Текст книги "Нашей юности полет (сборник)"

Наш комбинат можно рассматривать как миниатюрную модель всего нашего общества, причем – как модель, доведенную до степени карикатурной ясности. Это не моя идея – я до такого интеллектуального уровня не дорос. Это – идея Сергея Смирнова, сотрудника социологического отдела. В комбинате его прозвали Социолухом, так как он своей несдержанностью на язык отрезал себе всякую возможность сделать карьеру, хотя имел все данные для этого. Но я понимаю, что хотел сказать он. Если бы вдруг произошла мировая катастрофа и уцелел бы один наш комбинат, то из него через несколько поколений развилось бы все советское общество со всеми его частями, органами, свойствами.

Если бы вы попали на какое-нибудь собрание или совещание к нам, вас хватил бы удар либо от смеха, либо от ужаса. Когда наши руководители делают отчетные доклады, нам самим становится не по себе. В текущем году, – гремит, например, торжественный глас нашего директора Фрола Нилыча Дубова, – наш трижды орденоносный комбинат выпустил полных левоножных протезов двести тысяч штук, полных правоножных протезов – триста тысяч штук… (Оказывается, трудящиеся чаще теряют правую ногу, чем левую. Научного объяснения этому пока еще не найдено.) Левоступных протезов выпущено… – продолжает греметь медью глас директора. – Леворучных долоктевых протезов… Левокистевых… Освоим выпуск праворучных протезов с автоматическим подъемом руки для приветствия… С автоматическим пожатием… И вот так глас Фрола Нилыча или другого ответственного лица гремит по два часа подряд, а то и того дольше.

Для посторонних и новичков наш комбинат дает материал для мрачных шуток. Новичков у нас, например, потчуют ужасным рассказом о том, как подрались два инвалида-испытателя у пивного ларька: один сбил другого на землю, тот же ухватил первого за ноги, появилась милиция, оба драчуна убежали, оставив у ларька один – свои ноги, другой – руки. Любимый анекдот у нас – о том, как молодой парень женился на пожилой женщине с квартирой и дачей (брак по расчету). Стали они после свадьбы спать ложиться. Жена отстегнула грудь и ногу, вынула челюсть и глаз. Молодой муж, однако, не смутился. Он отстегнул свой член, бросил его в кучу протезов и сказал: «А это мой вклад в нашу здоровую социалистическую семью!» Но люди очень скоро привыкают к особенностям нашего предприятия и начинают видеть в нем то, что обще ему с любым другим советским предприятием.

Комбинат недавно засекретили. Произошло это при следующих обстоятельствах. Один шутник вынес как-то номер стенной газеты из комбината и копию доклада секретаря партбюро и пустил это по рукам в городе. Весь город хохотал. Сначала решили, что это – «самиздат». Но КГБ разобралось, в чем дело, и комбинат на всякий случай засекретили. Теперь за вынос из комбината даже пустяковой бумажки могут засудить. Теперь с сотрудников комбината берут подписку о неразглашении и осматривают при выходе.

Лозунги

Наш комбинат, как и всякое любое советское учреждение, украшен портретами классиков марксизма, руководителей партии и правительства, признанных писателей и ученых, космонавтов и прочих важных лиц, а также лозунгами. Лозунги разделяются на такие категории: 1) эпохальные (вроде «Да здравствует коммунизм – светлое будущее всего человечества!»); 2) генеральные (вроде «Ускорение социально-экономического развития – закон нашей жизни»); 3) конъюнктурные (вроде «Все на выборы!»); 4) локальные (вроде «Повысим качество супинаторов!»). Какие лозунги рекомендуется вешать в учреждении, решают на уровне райкома партии, а для предприятий союзного значения – на уровне обкома партии. Затем партийное бюро учреждения решает, какие лозунги и где следует вывесить во исполнение решения вышестоящей инстанции. Наш комбинат находится на особом положении. Потому эпохальный лозунг на главном корпусе был отобран и одобрен в ЦК в Москве, генеральные лозунги на прочих корпусах и внутри цехов и отделов были рекомендованы обкомом партии, конъюнктурные – райкомом партии, а локальные – партийными бюро комбината в целом, цехов и отделов. Так что когда я движусь к своему рабочему месту, я первым делом зрю эпохальный призыв нашей партии вести за собою все прогрессивное человечество. На здании нашего отдела я с умилением читаю призыв догнать и перегнать передовые страны Запада в экономическом отношении. Стены моего кабинета украшены призывами шагать в ногу с требованиями перестройки. Причем это – не случайные совпадения и не измышления остряков. Это – продукт долгих раздумий идеологически грамотных руководителей.

