вооруженные военные в машинах с надписью «люди» точно не станут его трогать, да и водителям непонятной военной техники, которую сейчас Сергей мог воспринять только как пятно камуфляжного окраса, нет до него никакого дела.

У них другие приказы.

И в то же время, в этой колонне ехали синие бусы неизвестно с кем внутри, и ничего доброго это не предвещало.

Машины ехали, и каждый раз, когда мимо проезжал бус, он боялся, что тот остановится, не здесь, не внизу, а чуть в стороне по ходу движения. Ему даже казалось, что один из них приблизился к обочине, но поехал дальше.

«В случае чего – через забор и в лес. Я его знаю, а они – нет. В глубине Куропат, там, за колоколом, местами такой бурелом, что они ноги себе переломают, а меня не найдут», – решил для себя Сергей, а техника все ехала и ехала.

То ли ее было неимоверно много, то ли время для Сергея тянулось слишком медленно, но тревога за себя стала сменяться тревогой за всех, кто собирается сегодня выходить.

«Какая же нас ждет жесть», – думал Сергей и тут же мысленно с этим спорил, потому что техника каждые выходные ездит и ездит, стоит где-то, а потом едет обратно, как будто сам факт ее существования должен был их напугать.

– Фи, – скривился Сергей, проводив взглядом вторую, заключительную в колонне, машину с мигалками, дождался, когда она скроется из виду, и вернулся к своим узлам. Он чуть помял первые листы, но это легко решалось натяжением нижних завязок, потому Сергей не стал всерьез переживать, только сердце у него все еще бешено стучало, даже когда он завязывал последний узел и уходил с холма.

Через другой тоннель он проходил под МКАДом, входил в лес и шел параллельно дороге, чтобы вынырнуть из леса на небольшом возвышении прямо напротив своей надписи.

Ему очень не хватало телефона. Он хотел бы сделать фото и слить его, но, не имея такой возможности, просто отступал в лес, выходил на тропу и перевоплощался: стягивал воротник водолазки с лица, снимал байку и закидывал ее на плечи. Выходил из леса и быстро шел к машине, а там, сев за руль, брал телефон и на волне внезапного напряженного возбуждения снимал блокировку с телефона, вводил код-пароль для телеграма, искал по памяти ник Китайца, не сохраненного в контактах, и писал:

«Арчер, го со мной на марш!!!»

Тот не прочел сразу, а значит или спал, или был занят чем-то поинтересней и потому Серега просто блокировал телефон, бросал его на сидение рядом и ехал домой, а уже там проверял телеграм.

Чата с Китайцем не было, ответа тоже, а значит, Арчер его удалил.

«Ну и правильно», – решил Сергей, стукнув себя телефоном по лбу. Он понимал, что поступает глупо, что не стоило писать подобных сообщений, еще и называть его не тем прозвищем. К тому же, он сегодня очень глупо едва не попался, но ему нужен был хоть кто-то, перед кем он мог бы строить из себя беспечного дурака, и в то же время, ему был нужен союзник, который помог бы удержаться на плаву, и он не представлял, кто может подойти на эту роль.

Стукнув себя телефоном по лбу еще раз, он отбросил его в сторону и рухнул на диван, чтобы полежать в тишине и подумать, где еще взять сил на борьбу.

Глава 17

Воскресенье. 09:17

«Арчер, го со мной на марш!!!» – написал Цезарь, и у Артура внутри даже что-то дернулось, а потом оборвалось, сменившись безразличием.

Он внезапно вспомнил одного парня на Окрестина в августе.

Артур сломал при задержании руку, неудачно упал, ощутил острую боль где-то над запястьем и чуть не вскрикнул, когда руку заломили назад и стянули стяжкой прямо за спиной. В глазах в тот миг потемнело, но от удара в бок сразу прояснилось. Осталось только странное чувство нереальности всего происходящего.

Оно ехало с ним в автозаке. Оно с недоумением смотрело на все происходящее в РУВД. Оно, как что-то инородное внутри Артура, не могло понять, как все это возможно, а он понимал, осознавал все, что слышал и видел, но не знал, что с этим делать.

