Текст книги "Александр II"

В ноябре 1472 года великий князь Иоанн III, вступая в брак с византийской царевной Софьей, принял герб двуглавого орла, бывший ранее гербом Византийской империи. Щит с изображением св. Георгия Победоносца при этом был размещен на груди орла. Вскоре Иоанн III разорвал ханскую грамоту, прекратил платить дань Золотой Орде, и двуглавый орел был водружен на Спасскую башню Кремля, как символ самостоятельного русского государства, родственного Восточно-Римской империи и хранителя принятого от Византии православия, как олицетворение нераздельности Европейской и Азиатской России.

В предвидении коронации Александр Николаевич среди прочего уделил внимание и государственному гербу. Он вспомнил, как при свидании с Алексеем Толстым после возвращения того в Петербург старый друг жестко и нелицеприятно описывал бестолковщину и неразумие в армии, заключив, что иного и быть не может в государстве, на гербе которого сидит понурившийся орел.

А и верно, вдруг заметил Александр Николаевич. И приказал исправить герб.

В 1856 году к коронации был утвержден новый вариант. На нем все тот же двуглавый орел был обращен к Востоку и Западу, но крылья его с заостренными перьями были широко распростерты и подняты высоко вверх. В правой лапе орел сжимает скипетр, в левой – державу. На груди остался герб с изображением св. Георгия Победоносца, обрамленный цепью ордена Святого апостола Андрея Первозванного. На крыльях орла помещались гербы Царств и Великих княжеств, вошедших в состав Российской империи.

Встрепенувшийся орел вольно или невольно символизировал ожидание огромной страны, готовой стремительно рвануть ввысь. Не все это заметили, но те, кто заметил, воодушевились.

На серьезные размышления наводила речь нового государя 30 марта 1856 года, произнесенная в Кремле перед представителями дворянства московской губернии:

– …Я узнал, господа, что между вами разнеслись слухи о намерении моем уничтожить крепостное право. В отвращение разных неосновательных толков по предмету столь важному, я считаю нужным объявить всем вам, что я не имею намерения сделать это сейчас. Но конечно, и сами вы понимаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу. Прошу вас, господа, обдумать, как бы привести все это в исполнение. Передайте мои слова дворянам для соображения.

Итак, громко было сказано главное – освобождение, и это означало разрыв с предыдущим царствованием.

Но Александр Николаевич помнил завет, давно услышанный в церкви: «Чти отца и матерь твою». Повелением государя имя покойного императора Николая Павловича было присвоено Московско-Санкт-Петербургской железной дороге и Петербургскому кавалерийскому училищу, Академии Генерального штаба, военно-сухопутному госпиталю, мосту через Неву, инженерному училищу, Пулковской обсерватории… и это далеко не полный список. Александр будто старался высветить светлые стороны царствования своего отца. На площади перед Исаакиевским собором, почти готовым к открытию, должен был встать памятник, над которым работали архитектор Монферран и скульптор Клодт. Александр лично утвердил сюжеты для барельефов памятника: подавление бунта 14 декабря, появление Николая Павловича на Сенной в холерный бунт и Варшавское восстание. Утвердил второпях то, что предложил барон Корф. После, через жену, узнал об ироническом отношении общества к таким памятным делам покойного государя, которые есть не более как «несчастные эпизоды». И правда, стоило бы заменить их хотя бы победной Персидской войной или постройкой железной дороги… Но то были вопросы второстепенные.

Коронация, как это и всегда бывало, долженствовала положить формальное окончание царствования покойного царя и начало нового царствования. Новый государь постоянно высказывал пренебрежение застывшим церемониям дворцового этикета, хотя и неукоснительно следовал им. Но все же коронация – то был не просто обряд. То была кульминационная точка всей его жизни, видная всем вершина, куда он всходил окончательно на славу России… так хотелось думать.

Для проведения церемонии была создана комиссия под председательством старого графа Адлерберга. Верховным маршалом (распорядителем) был назначен князь Сергей Михайлович Голицын. Основная же тяжесть работ пала на плечи московского генерал-губернатора графа Закревского и гражданского губернатора генерал-майора Синельникова.

Волнения в Москве начались в мае, когда на Ходынском поле стал лагерем двойной комплект гвардейских полков. Гвардейская кавалерия разместилась частью в Москве, частью в окрестных селах.