Атом

Если охарактеризовать одним словом наш век, то это слово будет «Атом». Для нас, жителей Партграда, это слово обозначает атомное предприятие неподалеку от города, играющее в нашей жизни особую роль. А для таких инвалидов, как я, оно обозначает нашу личную судьбу.

Согласно нашей прессе, атомное предприятие около Партграда строилось как первое в мире предприятие такого рода для мирных целей. За строительством как-то само собой закрепилось название «Атомград» или короче – «Атом». Строился «Атом» главным образом силами заключенных. Их большими партиями пешим ходом пригоняли на стройку из исправительно-трудовых лагерей, которых было множество в области. По истечении некоторого срока их куда-то увозили в товарных вагонах с заколоченными окнами и с усиленной охраной.

С началом стройки вся область украсилась плакатами и лозунгами, из которых было видно, что у нас «атом поставлен на службу мира и прогресса», тогда как на Западе он «служит целям подготовки новой мировой войны и интересам империализма». На одном из плакатов был изображен советский мирный атом и американский военный. Советский был одет в комбинезон рабочего и держал в руке молот. Американский был вооружен до зубов, в руках держал бомбу. Советский бил американского по голове молотом. Американский корчился от бессильной злобы.

С первых же дней строительства весь район «Атома» стал секретным. Въезд и выезд из него разрешался только по особым пропускам. О районе ходили самые противоречивые слухи. По одним слухам там был рай земной, все было в изобилии и почти бесплатно, как при полном коммунизме. По другим слухам там поселили заключенных, осужденных на большие сроки или на смертную казнь, которую им заменили опасной для жизни работой в условиях повышенной радиации.

Прошли годы. «Атом» стал привычным элементом жизни области. Многих выпускников институтов и техникумов Партграда направляли на работу в «Атом». Они соглашались на это, соблазняясь выгодными условиями (квартира, повышенная зарплата, удвоенный отпуск, лучшее снабжение) и надеясь на то, что их минует участь, о которой ходили мрачные слухи. Вместе с тем в «Атом» высылали из города лиц, уклоняющихся от трудовой деятельности, пьяниц, хулиганов, спекулянтов и «внутренних эмигрантов», то есть тех, кто подпал под «тлетворное влияние Запада».

В питейных заведениях города стали появляться забулдыги с толстыми пачками денег, которые они проматывали за один вечер. Их вылавливала милиция и отправляла обратно в «Атом». Эти забулдыги рассказывали, что они порою за один час на каких-то «сверхсекретных работах» получали денег столько, сколько получали рабочие в городе за целый месяц. Правда, от такого часа их жизнь становилась короче по крайней мере на десять лет. Но зато они могли себе позволить хотя бы один день пожить «по-коммунистически», то есть промотать деньги с первыми встречными проходимцами, упиться до бесчувствия и оказаться в больнице, из которой они уже не возвращались.

Город уродов

С первых же дней существования «Атома» там что-то случилось непредвиденное. В результате там стали рождаться дети-уроды. С годами случаи рождения таких детей стали учащаться. Наиболее радикально мыслящие партийные руководители, составившие теперь опору горбачевского руководства в области, высказывались за то, чтобы вообще прекратить деторождение в «Атоме», превратив его в исправительно-трудовой лагерь, полностью изолированный от общества. Но их смелым и весьма прогрессивным идеям не суждено было осуществиться. Но не из-за консерваторов и бюрократов, совавших палки в колеса горбачевского прогресса, а по той простой причине, что дети-уроды стали рождаться и в других районах области, удаленных от «Атома», и даже в самом Партграде, причем в различных слоях населения, включая и высшие. Очевидно, к усиленной радиации присоединилось влияние химии, фармацевтики, алкоголизма и других фактов нашего образа жизни. Перед нашим руководством встала задача не столько бороться с этим явлением, сколько скрывать его. В связи с горбачевской установкой на гласность в наших газетах стали появляться статьи об инвалидах от рождения. Наконец-то официально признали факт их существования. Но при этом упор сделали на следующие обстоятельства: 1) на Западе таких детей-уродов рождается больше, чем у нас; 2) у нас инвалидов от рождения не уничтожают, как это имело место в Спарте, а сохраняют им жизнь; 3) у нас дети-инвалиды воспитываются в здоровой среде и принимают участие в жизни общества как полноценные граждане.

