Текст книги "Бомба для ведущего (Антиоружие)"

Глава десятая

В Израиль Леонид переехал без особого желания, там уже были все родственники с обеих сторон, к тому же брат не смог устроиться по специальности, поэтому перебивался случайными заработками. Необходимость помочь его семье и матери стала неотложной. Он понимал, что трудности с трудоустройством ждут и его, однако был уверен: работоспособный хирург рядовое место найдет – и стал искать.

Менеджер по кадрам научно-исследовательской лаборатории с клиникой принял Леонида через десять дней после подачи краткого резюме. Он предложил ему сесть, а сам углубился в компьютер, затем спросил по-русски:

– Какими владеете языками?

– Русским, украинским, немецким и английским.

– Надо иврит.

– Хожу на курсы.

– У нас есть одно место, на которое претендует более десяти врачей, но, я думаю, ваша кандидатура может пройти, если в резюме вы все изложили объективно, приходите завтра к девяти.

Ровно в девять его принял шеф.

– Я ознакомлен с вашим резюме и интервью менеджеру, – сказал он на иврите, глядя Леониду прямо в глаза, а сидящий за маленьким столиком молодой парень перевел на русский.

– Когда можете приступать к работе?

– Даже завтра, – ответил после перевода.

– В четверг, на иврит даю вам месяц, стартовый оклад рядового врача.

Леонид принял все предложенные условия и начал работать, а через месяц шеф добавил сорок процентов к окладу. Он стал полноценным членом бригады хирургов, работавших по четкому плановому графику с двумя выходными, что дало возможность уделить внимание науке. Он поделился с шефом своей давней идеей исследовать генную зависимость образования рака, предложив новые методику и технологию, опережающие достигнутые результаты в других странах. Совет ученых обсудил его предложение и утвердил к разработке. Ему выделили лабораторный отсек из двух комнат, два научных сотрудника, лаборанта, и работа закипела, но после нескольких серий опытов и очень сложных, кропотливых исследований, подтвердивших идею, направление и ценность для науки, он понял, что для более глубоких познаний процесса требуются более совершенные оборудование и приборы. Для этих целей необходимы шекели в больших количествах, а привлечь их возможно только извне, от спонсоров, которых надо убедить в результативности планируемых исследований. Он знал, конечно, о благодетелях, но те давали деньги в основном практической медицине за громкие пиарные успехи. В те времена богатые и зажиточные бездетные семьи начали обращаться за помощью к биотехнологии, имевшей огромные успехи пока только в ветеринарной науке и практике, делавшей первые шаги в медицине, которые, к сожалению, нередко кончались безуспешно. Леонид предложил исследовать некоторые причины бесплодия обоих супругов, эта тема привлекла меценатов, причем впервые в широких масштабах исследованию подвергались оба супруга одновременно. Это дало возможность снять вину за отсутствие детей со способных к деторождаемости женщин и своевременно устранить причины со стороны супруга. Копнув глубоко, Леонид показал перспективы биотехнологии. Вопреки предсказаниям лабораторных скептиков, деньги поступали в объеме, достаточном для приобретения самого современного престижного импортного и отечественного оборудования. Молодые сотрудники его команды работали нередко без выходных, они горели на работе, проявляя инициативу, огромные знания и тот божий дар, без которого в мире не совершилось ни одно открытие. Леонид счастлив, что эти люди, первые его ученики, защитили кандидатские и докторские диссертации, а сейчас сами возглавляют крупные научные коллективы и при встречах упрекают лишь в том, что до сих пор не могут достичь его высоту мастерства готовить в полевых условиях шашлык и плов из баранины особого вкуса.