Ходынка превратилась в один из центров московской жизни. Там, посреди поля, была устроена огромная ротонда, в которой давались танцевальные вечера и, Боже великий, сколько надежд возлагалось на эти вечера, сколько девичьих сердец билось в волнении при виде гусаров и кавалергардов, измайловцев, семеновцев и преображенцев… Завязывались то ровные, то бурные романы, страсти кипели нешуточные. Матери и опасались и поджидали, чтобы дело выгорело наверняка. Отцы… но вот, может быть, впервые за долгое время московское дворянство не просто покорно ожидало праздничных торжеств, а незаметно втянулось во все усложняющееся обсуждение вопросов политических, да не заморских, об Испании или Англии, а наиближайших. Ездили друг к другу в гости, собирались в Английском клубе и прикидывали, что надо бы делать, а что не надобно вовсе. В разговорах заходили далеко, сами подчас пугаясь.

А по тряским московским мостовым все лето катили коляски, дормезы, кареты, брички, а то и воспетые Соллогубом тарантасы. Дворянство съезжалось в старую столицу, всеми способами стремясь попасть к торжеству. Съезд был небывалый.

Следствием оного стала дороговизна: наем кареты на день стоил уже не 4 рубля, а 20 и более; за квартиры на время коронационного месяца стали брать столько, сколько ранее за год. Но дворянство еще не обедняло и, ворча и негодуя, либо платило, либо по недостатку средств пристраивалось к богатым родственникам. Неудержимо тянуло в Москву на редкостный праздник, о котором внукам можно будет рассказывать.

Едва ли кому из них приходила в голову мысль о том, что они прибыли на последнюю «дворянскую» коронацию, что время их господства в России подошло к концу.

Новостей было много, за всеми и не уследишь. Дом генерал-губернатора был отделан для брата царя Константина Николаевича, но тот медлил с приездом. Государь объявил прощение участникам декабрьского мятежа, и они, один за другим возвращались из Сибири, вызывая почтение и какое-то беспокойство. Царский любимец генерал-адъютант князь Александр Барятинский был назначен наместником на Кавказ, и считалось за приятный долг представиться ему и поздравить с назначением. На ходынских танцах поражала красотой госпожа Дубельт, дочка покойного Александра Пушкина. Закревский, неумолимо верный николаевскому духу, приказал взять подписку с ненавистных ему славянофилов Хомякова, Константина Аксакова и Кошелева, обязав их в дни коронации не показываться на публике в зипунах и сбрить бороды. Озадаченные Хомяков и Аксаков дали подписку, а насмешник Кошелев дерзко ответил обер-полицмейстеру, что обрить его можно будет только силой. Его и оставили в покое. В конце июля прибыли восемь иностранных принцев крови и 138 членов дипломатического корпуса.

Официальные церемонии начались с прибытием из Петербурга 12 августа Императорских регалий. В тот же день прибыли великие княгини Елена Павловна и Екатерина Михайловна с супругом, принц Ольденбургский с супругой и детьми.

13 августа прибыли вдовствующая императрица Александра Федоровна и великая княгиня Мария Павловна, вдова герцога Саксен-Веймарского, великий князь Николай Николаевич с супругой Александрой Петровной.

Государь император прибыл 14 августа в 10.25 вечера на станцию Химки с государыней императрицей Марией Александровной в сопровождении наследника цесаревича Николая Александровича, великих князей Александра, Владимира, Алексея, великой княжны Марии, великого князя Константина Николаевича и великой княгини Александры Иосифовны с августейшими их детьми, великой княгини Марии Николаевны.

На экипажах по вновь устроенному иллюминированному шоссе императорская семья проследовала до Петровского дворца, традиционного места остановки государей перед въездом в Москву. Вдоль дороги, несмотря на поздний час, стояли толпы народа. Возле дворца императора встречал граф Закревский. Стоял почетный караул из лучших солдат и офицеров Преображенского полка. Во дворце состоялось краткое молебствование.