Он стоял на коленях во дворе Окрестина с опущенной головой и стянутыми за спиной руками, слышал чужие крики и то открывал, то закрывал глаза, нелепо надеясь увидеть какую-то другую картину.

– Ты жертва или нет? – очень тихо спросил у него парень рядом.

– Что? – пересохшими губами спросил Артур, не веря, что он вообще правильно услышал вопрос, что он ему не привиделся, не почудился, потому что даже галлюцинации ему показались бы уже нормальными.

– Ты или жертва, попавшая сюда случайно[77]77
  Среди задержанных 9-11 августа 2020 года были случайные люди, не имевшие отношения к протестному движению. Они просто оказались в городе вечером и попали в автозак.


[Закрыть], или тот, кто решил бороться, а ему не повезло, – сказал ему парень и даже улыбнулся.

Артур его не понял сразу, не смог ухватить эту его мысль. Ему казалось, что это просто, очень легко, но оно ускользает от его сознания, а тут еще и тень снова мелькнула рядом.

– Я, кажется, говорил не пиздеть, змагары ебучие! Заткнулись все! – внезапно заорала эта тень мужским, уже сорванным голосом.

Как в замедленной сьемке очень плохого фильма, Артур видел, как взлетала дубинка и опускалась на плечи парня, что пытался с ним говорить.

Тот вжимал голову в плечи, с силой закрывал глаза, но губами без звука шептал свои ответы – матерные, гневные, честные.

– Чтобы я больше ни звука не слышал, а то снова мордой вниз уложу, землю жрать будете! – орала тень, а потом била Артура.

– Че пялишься?!

Первый удар пришелся по плечу. В глазах от боли в сломанной руке сразу потемнело, но его тут же ударили по голове, и в тот же миг он осознал, что он не жертва, не случайно попавший в мясорубку прохожий. Ему просто не повезло попасться в первую ночь, еще девятого.

«Они за все ответят», – подумал Артур и мысленно обложил матом неведомого типа с дубинкой, пошатнулся, но не позволил себе рухнуть, несмотря на темноту в глазах и новый приступ странной горячей тошноты.

Он подумал, что предки белорусов, когда партизанили во время второй мировой – а его дед тогда был подростком – знали, на что идут. С самого начала, выступая против фашистских уродов, они понимали, что, если их поймают, будут пытать, а затем убьют. Они учились скрываться, путать следы, делать все, чтобы остаться непойманными, но никогда не забывали про риск.

«Ну и почему ты иначе смотрел на вещи? На что ты, собственно, рассчитывал?» – спросил он тогда у себя и едва не рассмеялся.

Он не первый день считался оппозиционером, что-то да смыслил в исторических предпосылках. Его судили летом с таким видом, словно он не стоял у дороги, а нарушал покой всей столицы. Он знал, что уже тогда некоторых били, понимал, что выборы опять сфальсифицируют, а протесты будут разгонять.

Так чего он тогда ждал от захватчиков? Душевных бесед о справедливости?

«Какой же я наивный идиот, знал же, что так будет. Знал, что так может быть. Так что да, мне не повезло, но я тут не случайная жертва», – понял он и наконец решил, как смотреть на эту реальность.

Он обещал себе тогда, что, выйдя на свободу, продолжит борьбу чего бы это ни стоило. Он не сомневался, что пытка не будет длиться вечно, не думал, что их будут убивать здесь, на Окрестина, специально, но крики, порой настолько пугающие, что дышать было трудно, давали понять, что смерть все же возможна. Сам он был намерен выжить, но не стать жертвой.

У него получилось это в августе, по крайней мере, он был в этом уверен, но это не получалось сейчас в ноябре.

Он смотрел на сообщение Цезаря, вспоминал условия от Наташки и, пытаясь все это как-то изменить, чувствовал себя загнанным в угол, словно его поймали свои же.

– М-да, – протянул он и просто удалил чат с Цезарем, не зная, как сейчас все это решить.

Ему нужно было принять решение. Осознанное, продуманное решение с учетом всех рисков. Он должен был выбрать путь и следовать ему уже без сомнений. Ему нужна была четкая собственная позиция, по которой он сможет оценивать безумный мир вокруг, иначе он сам сойдет с ума.