Помимо инвалидов, производимых в нашей области, в Партград стали стекаться инвалиды со всех концов России. Это произошло потому, что в Партграде построили больницу союзного значения для людей, ставших инвалидами и нуждающихся в протезировании или в приспособлениях, компенсирующих потерянные или недоразвитые органы. Кроме того, в городе построили больницу для детей-калек, два интерната для инвалидов от рождения и дом для безнадзорных инвалидов. Построили эти заведения именно в Партграде, руководствуясь тем, что город расположен в глуши России, куда иностранцы вообще и не помышляли совать нос. Кроме того, сосредотачивая эти заведения в одном месте, рассчитывали на то, что инвалиды в массе себе подобных будут не так остро переживать свои уродства и образуют некое подобие здорового общества. Наконец, таким путем легче решалась проблема трудоустройства – для инвалидов специально создали предприятия (инвалидные артели), соответствующие характеру их инвалидности.

Инвалиды ужасающе пьют и ведут трущобный образ жизни, заражая этим остальную, здоровую часть населения. Многие становятся преступниками. Один из исправительно-трудовых лагерей области почти полностью укомплектован инвалидами. Этот лагерь особо секретный. Если бы о нем узнали на Западе, была бы большая потеря для советской репутации. По бытовым преступлениям Партград стал самым передовым в стране, оставив далеко позади себя самые бандитские города Америки. Сам начальник областного управления КГБ товарищ Горбань заметил по сему поводу, что если бы ввели социалистическое соревнование за Переходящее Черное Знамя, то последнее навечно водрузилось бы в Партграде. А председатель Горсовета сказал на том же заседании бюро обкома партии, посвященном вопросам жилищного строительства, что в Партграде надо в первую очередь построить новое кладбище для трудящихся, так как «инвалиды умирают в два раза чаще, чем здоровые люди».

Одним из следствий «Атома» явилось рождение довольно большого числа лилипутов. Сначала их, когда они подрастали, устраивали на работу в цирк. Когда же их число значительно возросло, из них создали ансамбль. Ансамбль пользуется успехом не только в области, но и по всей стране. Выступал он и в Москве и произвел там фурор. Его хотели было послать на гастроли за границу. Но испугались того, что самые талантливые актеры ансамбля, мечтающие о мировой славе в Голливуде, станут невозвращенцами. И гастроли отменили.

Другим следствием повышенной радиации явилось возникновение новых целебных водных источников, с помощью которых излечиваются некоторые виды рака. Правда, при этом люди заболевают другими видами рака. Но тут уж ничего не поделаешь: за здоровье надо расплачиваться. Наши ученые выяснили, что положительные следствия прогресса все же превышают отрицательные. Во всяком случае, они выяснили, что наша советская радиация гораздо здоровее и полезнее западной.

Отмечу, наконец, еще одно следствие нашей здоровой советской радиации: это – появление на колхозных рынках города овощей, которые надо есть с громоотводом в зубах. Берешь, например, огурец, подносишь ко рту, а между кончиком твоего носа и огурцом с треском проскакивает молния. Страшно, но зато занимательно. Потом в городе появилась водка, от одного стакана которой даже опытные пьяницы по нескольку дней ходят как одурелые. Дешево и эффективно. Водку так и стали называть «Особая радиоактивная». По слухам, ее гонят прямо в атомных реакторах из отработанного топлива. Помимо дешевизны и силы воздействия, эта водка имеет еще одно достоинство: милиция стала легко находить пьяных, валяющихся в самых невероятных местах, с помощью счетчика Гейгера.

Первыми уродами, родившимися в «Атоме», были я и Юрий Чернов, сотрудник группы моделирования, прозванный Теоретиком, поскольку он занимается общетеоретическими проблемами компенсации недостающих или недоразвитых частей тела. У меня от рождения недоразвиты обе ноги, а у него – руки. Но к несчастью для нас, у меня обнаружились средненормальные, а у него – выдающиеся интеллектуальные способности.

