Текст книги "Нашей юности полет (сборник)"

Слова незнакомого старика взволновали меня. Я спросил себя, принадлежу ли я к массе гнусных тварей по имени Человек или к исключительным чудакам? Я боялся признаться себе как в том, так и в другом. Мне вдруг показалось, будто я заключен в незримую оболочку, сквозь которую ко мне не проникает ничто из окружающего мира и от меня ничто не проникает в окружающий мир. Я вроде бы существую, но меня не замечает никто, никто не считается с моим существованием, все проходят сквозь меня и мимо меня. Меня всего заполнил вопрос: зачем жить, если ты все равно не существуешь для других людей, то есть не живешь на самом деле? Я успокоил себя тем, что у меня есть Невеста. Но другая мысль возвратила меня в прежнее состояние: можно ли считать, что она есть у меня, если у нее нет меня? Дело ведь не столько в том, кто существует для тебя, сколько в том, для кого существуешь ты. Существовать – значит существовать для других.

Пришел Романтик. Спросил Барда, почему он без гитары сегодня. Он, Романтик, весь день мечтал послушать Барда. День был гнусный. Настроение отвратное. Одна надежда – на Барда. К словам Романтика присоединились Профессора. У них было партийное собрание, после которого захотелось забыться.

– Гитару сперли, сволочи, – сказал Бард. – Польстились на такую рухлядь.

– Ладно, – сказал Романтик, – прости им сей грех. Страдивари я тебе не обещаю, но самый дешевый ширпотреб финансирую. На, держи! И поспеши, а то магазин скоро закроют.

– Ты бог, – сказал Бард, взяв деньги, предложенные Романтиком. – Эта гитара будет для меня самая дорогая из гитар в мире. И если мне когда-нибудь предложат поменять ее на Страдивари, не соглашусь.

Бард убежал в магазин. Агент сказал, что он получил гонорар за какую-то халтуру, и сегодня он угощает. Начал собираться народ из окружающих Клуб домов. Я эти вечера в Клубе люблю чрезвычайно. Хотя и тут много грязи, пошлости и жестокости, но зато человеческое начало тут ощущается сильнее, чем где бы то ни было. Порою здесь это человеческое начало поднимается на шекспировские и даже библейские высоты. Вот и сейчас, пока Бард ходил за гитарой, а Агент с кем-то добывал выпивку с черного хода винно-водочного магазина, собравшиеся болтали о том о сем и в том числе – о том, что такое настоящий человек.

– Главное в жизни настоящего человека, – сказал Романтик, – это с достоинством и вовремя умереть. Я никогда и никому не был обузой. Я никогда и никого не просил о помощи и об услуге. Я сам приходил на помощь другим, не дожидаясь их просьбы об этом. Я скоро умру. О похоронах моих я уже позаботился. Все оплачено. Я даже взятку могильщикам уже дал, чтобы закопали как следует. Заплачено и за выпивку, чтобы помянуть покойного. Надеюсь, такая жизненная позиция заслуживает уважения.

– При одном условии, – заметил кто-то, – если мы будем приглашены на поминки.

– Само собой разумеется.

– В таком случае живи, старик, вечно!

Пришел Бард со «свежесрубленной» гитарой. Услужливые пьяницы принесли выпивку и закуску, приобретенные на деньги Агента. Настроение у всех приподнятое. Бард нахваливает гитару. После первой порции выпивки он начинает петь.

 
По существу, а не ради проформы,
Бог, послушайсь хоть раз меня!
Осуществи лишь одну реформу:
Нас местами всех поменяй.
 

Хотя слова его песен, по мнению знатоков, примитивны, хотя поет он далеко не блестяще, и не столько поет, сколько хрипит, впечатление получается ошеломляющее.

 
Хоть бы раз вопреки натуре
Пусть все будет наоборот:
Мы пусть будем в номенклатуре,
А Они пусть станут народ.
 

Раздаются возгласы одобрения: «Правильно!», «Посадить бы их на наше место, пусть на своей шкуре попробовали бы эту перестройку!», «Зажрались, сволочи!».