Имеет ли он право уехать, взять и сбежать, бросив свою родину в таком состоянии? Готов ли он остаться и, возможно, умереть? Ему казалось, что готов, но был ли в этом смысл?

– Слабоумие и отвага, – прошептал Артур, вспоминая, как на подобные обсуждения в чате прилетел мем с бурундуками Диснея.

Тяжело вздохнув, он выключил ноутбук и встал, только теперь обратив внимание на сонного Кирилла.

– Я в душ, а ты пей кофе и просыпайся нормально. Через пятнадцать минут расскажу тебе, что делать надо, договорились? – уточнил он.

Кирилл кивнул, окинул Артура взглядом и все же спросил:

– Ты вообще как?

– Не хуже остальных, – уклончиво ответил Артур и вышел с какой-то нелепой решимостью, словно шел на допрос, а не в ванную комнату.

Посмотрев на себя в зеркало, он, к собственному стыду, понял, что выглядит хуже, чем когда его вывезли с Окрестина на скорой.

Он очень сильно похудел, так, словно жил не в квартире и даже не в камере, а в настоящем концлагере, который развернул в собственной голове. Очень бледный, почти белый, с острыми чертами лица, с темными кругами под глазами, он снимал с себя одежду, удивляясь тому, как торчат его ребра.

«Если бы не Маша, было бы еще хуже», – понимал он, не желая врать себе. Сам он уже перестал бы стирать вещи, ходил бы в одном и том же месяцами, ел бы еще меньше и, возможно, не находил бы в себе сил вставать по утрам.

«Итак, истина первая, – сказал Артур себе мысленно, глядя в отражение собственных глаз, – ты отвратительное нечто, неспособное здраво оценивать свою жизнь. Это хреново, но небезнадежно. Истина вторая: ты подведешь десятки людей, если сядешь, но ты идиот и не простишь себя, если уедешь. Что ж, слабоумие и отвага – актуальны как никогда».

Криво улыбнувшись, он включил душ и шагнул в ванну под воду, только чтобы упереться лбом в плитку, как в стекло машины скорой, что увозила его с Окрестина.

«А ведь это был мой шанс сбежать», – думал он, чувствуя, как вода льется по телу.

Он снова вспоминал август и понимал, что у него не просто так спрашивали, готов ли он остаться, готов ли он бороться дальше. Его никто не осудил бы, скажи он «нет», никто не посмел бы его упрекнуть, а значит, он мог бы давно уехать и начать совсем другую жизнь.

Многие так и сделали. Сбежали и просто забыли, а он тогда назвал это малодушием, не для других, а лично для себя, а теперь не мог понять, правильно ли оценил свои силы.

Он хотел сжать кулак, но только уставился на свою правую руку – трясущуюся, как у алкоголика.

«Я совсем уже, да?» – подумал Артур и тут же понял, что да, он уже совсем… идиот!

Его трясло от холода, а он с огромным трудом осознавал, что он открыл только холодный кран и теперь на него шумным потоком лилась ледяная вода.

– Придурок, – прошептал он и стал регулировать кран очень медленно, пока не понял, что она не просто теплая, а горячая, такая горячая, что это почти больно. Именно этого ощущения он ждал. Оно было нужно сейчас, чтобы согреться, чтобы очнуться и понять, что делать дальше.

«У тебя два дня», – напомнил он себе так, словно вел диалог с чужим посторонним человеком, которому имел право читать нравоучения, и настроил нормально воду, чтобы не издеваться над собой, а наконец помыться и подумать.

Только справляясь с первым, вместо мыслей он слышал шум воды и вспоминал Машу прошлым утром. Ее руку на его щеке, ее взгляд – как тогда, в первые дни их знакомства. Свои нелепые ухаживания в начале настоящей войны, а это была именно война, иного определения Артур не мог себе позволить.

– И чем ты думал после Окрестина-то? – спросил он себя.

Он, выходило, кругом виноват. Сам проявил какую-то неуместную наивность, повелся на какую-то идеалистичную херню. Как он вообще поверил в мирный протест?

«Пиздить их надо было в августе, пиздить до кровавой блевотины», – думал он, стиснув зубы и вцепившись в мочалку, как будто она могла стать оружием.