Леонид получил письмо из Киева, подписанное тремя учеными. В нем сообщалось, что дедушка стажера Кузыка в 1943 году в селе Тарнавка расстрелял шестнадцать спасшихся от массового расстрела евреев, в основном женщин и детей. Акция произошла в доме сапожника Немировского с особой жестокостью. Убийца не пожалел даже маленьких детей. Исповедуясь, об этом сообщила умирающая в клинике института жена Кузыка. Письмо Гурфинкеля взволновало, факт убийства неповинных людей молодым парнем стал известным после освобождения села от фашистов, но имени убийцы никто не знал. Авторы письма возмущались поступком ученых Израиля, оказывающих помощь внуку убийцы евреев. Леонид решил во всем разобраться сам. Он нашел телефон Корницкого, земляка и соученика по школе, школьного лидера, шахматиста, отличника и спортсмена, поступавшего в Одесский политехнический институт, но не принятый, хотя набрал 28 из 30 возможных балов при проходном 26. История для того времени типичная. Он стал секретарем сельсовета, поступил на ветеринарный факультет сельхозинститута, отработал по окончании десять лет главным врачом совхоза, поступил в аспирантуру, защитился, стал ученым, Стажер Саша рассказывал, что посаженные Корницким с обеих сторон центральной улицы Тарнавки в то время деревья в большинстве до сих пор сохранились и радуют глаз. Он напечатал много научных статей, издал четыре книги и монографию, две художественные, книгу воспоминаний и недавно вышедшую «Гетто глазами мальчишки», в которой описал трагедию евреев Тарнавки.

– Привет, Александр, беспокоит Леонид Гурфинкель из Израиля.

– Привет, Леонид, какими судьбами?

– На днях прочитал твою книжку и, хотя знаю об этом давно, читал и плакал.

– Когда писал, немало пролил слез.

– Ты, разумеется, знаешь о последнем расстреле в доме Немировского. Дошел слух, что палачом был парень Кузык.

– Чушь. Правду знает только моя тетя Хава, запомни, Хава Лямец, муж у нее Айзик Карман, портной, жили в Умани, теперь в Израиле, в твоем городе, если не поменял место жительства. По неизвестным мне причинам тетя до сих пор тайну не раскрыла.

– Обнимаю тебя, успехов.

Леонид обрадовался, дело теперь за временем, заедет в кафе к тете Поле, а уж она в эмигрантских кругах разберется и узнает адрес тети Хавы, заодно вопьет чудесный кофе, а может, и кусочек сыра съест с медом.

– О, – встретила его тетя Поля, – давно мы вас не видели, за это время вы помолодели, а мы не изменились: та же первородная красота, доброта, внимание, сердечность и душевность, передающиеся через кофе, мы же не его подаем, а сердечный напиток с кусочками сердца.

– Честно говоря, – начал Леонид на идиш любимый язык тети Поли, – всегда хочу ваш кофе, но вы же знаете мою работу, а мы с вами, люди из местечек, привыкли вкалывать.

– Вы сказали мои мысли, дай вам бог здоровья и вашей семье, и науке, которая вокруг вас имеется.

– Признаюсь, хотелось выпить кофе с вами, посидеть и поговорить.

– Мне очень приятно, аж хочется петь, – она тихонько запела старую местечковую песню: «Идет проливной дождь, все камни мокрые, они на улице стоят и целуются».

– Браво, прекрасно поете, – ему приятно общаться с ней, идиш говорящей, в стране евреев язык этот умирает, хотя большинству выходцев из Европы он дорог, как материнский.

– В нашем городе много евреев из небольших городишек, местечек и сел, на праздники часто собираемся, вспоминаем и поем на идиш. Больше всего люди из Бершади, Гайсина, Тульчина, Гайворона, Хащеватой, Чечельника, Саврани, есть из вашей Тарнавки одна семья и человек пятьдесят уманчан.

– Скажите, уманчан всех знаете?

– Почти никого.

Огорченный ее словами, он быстрее стал пить кофе, торопясь уйти, что не ускользнуло от внимательных глаз Поли.

– Куда вы торопитесь, пьете кофе, как коньяк?

Он улыбнулся и, что-то вспомнив, спокойно заговорил:

– Говорят, среди уманчан есть очень хороший портной по имени Айзик…

– Вас неправильно, – перебила тетя Поля, – озадачили, есть дядя Айзик и тетя Хавале, влюбленная пара, неразлейвода, дай бог им здоровья, а кто вас интересует?

– Оба.

– Так бы и сказали, дорогой академик, – она снова начала длинную историю, но он очень вежливо перебил ее.

– Так я вспомнила. Два ваших Саши, этот из Украины и второй с усами, на банкет к мадам Фире брали фраки у дяди Айзика.

Леонид вскочил, быстро попрощался с тетей Полей и побежал на улицу, набрал по мобилке Сашу Вёдро и попросил немедленно подъехать к кафе тети Поли. Тот примчался, оставил свою машину на стоянке, пересел в машину шефа, и они помчались.