 
Прикажи ты тому «народу»
Вдвое вкалывать за гроши.
Пить не водку, а только воду
Из-под крана ему разреши.
 

Плачущий Романтик вытаскивает мятые рубли. К нему присоединяются другие. Специалисты по добыванию алкоголя отправляются «на охоту». На них можно надеяться: не обманут и найдут выпивку. Из-под земли выроют. Костьми лягут, а найдут.

Трудно сказать, готовит Бард свой репертуар заранее или импровизирует. Он говорит, что импровизирует, а потом немного подправляет. Но никогда не записывает свои сочинения. Это делают иногда случайные слушатели, иногда поклонники, а чаще – осведомители КГБ. Бард шутит по сему поводу, что он за свою посмертную славу спокоен: полное собрание его сочинений хранится в Областном управлении КГБ. Ходит слух, будто сам Горбань является поклонником Барда.

Ночь

Часов в десять все расходятся. Я тоже «скриплю» домой. С помощью изобретенных мною приспособлений освобождаюсь от протезов и готовлюсь спать, то есть к размышлениям в течение бесконечно длинной ночи и к некоему подобию сна. Очень часто я вижу что-то такое, что сном назвать нельзя. На сны это не похоже. Это что-то другое. Вот сейчас я вижу огромный город с удивительными зданиями. Светлыми. Сверкающими. Но без окон. По улицам проносятся такие же прекрасные машины. Я чувствую, что в зданиях и в машинах находятся живые существа. Но мне их не видно. На улицах не видно никого и ничего. Даже пылинки не видно. Стерильно чисто и абсолютно пусто. И не слышно ни звука. Ни птиц. Ни зверей. Ни деревьев. Ничего.

– В чем дело? – подумал я.

– Эволюция, – услышал я Голос. – Когда-то было опасно выходить на улицу из помещений. И общество стало развиваться так, что люди отгородились от внешнего мира. Потом внешние опасности исчезли. Но люди уже привыкли жить так. И они уже не мыслят о том, чтобы выйти за пределы изобретенных ими ограничений.

– Но как же они должны смотреть на меня? – подумал я.

– Никак, – услышал я Голос. – Они тебя не видят.

– Физически? – спросил я.

– Нет, – услышал я в ответ, – люди привыкли к тому, что снаружи нет никого, и потому ты для них не существуешь, раз ты находишься вне их оболочки.

– Но я же есть! – воскликнул я.

– Это тебе только кажется, – услышал я свой собственный беззвучный голос.

Потом мне приснился одноногий пьяный инвалид, ломавший свои костыли. Мне показалось, этот инвалид был я сам, и что ломал я свои протезы. Я очнулся и уже не мог заснуть до утра. Мне мучительно захотелось, чтобы рядом со мной сидела Невеста, чтобы она положила свою руку мне на голову, чтобы говорила добрые и ласковые слова и чтобы я заснул, успокоенный и умиротворенный. Пусть насовсем. Я готов был заплатить всей оставшейся жизнью за такие минуты. Но Невесты не было. Не было никого. И мне не оставалось ничего другого, как твердить и твердить одно и то же слово: живи!

Живи

Утром я обычно просыпаюсь с сознанием бесперспективности жизни. И как заклинание или как молитву твержу те же привычные слова. Живи! Раз возник, живи. Живи, несмотря ни на что. Родился крысой – живи крысой. Родился орлом – живи орлом. Придет твой срок, и ты исчезнешь навечно. А пока живешь – живи. И радуйся самому факту жизни.

Днем, придя на работу, я снова и снова твержу себе одно и то же: живи! Я гоню прочь мысли о реальности. И живу. И радуюсь самому факту жизни.

Вечером я долго не могу заснуть. И я десятки раз подряд повторяю одни и те же слова. Живи! Раз возник, живи. Живи, несмотря ни на что. Родился тараканом – живи тараканом. Родился крысой – живи крысой. Родился орлом – живи орлом. Придет твой срок, и ты исчезнешь. А пока живешь – живи. И радуйся самому факту жизни.