Наступил пик коронационных торжеств. Жизнь приобрела небывалую полноту и яркость. Еще недавно событием была случайная встреча с любым князем, а нынче дворянские девицы отмечали в своих дневниках и письмах подругам, по злому року лишенным счастия пребывать в Москве, лишь минуты лицезрения государя, его братьев и детей. По общему мнению, Александр Николаевич был душка, красавец, приятнейший и добрейший…

Признаться, государь мог очаровать не только уездных барышень. В свои тридцать восемь лет он был высок, как и батюшка, ростом, так же строен, хотя, по мнению старичков, не хватало ему державной суровости, от которой холодок по коже пробегал. Но тут были видимая открытость, приветливость не к избранным, а ко всем без исключения, подчеркнутая доброжелательность. Подкупала добрая улыбка, нередко трогавшая густые белокурые усы и бакенбарды. Таков был государь в Москве на балах и вечерах. Но бывал он и другим.

15 и 16 августа Александр Николаевич осматривал войска на Ходынке и под Москвой. Армия и ее устройство оставались первым его делом. Восьмидесятитысячные войска, насколько он мог увидеть, были в хорошем состоянии, но то была гвардия. Армия же, ослабевшая, побитая и униженная, нуждалась в его заботе. Следовало предпринять нечто кардинальное. Он сменил министра и занялся вопросами военной формы. В 1855 году этому были посвящены 62 приказа по военному министерству, из которых, впрочем, не все отвечали делу укрепления обороноспособности. Согласно одному из них, на генеральской каске султан из белого волоса заменялся султаном из петушиных перьев, а вместо привычных летних панталон генералам предлагались шаровары, причем зимние – из красного сукна. Остроумцы изощрялись по сему поводу, и многие повторяли занятные стишки, кончавшиеся так:

 
И обновленная Россия
Надела красные штаны.
 

Александр Николаевич все это знал. По строжайшему его приказу еженедельно ему представлялась сводка всех новостей и слухов, бродивших в столице. Шутники не знали, а может и не хотели знать, что образцы новых мундиров были готовы уже в последние дни царствования Николая Павловича, вводя их, новый государь лишь доводил начатое до конца.

Главное же, он создал комиссию «для улучшения военного дела». Правда, и там старики-генералы обсуждали в долгих разговорах изменение формы. Государь же прислушивался к рассуждениям князя Барятинского и продвигаемого князем генерала Дмитрия Милютина. Эти говорили не о форме, а о коренном изменении устройства самой армии и ее управления. Дело было важнейшим, и потому он не спешил принимать окончательное решение.

Торжественный въезд государя в Москву был назначен на 17 августа в 3 часа дня. Уже в полдень начали строиться войска: кавалерия до Садового кольца, далее – гвардейская пехота.

Большинство домов по Тверской были украшены флагами, коврами, цветами и гирляндами.

Члены дипломатического корпуса ожидали въезда в роскошном доме князя Белосельского-Белозерского, где их угощали завтраком (вскоре этот дом отойдет купцу Елисееву). Высшее общество Москвы толпилось на трибунах, устроенных во дворе Английского клуба. У Триумфальных ворот на пересечении Садовой и Тверской, на Страстной площади, у Воскресенских и Спасских ворот были выстроены галереи в древнерусском стиле, и все они были уже с полудня переполнены взволнованной публикой.

После сигнальных выстрелов из орудий, поставленных в Кремле, загудели-зазвонили все колокола московских церквей. Шествие тронулось из Петровского дворца. Оно было чрезвычайно длинно, но публика не чувствовала утомления. Его открывали полицмейстер и двенадцать жандармов, за ними следовали конвой Его Величества из черкесов и башкиров, черноморские и гвардейские казаки.

Восторг публики вызвала кавалькада из представителей азиатских народов России – башкир, черкесов, абхазцев, калмыков, казанских и крымских татар, менгрельцев, каракалпаков, дагестанцев, армян, гурийцев, грузин, курдов. Здесь можно было видеть блеск и роскошь оружия и одежду всех столетий. Сверкали драгоценные камни и золотые украшения, дорогая сбруя; секиры, копья, кинжалы и самопалы вызывали в памяти седую древность; халаты и кольчуги из мелких колец, бритые головы у одних и волнистые волосы до плеч у других, высокие бараньи шапки и чалмы – «Да это из „Тысячи и одной ночи“!» – восхищалась просвещенная публика.

Далее следовал эскадрон кавалергардов на отличных лошадях в блестящих позолотой кирасах, с серебряными орлами на шлемах. Эскадрон конной гвардии был также великолепен.