Дядю Айзика увидели, когда он выходил из дома и закрывал парадную дверь. Не узнав Сашу, не смог сообразить, что хотят от него эти люди, и, услышав имя жены, вдруг заплакал. Крупные слезы катились по заросшим рыже-седой щетиной щекам, он их машинально размазывал правым кулаком, затем спохватился, достал чистый белый платок из внутреннего кармана пиджака, вытер вокруг глаз слезы, приложил его к носу и спрятал в тот же карман.

– Что с тетей Хавой? – почуяв неладное, спросил Вёдро.

– Она в ре… реа… – он не мог это слово выговорить.

– Где находится больница? – спросил молчавший до сих пор Леонид.

– Рядом с центральной синагогой.

– Садитесь в машину, поехали.

Шеф оставил дядю Айзика с Сашей, а сам пошел в больницу, связался по внутренней связи с главным врачом и через минутку уже сидел в его кабинете.

Тот, заглядывая в компьютер, рассказал, что Хава Лямец поступила в больницу два часа назад с диагнозом обширный инсульт, ее госпитализировали в реанимацию, сделали все необходимое, состояние стабильно тяжелое. Необходима срочная операция, окружная может принять только через двое суток, Тель-Авив и Иерусалим – через сутки, а желательно сейчас.

– Если не возражаете, заберу в свою клинику.

– Сочту за честь.

– Вызываю вертолет, готовьте больную, – сказал шеф и, попрощавшись с доктором, покинул больницу.

– Мы заберем ее к себе в клинику, через сорок минут начнется операция, можете ехать со мной, – сказал Айзику.

– Разрешите мне.

– Ты не ургентный.

– Я ее чувствую лучше других, много общался…

– В таком случае ждите вертолет.

Недалекое расстояние до клиники шеф выжал за шесть минут, они прибыли, когда вертолет садился на крышевую площадку клиники, имевшей прямое соединение с предоперационной. Леонид на ходу распорядился относительно Айзика, которого забрал подоспевший Саша Кузык, а сам побежал мыться и переодеваться.

Бригада опытных нейрохирургов, используя самые современные хирургический инструментарий, приборы и оборудование, глубокие знания, накопленный опыт, трудилась всю ночь. Присутствующий на операции шеф был уверен в конечном успешном результате. Он, как тренер на футбольном поле при ответственном мачте, волновался больше всех. Ему казалось, что на операционном столе лежит не тетя Хава, а та историческая героиня крепости Масада, одна оставшаяся в живых, чтобы рассказать правду о последних защитниках, покончивших жизнь самоубийством, но не сдавшихся римлянам. Она тоже осталась до конца, до последнего расстрела последних евреев Тарнавки, чтобы раскрыть правду, и она ее раскрыла. Вёдро устало посмотрел на шефа, во время операции он чувствовал себя бодро и полным сил, уверенно, не отрываясь от экрана с увеличенным изображением очага кровоизлияния, со знанием дела, проводил тончайшие движения гамма– ножом, не спеша и очень осторожно. Сейчас, когда все позади, ему хочется закурить, хотя пять лет назад бросил, появились зевота и сонливость. Шеф поблагодарил всех участников операции, а Сашу позвал к себе, достал начатую бутылку коньяка, яблочко, налил в рюмочки, и они молча выпили. Утром ему принесли данные показаний приборных исследований и анализов больной, ознакомившись с ними, решил, что послеоперационный период идет закономерно и в пределах нормы. Он запросил стажера Сашу, но ему доложили о его отъезде в Иерусалим, потом дальше по утвержденному маршруту. По известной причине Леонид избегал с ним встречи, но был в курсе всех его достижений, элементарно боялся проявить неравнодушие к внуку палача, но, слава богу, все выяснилось и симпатии к, безусловно, талантливому стажеру Саше не изменились, о чем беспокоился Саша Вёдро. Вспомнив о тезке стажера, вызвал его к себе.

– Вчера пил коньяк?

– Ну если считать…

– Я тоже не пил, – улыбнулся шеф и показал на дверь своей бытовки, – принеси, не допили, а это мои земляки считают грехом. – Когда Саша принес и разлил по рюмкам коньяк, шеф поднялся с кресла.

– За героическую женщину тетю Хаву! – он выпил и, держа рюмку в руке, как бы продолжил тост: – Если бы я был Спилбергом, непременно снял бы фильм о ней, смотревшей смерти в глаза, мужественной и гордой, сумевшей в те страшные часы победить врага морально, а затем участвовать в его гибели. Возродилась после всего пережитого, как женщина, встретила и полюбила Айзика, прожила с ним долгие годы, сохранив свои чувства неизменными.