Среди ночи я обычно просыпаюсь от ужаса одиночества. И я опять без конца повторяю те же слова. Живи! Раз возник, живи. Живи, несмотря ни на что. Родился тараканом – живи тараканом. Родился крысой – живи крысой. Родился орлом – живи орлом. Придет твой срок, и ты исчезнешь. А пока живешь – живи. И радуйся самому факту жизни.

И так изо дня в день я твержу и твержу одну-единственную, состоящую из одного слова, но всеобъемлющую молитву: ЖИВИ!

Серьезный разговор

Не знаю, ставил директор вопрос о моих протезах на бюро райкома партии или нет. Только жизнь шла так, как будто никакого разговора по душам с директором не было. Но вот совершенно неожиданно меня попросили зайти в партбюро. Там помимо секретаря партбюро сидели Гробовой, заместитель директора комбината по научной части и инструктор райкома партии.

– Никак не подумаешь, что у Вас протезы, – сказал инструктор райкома.

– Он у нас уникум, – проговорил заместитель директора. – В волейбол играет. Танцует.

– Ничего особенного, – ответил я. – Тренировка.

– Тут дело не только в тренировке, – заметил Гробовой. – У него особенные протезы.

– Надо сделать эти чудесные протезы достоянием всех трудящихся, – заметил секретарь партбюро.

– Всех?! – изумился я.

– Я хотел сказать, всех нуждающихся в них, – поправился секретарь. – Вот об этом, товарищ Горев, мы и хотим с Вами поговорить. Потребность в современных протезах в нашей стране растет, а мы тут топчемся на месте. Вот Вы изобрели для себя чудесные протезы, но не хотите…

– Я о моем изобретении докладывал не один раз, – прервал я речь секретаря, угрожающую затянуться надолго. – Все материалы, касающиеся моих протезов, известны в отделе и в дирекции комбината.

– Что нужно, товарищ Горев, чтобы довести дело до серийного производства? – спросил инструктор райкома.

– За эти годы он усовершенствовал свое изобретение, – бросил Гробовой, – но поступает эгоистически, не по-партийному, скрывая свое изобретение…

– Никаких принципиальных изменений в мое изобретение я не внес, – ответил я. – Мои достижения суть лишь результат тренировки передвижения на тех самых протезах. Что нужно для того, чтобы их усовершенствовать и довести до серийного производства? Принять их как опытный образец. Изготовить несколько десятков экземпляров. Предложить инвалидам пользоваться ими в течение полугода по крайней мере. Через полгода выслушать их замечания и внести усовершенствования с учетом этих замечаний.

Инструктор райкома счел мои предложения разумными и пообещал поставить вопрос о них на заседании бюро райкома.

Праздник уродств

На прошлой неделе показали американский документальный фильм о безруком феномене, который ногами пишет картины маслом, играет на пианино, вдевает нитку в иголку и делает многое другое. Сотрудники комбината захлебывались от восторга. При этом никто не вспомнил о том, что карикатуры в нашей стенной газете рисует безрукий парень, работающий у нас экспедитором. Правда, он рисует не ногами, а держа карандаши и кисточки в зубах. Но все равно благодаря его рисункам наша стенная газета считается лучшей в районе. Никто рисунки этого парня не собирает. Никто не собирается сделать его выставку. У нас в России не может быть феноменов, последние могут быть лишь на Западе.

Сегодня нам показали западногерманский фильм о фестивале инвалидов. Создатели фильма всячески выставляли на первый план уровень материального обеспечения инвалидов, технические средства, предоставляемые в их распоряжение, льготы трудоустройства. А тот факт, что участники этого праздника уродств были молодые люди, родившиеся уже после войны, а значит – были жертвами прогресса и благополучия общества, этот факт остался совсем не проявленным.

Наше начальство решило обратиться в Областной комитет партии с предложением организовать аналогичный фестиваль инвалидов у нас. Обком идею одобрил и обратился с соответствующим предложением в ЦК КПСС. В Москве приняли решение провести фестиваль инвалидов у нас в Партграде. На подготовку фестиваля дали год.