Он внезапно только теперь понял, что боится. Осознал это по-настоящему, и главной проблемой для него была не боль. Рядом будет больно кому-то еще. Больно может стать тем, кто останется, а сам он в конце концов может не выдержать и сломаться.

Ему часто снились сны о чем-то подобном. Ему снилось, как его брали в магазине у дома, как избивали в автозаке, били ногами на полу какого-то кабинета, обещали засадить на пять лет и устроить ему ад в колонии строгого режима.

Во сне он всегда находил где-то силы, смеялся и говорил, что режим свалится и тогда им придется отвечать даже за эти угрозы. Его били за такую дерзость, но он был сильным. Его нельзя было этим сломать.

Только это были лишь сны, короткие кошмары, после которых он вставал и шел работать, понимая, что он может оказаться не таким уж и сильным в реальности. Он может отреагировать совсем не так, когда столкнется с настоящими пытками, и никто никогда не скажет ему заранее, что он сможет выдержать, а что нет.

«А если они возьмут Машу? Если они будут пытать не меня, а ее, смогу ли я молчать?» – спрашивал он себя.

Пальцы правой руки мгновенно слабели, и мочалка падала к его ногам.

– Твою мать, соберись ты, – буквально приказал он себе и решил пока ни о чем не думать, сосредоточившись на простой задаче: душ, завтрак, поездка домой.

Он не собирался туда возвращаться. Он хотел забрать только велосипед, который оставили почти в квартале от его дома. Замком его закрепили на стоянке у маленького магазинчика.

Он хотел этот велосипед, хоть и не понимал, зачем он ему нужен в преддверии зимы, как будто он из-за пароля решил, что для борьбы нужен велосипед обязательно. Ну или просто соскучился по нему, как мальчишка.

– Как дурак, – говорил он себе и опять вспоминал, что все это «слабоумие и отвага», а «пиздить их надо было в августе».

Понимая, что в голове у него каша, он еще раз запретил себе думать, напомнив себе, что если он не воспользуется моментом и не заберет документы, то как идиот останется без всякого выбора.

«А вообще, давай честно, ты делаешь все, чтобы остаться без выбора, – сказал он себе, выключая воду. – Ты сам загоняешь себя в тупик, чтобы остаться и сражаться до последнего, но есть ли в этом смысл сейчас?»

Это был самый сложный вопрос и потому, взяв полотенце, он сел на край ванны и снова задумался о том, что он мог бы сделать сейчас для победы.

Он был готов пойти и умереть, знать бы только, что не станет очередным убитым, о котором попротестуют и «перевернут страницу[78]78
  Еще в августе 2020 года А.Г.Лукашенко в интервью русским СМИ предложил «перевернуть страницу» в ответ на вопросы о разгонах и насилии на улицах городов и особенно в столице.


[Закрыть]».

«Что я смогу, если уеду?» – спрашивал он себя, и ответ становился очевидным.

Он сможет найти работу, не по специальности, какую-то очень простую, но все же работу. Он сможет спокойно делать все то же самое на благо протеста без кучи бессмысленных паролей, без необходимости помнить ники наизусть и держать в голове информацию, которой можно было бы исписать как минимум половину общей тетради. Он мог бы, наверное, высыпаться и не думать о пытках. Хотя нет, о пытках он не перестал бы думать, потому что людей продолжат пытать, но это не будет грозить ему, по крайней мере, не так явно, как сейчас.

– Но я не могу, – отвечал он при этом сам себе и закрывал лицо руками, потому что его буквально душило это ощущение собственного бессилия, но никаких слез или хотя бы крика из него не рвалось, только к горлу подкатывала тошнота.

– Ладно, – в итоге сказал он, уронив руки. – Сначала документы, потом думать. В таком порядке, а не иначе.

Он буквально приказал себе это и стал быстро вытираться, осознавая, что уже почти высох, пока сидел как дурак на краю ванны.

– Хотя почему как? Ты дурак, Артур. Беспомощный, бесполезный дурак, – бормотал он, смотрел на себя в зеркало и, махнув рукой, решал не бриться, и не важно, насколько бомжеватый у него вид.

Завтрак. Инструкция Кириллу. Домой за документами. А потом думать.

У него было два дня, и те начались вчера.