Он замолчал, а вздохнув, произнес:

– А теперь надо деньги искать на покрытие операционных затрат.

– Надо прессу подключить, дядя Айзик таких денег не имеет.

До конца стажировки оставалось не так уже много времени, и Саша, выполнив график, решил также выполнить его экскурсионную часть. Вот он в Иерусалиме стоит на Елеонской горе, смотрит на золотой купол мечети Аль-Акса, кажущийся единственным созданием человеческих рук, а все остальное с этой высоты выглядит кое-как собранной кучей громадных камней, предварительно выжженных в солнечном аду. Потом он долго бродил по узеньким улицам бывшего еврейского квартала, разрушенного много лет назад сирийцами и возрожденного недавно под древность, прошел путь от храма Гроба Господня до последней остановки. Гуляя по Иерусалиму, он мысленно перенесся на тысячелетия назад. Ему казалось, что именно здесь, где сейчас стоит, царь Давид совсем случайно увидел нагую Вирсавию, поразившую своей красотой сердце мужчины, владевшего не одной красавицей, и он принимает решение освободить ее от мужа, отправив храброго Урия на войну, в пекле которой погиб. А вот великий и мудрый Соломон закладывает первый израильский храм, так реально напоминающий его мудрую фантастику, удивившую мир. Саше приходилось мысленно передвигаться от одного столетия к другому, иначе он терял ощущение реальности, которое еще более ослаблялось звучащим многообразием языков, среди которых в конце концов стал улавливать русский и украинский. Встретившаяся группа киевлян рекомендовала съездить на средиземноморской пляж и показала стоянку маршрутов в ту сторону. Он воспользовался их советом. Был поражен не видимым раньше контрастом между небоскребами с усиленным городским шумом и спокойным шикарным морским пляжем. Его, казалось, пленили набегавшие теплые, ласкательные, призывно-зовущие и успокаивающие волны. Улегшись на золотом песке, обдуваемый легким ветерком, настоянный на морской аэрозоли, Саша чувствовал себя счастливчиком, сбросившим с плеч весь груз негатива. Он вспомнил прекрасные места Иерусалима, посетив которые получил огромное наслаждение, особенно Храм Гроба Господня и Стену Плача, где возникает горячее желание раскаяться в грехах. Под столицей посетил кибуц, специализировавшийся на производстве молока и овощей, имеющий сравнительно высокие показатели, но с тенденцией смены формы собственности из-за усилившейся конкуренции. Тель-Авив произвел впечатление шумного мегаполиса с огромным количеством суперотелей и экстра-классными сверхмодными ресторанами с вышколенной прислугой и разнообразием блюд. Самым красивым в Тель-Авиве Саше показался пригород Яффо. Здесь жизнь протекала не столь бурными потоками: пешеходы не бегали, постоянно оглядываясь, а мирно гуляли, нередко употребляя русский, украинский, белорусский и другие языки, свидетельствующие не о национальности, а скорее о бывшем месте проживания. Радовали глаз красивые и аккуратные дома, как будто сами выросшие на чистых, потопающих в зелени, улицах и зовущие к себе внутрь. Лежащая рядом мобилка внезапно нарушила его воспоминания резким звонком, он мгновенно схватил ее и узнал Сашин голос, успокоился.

«Ты че там, на солнышке лежишь, дышишь прохладным морским воздухом и в ус не дуешь, а мы тут вкалываем, операция за операцией, но все, сплюнь три раза, прошли весьма удачно, шеф доволен и молчит, вспоминал тебя и передавал привет. Да, кстати, о той телеге из Киева, шеф разобрался и выбросил в мусор, тетя Хава начинает говорить, все тебя ждут, коли ты в порядке, скажи слово „да“, остальное по Скайпу, целую». – Саша произнес это слово, и мобилка замолчала. Он обрадовался состоянию выздоравливания тети Хавы, вспомнил Тарнавку и ту большую братскую могилу на опушке леса, где совершался массовый расстрел евреев местечка фашистами, и хотел представить ее побег под пулями, о котором много слыхал, но не смог. Он вспомнил другую историю о молодой женщине по имени Роза, уже шедшей раздетой к стоящим на краю огромной ямы голым людям, по которым вот-вот застрочит пулемет, но внезапно резко развернулась, подбежала к немцу-пулеметчику и плюнула ему в глаза, затем развернулась, положила себе на задницу свои кулачки, зажатые в дули, и, не выпрямляя спины, медленно пошла к яме. Оторопевший фашист рукой вытер лицо, вытащил пистолет и разрядил в сторону Розы всю обойму, но ни одна пуля в нее не попала, тогда оскорбленный палач присел за пулемет и долго-долго строчил…