Создана комиссия по подготовке и проведению фестиваля. Возглавляет комиссию второй секретарь горкома партии. Наш директор – его заместитель. Фестиваль предполагается устроить грандиозный. Будут приглашены иностранные делегации. Будут телевидение, пресса. Областное и городское начальство возлагает большие надежды на фестиваль. Благодаря фестивалю город приобретет мировую известность. Рядовые жители города тоже полны энтузиазма. Они надеются, что будет улучшено снабжение города предметами потребления, отремонтируют жилые дома, приведут в порядок улицы. Творческая интеллигенция надеется, что в городе наступит культурное оживление. Одним словом, предстоящий фестиваль произведет перелом в жизни области.

Мнение Социолуха

– Устроители таких праздников уродств не отдают себе отчета в том, какую страшную тенденцию эволюции они оправдывают, – сказал Социолух по поводу фестиваля. – Нарушен биологический механизм самосохранения рода человеческого. Раньше уроды погибали или сознательно уничтожались. Теперь они сохраняются. О них даже заботятся больше, чем о здоровых.

– На то мы и люди, а не звери, – заметил я. – Это гуманно. Ты предлагаешь инвалидов и уродов уничтожать?

– Ни в коем случае. Я лишь констатирую факт нарушения биологических защитных механизмов и предсказываю катастрофические его последствия в будущем. Человечество погибнет не от современных видов оружия и войн, а от избытка гуманизма.

– Вот это теория! Что бы ты сделал, если бы тебе дали полную власть над судьбой инвалидов?

– Я бы увеличил заботу о них по крайней мере вдвое.

– Как тогда тебя понимать?!

– Я всего лишь человек, а не Бог.

– Ты думаешь, если бы был Бог, он поступил бы наоборот?

– Вне всякого сомнения. Что гуманнее – сохранять жизнь миллионам уродов, обрекая их на страдания, или не допускать их? Бог принял бы второе решение.

– Но ведь возможно и другое решение! Можно сделать так, чтобы инвалиды вообще не появлялись.

– Увы, это уже не во власти людей. Человечество уже превратилось в рабов и в жертвы своего собственного прогресса. Я бы на твоем месте написал книгу на эту тему.

– А почему бы тебе самому не взяться за это?

– Я социолог. С точки зрения социологии несущественно, являются люди уродами или здоровыми. Масса уродов уже не есть урод. Законы общества уродов те же самые, что и общества здоровых. Бывают люди уроды. Но не бывает уродливых законов природы и общества. К тому же я не инвалид, у меня получилось бы неискренне.

– Ты думаешь, такую книгу напечатают?

– Все зависит от того, как ты ее напишешь. Если напишешь плохо, то напечатают. Кучу денег заработаешь. Известность. Государственную премию дадут. Если напишешь хорошо, не напечатают. И по шее дадут.

– Так какой смысл писать?

– И верно, никакого смысла в этом нет. Тем более у нас в комбинате готовится коллективный труд об инвалидах. Если узнают, что ты партизанишь в том же направлении, сотрут в порошок.

Мнение Теоретика

– Нам вроде бы пора ко всему привыкнуть и относиться к уродствам нашей жизни с полным равнодушием, – говорит Теоретик по поводу известия о фестивале. – И все-таки наша жизнь преподносит нам время от времени такие сюрпризы, что хочется разразиться площадной бранью. Наш город до сих пор не жил исторической жизнью в строгом смысле слова, а лишь имитировал ее. У нас не было ничего своего. Мы не внесли в мировую историю ничего значительного. Мы шагали в историческом строю как рядовые солдаты истории. И вот теперь нам засветила звезда известности. Но какая? За счет чего мы надеемся выбраться на арену истории? За счет праздника уродов! Причем праздник-то будет наверняка «потемкинской деревней». Ведь наших нормальных уродов нельзя никому показывать. Если их показать, эффект на Западе будет не меньше, чем от разоблачений сталинских репрессий. Значит, будет спектакль. Чисто пропагандистский трюк для очередного одурачивания Запада. Это будет праздник, но не для уродов, а за счет уродов. Точнее говоря, это будет праздник духовных уродов за счет уродов физических. Еще точнее – это будет праздник для руководящих уродов. Руководящие уроды из всего делают праздники для себя. Из побед и поражений, из удач и неудач, из улучшений и ухудшений. Они на сцене, они играют. А мы – лишь зрители их кривляний. Наше дело – аплодировать. Помяните мое слово, масса начальства получит за счет этого праздника уродств награды и повышения в чинах.