Я

Мое имя – Горев Андрей Иванович – является чисто условным. Мне его дали в специальном интернате для детей, которые рождаются калеками и от которых отказываются родители. О детстве и юности не хочу вспоминать. Мне повезло сравнительно с другими детьми. Началась какая-то кампания за приобщение инвалидов от рождения к полноценной социалистической жизни. Меня как одного из самых способных перевели в городской интернат. Потом я учился в Политехническом институте и стал конструктором и испытателем ножных протезов.

В первые же годы работы в комбинате я изобрел ножные протезы, гораздо более удобные выпускаемых комбинатом. Хотя всем были очевидны преимущества моих протезов, их все-таки отвергли. Почему? Потому что внедрение моего изобретения в производство принесло бы мне славу изобретателя, большие деньги, повышение в должности и другие блага. Мои коллеги допустить этого не могли. Они тут трудятся годами, с великими усилиями продвигаются по службе и улучшают бытовые условия, а тут какой-то без году неделя инженеришка сразу сделает карьеру!

Потом я усовершенствовал свое изобретение и сам изготовил себе протезы, мало что общего имеющие с первоначальным замыслом. Но это свое изобретение я храню в тайне. Когда мои коллеги удивляются тому, как я передвигаюсь, я говорю им, что я хожу на тех самых протезах, которые они отвергли.

Они предпринимали и до сих пор предпринимают попытки споить меня, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев: испортить мое умение ходить и выведать секрет моих протезов.

Почему я держу свое изобретение в секрете? Я не эгоист и не тщеславен. Я делаю это из принципа: мне нужно лишь справедливое признание того факта, что это изобретение сделано именно мною, Горевым Андреем Ивановичем. Это – часть моего «я», а может быть, даже его основа. Если я доложу о нем в отделе, то самое большее, что я могу получить за него, – грошовая премия к празднику и благодарность в приказе директора. В число авторов изобретения немедленно вотрутся высшие начальники из дирекции и отдела, а меня оттеснят на последнее место и в конце концов выбросят из списка. У нас это – обычное дело.

Профессия испытателя требует систематических тренировок. Стоит поддаться на минуту какой-либо человеческой слабости, и пиши пропало. Был у нас в отделе ручных протезов гениальный испытатель. У него не было обеих рук. Но он достиг такого совершенства в овладении протезами, что мог зажигать спички, писать, вдевать нитку в иголку, играть в волейбол с пенсионерами. Его показывали по телевидению. Передача была построена на контрастах. Показали безработных в Нью-Йорке. Здоровенный негр показал свои мощные руки. Диктор прокомментировал это так: он не имеет возможности использовать эти здоровые руки. Вслед за негром показали нашего испытателя. Директор комментировал показываемые картины так: у нас даже такой человек является полноценным гражданином, обеспечен работой, имеет семью, отдыхает вместе со здоровыми людьми. Вскоре испытатель спился. Семья от него поспешила избавиться – его увезли в дом для безнадзорных инвалидов.

Я держусь. Не пью, не курю, регулярно делаю гимнастику, которую сам для себя изобрел. Я принял твердое решение так держаться до конца. Ради чего? У меня нет семьи и нет никаких родственников. Работу я выбрал волею случая, и она меня не захватывает настолько, чтобы отдаться ей целиком. Служебные успехи у меня мизерные. Никаких больших творческих открытий не предвидится. Я даже не могу реализовать мое же собственное изобретение. Я не способен вести образ жизни, доставляющий удовольствие телу. Я с рождения постиг, насколько поверхностна и неустойчива дружба. Поэтому я нуждаюсь в каких-то подпорках, чтобы не последовать примеру того испытателя и не сказать себе однажды: надоело играть в полноценного человека! Так вот, такими подпорками и являются для меня мои принципы. Ну и Невеста, конечно.

Начало трудового дня

Заняв свое рабочее место, я жду появления моих подчиненных – я заведую группой из пяти человек. Раздается стук в дверь, и они один за другим втискиваются в мой кабинетик. Мы здороваемся, перекидываемся шутками, сообщаем новейшие сплетни и слухи. Я говорю им, что сегодня беседую с самим директором, и прошу их на всякий случай быть на своих рабочих местах.