Саша решил охладить свое достаточно разогретое тело и зашел в море, но теплая у берега морская вода не охлаждала, и он поплыл в сторону большого буйка, за которым почувствовал прохладу, нырнул пару раз, однако, заметив плывущую в его сторону спасательную лодку, поплыл к берегу, подсох и оделся, решив прогуляться перед обедом вдоль набережной, но жаркое солнце не позволило долго бродить, Саша почувствовал жажду и голод. Он зашел в один из многих, растянувшихся вереницей во всю длину линии пляжа, небольших уютных ресторанчиков, и на него дохнула приятная прохлада с зовущим ароматом свежей пищи. Саша присел за чистый небольшой удобный столик, и перед ним вырос молодой парень-официант. Он поздоровался на иврите и сразу повторил по-русски, а оставив меню, сказал, что скоро вернется, но Саша его остановил, попросив назвать исключительно национальные блюда, тот перечислил около пятнадцати, среди которых назвал цимос по-одесски. Саша его заказал, хотя никогда не пробовал, но слыхал от одесситов: «Вкусно, как цимос». Теперь он сам его ел и получал удовольствие от тушеных овощей с фруктами и сочной грудинки молодой говядины. Вечером, прейдя в свою сравнительно недорогую со всеми удобствами и интернетом гостиницу, Саша связался с Вёдро и целый час слушал рассказ о жизни коллектива лаборатории, перемешанный шутками и прибаутками, а затем долго расспрашивал о впечатлениях и, в частности, несколько раз спросил о крепости Масада, которую Саша хорошо запомнил. Он тогда ехал из Иерусалима на Мертвое море и по дороге совершил экскурсию на крепость Масада, хорошо сохранившуюся, хотя отпраздновала 2050-й год рождения. Экскурсовод рассказала, что после кровопролитной иудейской войны три года не могли взять эту крепость победители-римляне, а защищало ее более тысячи воинов вместе со своими семьями, пришельцы не могли с этим смириться и три года строили специальный вал, по которому смогли добраться до крепости, а поняв неотвратимость поражения, защитники решили избежать пленения и мучительной гибели на крестах путем самоуничтожения. Для этих целей по жеребьевки выбрали двадцать воинов, которые вырезали всех защитников и их семьи, покончив напоследок с собой. Однако женщина, поклявшаяся рассказать об этом потомкам, спряталась, и ни свои, ни римляне ее не нашли… Так правда о подвиге и смерти героев стала достоянием истории. Тогда на этой высокой горе под безжалостно палящими лучами раскаленного солнца, будто тучей летящих стрел наглых римлян, Саша понял: подвиги не умирают, они живут и повторяются, как повторила подвиг этой женщины через тысячи лет его землячка Хава, оставшаяся до последнего убийства в очаге смерти, чтобы потом рассказать правду об убийцах.

Мёртвое море не удивило Сашу, хотя много знал рассказов и читал в разных источниках. Его удивил резкий контраст между ценами проживания и услуг в отелях. В одних, пятизвездочных, она составляла четыреста евро за сутки, а в других со всеми удобствами только пару десятков шекелей. Утром он обратил внимание на террасы дорогих гостинец, где пожилым мужчинам молодые девицы нежно и аккуратно мазали руки и ноги грязью Мертвого моря, а на пляже увидел десятки людей, мажущихся или уже намазанных той же грязью, но бесплатно. Если рядом не стояли бы эти высокие дорогие шикарные гостиницы, он подумал бы, что находится в Одессе на пляже «Аркадия», где несколько раз приходилось бывать и наблюдать колоритную картину грязефилов. Саша разделся и прилег на еще не горячий с утра золотой песок вблизи четверых молодых парней, одетых не в обычные плавки для купания европейского типа, а в длинных трусах ярких цветов, которые скорее принял бы за шорты, если бы не свисали с центра поясков тесемки для их затягивания. Высокий спортивного сложения с густой черной копной волос и открытым приветливым лицом парень поднялся, отряхнул с колен песок и сказал по-английски:

– Я пошел, позвоню домой по интернету, там уже вечер. Втроем вам будет неинтересно, приглашу этого парня. – И уже Саше: – Если играете в русского «дурачка», сыграйте с моими товарищами, будете в паре.