Надежды

Слух насчет перевода директора в Москву подтвердился. Я здесь употребил слово «подтвердился» лишь в том смысле, что уже решено назначить нашего директора начальником Главного управления министерства. Но директором будет не Гробовой, а дальний родственник Сусликова, подвизавшийся в какой-то конторке города. Гробовой будет лишь первым заместителем, то есть фактически будет заправлять делами Комбината. Я вроде иду на заведование отделом. Мне и радостно, и грустно одновременно. Радостно, поскольку работа будет отнимать у меня все силы и мне некогда будет переживать свою жалкую участь. Грустно, потому что работа будет отнимать у меня все силы и мне некогда будет размышлять о своей судьбе. Радостно, поскольку у меня будет большой кабинет и личная секретарша. Грустно, поскольку придется покинуть мой кабинетик, в котором прошли лучшие годы моей жизни. Зарплата будет больше. Квартиру, может быть, дадут. Если женюсь, наверняка дадут. Надо сейчас же сделать предложение Невесте. Хватит дурака валять! Семья, дети – это реальные ценности жизни. Почему я должен быть лишен этого?!

Но Невеста как назло куда-то исчезла. Солдат говорит, что она в доме отдыха. Но из намеков Остряка можно догадаться, что она сделала очередной аборт и «отлеживается» в больнице. Мне становится дурно от одной мысли о том, что она так нелепо растрачивает свою жизнь и что другие так жестоко обращаются с нею. Как только она появится, надо будет с ней поговорить самым решительным образом. Надо этот дурацкий образ жизни прекратить. Ведь еще несколько лет такой жизни, и она умножит ряды одиноких существ или, в лучшем случае, ряды матерей-одиночек. Хотя в этом тоже есть свой плюс: может быть, тогда она согласится выйти за меня замуж. Мне все равно, чей будет ребенок. Лишь бы она была со мной.

Ночью мне опять привиделся тот одинокий инвалид, ломавший костыли. Его окружала хохочущая толпа пьяниц, в которых я узнавал сотрудников комбината. Я осознавал, что я это вижу во сне. Но от этого становилось еще хуже. И все настойчивее одноногий инвалид превращался в меня. Исчезла вторая нога. Костыли превратились в протезы. Надо мною склонялись директор, секретарь партбюро, Гробовой и другие сотрудники комбината. Они требовали отобрать у меня протезы во имя интересов коллектива. А я ломал и ломал протезы. А они никак не ломались. И все вокруг хохотали.

Мысли червяка

Я мог бы найти женщину для удовлетворения чисто физиологической потребности, как это делают Слепой и Теоретик. У меня в группе, например, есть молодая и не очень безобразная женщина, готовая разделить со мной ложе только на том основании, что я для нее – начальник. У нас это – обычное дело. И все на это смотрят сквозь пальцы. Этому придают значение только тогда, когда поступают «сигналы» в партийную или комсомольскую организацию (жалобы жен, доносы завистников), а также в тех случаях, когда требуется разоблачать аморальное поведение намеченной по каким-то соображениям жертвы.