После моего жеста, означающего нечто похожее на «По коням!» или «По машинам!», мои подчиненные исчезают. А я, уставившись взором в пятно на потолке, предаюсь мечтам. Конечно же о ней, о Невесте. Почему она завладела моей душой? В ней нет вроде бы ничего особенного. И вместе с тем она есть чудо. Она – как наша русская природа: в нее надо долго всматриваться, чтобы заметить ее скрытую, глубокую и тихую красоту.

Но открывается дверь. В мой кабинетик вползает исчадие ада – уборщица. Она не здоровается. Мажет грязной тряпкой пол. Бесцеремонно толкает меня – ей «работать надо, а они тут задницы просиживают!». Она, конечно, права. Но можно ли считать производительным трудом то, что работающие люди делают для паразитов? Я смотрю на уборщицу и вдруг замечаю в ней увядшие черты Невесты. Только в глазах у нее осталась лишь усталость, пустота, озлобленность.

Уборщица ушла. Я позвонил Невесте на работу. Сказал ей, что если она не выйдет за меня замуж, то я покончу с собой.

– Не торопись, – ответила она. – Умереть всегда успеется. А я подумаю, может быть, и в самом деле выйду за тебя. Чем не муж?! Зарабатываешь хорошо. Не пьешь. Не куришь. Комнату имеешь. И к другим бабам не убежишь!

Она засмеялась своей остроте. И я вместе с ней.

Дело

Большую часть рабочего времени мы, как говорится, переливаем из пустого в порожнее, то есть зеваем от скуки, пересказываем сплетни и анекдоты, перелистываем никому не нужные бумаги, проводим еще более ненужные совещания и собрания. Делаем, конечно, и то, что обязаны делать по должности. На это полезное дело хватило бы и пары часов, если бы мы работали непрерывно и интенсивно. Но мы растягиваем его на восемь часов. Происходит это не из-за нашей природной лени, а из-за объективных законов организации совместной деятельности многих людей. Требуется именно восемь часов полубезделья, чтобы сделать дело, которое независимый от коллектива работник мог бы выполнить за пару часов. Упомянутый мною Социолух предложил измерять производительность труда наших учреждений отношением индивидуального времени, необходимого для осуществления деловых функций, к коллективному времени, фактически затрачиваемому на осуществление этих функций. Для меня эта величина – одна четвертая. Это еще довольно высокий коэффициент производительности или, точнее говоря, занятости. Больше половины наших сотрудников имеют коэффициент одну десятую, а некоторые – даже одну сотую. К числу последних относятся, например, представители КГБ и армии на комбинате. Они торчат на работе по восемь часов каждый день, хотя их месячную работу можно выполнить за один час.

Многие читают во время рабочего дня художественную литературу – одно из условий, благодаря которому наша страна стала самой читающей страной в мире.

Между стеклами жужжит и бьется муха. По ее поведению нельзя установить, куда она рвется – на улицу или в кабинет. Муха мешает сосредоточиться. Пришлось вставать. А мне труднее всего даются переходы из сидячего положения в стоячее и обратно. Я открыл форточку. Муха улетела на улицу.

Решил просмотреть материалы, которые я сегодня должен представить директору. Комбинат готовит коллективный труд об инвалидах. Руководителем авторского коллектива считается сам директор. Директор возлагает большие надежды на этот труд: он рассчитывает благодаря ему стать членом-корреспондентом Академии наук и получить Ленинскую премию. Задача моей группы – подготовить тот раздел в книге, в котором речь должна идти о ножных протезах, позволяющих ножным инвалидам «шагать в едином строю строителей коммунизма». Сегодня я должен лично ознакомить директора с ходом работы группы над этим объектом, минуя стадию отдела, – директор не любит заведующего нашим отделом Гробового.

Полагайтесь сами на себя, не зависьте ни от кого другого, – учил Будда. У нас это исключено. Попробуй уклонись от зависимости от директора, заведующего отделом, партийного бюро и массы твоих сослуживцев! Наша проблема – как жить в условиях постоянной зависимости от других. Человек, который в наших условиях попробует всерьез следовать учению Будды, скоро окажется в психиатрической больнице или в «Атоме». А главное – мы не хотим уклоняться от этой зависимости. Иногда посетовать на нее – это можно. Но жить без нее мы не можем. Я не мыслю своей жизни без моего учреждения, моих сослуживцев, директора, партийного бюро.