По тому, как парень произнес название карточной игры, Саша понял о знании им русского, и согласие выразил на этом же.

– Хорошо, меня зовут Алекс, приду, поговорим.

Они сыграли несколько партий, и Алекс вернулся. Он остался доволен общением с родителями и, улыбаясь, присел возле Саши.

– Вы больше по-украински общаетесь, чем по-русски.

– Возможно.

– Я понял по мягкости произношения, у меня дедуля так произносит.

Алекс неплохо говорил по-русски, понимал сказанное по-украински, но говорил хуже. Из его рассказа Саша понял, что дедушка его из Украины, родом из Тарнавки, ученый, проживает в Киеве, куда он почти ежегодно летает из Калифорнии, и это быстро их сблизило, к тому же все ребята оказались студентами одного из мединститутов США. Алекс был у них за босса, они охотно ему подчинялись. В одиннадцать часов они все долго плавали в море, а выйдя, спрятались под большой зонт и стали поговаривать о ленче, и Алекс мечтательно произнес:

– Нам бы по пятьдесят граммулек хорошей украинской горилочки!

Остальные студенты смотрели на него, ожидая перевод, но он не спешил переводить, а Саша улыбнулся.

– Есть у меня бутылка, – сказал он, – но с перцем.

– Пойдет, – радостно подхватил Алекс, – мы в Калифорнии едим много блюд острых, с перцем, так, ребята? – по-английски спросил, а те закивали головами и зааплодировали. Саша поднялся, за ним Алекс.

– Я с вами, куплю на ленч овощи, фрукты и все остальное.

– Хорошо, пойдешь со мной, но сегодня угощать буду я.

Они быстро все закупили, вернулись на пляж, а студенты тем временем заняли свободный столик и успели накрыть его бумажной скатертью. Алекс быстро разложил овощи и фрукты, разорвал на куски купленную Сашей курицу гриль, разлил в одноразовые рюмочки водку и сказал кратко:

– За встречу с украинским ученым-медиком!

Раньше ребята, не пробовав украинской водки, пили медленно, смакуя, а потом, закусив, одобрительно кивали головами, а вторую рюмку, после пожелания Саши стать настоящими врачами, выпили, подражая Алексу, залпом и, как и он, долго занюхивали ржаным хлебом. Он глянул на жалкие остатки от курицы, достал приобретенный на ужин ребятам кусок твердого козьего сыра, порезал его и разлил остатки водки по рюмкам.

– Щоб хотилось и моглось, – сказал по-украински он и вопросительно глянул на украинца, тот кивнул головой, а потом перевел на английский, и ребята засмеялись. После ленча ребята побежали купаться, они остались вдвоем и Саша спросил:

– Где бывали в Украине?

– Винница, Берладынка, Киев, Умань, Тарнавка.

– Деда твоего знают многие в Украине, а в Тарнавке тем более, прадед твой похоронен возле братской могилы, его в Тарнавке вспоминают добром. В 1946 году, когда в Украине был голод, он, руководя промышленной артелью, организовал для рабочих и их семей бесплатные обеды и этим спас от голодной смерти много людей.

– Мне об этом дедушка не рассказывал.

– Корницкие люди скромные, а умер твой прадедушка очень рано, прибыл с фронта с незаживающими ранами, ослабленный, простудился и от пневмонии помер, а вот сестра его, тетя Хава, до сих пор жива, не женщина, а живая легенда…

Он рассказал ему историю жизни тети Хавы, и удивленный Алекс слушал внимательно, стараясь запомнить все детали. Ему Саша понравился с первого взгляда, что-то почувствовал в нем близкое и даже родное, может, чувство землячества в действительности основано на общности излучения близких биологических волн, он заметил, что и Саше эта встреча приятна. Они обменялись адресами электронной почты.