Но для меня эта проблема, тривиальная для других, превратилась в принципиальную: я ее прочно связал с проблемой любви. Печально не то, что наша жизнь рано или поздно оканчивается, а то, что в пределах нашей короткой жизни все оканчивается очень скоро – дружба, любовь, преданность и прочее. И люди вынуждены в порядке самозащиты приучаться к изменам, предательствам, равнодушию, подлости. И плохо тому, кто не способен на это: он обречен на страдания. Однажды я был в доме отдыха. Познакомился там с девушкой из обслуживающего персонала. Очень приятная на вид, неглупая, легкая в общении. Мы подружились. Я уж собрался сделать ей предложение, но она сама опередила меня: предложила выйти за меня замуж, пожить некоторое время со мной, получить прописку в городе, устроиться на работу, а потом развестись и поделить жилплощадь. Она предложила себя за прописку в Партграде и жилплощадь! Я был настолько удручен ее предложением, что досрочно покинул дом отдыха. Она не могла понять моей реакции: ведь такое выгодное для меня предложение! Тем более мне как инвалиду все равно рано или поздно дадут хорошую комнату, а то и отдельную однокомнатную квартиру.

Эпоха любви прошла. Любовь есть историческое явление, относящееся лишь к определенным эпохам и условиям. Любовь есть продукт цивилизации, изобретение людей. Причем никакой свободной любви и свободы любви нет. Любовь по сути своей есть несвобода, ограничение свободы. Где есть свобода, там нет никакой любви. Нужны усилия для сохранения любви, определенные правила, без следования которым любовь исчезает. Эти правила обременительны. Да люди их вообще не знают. Культура любви утрачена. Ее заменила более доступная и необременительная культура секса с минимумом кратковременных личных отношений.

Я навечно остановился на стадии романтического юноши, впервые ощутившего даже не любовь, а потребность в любви. Всезнающий Слепой сказал в том разговоре о сексе, что любовь изобрели рыцари, лишенные возможности иметь сексуальные отношения, что любовь есть лишь смутное ощущение неудовлетворенной сексуальной потребности. Не знаю, прав ли он или нет. Но я бы хотел, чтобы он ошибался. Я думаю, что если люди и изобретают любовь, то в каждую эпоху заново и по-новому. Кто знает, может быть, я – один из тех, кто занимается переизобретением любви.

Мне не нужно много женщин. Мне нужна всего одна, но единственная и неповторимая, нужна навечно.

Я с моей тоской по единственной и неповторимой Женщине неоригинален. Бард говорил, что он на своем веку видел десятки, а может быть, сотни женщин всякого рода, – он не считал. Но его всю жизнь не оставляла тоска по Единственной и Неповторимой, которая была бы только для него и была бы навечно, ради которой он был бы готов на все. Ему часто казалось, что он близок к идеалу. Но всегда в их отношения вкрадывалась какая-нибудь капля пошлости и грязи, которая уничтожала очарование.

А я согласен на океан пошлости и грязи, лишь бы Невеста была со мной. Пусть хотя бы на одно мгновение возникла иллюзия, будто она со мной и будто я для нее есть тоже Единственный и Неповторимый.

Светлые надежды

В городе всю неделю было сильнейшее возбуждение: возник слух, будто в городскую больницу привезли мужчину из «Атома», у которого любая пища в желудке выделяет алкоголь. Заметили, что после каждой еды в столовой он становился пьяным. Заподозрили, что он приносит с собой спиртные напитки и где-то прячет их. Он клялся и божился, что спиртного вообще в рот не берет. За ним установили тщательное наблюдение. Два человека сопровождали его в столовую, третий приносил ему еду. И все-таки этот человек пьянел от обычной еды через десять-пятнадцать минут. Его показали местным врачам. Но те только развели руками: феномен, еще не известный в медицине! Можно сказать, живой самогонный аппарат. Мутант! В городской больнице произвели тщательное исследование процесса пищеварения этого мутанта и установили, что у него действительно после еды наступает опьянение. Но каков механизм этого странного явления, установить не удалось.

В учреждениях, на заводах, на улицах, во дворах жилых домов – везде люди собирались группами и говорили об этом мутанте. Красота-то какая будет! Не жизнь, а рай. Съешь каши или картошки, а чувствуешь себя так, как будто четвертинку водки выпил. И бесплатно!! Многие любители выпить стали проситься в «Атом», надеясь на то, что и им удастся стать такими счастливыми мутантами.