В пешем строю шли гренадеры дворцовой роты, высокие, статные старики. Их мундиры не сверкали золотом, но у каждого на груди позвякивали пять-шесть крестов и медалей за давние и недавние битвы и походы.

В открытом фаэтоне в шесть лошадей ехали два церемониймейстера с жезлами, далее верхом – оберцеремониймейстер с жезлом, украшенным изумрудом, церемониймейстер, 25 камер-юнкеров, церемониймейстер и 11 камергеров. Таково было начало.

Далее тянулись четырехместные кареты со вторыми чинами двора, первыми чинами двора, членами Государственного Совета. За обергофмейстером графом А.П. Шуваловым следовал лейб-эскадрон кавалергардов.

Государь император ехал верхом в генеральском мундире, в ленте ордена Св. Андрея Первозванного. Поодаль тянулись великие князья, иностранные гости, министр двора и свита государя.

Александра Федоровна катила за сыном в золоченой карете времен Екатерины II, запряженной восьмеркой гнедых лошадей. За нею следовала новая императрица Мария Александровна с сыном Владимиром в карете, подаренной в 1746 году королем Пруссии Фридрихом Великим императрице Елизавете Петровне. Далее ехали великие княгини. Лейб-эскадрон кирасирского полка заключал отдел карет, где восседали статс-дамы, камер-фрейлины, гофмейстерины и фрейлины в пышных парадных платьях.

При вступлении в столицу государя был произведен 71 выстрел из орудий. У Земляного города государя встретила городская дума, у Белого города – московское дворянство. У Воскресенских ворот государь сошел с коня. С обеими императрицами он выслушал краткое молитвословие, приложился к Иверской иконе Божией Матери.

Подле Спасских ворот его встречал комендант Кремля. На паперти Успенского собора выстроился Святейший Синод. При входе государя в собор прогремели 85 пушечных выстрелов, при входе в Кремлевский дворец – еще 101 выстрел.

На следующий день государь присутствовал на смотру Преображенского батальона, а после обеда осматривал сокровища Оружейной палаты. Александра Федоровна уехала на свою дачу Александрию, столь памятную ей, а государь с семейством отбыл в Останкино, где во дворце графа Шереметева ему были приготовлены апартаменты. Там он говел и в соседней церкви Святой Троицы приобщался Святых Тайн.

25 августа в четвертом часу Императорские регалии были перенесены из Оружейной палаты в Андреевскую залу при обычном церемониале. Большая императорская корона была сделана по повелению Екатерины II. Матушка-царица некогда передала придворному ювелиру Иеремию Позье, уроженцу Женевы, все свои бриллианты, оправа которых вышла из моды, с наказом, «чтобы новая корона была богаче всех корон в Европе, но при этом весила не более пяти фунтов». Работой Позье императрица осталась довольна, и с тех пор русские государи венчались на царствование этой короной.

Трудно было оторвать глаза от сверкания сотен крупных бриллиантов, двух рядов крупных снежных жемчужин и огромного рубина, купленного еще при царе Алексее Михайловиче и по фантазии заезжего швейцарца увенчанного крестом из пяти великолепных бриллиантов. Малая императорская корона императрицы была устроена по образу Большой. Рядом на постамент были положены держава и скипетр. Держава служила эмблемой власти еще со времен римских кесарей. Золотой шар был украшен сверху неотделанным большим овальным сапфиром, окруженным бриллиантами, и увенчан бриллиантовым же крестом. Скипетр был сделан из золота, посредине и внизу украшен бриллиантовыми обручами. Вверху его красовался знаменитый Орловский бриллиант, над которым возвышался черный державный орел, также сверкавший бриллиантовым блеском.

Там же лежали коронные знаки ордена Св. Андрея Первозванного, составленные из крупных и мелких бриллиантов, Государственная печать, сделанная из серебра еще при Алексее Михайловиче, Государственный меч из стальной полосы в один аршин и шесть вершков, рядом было укреплено Государственное знамя – на золотой ткани с обеих сторон был вышит императорский орел с воздетыми крылами.

В тот день Успенский собор был украшен роскошным балдахином из красного бархата с вызолоченными коронами наверху. Под балдахином был установлен трон, по бокам которого поставлены престолы – для Александры Федоровны и Марии Александровны.