Утром в самолете Саша мысленно возвращался к стажировке, конец которой наступал через месяц. Он думал о своем заключительном докладе по итогам экспериментов, а главное, двух статьях на иврите и английском для Израиля и США, о которых Алексей Иванович несколько раз вежливо напоминал, считая их козырной картой при защите докторской в условиях нападок недоброжелателей. Относительно докладов и статей для института – дома будет их готовить. Он еще раньше положил на стол Лео Гурфинкелю, как его здесь официально зовут, тезисы двух статей и доклада, которые через два дня тот вернул с небольшими замечаниями, он их учел и тезисы, соответственно, исправил, шеф их снова пересмотрел и одобрил. Сложнее, ему казалось, будет с переводом на иврит, хотя тезка обещал, но при этом что-то не договаривал, видимо, есть объективная причина, о которой необходимо спросить. В аэропорту его встречал Вёдро, как всегда улыбающийся, с заранее приготовленной шуткой или анекдотом, но Саша не знал о беседе шефа с Вёдро накануне вечером. Шеф был в хорошем настроении, он только вернулся от успешно выздоравливающей тети Хавы, восторгался ею и Айзиком, которого взял с собой. Наблюдал их молчаливые, трогательные, нежные объятия и поцелуи, а когда дядя Айзик уселся ближе к кровати и взял ее обе руки в свои, сказал:

– Коль руки и ноги работают, а худшее все позади, можно уже и о серьезном поговорить.

– Только благодаря вам, – каждое слово в отдельности выговорила Хава.

– Начинаются мансы, – сказал на идиш, и Хава слабо улыбнулась, а он продолжал, – я хочу узнать фамилию палача из нашей Тарнавки, расстрелявшего последних евреев в доме Немировского. Подробности потом расскажете, а сейчас одно слово: Кузык или другой?

– Не Кузык, – слабым голосом произнесла, – его фамилия Степанчук, Олексий Степанчук.

– Хорошо, а теперь скажите, за что вы так любите дядю Айзика?

Они переглянулись и улыбнулись, а он подошел к Хаве и поцеловал ее в обе щеки.

Шеф был доволен, что непростой разговор прошел безболезненно и ей не пришлось вспоминать самое страшное из пережитого в своей жизни. Любимый муж, с которым прожито много лет, сейчас был с ней рядом, это доминировало над всем.

В приемной кабинета его ожидали несколько сотрудников, он попросил их прийти завтра утром при отсутствии чего-либо сверхсрочного. Те ушли, а Вёдро влетел в кабинет вслед за шефом, но тот, не присев в свое любимое кожаное кресло, пошел в бытовку и вернулся с начатой бутылкой коньяка и нарезанным на дольки яблоком. Шеф наполнил до половины рюмки коньяком и отметил:

– Без тебя ни разу не пил. – Он поднес рюмку к губам, сделал глоток, понюхал яблоко, затем допил коньяк и стал им закусывать.

Уставший Вёдро вылил в рот содержимое рюмки, посчитал до тридцати, глотнул и стал есть дольку яблока. Он не спешил объявлять шефу цели своего визита, поняв, что тот сам хочет поделиться важной информацией, и оказался прав. Шеф снова наполнил рюмки, они выпили коньяк, и он рассказал подробно всю историю поиска правды об убийце невинных людей в Тарнавке, о своих сомнениях и переживаниях, коварных клеветниках, способных самую подлую клевету преподнести правдиво.

– Я тебе уже рассказывал эту историю, но сомнения мучили до сегодняшнего дня, а если бы не тетя Хава, мучили бы до самой смерти, – он разлил остатки коньяка и свою рюмку выпил залпом.

– Да, кстати, когда Саша прибудет?

– Завтра в одиннадцать утра.

– Закажи от моего имени машину, пусть встретят его.

– Я его встречу, по этому поводу и зашел к вам.

– Молодец. У меня есть задумка, наверное, знаешь, мой зам на пенсию собирается, мне тяжело будет без него, приглашаю тебя на свободное место, условия тебе известны. С ответом не спеши, даю тебе неделю, посоветуйся с женой.

– Во-первых, ваш зам Зееман не медик, а во-вторых, что я вам сделал плохого?

Шеф засмеялся.

– Ладно, налей мне капельку, а себе полную.

– Я за рулем.

– Ну-ну, в этой клинике даже выпить не с кем, не то что работать.

Вёдро громко рассмеялся и опрокинул содержимое рюмки в рот, подержал полминуты и проглотил.

– Вы не читали последние данные о свойствах коньяка?

– Источник?

– Вот выводы: коньяк не дает запаха при выдохе. Разрешите налить?

– Коль не пахнет, наливай, только мне половинку.