О мутанте сообщили в Москву. Оттуда поступил приказ срочно доставить его в Академию медицинских наук. Что с ним там стало, осталось неизвестным. Жителям города разъяснили, что никакой алкогольной мутации тут не было. А было редкое психическое заболевание, в результате которого у больного от еды наступало состояние, лишь похожее на алкогольное опьянение. Наши пьяницы, однако, не успокоились. Не имеет значения, какое это опьянение – алкогольное или психическое. Лишь бы это было опьянение. А психическое даже лучше: на работе и в милиции не унюхают, что ты пьян. И если один такой счастливчик появился, то будут и другие. Дойдет повышенная радиация и до города, и, Бог даст, все мы станем такими живыми самогонными аппаратами. Вот будет жизнь!

Мысли червяка

Прошел дождь. На тротуары повылазили дождевые черви в огромном количестве и почему-то целыми «табунами» устремились на ту сторону улицы. Их давили машины, топтали прохожие, а они ползли и ползли с шизофренической настойчивостью, будто от этого зависела судьба всего ихчервячества (я чуть не сказал – человечества). Причем червяки с нашей стороны улицы ползли на ту сторону, а с той стороны – столь же упорно на нашу. Они не останавливались, чтобы потолковать друг с другом, сообщить свои впечатления о червячей жизни на противоположной стороне, дать добрые советы. Они ползли, вообще не обращая внимания друг на друга и на встречных собратьев. Я сначала пытался идти осторожно, стараясь не наступить на них, щадя их бесценную неповторимую индивидуальную жизнь. Но выдержать эту осторожность долго было не в моих силах. Я раздавил одного, другого, третьего… «А ну вас, – сказал я им в конце концов, – из-за вас я опаздываю на работу!» И они десятками захрустели под подошвами моих основательно заношенных ботинок. Любопытно, воспринимали ли они мое катастрофическое для них шествие как историческую необходимость? А может быть, они вовсе не материалисты, а идеалисты, и они восприняли это как судьбу, предначертанную им богами? И многим ли наше шебуршение отличается от их судьбы? Куда мы сами ползем? Почему мы проползаем сквозь встречных собратьев, не повернем их с собою назад, не остановимся, чтобы ощутить родство душ и единство?..

Понаблюдайте за собою хотя бы один день. Опишите все ваши движения и перемещения, все ваши мысли и слова. А через некоторое время просмотрите по возможности беспристрастно результаты ваших наблюдений. Уверяю вас, вы будете потрясены убогостью содеянного вами, и вам станет стыдно за то, что вы есть. Проделайте эту операцию несколько раз, и вы поймете, что человеческое самомнение насчет «венца творения» не имеет на самом деле серьезных оснований. И не ссылайтесь на продукты цивилизации. Они суть продукты коллективной деятельности миллиардов людей в течение долгого времени. И как таковые они уступают тому, что сделано бактериями, растениями, червяками. А в сопоставлении с творчеством мертвой природы они вообще ничто. О человек, возомнивший о себе червяк! Останови на мгновение свою суету, посмотри на себя и поразись своему ничтожеству! Поразись, и ты возрастешь благодаря этому много более, чем благодаря своему ложному самомнению. Поразись, и ты увидишь, что увешанный наградами червяк-генералиссимус есть такой же червяк, как и червяк-солдат, что прославленный червяк-академик ничем не отличается от самого отстающего червяка-студента, что «пятерка» по чистописанию и арифметике нисколько не возвышает тебя над общим уровнем червяков-троечников.