В навечерие торжественного дня Александр Николаевич с семьей слушал всенощное бдение у Спаса за Золотой Решеткой, старой домовой церкви русских царей.

26 августа была ясная и теплая погода. Кремль с раннего утра был полон народа. На помост, сооруженный на Соборной площади, публику пускали по выданным билетам. В семь утра раздался залп из пушек и все колокола загудели дружным хором. Растворились двери Успенского собора. Он был еще пуст. Зажигали свечи. Появились придворные дамы и встали в первый ряд на местах, отведенных для свиты. Все они были в великолепных уборах: розовые и голубые кокошники, унизанные жемчугом и осыпанные драгоценными камнями, на плечи спускались газовые вуали с золотыми блестками; жемчужные пояса, богатые ожерелья, браслеты из драгоценных камней, оправленных с удивительным искусством, дополняли туалеты дам, приводя иностранных гостей в почтительное изумление.

Прибыло католическое духовенство, пасторы реформатской церкви, армянские священники.

К девяти утра прибыл дипломатический корпус.

Четыре офицера кавалергардского полка с обнаженными палашами в правой руке и с касками в левой заняли места на ступенях трона.

В это время от южных дверей собора до Красного крыльца устанавливаются в две шеренги кавалергарды и конногвардейцы с палашами наголо.

В северные двери входит духовенство во главе с московским и санкт-петербургским митрополитами.

Они скрываются в ризнице и вскоре выходят оттуда в роскошном облачении. Началось молебствие. Пела придворная капелла из ста человек.

По окончании молебствия из обоих отворенных ворот собора послышался шум, то народ приветствовал вдовствующую императрицу. Александра Федоровна с бриллиантовой короной на голове была одета в платье из серебряной парчи. Четыре камергера несли шлейф порфиры. Свои места заняли великие княгини, и при виде их громкий шепот возник в храме: казалось, все сокровища Востока собраны для их убранства. Только вдовствующая императрица заняла место на троне, духовенство двинулось к южным дверям храма для встречи августейших особ.

Александр и Мария шли от Красного крыльца под балдахином из золотой парчи, украшенным страусовыми перьями. Несли его 32 генерал-адъютанта. Среди них был и старый друг Паткуль. Этим утром Александр объявил другу Саше о производстве его в звание генерал-адъютанта и вручил форму, загодя привезенную из Петербурга. Паткуль был счастлив очень, но еще более – его верная Мари.

Государь был в генеральском мундире и имел на себе цепь ордена Св. Андрея Первозванного. Государыня была скромно причесана, одета в белое парчовое платье с горностаевой опушкой. Шлейф ее платья несли пажи. Приложившись к иконам, их величества заняли места на тронах. Императорские регалии были положены на стол возле трона, покрытый парчой.

Затих колокольный звон. Хор запел псалом: «Милость и суд воспою Тебе, Господи».

И настало главное мгновение. Митрополит Филарет взошел на амвон трона и пригласил государя прочесть Символ православной веры. Твердым и громким голосом Александр Николаевич произнес:

– Верую во единаго Бога Отца…

Тишина стояла в храме. Потрескивали сотни свечей, шелест пышных платьев, позвякивание военной амуниции; за окнами громко ворковали голуби, которым было все равно, а за дверями храма волновалось море народа.

После прочтения Евангелия оба митрополита подошли к императору. Он снял с себя Андреевскую цепь и повелел поднести порфиру, которую подали на парчовых подушках. Митрополиты возложили ее на рамена императора. Государь преклонил колена, и митрополит Филарет благословил его: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго духа. Аминь».

Встав, император велел поднести корону. Генерал от инфантерии князь Шаховской передал корону митрополиту, который поднес ее государю.

Александр взял тяжелую корону в обе руки и возложил на себя. Взял в обе руки скипетр и державу.

Не было и не могло быть в его жизни более величественных мгновений. В длинном ряду великих московских князей, царей и императоров, вот так же принимавших символы державной власти, а с ними и саму власть над огромной державой и ответственность за нее пред Богом и людьми, в этом ряду теперь стоял и он, Александр II, Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса-Таврического, Царь Грузинский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Польский и Финляндский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новгорода Низовской земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Угорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский, и Всея Северные страны Повелитель и Государь Иверской, Карталинской и Кабардинской земли и области Арменския, Черкасских и Горских князей, и иных Наследный Государь и Обладатель…

Певчие пели «Многая лета», радостно звонили все колокола, и вновь гремели пушки в Кремле.