Директор

Позвонила секретарша директора: Сам ждет меня. И я двинулся в дирекцию с «материалами» для Самого. Если бы вы знали, что это такое! Но начальство именно никчемнейшие материалы ценит превыше всего – они как будто специально создаются для отчетов и пускания пыли в глаза. Раньше я пытался украсить такую белиберду оригинальными мыслями. Меня за это сначала высмеял заведующий нашего отдела Гробовой, затем – сам директор, предшественник нынешнего. И с тех пор я готовлю голые факты, предоставляя возможность одевать их подходящим образом болтунам и бездельникам из реферативной группы, доводящей поступающие снизу «материалы» до нужной (с точки зрения начальства) кондиции.

Секретарша приглашает меня в кабинет Фрола Нилыча. Он сидит за гигантским письменным столом, уставленным всеми необходимыми вещественными атрибутами большого начальника, и делает вид, будто занят важным государственным делом, хотя именно мои идиотские «материалы» и есть сейчас самое важное государственное дело. Наконец Фрол Нилыч поднимает голову и замечает мое присутствие. Сесть мне он не предлагает. Я кладу папку с «материалами» перед ним. Он начинает их листать. Я даю пояснения. Вдруг он замирает, его обычно бегающие глазки стекленеют, пухлый указующий перст упирается в наугад выбранную строку.

– А это как понимать? – произносит он металлически-ледяным тоном. – Ох, Горев, вечно с тобой горе!

– Это по указанию товарища Гробового вставлено, – говорю я.

– Ах вот оно что, – усмехается Фрол Нилыч. – Гробовой вечно отсебятиной занимается. Так ведь все дело угробить можно.

Фрол Нилыч слегка хихикает, довольный тем, что два раза сострил – за счет моей фамилии и фамилии Гробового. Закончив просмотр «материалов», он дал мне еще две недели на их доработку. Это – обычная проформа, а не проявление доброты или разума. Я уже собрался покинуть кабинет, как он неожиданно спросил меня, как я поживаю.

– Отлично, – ответил я.

– Это ты молодец, что отлично живешь, – сказал он. – Так и живи! В нашем обществе мы обязаны жить не просто хорошо, а именно отлично. И пример всем показывать.

Разговор по душам

Я уже был в дверях, когда он попросил меня вернуться.

– Я хочу поговорить с Вами, товарищ Горев, по душам, – сказал он, перейдя на «Вы» и избегая смотреть мне в глаза. – Гробовой утверждает, что Вы изобрели новые чудесные протезы, но скрываете свое изобретение.

– Я ничего не скрываю. Чертежи моих протезов имеются в отделе и в дирекции. Если Вы мне не верите, пригласите сюда Гробового и других. Я разденусь и покажу, что передвигаюсь на тех самых протезах, а не на каких-то других, которые я якобы держу в секрете.

– Что Вы! Я Вам верю. Но Гробовой утверждает, что на тех протезах Вы не смогли бы так двигаться, как Вы это делаете. Теоретически невозможно. В чем тут загадка?

– Протезы сами по себе, какими бы чудесными они ни были, недостаточны. Нужна еще определенная тренировка тела, чтобы ими овладеть.

– Разумно. Но ведь и раньше так делали.

– Нужен другой тип тренировки.

– Прекрасно! Вот и опишите ее. И представьте в отдел. Или прямо в дирекцию.

– К сожалению, не могу. Я новую технику овладения моими протезами выработал лично для себя. Для других она пока еще не годится.

– Что Вы предлагаете?

– Выпустить по крайней мере сотню опытных образцов моих протезов и начать их испытание. Приспособить их к особенностям испытателей. Через год можно будет сделать первые обобщения, внести улучшения в конструкцию протезов и выработать правила тренировки и техники передвижения. Это же обычное дело во всяких экспериментальных исследованиях. Гробовой со своими колясками уже пять лет экспериментирует. Почему бы не попробовать с моими протезами?

– Разумно! Изложите Ваши соображения на паре страниц. Я попробую на Ваши эксперименты выбить дополнительные средства.

Такой «разговор по душам» у меня с директором происходит не в первый раз. Он каждый раз обещает «выбить средства». И каждый раз забывает об этом. А я не придаю этому значения. У нас охотно отпускают средства на всякую халтуру и ерунду, но не на серьезное дело, сулящее успех рядовому изобретателю. Эксперимент Гробового с украденными в ФРГ инвалидными колясками стал предметом насмешек в комбинате. Но средства на них выделяются регулярно, причем – во все возрастающих размерах.