Мир глазами слепых

Слепой пригласил меня на отчетно-перевыборное собрание в обществе слепых, после которого должен быть концерт художественной самодеятельности силами слепых. Когда я шел туда, я представлял себе сюрреалистическую картину: слепые гардеробщицы принимают пальто, слепые контролеры проверяют членские и пригласительные билеты, сотни слепых заполняют зал, слепой президиум рассаживается на сцене, слепой председатель делает отчетный доклад о работе правления… Короче говоря, мне чудилось кишение слепых существ с вытянутыми вперед руками, щупающими все встречающееся на пути. Но все оказалось куда проще. Подавляющее большинство были обычные зрячие люди. Они вели себя как хозяева общества. Слепые же чувствовали себя нежеланными гостями, робко приютившимися на краешках стульев. Пожилая, бесформенная, хмурая женщина с пристрастием допытывалась у Слепого, кто я такой и зачем сюда пожаловал. А вдруг я диссидент? Вдруг напишу клеветнический материальчик для заграницы? А докажи, что ты – не американский шпион! Им не велено пускать никого из посторонних. Мне это надоело. Я сказал Слепому, что лучше уж пойду домой. Тогда он использовал последний аргумент – мои протезы. Ощупав мои «ноги», женщина просветлела лицом, улыбнулась.

– На таких штуковинах далеко не убежишь, – сказала она с подленьким смешком. – Как это ты наловчился на них ходить-то? Ни за что не подумаешь, что ненастоящие! Ну ладно, проходи! И чтобы ничего такого! Понял? А ты (это Слепому) смотри за ним в оба (опять захихикала). И беги быстрее (опять смешок), а то сию минуту начинается!

Мы отыскали свободные места в зале, наполненном зрячими и слепыми из расчета три к одному. Ждали начала еще двадцать минут. Прислушивались к тому, что говорилось вокруг.

– Неужели Гречко опять изберут? – услышал я сзади.

– Само собой разумеется, – ответил другой голос.

– Но он же жулик! – возмутился первый голос.

– А кто теперь не жулик, – спокойно ответил другой. – Ты мне укажи конкретно, кто не жулик, и я ставлю бутылку!

– Но его же хотели судить за махинации в артели! – не унимался первый.

– Обком запретил, – ответил второй. – А ты мне укажи, где нет таких махинаций! Укажешь конкретно, я ставлю бутылку. Гречко неплохой мужик. Сам ворует, но и другим жить дает. Теперь без этого никак нельзя.

– Что за махинации? – спросил я у Слепого.

– Пустяки, – сказал он. – На базе артели слепых, в которой работало всего человек десять, Гречко создал нелегальный цех по производству заграничных джинсов, водолазок и прочих тряпок, имеющих спрос. Заграничными на них были, конечно, только фирменные «нашлепки» вроде «Сделано в Америке». Но вещички делали, между прочим, неплохо, надо им отдать должное. В цеху работало больше сотни зрячих. Десятки агентов разъезжали по стране, сбывая продукцию. Заворачивали миллионами. Областное начальство тоже неплохо кормилось из этого источника.

На сцене появились руководители общества и представители Облсовета, Обкома партии, Обкома профсоюзов, гарнизона. Все встали, приветствуя появившихся бурными аплодисментами. Раздались приветствия в адрес ЦК и лично Генсека. Мы со Слепым покорно стояли и аплодировали вместе со всеми.

– Надо, – шепнул мне Слепой. – Если увидят, что я сижу или не аплодирую, непременно донесут, и тогда мне перестанут оплачивать чтецов.

Все дальнейшее происходило точно по той же схеме, по какой происходят аналогичные события в любом другом учреждении. Избрание почетного президиума во главе с Генсеком, принятие приветственной телеграммы с положенными заверениями, отчетный доклад. Были названы достижения и отмечены отдельные недостатки (нельзя без самокритики), названы передовики производства и отстающие. В прениях выступали заранее подготовленные ораторы, превозносившие до небес пустяковые «достижения» и критиковавшие всякие мелкие пустяки (вроде «до каких же пор правление Общества будет мириться с тем, что кое-кто приносит с собой в столовую и распивает в рабочее время спиртные напитки!»). Короткую речь произнесли представители Обкома партии и профсоюзов, предприятия, шефствующего над Обществом. Выступил генерал и заверил, что наша армия стоит на страже завоеваний Октября. Потом вручали награды ударникам коммунистического труда. Те выступали с ответными благодарственными речами и с заверениями добиться еще больших успехов. Меня удивило то, что в президиуме где-то на заднем плане сидел всего один слепой, а среди выступавших их совсем не было. Не было их и среди награжденных.