Завершая церемонию по древнему чину, он возложил малую императорскую корону на голову жены, покрыл ее плечи порфирой и надел цепь ордена Св. Андрея Первозванного. Во время службы корона, плохо закрепленная статс-дамами, слетела с головы императрицы. (Смысл красноречивейшего сего эпизода стал ясен много позднее.) Оба вновь заняли места на тронах.

«Многая лета, многая лета, мно-о-о-о-о-огая ле-э-та…» – трижды пропел хор. Во всю мощь звонили колокола и пушки палили 101 раз.

По чину священного коронования русских самодержцев Александр Николаевич коленопреклоненно произнес молитву к Богу, а после святитель Филарет также коленопреклоненно читал молитву от лица всего народа: «Боже Великий и Дивный, неисповедимою Благостию и богатым промыслом управляя всяческая… покажи Возлюбленного Тобою Раба Твоего, Благочестивейшаго Самодержавнейшаго Великаго Государя Нашего Императора всея России – врагом победительна, злодеям страшна, добрым милостива и благонадежна; согрей сердце Его к призрению нищих, к приятию странных, к заступлению нападствуемых. Подчиненный же Ему правительства управляя на путь истины и правды…»

То были мгновения, когда привычные слова обретали первородную мощь и силу, и тайный Божий Промысел смутно угадывался в них.

«…Даруй же во дни Его и всем нам мир, безмолвие и благопоспешество, благорастворение воздуха, земли плодоносия, и вся к временной и вечной жизни потребная. О премилосердный Господи наш, Боже щедрот и Отче всякия утехи, не отврати лица Твоего от нас, и не посрами нас от чаяния на него, уповающе на Тя, молимся Тебе, и молящеся на щедроты Твоя уповаем: Ты бо един веси еже требуем, и прежде прошения подаеши, и дарования утверждавши, и всякое даяние благо, и всяк дар совершен свыше есть сходяй от Тебе Отца светов. Тебе слава и держава со Единородным Твоим Сыном и Всесвятым и Благим Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков».

После Божественной литургии у Царских врат состоялось мирропомазание, и Александр второй раз увидел драгоценный яшмовый сосуд с финифтяной змеей на крышке. Далее митрополит ввел его в алтарь, где самодержец принял причастие по царскому чину, как причащаются священнослужители.

И вновь хор выпевал «Многая лета…»

Далее император и императрица по специальному помосту прошествовали из Успенского собора в Архангельский и Благовещенский, взошли на Красное крыльцо, откуда троекратно кланялись народу.

Погода разгулялась, наступила настоящая жара, и публика изнемогала в толкотне и давке. Особенное возмущение петербургских дам вызывало бесцеремонное поведение московских барынь, лезших повсюду в первые ряды, вопреки церемониалу и уговорам церемониймейстеров. Отпихивая жен генерал-адъютантов, какие-то толстомясые барыни в умопомрачительно диких нарядах, сразу видно, что вчера из медвежьих углов приехали, заняли лучшие места на помосте. Петербургские дамы высшего света презрительно усмехались, но таили в душе недобрые чувства.

В три часа состоялся парадный обед в Грановитой палате. Вечером город был обильно иллюминирован. Александр Николаевич проехался с женою в коляске, но скоро утомился от постоянных криков «ура» и медленной езды в густой толпе.

Хроника торжеств дает возможность представить их размах. В течение первых трех дней после коронования были приносимы поздравления. 27 августа в Андреевском зале были поднесены от дворянства городов и казачьих войск 10 золотых и 61 серебряное блюдо, вечером состоялся бал в Грановитой палате.

29-го приносили поздравления дамы, вечером – торжественный спектакль в заново после пожара трехлетней давности отделанном Большом театре. Билеты на него выдавались безденежно и таким же образом предлагалось угощение всем присутствующим. Давали итальянскую оперу «Любовный напиток» и балет «Маркитантка». Глаза зрителей были мало обращены на сцену, ибо зала театра представляла собой зрелище много интереснее.

31 августа, 1 и 3 сентября в кремлевских соборах народу раздавались серебряные жетоны с изображением на одной стороне короны и надписью «коронован в Москве 1856 года», а с другой – вензеля А II под короной.