Коллектив

Основная часть нашей жизни проходит там, где мы работаем. С работой связаны и наши главные страсти. Мы все средства существования получаем в своем учреждении или через него. Здесь мы добиваемся улучшения жизненных условий, продвижения по службе. От взаимоотношений с другими сотрудниками учреждения зависит наша судьба. Бывают, конечно, исключения. В социологическом отделе работает, например, сын второго секретаря горкома партии. Он, конечно, имеет привилегии. Через год работы в комбинате он стал заведующим группой. Через два года защитил кандидатскую диссертацию. Он имеет шансы стать заведующим отделом. Но его это не устраивает. Говорят, что он уходит от нас в университет заведовать кафедрой. Через несколько лет он станет деканом факультета. И если его отец поднимется еще выше, то он может стать ректором университета. Другой молодой инженер как-то ухитрился познакомиться с дочкой самого Сусликова и женился на ней. Вскоре он стал секретарем районного комитета комсомола, затем – городского комитета. Парень он хваткий, наверняка сделает партийную карьеру. Но такие случаи, повторяю, суть исключения. В стране не так уж много дочек высокопоставленных начальников, готовых выйти замуж за парней из низших социальных слоев. Да и сыновья таких начальников предпочитают начинать свою карьеру в более интересных учреждениях, чем такие, как наше. Подавляющее большинство сотрудников наших учреждений суть простые смертные, судьба которых всецело зависит от положения, поведения и репутации в коллективе.

Но дело не только в этом. Для более или менее нормальной жизни человек нуждается в регулярных и разнообразных общениях с другими людьми. Человек нуждается не столько в информации, сколько в живом общении. В обычном коллективе есть все типы людей и возможности для всех необходимых форм общения. Пара слов с одним сослуживцем, пара слов – с другим, пара слов – с уборщицей, пара слов – с секретаршей… Тут как в еде: нужно разнообразие. Нужно общение не только с хорошими людьми, но и с плохими; не только с умными, но и с глупыми, не только с честными, но и с жуликами.

Кроме того, человеческая жизнь есть спектакль. Каждый стремится сыграть в нем роль поинтереснее. Наш жизненный спектакль проходит в основном на работе. Он настолько захватывает нас, что мы его продолжаем и в остальное время суток.

Когда я поступил на работу в комбинат, тут только еще началось разделение на научно-экспериментальную и производственную часть. Мы с Гробовым создали небольшую группку ножного протезирования. Гробовой был вполне здоровым человеком. И образование у него было какое-то мясомолочное. Говорили, что он когда-то вместе с Сусликовым учился в мясомолочном техникуме. Но он был ловким проходимцем. Естественно, он взял инициативу в свои руки. Сначала он предоставил весь научный аспект дела в мое распоряжение. Но когда стало ясно, что «наука» в нашем деле была доступна даже коровьим мозгам, он отпихнул меня на роль рядового конструктора. И если я поднялся до уровня заведующего маленькой группкой, то это произошло благодаря научно-техническому прогрессу, который заключался в стремительном росте числа людей, пожелавших посвятить свою жизнь ножному протезированию. В этом деле Гробовой оказался вполне на своем месте.

По мере роста числа сотрудников в нашей исходной группе происходило разделение на более мелкие группы. Сначала мы разделились на две группы – на группу левой и группу правой ноги. Затем возникли группы ступни, доколенных протезов, координации движений, двусторонних полных протезов. Последняя после длительной борьбы досталась мне. Так образовался отдел. Сейчас у нас работает более ста человек. Общими усилиями мы сделали Гробовому диссертацию, и он стал заведующим отделом.

Мне не раз намекали на то, что и мне пора остепениться. Но одно дело слова, а другое – дела. Как только я начинал делать практические шаги в этом направлении, все настораживались и чинили всяческие препятствия. И те же самые «доброжелатели», которые раньше говорили, что я больше всех в комбинате заслуживаю докторскую степень, говорили теперь, что мне ни к чему и кандидатская диссертация.

Короче говоря, после нескольких попыток я махнул на эту затею рукой. Это истолковали однозначно: мол, не тянет даже на кандидата. Теперь, когда встает вопрос о моем продвижении по службе, мою кандидатуру отклоняют, ссылаясь на недостаток образования.