Дождь наград посыпался на приближенных: Алексею Орлову дан был титул князя, князю Воронцову – звание генерал-фельдмаршала, граф Суворов-Рымникский пожалован орденом Св. Александра Невского, французскому и австрийскому послам дарованы ордена Св. Андрея Первозванного, английскому послу дадена бриллиантовая табакерка, Олсуфьев, Берг и Сумароков пожалованы графами, княгине Дадиани дан орден Св. Екатерины 1-й степени.

31 августа был обед на 200 персон в Грановитой палате, присутствовали высшие лица в государстве.

1 сентября в Александровском зале Большого Кремлевского дворца был устроен обед для губернских предводителей дворянства, городских голов и представителей иррегулярных войск. 2 сентября – бал в Александровском зале и ужин в Георгиевском зале.

И тут отличились московские дамы. На бал явилась госпожа Римская-Корсакова, из фамилии столь же известной славными деяниями мужей, сколь и вздорным характером иных жен. Она была вычеркнута из списка приглашенных, и Мария Александровна Паткуль считала это еще малым возмещением за поведение барыни в день коронации, за удар локтем в бок и треснувшее на боку платье.

Министр двора поспешил к Римской-Корсаковой:

– Получили ли вы приглашение, сударыня?

– Нет. Но это верно ошибка.

– Прошу вас уехать до выхода императора, – любезно сказал граф Адлерберг.

– Ну уж коли приехала, ваше сиятельство, то никакой силой меня не выведут, – ответствовала дама.

Так и осталась и имела нахальство, негодовала супруга новоиспеченного генерал-адъютанта, танцевать в царской кадрили.

3 сентября состоялись маневры. 4 сентября усердием московского купечества был дан народный обед для гвардии в городском манеже близ Кремля, и государь осчастливил всех своим присутствием. Огромное здание было внутри убрано цветами и деревьями, которые одни стали напрокат более шести тысяч рублей. Солдат угощали в Александровском саду. Весь обед с музыкой и убранством обошелся в 150 тысяч рублей серебром. Вечером государь был на балу у князя Голицына. 6 сентября государем был дан обед для послов иностранных держав в Георгиевском зале.

Из послов наибольшее внимание публики привлекли французский герцог де Морни, незаконный сын королевы Гортензии и брат Наполеона III, вызывавший восторг своим выездом, и австрийский посол граф Эстергази, чьи наряды были усыпаны бриллиантами чуть менее, чем у великих княгинь.

Одной из скандальных новостей того московского месяца была измена де Морни хозяйке нанятого им дома Римской-Корсаковой (возле Страстного монастыря, позже названного «домом Фамусова»). Пылкий француз не устоял перед чарами известной и в Париже «татарской Венеры». Однако, увидав шестнадцатилетнюю княжну Трубецкую, дочь декабриста, герцог воспылал таким сердечным жаром, что мигом переменил фронт. Вскоре после коронации он на княжне и женился. Как знать, не этот ли случай подсказал Льву Толстому образ первого бала Наташи Ростовой? Толстой был в Москве, через свою тетку графиню Александру Андреевну Толстую, воспитательницу царской дочери, знал все сплетни двора и высшего света.

Австрияк тоже удивил. Он нанял дом Толмачева на Пречистенке и кроме платы за найм отвалил 15 тысяч рублей за право срубить деревья сада перед домом. Там была поставлена палатка для ужина во время бала, устроенного послом.

Кстати, во время ужина у английского посла лорда Гренвиля подали раков с неприятнейшим запахом, что породило немало острот.

По общему мнению, самый блестящий бал и лучший ужин устроил де Морни. За столом обильно подавали замечательные вина, которые он по праву посла ввез в Россию беспошлинно в огромном количестве. К слову, продав остатки вин, он покрыл все свои расходы за время коронации.

8 сентября на Ходынском поле состоялся народный праздник. Накрыто было 672 стола, но праздник не удался. С утра установилась ненастная погода, пошел дождь. Перед приездом государя стали пробовать, не намокла ли веревка флага у императорского павильона, народ принял это за начало праздника и кинулся на столы. Вмиг все было растащено. Ко всему дождь усилился. Государь прибыл в самый ливень. На поле ничего не осталось, кроме опустевших, частью поваленных столов, которые щедро поливал дождь.